Александр Борисович Пушко
Капитан и Хранители Души
Глава 6. Читерство.
Это жулики! Они замышляют зловещее преступление на крыше, ого-о-о! (с).
Астрид Линдгрен.
А в это самое время, над самым куполом, в месте, где скоро будет крест, аккурат, где в кармане подпространства лежал Аккумулятор, разыгралось необычное природное явление. Маленькая тучка, выглядевшая правда необычно плотно и чересчур черно, прямо искрилась электрическими зарядами и наверняка бы уже разродилась молнией в купол, если бы не ярко-белое облачко, севшее на этот самый купол, словно мохнатый снежный сугроб, неуместный для конца лета.
Давайте, прибегнем к нашему методу представления общения двух Сверхсуществ, как человекоподобных существ.
Дьявол был просто вне себя от ярости!
–Нет, ты реально думаешь, что я поверю, что вот весь этот театр происходит без твоего непосредственного вмешательства! Нет ну ладно, каюсь, пару раз в его судьбе я строил ему козни…
–Ну да, раз сто эдак – ухмыльнулся в бороду Бог.
–В этом суть моего здесь нахождения, я толкаю людей к производству максимума энергии! Стоит их жизни стать безмятежной, налаженной, и они становятся ленными, утопают в словоблудии, жрут как свиньи, и умирают от ожирения в безыдейности.
–То-то он в детстве досыта ни разу не ел. Это ты всё заботился об его энергетике?
–Не увиливай! Один сны видит, другому видение, ну это ещё ладно, но ты видел, он заговорил-то как, ей богу, прости Господи, будто закончил семинарию только вчера, да не в кабаке вчера бухал, а в келье постился да молитвами душу свою бессмертную кормил!
–Ну ладно, настроил я его маненько на божий лад, чтоб он обустроил церковь эту, это ж как-никак хранилище Аккумулятора. К нашему испытанию это никакого отношения не имеет.
–Правда!? А то, что он теперь с Аккумулятором в паре метрах от башки его стоеросовой несколько месяцев будет, это так, ерунда? Да самый толстокожий и непробиваемый почувствует его при таком раскладе.
–Стоп, да не ты ли говорил, что они не могут почувствовать его в принципе, ну прям от слова никак.
–Нет ну мало ли что я говорю. Тут всё-таки у нас состязание! Короче так, я его от этой затеи отвращу, правдой ли кривдой, но торчать у Аккумулятора целыми днями я ему не дам.
–Ну, попробуй. Он уже почувствовал Зов и Силу Аккумулятора, он теперь к нему живым пока будет, возвращаться будет хоть на карачках, а потом поглядишь, ещё и дотронется до него.
–А и попробую!
–Да, конечно! Ты же в прошлый раз, правда, думал, когда мухлевал, что я не узнаю? Да только теперь «…если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею» каждый знает. Прокололся ты! Промашечка вышла? Если ты и этому напрямую посоветуешь из-под купола сигануть или там ступеньку под ним подломишь, знай, договор расторгну! Он жить должен по своей воле, под куполом он под защитой Аккумулятора, я тут уже не причём. Да смотрю и купец к Аккумулятору прикипел, ты и про него думаешь, что не чувствует он Силы его, просто решил построить от доброты душевной храм мне?
На этих словах Бог улыбнулся, а Дьявол нервно сжал кулаки.
Ну, а по факту тучка вдруг испарилась, ни проронив, ни капли дождя, а облачко понесло ветром в сторону деревни.
Глава 7. Расплата.
Предательство знает моё имя (с).
Хотару Одагири.
Старая мудрость строительства и ремонта гласит – если ты думаешь, что работу можно сделать в какой-то промежуток времени, то умножь цифру на два, а единицу измерения возьми следующую. То есть думаешь, что что-то можешь сделать за два дня, значит, смело закладывай четыре недели.
Прошёл год. Симон так и жил, словно двумя жизнями.
Попадая под свод, трудился он с вдохновением и, не замечая времени, и всё у него спорилось, и даже когда только начал вырисовываться общий силуэт Господа на облаке восседающего, люди, видя его роспись, впадали в благоговейный трепет. Не замечая времени, Симон и про еду и даже воду тоже забывал, доходил до истощения так, что Тимофей брал пару мужиков и силой тащил его в деревню, чтобы тот передохнул, в себя пришёл, а не до сумасшествия скатился. А там, словно чёрт в Симона вселялся, чуть придя в себя, начинал пить горькую, а опьянев, буйным становился да про роспись свою говорил, всё тщета, жалкая мазня, и рвался обратно, всё стереть, чтобы сраму избежать. Себя же называл обманщиком и подлым лжецом. И тут уж снова ждал Тимофей, пока вырубится зодчий, брал пару мужиков, затаскивал его под купол, привязывал, чтобы и не свалился тот, пока не протрезвеет.
Симон поутру просыпался ничего не помня, окатывал себя из ведра, а вода по осени, бывало уже, и ледком покрывалась, и так, в одном мокром исподнем, брался за кисти. Тимофей боялся за здоровье своего спасителя, рвался накрыть его отощавшие и проступившие острыми углами к октябрю плечи, а тот словно и не замечал ни его, ни холода. Только говорил как сам с собой: «Не надо меня было в деревню, демоны меня там осаждают, мочи нет. А тут мне успокоение и благодать».
Так произошло с небольшими отклонениями от сценария раза три. Уже и привыкать начал Тимофей к такому, теперь уже как брату родному, Симону, только страх снедал его, что не закончит тот работу свою, сгинет не от одного так от другого.
Пришёл ноябрь. Стены начали промерзать и работы решили приостановить. Храм заперли, обогревая собранной печью-времянкой. Тимофей сначала боялся, что без работы Симон слетит с катушек, но тот словно сам дошёл до понятия, никуда не деться, до весны надо перерыв в росписи сделать, ляжет краска неправильно и всей работе конец. На постой определили его к Татьяне, муж которой погиб на службе в дружине под Москвой при набеге из Орды Едигея. Купец пошёл на это не без умысла, а деревенские поперёк его слова идти не смели.
К рождеству Симон поуспокоился и даже вроде как впал в полу-спячку, а на Рождество запросился с обозом купца в Москву, дескать, посмотреть на приёмы иконописцев умелых, уточнить некоторые вопросы. Тимофей снарядился сначала сам поехать, тоже, мол, дела есть, но не сложилось. Сначала жена слегла, а начала она поправляться ребёнок заболел так жаром, что встать на ноги не мог. А как обоз выехал, хворь за полдня, словно по мановению руки, сгинула. Тимофей аж чертыхнулся, думал утром вдогонку за обозом поскакать, да метель поднялась, ну и плюнул он, чертовщина какая-то, видать, не судьба.
Только на третий день вернулись одни сани на двор, да не успел Тимофей одеться, выйти узнать что стряслось, как ввалился и сразу в ноги к нему кинулся тиун.
–Батюшка, прости ты меня. Знаю, как нам этот окаянный сгодился и наказывал ты беречь его пуще ока сваво, да только беда приключилась. Аккурат на втором ночлеге напился он с мужиками тамошними, я уж как его держал, как держал, да только словно бес в него вселился. Да потом по пьяни-то он поцапался и одного там порезал. Ни в вусмерть, но всё же. Симон-то наш начал бахвалится, мол, свод расписывает в храме, да чудо как файно, придёте по лету все ниц падете, как увидите. А тот, на которого он с ножом-то кинулся, начал говорить, мол, знаю я тебя, какой ты расписывальщик, ты в прошлом лете у боярина нашего забор ставил, так и там накосячил, искали тебя, потом чтоб мордой об ентот самый забор и повозить. Ну и как начали мужики его колошматить, когда нож-то отняли, а меня взашей вытолкали. А я сторожил, думал, утихомирятся, прокрадусь Симона выручить. Да только до утра они гуляли.
–Да что ты тянешь-то, как козу за вымя! Где он? Едем, выкупать его надо!
–Не надо ехать, он в санях вон в тулупе завернут, чтоб не околеть.
–Ну да что ж ты, дурья ты башка, тащи в дом, слава тебе господи, живой, живой.
–Живой батюшка, живой-то живой, да только мужики-то, оказывается, его через сени, на задний двор выкинули. Он на морозе лютом всю ночь пролежал, как и выжил-то, непонятно, лекарь говорит, конечности рубить надо, почернели, рубить надо пока гангрена не съела его всего, да жар не уложил совсем в могилу.
Тимофей смел тиуна с дороги и выскочил к саням. Схватил свёрток тулупий, как пушинку, и влетел в баню. Развернув на полках Симона, как ребёнка из пелёнок, заревел как раненный зверь. Много повидать пришлось ему людей, и в бою покалеченных, и пыток татарских изощрённых до смерти вкусивших, да только и те когда хоронил он их, лучше выглядели. Даже кровь уже не шла с друга его лежащего на тулупе, только где ребра пробили бочину, пузырилась она иногда от частого, как у собаки, дыхания. Кроваво-синие подтёки покрывали почти всё тело, глаза накрыли опухоли с кулак, разбитые губы ссохлись трещинами и не закрывали в паре мест оголившиеся зубы, обмороженные ткани почернели.
–Что ж они с тобой сделали, ироды! Что ты наделал, Сима!
Тимофей упал на колени, ударив о пол кулаками, так что хрустнуло, ни то кость, ни то дерево.
Не стон даже, а звук подобный шороху раздался от умирающего. Тимофей, подняв голову, увидел, как едва шевелятся распухшие губы Симона. Он прильнул ухом, пытаясь расслышать, что пытается сказать ему, в последнем видимо желании, зодчий.
– Тима, ты это? Церковь. Неси. Слышишь. Там мне помереть надобно.
… Когда мужики затаскивали под купол Симона, словно потяжелевшего пуда на четыре, прям наваждение дьявольское, пар от них шёл такой, что лестница словно погрузилась в туман.
–Я же говорил топить, чтобы морозу на штукатурке не было! – кричал в исступлении купец смотрителю. – Запорю до смерти, змеёныш!
Когда положили Симона на прихваченное с собой сено и тулуп, Тимофей начал укрывать бездвижного уже зодчего.
–Вон пошли все! Вон, сукины дети!
–Сима, брат мой наречённый, вот она роспись твоя. Закончу я её, самого Рублёва достану, а закончу как надобно, ей богу!
Человек перед смертью в муках и боли страшен, а как уйдёт душа, так побледнеет и ослабнет, а лицо его умиротворение украсит. Это первое, что подумал Тимофей, когда лицо умирающего, осунулось, и даже опухоли будто начали сдуваться. Он уже было заплакал, посчитав друга умершим и сгребая в последнее объятие, как тот вдруг застонал.
–Дай, дай хоть прикоснуться к облаку, что я под бога нарисовал.
Тимофей подтащил полегчавшее, как ему показалось, тело к стене.
–Вот, вот оно облако твоё. Скоро и ты на нём опочиешь на небесах, милок. Ты не бойся, Бог примет тебя, через то, как душа твоя чистая, бессмертная, а только тело грешно, дурень ты эдакий. Чудо как красиво оно, облако-то твоё, Сима. Солнце сегодня чудное, ты ж помнишь, как оно на морозе блестит. Хорошо мы с тобой не пузырь бычий, а самый что ни на есть, минерал на окна сделали. Если б ты мог увидеть, может и умирать бы, передумал – смеясь сквозь слезы, сказал Тимофей.
Симон протянул почерневшую свою культю с начинающими уже отпадать ногтями к облаку. На мгновение даже тень досады промелькнула в купце, испачкает ведь! От жуткого контраста почерневших обмороженных пальцев и блестящей, как солнце, белоснежной росписи, Тимофей невольно отвёл взгляд.
Как так, что это за вечное проклятие Руси! Почему и человек божий, и делом праведным занимается, а через горькую эту, через змия зелёного, теряет всё человеческое. Что обличие, что умереть по-людски не может! И берет-то оно, пьянство окаянное, самых талантливых, да добрых. Жить бы, да добро творить, так нет, словно Дьявол, искушая, вселяется и как есть сжигает таких, лучших изнутри!
В мыслях этих взглянул он на лицо друга и отпрянул крестясь. «Свят, свят!»
Лик друга его был уставшего и бледного, но вполне себе живого Симона. Услышав ошарашенного Тимофея, Симон раскрыл глаза. Не заплывшие, а самые что ни на есть блестящие и чистые. Симон и сам ничего не понимая поднёс руку пощупать нос и веки, и тогда Тимофей схватил его кисть. Чернота обморожения сошла, а ногти были как у младенца. Глаза полезли у купца на лоб.
–Чудо! Чудо! – заорал купец так, что если бы дворовые в страхе опалы не убежали из церкви на улицу, то уже бы бежали наверх.– Сам Бог вернул тебя, не время тебе ещё, видать, эта церковь – наш тобой крест, брат. Ты мой Иисус, а я твой Киринеянин. Только прости, брат, но больше я тебя отсюда не выпущу!
–Да я и сам не дамся, даже коли силой гнать станешь, – устало улыбнулся Симон, и, опершись на локоть сел к стене.
Глава 8. Чудо.
… велики и чудны дела Твои, Господи Боже Вседержитель! (с).
Откровение Иоанна Богослова 15:3.
Через пару недель по деревне поползли слухи – господин умом двинулся. Поводов для этого было предостаточно.
Сначала он принёс в церковь этого доходягу, зодчего. Любому с первого взгляда на того было бы ясно, осталось ему пару дён, от силы пяток. Ну ладно, таскал бы купец ему еду, воду да одёжи смену, пока тот не упокоится, так он ещё послал на второй день гонца за кистями новыми и красками. Выдумал, что Симон, мол, оклемался и теперь не должен никто его отвлекать. Ну, с кем не бывает с горя, уж очень он на этого Симона рассчитывал, а тут лишился помощника! Да и привязался он к нему, как к брату.
Через неделю тиун прокрался в церковь и прислушался. Действительно, из-под свода слышен был оживлённый разговор, то ли спор, то ли объяснял кто кому чего. Дабы не навлечь на себя опалы, решили родные пока не перечить купцу. Пусть себе ходит, если уж запах от помершего пойдёт, надо будет вразумлять, может, кого от священнослужителей позвать, пусть они его горю помогут.
Но прошёл месяц, уже шёл февраль, а купец всё ходил и ходил. Тиун ещё пару раз проникал в церковь под предлогом помощи с печкой, что прогревала помещение, дабы роспись не загубить. Запаха вроде не было, хотя и признаков жизни Симона тоже не было. Один раз купец вдруг остановился, словно прислушался, а потом махнул рукой и пробормотал: «Тьфу, Блаженный!» И улыбаясь каким-то своим мыслям, продолжил кидать дрова в потрескивающую печурку. Никого в церковь он не допускал – чего ходить, сквозняки наводить, да Симона от работы отвлекать. Тепло опять же беречь надо, зима на морозы лютой вышла.
А в середине февраля принесли купцу весть. Татьяна, у которой был на постое Симон, понесла, и говорит, от него. Уже месяца три как плоду. Тимофей пришёл к Татьяне в тот же день.
–Я тебя не виню, мужик он хороший. Поговорю с ним, чтоб вышел хоть на одни выходные к вам, только и ты не обессудь, выставлю охрану я с мужиков своих, чтобы ни капли в рот, и прямой дорогой от тебя обратно. Его, почитай, только церковь эта и спасла, и держит на этом свете.
И с тем ушёл. А на следующий день пришёл к ней и выложил на стол щедрый кошель.
–Симон передал. Только сказал, не хочет на глаза тебе являться в том виде, в котором он после бойни той, плох он ещё очень. Сказал, работу закончит к весне, там уж и спустится. Наказал тебе и себя, и дитё беречь, ну и сказал, что нужды у тебя никакой не будет, ну вон сама видишь, передал.
А в это время трое мужиков, оставив дозорного, чтобы если что маякнул, решили проведать Симона. Подымались потихоньку, осматривая все помещения в пустом ещё здании храма. Один божился, что ещё, когда вверх шёл, слышал, как Симон или кто ещё, что-то напевал наверху. Только дошли они до самого верху, а так никого и не нашли. Ни живого, ни мёртвого, никаких признаков Симона. Ну не сожрал же его Тимофей!? Однако кисти и весь малярный скарб был аккуратно разложен, а на своде была свежая, законченная уже почти, роспись. Красива, глаз не отвесть! И только тиун, к мужикам обернувшись, сказал: «Чудеса!», как раздался под сводом голос: «Да что ж вы, как Фома неверующий, всё пальцы вам в раны надо засунуть, чтоб вера в вас была! Дадите вы уже спокойно работать!»
Кубарём скатились мужики вниз по лестнице, вылетели из дверей церкви, и ног не чуя, не оборачиваясь, помчали по снежной целине к деревне. Больше разведывать, что да как там, в церкви, никто не отваживался.
А Тимофей, несмотря на то, что Симон говорил не однажды ему не стоять над душой, да и примета эта плохая – видеть незаконченной роспись, не отходил от него почти целыми днями. Смягчившись Симон начал давать ему простые поручения, поучал, как краски растирать, да масло правильно готовить. Потом и дорисовывать кое-что за собой, рутину всякую короче. Не всегда получалось у Тимофея, но Сима терпеливо, раз за разом, повторяя, учил его доводить работу до совершенства. И сердце, у вроде уже и зачерствевшего к своим полста годам, купца радовалось, как у ребёнка, леденец на ярмарке выпросившего. Не думал он никогда, что может и сам так вот творить, хоть и малую толику, но красоту.
Да только возвращаясь, домой в деревню, всё чаще чувствовал он, как накатывала вдруг ревность какая-то на него, к работе их. Мысли лезли глупые в голову. То привидится ему, что Сима ночью перерисовал его фрагмент. Словно даже простенький кусочек доверить ему нельзя, как безрукому и бесталанному, а только сказать постеснялся зодчий и оттого втайне переделал.
А раз ночью проснулся в поту, приснилось ему, что Сима говорит, закончив работу:
«Да ты ж мне работу не оплатил, а теперь я решил пусть моя она будет, договорился я вывезти её!» И потащили черти купол его по дороге, а Сима ехал на нём верхом, да смеялся назад оглядываясь.
Поутру жена не могла образумить Тиму, собрал тот все деньги, что в избе были, да умчал ни свет, ни заря, словно черти его гнали.
Придя к Симону, вручил он их, как тот не отнекивался.
–Нет, нет, – убеждал его Тима, отдавая немалый мешочек с золотыми – порядок есть порядок. Всяк труд должен быть вовремя оплачен! Хоть и сам понимал, что некуда Симе их не только тратить, а и просто девать, он и из церкви-то не выходит.
И ещё одна странность. Хоть и мыслей не было подглядывать, а только точно знал, словно видел наяву, как Сима отбив кирпич вынул ещё один, сделав, таким образом, тайник и замуровал все данное ему купцом золото в стене храма.
И всё больше и больше, снедала купца ревность, и ждал он уже окончания работ по росписи с нетерпением. Всё казалось, что Симон каверзу готовит ему, или, показав законченную работу, обольёт всё известью, или обожжёт стены, улучив момент, всё чтобы поиздеваться над ним. И аж трясучка его одолевала. А Сима всё хитрил, работы всё меньше ему доверял, мол, уже окончание и всё надобно ему самому делать, чтоб промашки какой не вышло.
К марту, когда работы почти закончились и купец прикинул, что остаток он сможет легко закончить и с каким-нибудь мастеровым из простолюдинов, решил воплотить он свой план. Прошептал он: «Господи, всё ради тебя токмо!» Он подошёл и нагнулся к ведру, что стояло под ногами у Симы.
–Что ты бурчишь всё, Тимоха? – сказал, улыбнувшись тот.
–Да вот замесить надо побелки новой.
А оказавшись между стеной и зодчим, резко толкнул того к краю пролёта. Только руки его прошли через брата названого, как через пустоту. В следующее мгновение был он уже внизу глядя на высоченный свод. Руку его вдруг взял Симон и прижал к груди, взгляд его был понимающим и всепрощающим, совсем как у Иисуса на иконах, что видел Тимофей когда-то в Москве и поразивших в своё время его до глубины души.
– Как? – лишь смог выдавить из себя Тимофей.
–Я вознёсся в царствие небесное, брат, как Иисус, в тот самый день, когда принёс ты меня сюда, просьбе моей, внемля, и коснулся я чудотворной росписи нашей.
–А… роспись.
–Ты её закончил. Твоя любовь и меня спасла, и церковь эту, а всё через то, что избранник ты Божий и он ждёт тебя к себе.
Нашли Тимофея только ночью. Он лежал, распластавшись как на кресте, а на губах его играла улыбка.
Глава 9. Разбор аварии.
Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было? (с)
Максим Горький.
Паралич или кома хуже инсульта скажете вы, ведь люди от инсульта поправляются чаще. А вот и нет. Это с нашей стороны, стороны мира живых, выглядит так. Но в коме, застряв в лодке на середине реки Стикс, проблемы земные уже так далеки! Человек в полной мере уже сознаёт всю бренность и суетность мира материального. А в параличе невозможность движения, в наше время, когда человек стал глубоко социальным существом, конечно глубокое горе, но не сравнится с невозможностью общаться с окружением, с близкими.
Мельчайший сосудик, размером с комариное жало, лопается в твоём мозгу. Речь отнимается, и тело вроде бы и здоровое, но уже не слушается тебя, и ты понимаешь, что происходит, и у тебя есть ещё, о чём беспокоится потому как ты ещё часть мира материального, да только сделать ты ничего уже не можешь. Даже сказать о самом важном. Остаётся только думать по кругу, раз за разом: «Ну как же так, ну как же так! Мне бы сказать одно словечко или записку черкануть». Это сочетание полной беспомощности и при этом крайней необходимости завершить что-то, чтобы уйти из этого мира достойно, хуже не придумаешь.
Лежит так разбитая ударом бабка на смертном одре, мычит, стучит непослушной рукой в стену, мучается. Окружающие шепчутся, бедняжка, наверно страдает, и молитву прочесть не может и в грехах исповедаться, вот же угораздило, заранее надо было!
А бабуля мечется в ставшем тюремной клеткой теле и с ужасом понимает, что закопан в огороде горшок с фамильным золотом, и не говорила она о нём никому, никогда, с тех пор как спрятала, сначала от машины коллективизации, потом от оккупации немецкой, а после и за ненадобностью до чёрного дня. Каждый год грядку сверху засаживала, с особым радением и любовью, да с мыслью, что перед смертью раскроет тайну детям и внукам, что до революции вели они свою родословную от дворян.
Заросла могилка бабкина травою через несколько десятков лет, дом наследники продали давно и живут уже в другом государстве. Да только перевернётся в один день бабка в гробу, когда незадачливый, третий уже, собственник её землевладения, роя яму под септик, разобьёт лопатой в земле старый кувшин, а там засверкает золотишко.
Состояние Светоча, отдавшего всю свою энергию в попытках спасти хозяина, было примерно, таким как у этой бабули. Повинуясь закону самосохранения, он всплыл в высшие измерения, чтобы найти лёгкую энергию и не прервать своё существование. Он оставил приглядывать за хозяином двух существ, разделив свет и тьму, но делал он это уже в плачевном состоянии и в жутком цейтноте.
Первое, что осознал, выйдя из коматоза Светоч, это то, что он не может самостоятельно перемещаться. Вернее он, скорее всего и раньше мог лишь виться, как ниточка за иголочкой, за хозяином, но раньше он и помыслить не мог, чтобы идти куда-то без Души. Мог ждать его до следующего пробуждения хоть вечность. И он стал делать то, что никто не умел делать так хорошо как он – ждать. Душа соберёт себя из частиц, на которые разобрало его рождение нового мира рано или поздно. Он был уверен в этом. Почти. Он сделал всё, чтобы эти мельчайшие спиральки сохранили суть хозяина, выжили и восстановили его прежнее воплощение. И когда Душа выйдет обратно через Время, созданные мною Инь и Янь приведут его ко мне. Наверняка. И он ждал, и ждал, и снова ждал. А ожившее время отсчитывало года, миллиард за миллиардом.
И вдруг произошло это! Он увидел их, своих созданий. Мало того что Души с ними не было, а они покинули свой пост, так они ещё и плыли куда-то по своим непонятным делам, откуда у них могут быть какие-то дела!? Единственное ваше дело это встретить Душу, когда он вернется! Ну что за молодёжь! Верхом абсурдности ситуации было то, что они и на него не обратили ровно никакого внимания. Ноль внимания! А когда он послал им сигнал приблизиться, они не почувствовали его! Их сознание было для Светоча на уровне блаженного ребёнка, любопытного, беспечного и безумного разума аутиста.
– Смотри, тут что-то! Может, кто-то?
–Я заметил, скоро я постигну смысл этого. Ты решил куда дальше?
–Я всегда знаю, куда. Я был создан для умения найти путь! Это ты до сих пор не можешь ответить, кто нас создал, и что есть наша цель.
–Хорошо, не бухти, я за тобой! Я точно знаю, мы должны кого-то найти! Постой, или дождаться. Я не уверен.
Второе, что теперь осознал Светоч, это то, что, как и наша бабка, он не может общаться со своими созданиями. Как же так, я должен помочь хозяину! А тёмный, меж тем, уже начал прогрызать стенку измерения, его немного дёрнуло выбросом энергии, но это его не смутило, он немного сместился, Слава Сингулярности, по направлению к Светочу, и начал снова проделывать дыру в пространстве.
Это его шанс, другого может не быть, куда бы ни шли эти ходоки, мне надо попытаться двигаться с ними!
Светоч мгновенно надул пузырь-оболочку, раздвинув измерение, в котором он так долго и бесцельно проплавал, и поглотил светлого и тёмного.
–Что? Что случилось, Капитан?! Куда мы попали?
–Я думал, по части, где и куда, ты у нас мастер, Навигатор! Это не результат твоей деятельности?
–Нет, я ничего не делал. Просто вдруг стало просторно и легко.
–Давайте, двигайте уже обратно к Времени, Душа, возможно, уже там! – воскликнул Светоч, но опять не был услышан.
Став незримым наблюдателем своих созданий, Светоч, не без раздражения, если перевести на человеческие эмоции, начал ждать осознания ими, что он взял их под свою опеку. Спустя некоторое время, немалое, если быть точным тысяч так десять лет, светлый сказал:
–Я ощущаю изменение, которое произошло после этого события. Что-то как будто собирает, точнее, накапливает или можно сказать аккумулирует энергию необходимую нам. Вокруг нас образовалась оболочка, защитная оболочка.
–Да. Я тоже чувствую. Интересно откуда она взялась?
–Что с тобой? Ты уже второй раз задаёшь вопрос о местонахождении. Куда и откуда, это твоя специализация, Навигатор! Я, например уже знаю, что нас защищает. Это назовём Аккумулятор. И теперь нам не страшны эти неприятности, которые я назвал Аномалиями. Прошу учесть это при прокладке дальнейших маршрутов.
–Вас понял, Капитан. Теперь добывать пищу станет легче! – и Навигатор начал прокладывать путь в направлении ровно противоположном направлению нужному Светочу.
–Аккумулятор?! Правда? Я ваш создатель, алё! С ума сойти, дожил! Я, хранитель знаний, я вывел в неисчислимое количество миров неисчислимое количество воплощений Духа, а теперь я просто оболочка для этих порождённых мною в мгновение отчаяния сущностей,– произнёс неизвестно для кого Светоч. – И эти, ещё практически дети, к тому же развивавшиеся в одиночестве, как сироты, брошенные на произвол судьбы, Капитан и, как его там, Навигатор, моя единственная возможность найти Душу! Да на их эволюцию уйдёт вечность. Ну, давайте же, поверните назад, прошу вас, Время оно там!
Странная процессия, в которой не понятно было, то ли парочка ехала в пузыре, то ли пузырь оседлал их как двойку вороных, двинулась в очередное подпространство.
***
Спустя какой-то десяток миллиардов лет, парочка Сверхсуществ, именующие себя «Первые или Бесконечные», лихо выкатила таки на сверкающую и переливающуюся поверхность особенного измерения – Времени.
Вначале, когда Первые начали таскать за собой, или точнее на себе Светоча, он буквально умирал с тоски. Их разговоры в телеграфном стиле, отражающие их видимо такие же незамысловатые мысли, с многовековыми паузами на размышления и подбор правильных значений для выражения своего мнения собеседнику, действовали на него так же, как счёт овец на человека, твёрдо решившего побороть бессонницу. Бесконечный поиск энергии и бессистемные путешествия по разным измерениям. Светоч уже смирился с этим, ведь, в конце концов, это только его вина, он же их создатель.
Но с появлением защитного поля, которое он создавал, двигаясь с ними, они начали развиваться по экспоненте. Его смешило поначалу их желание найти себе подобных и даже ещё один Аккумулятор, как они его называли. Он-то знал, что он такой один, уникальный и неповторимый.
–Хотя постой-ка, а откуда я вообще это знаю?
– Ну, как, это же, само собой, разумеется! – отвечал сам себе Светоч.– Нет, ну их-то создал я и точно в единичном экземпляре, единственных и неповторимых.
Но с течением времени он всё реже насмехался над ними в этом театре одного зрителя. Скорость их мысли росла, в один прекрасный день они открыли для себя многозадачность и вот уже они одновременно обсуждали маршрут, спорили о вчерашнем дне, рассуждали о единстве времени и пространства, согласовывали терминологию. При этом параллельно расставляли изобретённые ими же, сначала примитивные, а потом всё более хитроумные приспособления, для перехода из одного места в другое, минуя несколько измерений, или для изменения свойств энергии, как они сами называли их – Развиватели. И вот спустя десяток миллиардов лет Светоч понимал ход их мыслей лишь урывками, они летали по измерениям, так что он не успевал понимать, что происходит вокруг, а когда они останавливались для каких-то своих экспериментов, он не узнавал окружение, в этих мирах ни одно из воплощений Души не бывало.
Так вот, в один из дней, эта парочка выкатила на поверхность Времени. Обычно они избегали низших, небогатых энергией, измерений, а так низко не спускались никогда.
–О, я помню это место, ведь именно здесь мы с тобой встретились! – едва успел сказать Навигатор Капитану.
Ничто не предвещало какой-либо опасности, и вдруг, из подпространства внезапно ударила аномалия. Ну, по крайней мере, для Капитана и Навигатора, это выглядело так. На самом деле это Светоч собрал почти весь свой запас энергии, точнее, огромный запас собранной его созданиями энергии, чтобы пробить портал в одну из версий трёхмерной вселенной. Протоколы аварийной автоматики выбросили троицу в первичное, низшее измерение, непривычное для них, огромное и пустое пространство.
–Наконец-то! Я здесь! Душа, я пришёл. Как ты? – прокричал Светоч, он чувствовал, Душа здесь, более того Душа в движении. Но ответа не последовало. Душа был вокруг, в той или иной мере Светоч чувствовал его во всех направлениях, но Душа так и не собрался в себя, в единое целое! Да, задача оказалась ещё сложнее, чем он мог себе представить, да ещё и решать её ему придётся с практически под ноль израсходованной энергией!
