Александр Белоусов
Культура. Литература. Фольклор

Полная версия

Комментарий к песне «Чубаровцы» («Двадцать лет жила я в провинции…»)

Отмечая интерес и внимание Ю. М. Соколова и его соратников к фольклорным текстам независимо от того, соответствовали ли они идеологической норме, авторы статьи, посвященной фольклористической работе Ю. М. Соколова в Твери, приводят в качестве примера песню «Чубаровцы», которая в 1931 году была записана от работницы Лихославльского льнокомбината Лидии Шептаевой:

 
Двадцать лет жила я в провинции,
Некультурна деревня была,
Про меня худой славы не было.
Вот однажды задумала я:
Деревенскую школу кончила,
Но учиться охота берет.
Город Ленина техникумами
И науками разным слывет.
Вот задумала в город ехать я,
Но не знала девчонка, того,
Что там, в городе, звери водятся
И живут хулиганы, ворье.
Вот однажды я по Чубарову
От подружки вечером шла,
Вдруг толпа стоит, меж собой смеясь,
Подошли, окружили меня.
И девчоночка поспугалася,
С плеч снимает пальто, отдала,
Но они стоят, усмехаются
И пальто от меня не берут.
Тут девчоночка догадалася.
– Отпустите, – я им говорю.
– Вот уж нет, – они говорят в ответ,
За бессильные руки берут.
Где таилась кругом тишина,
Дело гнусное совершилося,
И кругом была смята трава.
Тут очнулася горемычная,
В отделенье милиции шла.
Были пойманы звери лютые,
На суде рассказали про все.
Вместо всех наук, что я думала,
Мне пришлося на койке лежать.
Сохну, вяну я, стыд мне щеки жгет,
Со стыда горят мать, отец.
Тут молва прошла про чубаровцев,
Суд припас для них приговор:
Семерым расстрел, остальным тюрьма,
И короткий был с ним разговор²⁷⁰.
 

Источником этой песни являются материалы знаменитого «чубаровского дела». Информация о преступлении, совершенном в саду Сан-Галли, расположенном на Лиговке в районе Чубарова переулка²⁷¹, впервые появилась в вечернем выпуске ленинградской «Красной газеты» от 10 сентября 1926 года:

Исключительный случай

Жертвою звероподобных сделалась 20-летняя девушка, Б-ва, сестра студента-медика, готовившаяся поступать на один из раб-факов, прож<ивающая> на Лиговской ул<ице>.

На днях, около 10 ч<асов> веч<ера>, Б-ва проходила по Чубарову пер<еулку>, на Тамбовскую ул<ицу> к подруге.

Вблизи Предтеченской ул<ицы>²⁷² ее окружила толпа молодых людей в возрасте 19–25 л<ет>, в числе около 30 чел<овек>.

Взяв Б-ву за руки и угрожая ножевой расправой, хулиганы предложили ей следовать за собой.

Боясь, что неизвестные приведут свою угрозу в исполнение, девушка не решилась кричать и подчинилась требованию хулиганов.

Завязав глаза Б-вой грязной тряпкой, толпа под свист, крики и улюлюкание потащила ее на Предтеченскую улицу.

Дотащив до сада б<ывшего> Сан-Галли, звери втолкнули девушку в отверстие от разломанного забора и повлекли вглубь сада.

Здесь хулиганы сняли с Б-вой повязку, и она увидела себя окруженной толпой.

Предполагая, что неизвестные хотят ее ограбить, Б-ва стала снимать с себя пальто, предлагая отдать его добровольно «грабителям».

В ответ на предложение девушки послышался смех. Один из толпы заявил, что они не грабители, и предложил ей лечь на землю. Когда девушка заколебалась, ей подбили ноги. Она упала, потеряв сознание.

Опомнившись, Б-ва услышала разговор: «Она не дышит». «Надо оживить».

Посыпались удары в бок, грудь и другие части тела. Кто-то схватил Б-ву за волосы и стал таскать по земле.

Когда хулиганы увидели, что их жертва пришла в себя, они стали, один за другим, насиловать ее.

Б-ва билась в руках насильников, но совладеть с ними, конечно, не могла.

У выхода из сада к первой группе присоединилась вторая, в числе 10 чел<овек>, которые также приняли участие в насилии.

Лица некоторых Б-ва запомнила, разглядев их при свете спичек, которые хулиганы подносили к ее лицу, чтобы удостовериться, жива ли она.

Перед выходом из сада люди-звери взяли со своей жертвы клятву, что она никому не расскажет о случившемся. Вырвалась из рук насильников Б-ва только в 4‐м часу утра. С большим трудом она добрела до постового милиционера, которому и заявила о происшедшем.

Произведенной сразу же облавой милицией было задержано 5 чел<овек> участников насилия, из которых четверых Б-ва опознала.

Дело об изнасиловании Б-вой было в срочном порядке передано следователю 7 отд<еления?> т<оварищу> Ардамацкому.

При участии Угрозыска, в настоящее время выяснено и задержано 12 чел<овек>, обвиняемых в совершенном преступлении.

К выяснению личностей и аресту остальных приняты меры²⁷³.

Эта информация уже на следующий день была растиражирована местной и центральной прессой. Оставим в стороне все вопросы и недоумения, которые вызывает не только сама заметка²⁷⁴, но и весьма запоздалая по тем временам ее публикация, где рассказывалось о преступлении, совершенном отнюдь не «на днях», а в ночь на 22 августа. Если кто-то и сомневался в достоверности газетной информации о «чубаровском деле», то уж во всяком случае не люди, сочинившие, распевавшие и слушавшие «Чубаровцев». Об этом достаточно убедительно свидетельствует песня. Описывая преступление, она, по сути дела, пересказывает газетную заметку. Естественно, что в пересказе письменных источников задействованы и культурные стереотипы среды, которые могут трансформировать исходную информацию. Это характерно для описания поведения преступников на суде: их отличие от реальных «чубаровцев», отрицавших все обвинения и образовавших, по словам одного из освещавших процесс журналистов, «единый фронт лжи и утайки»²⁷⁵, объясняется, по-видимому, влиянием традиционного для песенного фольклора образа преступника, который признается во всех своих преступлениях.

Оглашение приговора, которым завершается песня, происходило 27 декабря 1926 года. Имея в виду, что 13 января 1927 года Верховный суд помиловал двух из семи приговоренных к высшей мере наказания, заменив им смертную казнь десятью годами заключения, можно предположить, что песня «Чубаровцы» возникла в конце декабря 1926 – первой половине января 1927 года.

Это не единственная песня, рассказывавшая о «чубаровском деле». Еще две песни сохранились в сборнике «Песни уличных певцов», материал для которого А. М. Астахова собирала в Ленинграде в том же самом 1931 году²⁷⁶, когда на Лихославльском льнокомбинате была записана песня «Чубаровцы» («Двадцать лет жила я в провинции…»). Одну из этих песен А. М. Астахова приводит по тексту, приобретенному ею от уличного певца А. Н. Соколова:

Чубарова 40 – 1

 
На «Кирпичики» народные
Эта старая песня теперь,
Дело Лиговки и Чубарова,
В этом деле участвовал зверь.
 
 
А теперь я вам расскажу, друзья,
Как сложилися дела у них.
Поздно вечером 40 пьяницев
Только что возвращались с пивных.
 
 
Собралась шпана толпой шумною
И пошли в сад Сангалий гурьбой,
Там и встретили они девицу,
Зверским басом сказали ей: «Стой!»
 
 
Бедна девица побледнела вся,
Она думала только одно,
Что раздеть хотят ее наголо,
И сама предложила пальто.
 
 
Но шпана в ответ засмеялася:
«Вы возьмите обратно пальто».
Взяли под руки и сказали ей:
«Нам совсем от вас нужно не то».
 
 
Бедна девица испугалася,
Стала банду просить, умолять,
Тут она сама догадалася,
Что ребята взять силой хотят.
 
 
Но шпана в ответ все смеялася,
Стали жертву свою потреблять,
И один сказал: «Не скончалась б,
Оживить ее надо опять».
 
 
Люди темные, люди зверские
Стали жертву по саду таскать.
Когда девица лишь очнулася,
То бандиты принялись опять.
 
 
Но пришел конец, и бедна девица
Без сознанья лежала в тени.
Тормошить ее, будить начали,
Привесть в чувство решили они.
 
 
Подняли ее и сказали ей:
«Ты молчи и ни слова нигде»,
Довели ее до Чубарова
И посмылась шпана в темноте.
 
 
И спустя 3 дня пошла девица
К испиртизму судебным²⁷⁷ и там
Осмотрели всю и сказали ей,
Что придется в больницу лечь вам.
 
 
Подлецы они бессердечные,
Погубили навеки меня:
Жись отравлена, жись погублена,
Не вернуть мне ее никогда.
 

В примечании А. М. Астахова указывает, что песня уличными певцами уже не исполняется, но продолжает бытовать среди городского населения.

Аналогична и судьба другой песни о «чубаровском» деле, которая помещена в сборнике А. М. Астаховой. Она плохо помнится уличными певцами, поэтому исследовательница приводит ее по тексту из «тетрадки» работницы швейной фабрики имени 1‐го мая:

Чубаровцы

 
На окраине большой Лиговки
Сад Санзали уныло стоит,
И за стенами, за заборами
Ветер жалобно как-то шумит.
 
 
Ленинград большой, шумны улицы —
Все затихло в ночной тишине,
Лишь по улицам-переулочкам,
Лишь проходит прохожий кой-где.
 
 
Одна девица по Чубарову
Раз домой торопилась она,
Вот подходят к ней парни бравые,
Человек их под сорок толпа.
 
 
Завопил один ей «Девчонка, стой,
Направляйся-ка с нами и ты».
Разговор не долг, схватил за руки,
Потащили девчонку они.
 
 
Притащили в сад, завязали рот
И теперь уж она не орет.
Было дальше что – дело ясное,
И наверное каждый поймет.
 
 
Издевалися, надсмехалися
И, насытившись вволю, ушли.
И осталась одинокая,
Сердце ноет и щемит в груди.
 
 
Но не долго так все скрывалося,
Быстро город об этом стал знать,
Все рабочие возмущалися,
Кинул лозунг: таких расстрелять.
 
 
Уголовное дело следствие
И по делу велося сему,
Были пойманы все голубчики
И предали их всех губсуду.
 
 
Жалко стало тут нашей девочки,
Жалко их или жалко себя,
Молодую жизнь загубили ей,
Никому уж теперь не нужна.
 
 
А мужчинам всем завещаем мы:
Не томитесь вы без жены
И не мучайте наших девочек,
Не нарушайте ночной тишины.
 

Общим для всех трех песен является их происхождение. Они восходят к информации о «чубаровском» деле в ленинградских газетах. Это показывает, насколько информативной была пресса середины 1920‐х годов. Именно из прессы заимствовались многие сюжеты «уличных» песен, представляющих собой весьма популярный, но до сих пор недооцененный пласт городского фольклора, остатки которого еще можно встретить в самых далеких уголках нашей страны.

Вместе с тем городские песни 1920‐х годов были достаточно разнообразны по своим особенностям, о чем убедительно свидетельствуют песни о «чубаровском» деле. Если для собранных А. М. Астаховой песен характерен интерес к самому событию, то перволичная форма повествования в песне, записанной на Лихославльском льнокомбинате, сосредотачивает внимание на личности жертвы преступления, которая, в сущности, рассказывает историю своей жизни.

Одним из основных жанров в репертуаре Лидии Шептаевой были «романсы, завезенные в Лихославль приезжими из Ленинграда»²⁷⁸. Вероятнее всего, что и песня «Чубаровцы» («Двадцать лет жила я в провинции…») ленинградского происхождения. Отсутствие этой песни в сборнике А. М. Астаховой может объясняться тем, что ее тема не вызвала в Ленинграде особого интереса и она быстро исчезла из песенного обихода. Другое дело – провинция: здесь история провинциалки, потерпевшей катастрофу в большом городе, сохраняла свою остроту и актуальность.

Песня о петербургском заводчике Путилове

Николай Иванович Путилов родился в 1820 году в семье мелкопоместных дворян Боровичского уезда Новгородской губернии. Он воспитывался в Морском кадетском корпусе, проявил себя как талантливый математик и по окончании курса в офицерских классах корпуса был назначен преподавателем математики, астрономии и навигации. Однако обстоятельства сложились таким образом, что многообещающий математик становится инженером-практиком, выдающимся организатором производства.

Н. И. Путилов отличился во время Крымской войны 1853–1856 годов, когда за год под его руководством была построена целая флотилия канонерских лодок и корветов, защитившая Петербург от нападения английского и французского флотов. Выйдя в отставку, он занялся строительством заводов: сначала железоделательных – в Финляндии, потом сталелитейного – на Неве, который по предложению Путилова был назван Обуховским (в честь основателя завода, металлурга П. М. Обухова). Важнейшим же событием в предпринимательской деятельности Путилова стала покупка им в 1868 году металлообрабатывающего завода, расположенного на Петергофском тракте. Он был небогатым человеком и не смог бы купить этот завод, если бы не огромный казенный заказ на изобретенные им рельсы нового типа, которые оказались прочнее и дешевле рельсов иностранного производства. В кратчайший срок Путилов наладил производство. Его неустанными трудами завод, вскоре получивший название Путиловского, превратился в один из крупнейших и самых передовых русских металлургических и машиностроительных заводов.

Однако был у Путилова и еще более амбициозный проект. Он мечтал о постройке торгового порта в самом Петербурге. В 1869 году Путилов приступил к реализации мечты своей жизни. Масштабы строительства были грандиозны. Создавался целый транспортный узел: к заложенному неподалеку от Путиловского завода порту прокладывался Морской канал и строилась железнодорожная ветка, связавшая порт с Николаевской железной дорогой. Это требовало больших денег. Интриги конкурентов и недоброжелателей привели к тому, что государство на этот раз не поддержало Путилова. Источником финансирования должно было стать учрежденное предпринимателем в 1873 году акционерное «Общество Путиловских заводов», но огромные траты на строительство привели к тому, что большинство его акций перешло Государственному банку. Дело дошло до того, что у Путилова не осталось ни одной акции. Он выбыл из состава акционеров и был исключен из правления акционерного общества. От нищеты и позора долговой тюрьмы Николая Ивановича Путилова спасла только смерть от сердечного приступа, последовавшая 18 апреля 1880 года.

Н. И. Путилова по праву называли «гуманнейшим заводчиком». Он всячески заботился об улучшении жизни своих работников: открыл больницу с бесплатным амбулаторным приемом, дешевую столовую, школу для детей и вечерние курсы для взрослых, библиотеку и т. д. Однако больше всего рабочие ценили Путилова за его внимание и уважение к простым людям (достаточно сказать, что он знал всех заводских рабочих по именам).

В памяти рабочих хранится представление о Николае Ивановиче как о сердечном хозяине-работнике, труженике <…> «Хозяйский дух в нем был и любовь такая, – рассказывали про Путилова, – что гордости своей для дела не жалел. Случалось, созовет всех к той часовне, которая посейчас стоит, выйдет, снимет шапку да поклон на все стороны. Уж мы понимаем, что, стало быть, денег у самого нет на расчет с нами. Он в этом покается, подождать попросит, а мы… и подождем – сколько он назначит. Частенько вволю хлеба не наедались, а дело ростили, не бросали из‐за пустяков, потому что душа в душу с ним жили и хозяйский дух в нем чувствовали…»²⁷⁹

Очевидно, что не все рабочие поступали таким образом: были среди них и недовольные, устраивавшие забастовки и беспорядки. Однако гораздо больше было тех, кто уважал Путилова. Об этом свидетельствуют его похороны, на которых присутствовало несколько тысяч рабочих. Именно рабочие, в сущности, организовали и провели эти похороны: пригласили певчих из главных петербургских соборов и сами на носилках пронесли гроб с телом Путилова от дома на Большой Конюшенной улице, в котором он жил, до места на высоком берегу речки Екатерингофки, где он завещал себя похоронить и откуда были видны Путиловский завод и Морской порт. Высокий авторитет Путилова и добрая память о «милостивце и благодетеле» еще долгое время сохранялись среди путиловских рабочих, которых даже во время Первой русской революции вдохновляли листовками, начинавшимися словами «Не посрамим имени Путилова…».

От фольклора, который когда-то существовал в связи с Путиловым²⁸⁰, осталась лишь одна-единственная песня. Наиболее полный вариант этой песни записан в 1931 году А. М. Астаховой для готовившегося ею сборника «Песни уличных певцов»:

 
Недалеко от Нарвской заставы
От почтамта версты на седьмой
Там отрыты глубоко каналы
Для рабочих приют дорогой.
 
 
Там же жил надзиратель конторы
А фамилие Путилов ему,
Он от Бога умом награжденный
И научен на свете всему.
 
 
Стал завод понемногу он строить,
Чтоб впоследстве иметь барыши
За-границу поехал он смело
И оттуда привез чертежи.
 
 
Понемногу завод он все строил
А впоследстве уж стал набавлять,
А в начале девятого года
Стал Путилов завод бастовать.
 
 
Тут контору его окружили
И хотели завод распродать,
Рассмотрели все книги конторы
С акциона хотели продать.
 
 
Но когда же Путилов скончался,
То оставил письмо на столе:
Чтоб заводом моим любоваться,
Схоронить на заводской земле.
 
 
Три версты отступя от завода
Там в часовне лампада горит,
Про то знают миллионы народа,
Что в том месте Путилов зарыт²⁸¹.
 

В комментарии к песне А. М. Астахова приводит свидетельство старого рабочего о том, что песня о Путилове пелась еще в конце 1890‐х годов, и отмечает, что исполнялась она и в 1920‐е годы, но «в настоящее время заброшена». О самой же песне А. М. Астахова пишет следующее:

Песня представляет интерес как тип городской легенды, связанной с определенным местом и вещественным памятником:

 
Три версты отступя от завода
Там в часовне лампада горит…²⁸²
 

Могила Путилова была действительно необычна. Для того чтобы исполнить завещание и похоронить его не на кладбище, пришлось обращаться за разрешением к царю Александру II²⁸³. Однако песня продолжала существовать и после того, как 11 ноября 1907 года прах Путилова был перенесен в подвальный этаж заводской церкви св. Николая и св. мученицы царицы Александры, построенной в начале XX века²⁸⁴. Из текста песни ясно, что часовня – всего лишь финальный эпизод предания о создателе Путиловского завода, которое и лежит в ее основе.

Из сопоставления песенных вариантов выясняются постоянные и переменные элементы предания о Путилове. Он может по-разному именоваться: «надзирателем конторы» или же «генералом заслужённым» (как в варианте, записанном от семиреченских казаков²⁸⁵); главное – его ум и образование:

 
Он от Бога умом награжденный
И научен на свете всему.
 

Тем не менее оказывается, что, для того чтобы построить завод, нужны еще и заграничные чертежи. Это противоречит действительности: основанное Путиловым рельсопрокатное производство велось по его «чертежам» и давало более качественную продукцию, чем зарубежные конкуренты. В то же время Путилов, никогда, кстати сказать, не бывавший за границей, следил за новинками в металлургии и использовал их на своем заводе. В 1870 году в прокатной мастерской был поставлен небольшой бессемеровский конвертер, в котором путем продувки чугуна воздухом выжигались примеси и получалась сталь. Изобретение английского инженера Генри Бессемера использовалось для изготовления проката и снарядов. А в 1877 году рельсы начали изготовлять из стали, которая получалась при помощи тепловой обработки чугуна и стального лома в специальных печах, позже названных «мартеновскими» (по имени их изобретателя, французского инженера Пьера Мартена). Однако нельзя исключать и влияние фольклорно-мифологического мотива: культурный герой, с которым здесь ассоциируется Путилов, добывает необходимые блага культуры путем находки или даже похищения их у первоначальных владельцев. Следующий эпизод предания о Путилове – забастовка. Непонятно, какая забастовка имеется в виду, но забастовки при Путилове были, хотя и не имели того значения, которое придается им в большинстве вариантов песни, где чуть ли не забастовка приводит Путилова к краху. Гораздо ближе на этот раз к истине отрывок, записанный В. С. Бахтиным:

 
Хотя жил на широкую ногу,
Но имел небольшой капитал.
Капитала он скоро лишился…
А впоследствии сам спохватился:
Денег нету и должен кругом²⁸⁶.
 

Один из самых устойчивых эпизодов предания – «письмо»-завещание Путилова, в котором он просит «схоронить» его «на заводской земле». Оставив завещание, Путилов умирает, причем в варианте, записанном от семиреченских казаков, он не просто скончался, как в других вариантах, но «успел застрелиться». Этим эпизодом, как правило, и заканчивается песня о Путилове. Единственный вариант, сохранивший описание места, где был похоронен Путилов, – запись А. М. Астаховой. Людей интересовала не столько могила Путилова, сколько сам заводчик, его драматическая судьба.

Определить людей, интересовавшихся Путиловым, нетрудно. Это его рабочие, для которых завод действительно был «приют дорогой». Их сосредоточенность на заводе отражает и наша песня: с завода она начинается и заводом кончается. Характерно, что место погребения Путилова описывается по отношению к заводу (ср.: «три версты отступя от завода»). Обстоятельства создания этой непритязательной и заведомо непрофессиональной песни неизвестны²⁸⁷, но нет сомнений в том, что она возникла в рабочей среде.

«Хозяин», заводчик – фигура достаточно традиционная для рабочего фольклора. Исследователи рабочего фольклора XIX века выявили немало преданий и целый ряд песен, бытовавших среди рабочих в самых разных местностях России, как о добрых и справедливых, так и о злых и жестоких хозяевах. Эти песни не похожи на исторические песни, созданные в казацкой или солдатской среде, но точно так же отражают историческое самосознание своих носителей, принадлежавших к разным слоям рабочего класса. «Рабочая песня, – считал B. Я. Пропп, – в некотором отношении есть как бы преемница песни исторической»²⁸⁸. Это хорошо видно на примере песни о Путилове. От других песен подобного рода ее отличает разве что масштаб личности героя, благодаря которому она вышла за рамки локального, заводского фольклора.