Александр Блок
Полное собрание стихотворений

* * *

 
Почиет в мире Теодорих,
И Дант не встанет с ложа сна.
Где прежде бушевало море,
Там – виноград и тишина.
В ласкающем и тихом взоре
Равеннских девушек – весна.
 
 
Здесь голос страсти невозможен,
Ответа нет моей мольбе!
О, как я пред тобой ничтожен!
Завидую твоей судьбе,
О, Галла! – страстию к тебе
Всегда взволнован и встревожен!
 

Июнь 1909 (27 февраля 1914)

Девушка из Spoleto

 
Строен твой стан, как церковные свечи.
Взор твой – мечами пронзающий взор.
Дева, не жду ослепительной встречи —
Дай, как монаху, взойти на костер!
 
 
Счастья не требую. Ласки не надо.
Лаской ли грубой тебя оскорблю?
Лишь, как художник, смотрю за ограду
Где ты срываешь цветы, – и люблю!
 
 
Мимо, всё мимо – ты ветром гонима —
Солнцем палима – Мария! Позволь
Взору – прозреть над тобой херувима,
Сердцу – изведать сладчайшую боль!
 
 
Тихо я в темные кудри вплетаю
Тайных стихов драгоценный алмаз.
Жадно влюбленное сердце бросаю
В темный источник сияющих глаз.
 

3 июня 1909

Венеция

1

 
С ней уходил я в море,
С ней покидал я берег,
С нею я был далёко,
С нею забыл я близких…
 
 
О, красный парус
В зеленой дали!
Черный стеклярус
На темной шали!
 
 
Идет от сумрачной обедни,
Нет в сердце крови…
Христос, уставший крест нести.
 
 
Адриатической любови —
Моей последней —
Прости, прости!
 

9 мая 1909 (16 января 1914)

2
«Холодный ветер от лагуны…»

Евг. Иванову

 
Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь – больной и юный —
Простерт у львиного столба.
 
 
На башне, с песнию чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.
 
 
В тени дворцовой галлереи,
Чуть озаренная луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.
 
 
Всё спит – дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.
 

Август – октябрь 1909

3

 
Слабеет жизни гул упорный,
Уходит вспять прилив забот.
И некий ветр сквозь бархат черный
О жизни будущей поет.
 
 
Очнусь ли я в другой отчизне,
Не в этой сумрачной стране?
И памятью об этой жизни
Вздохну ль когда-нибудь во сне?
 
 
Кто даст мне жизнь? Потомок дожа,
Купец, рыбак, иль иерей
В грядущем мраке делит ложе
С грядущей матерью моей?
 
 
Быть может, венецейской девы
Канцоной нежной слух пленя,
Отец грядущий сквозь напевы
Уже предчувствует меня?
 
 
И неужель в грядущем веке
Младенцу мне – велит судьба
Впервые дрогнувшие веки
Открыть у львиного столба?
 
 
Мать, что поют глухие струны?
Уж ты мечтаешь, может быть,
Меня от ветра, от лагуны
Священной шалью оградить?
 
 
Нет! Всё, что есть, что было, – живо
Мечты, виденья, думы – прочь!
Волна возвратного прилива
Бросает в бархатную ночь!
 

Август – сентябрь 1909

Перуджия

 
День полувеселый, полустрадный,
Голубая гарь от Умбрских гор.
Вдруг – минутный ливень, ветр прохладный.
За окном открытым – громкий хор.
 
 
Там – в окне, под фреской Перуджино,
Черный глаз смеется, дышит грудь:
Кто-то смуглою рукой корзину
Хочет и не смеет дотянуть…
 
 
На корзине – белая записка:
«…Questa sera…^[17] монастырь Франциска…»
 

Июнь 1909 (5 мая 1911)

Флоренция

1

 
Умри, Флоренция, Иуда,
Исчезни в сумрак вековой!
Я в час любви тебя забуду,
В час смерти буду не с тобой!
 
 
О, Bella^[18], смейся над собою,
Уж не прекрасна больше ты!
Гнилой морщиной гробовою
Искажены твои черты!
 
 
Хрипят твои автомобили,
Твои уродливы дома,
Всеевропейской желтой пыли
Ты предала себя сама!
 
 
Звенят в пыли велосипеды
Там, где святой монах сожжен,
Где Леонардо сумрак ведал,
Беато снился синий сон!
 
 
Ты пышных Медичей тревожишь,
Ты топчешь лилии свои,
Но воскресить себя не можешь
В пыли торговой толчеи!
 
 
Гнусавой мессы стон протяжный
И трупный запах роз в церквах —
Весь груз тоски многоэтажный —
Сгинь в очистительных веках!
 

Май – июнь, ноябрь 1909

2

 
Флоренция, ты ирис нежный;
По ком томился я один
Любовью длинной, безнадежной,
Весь день в пыли твоих Кашин?
 
 
О, сладко вспомнить безнадежность:
Мечтать и жить в твоей глуши;
Уйти в твой древний зной и в нежность
Своей стареющей души…
 
 
Но суждено нам разлучиться,
И через дальние края
Твой дымный ирис будет сниться,
Как юность ранняя моя.
 

Июнь 1909 (5 мая 1911)

3

 
Страстью длинной, безмятежной
Занялась душа моя,
Ирис дымный, ирис нежный,
Благовония струя,
Переплыть велит все реки
На воздушных парусах,
Утонуть велит навеки
В тех вечерних небесах,
И когда предамся зною,
Голубой вечерний зной
В голубое голубою
Унесет меня волной…
 

Июнь 1909 (17 марта 1914)

4

 
Жгут раскаленные камни
Мой лихорадочный взгляд.
Дымные ирисы в пламени,
Словно сейчас улетят.
 
 
О, безысходность печали,
Знаю тебя наизусть!
В черное небо Италии
Черной душою гляжусь.
 

Июнь 1909 (27 февраля 1914)

5

 
Окна ложные на небе черном,
И прожектор на древнем дворце.
Вот проходит она – вся в узорном
И с улыбкой на смуглом лице.
 
 
А вино уж мутит мои взоры
И по жилам огнем разлилось…
Что мне спеть в этот вечер, синьора?
Что мне спеть, чтоб вам сладко спалось?
 

Июнь 1909 (17 марта 1914)

6

 
Под зноем флорентийской лени
Еще беднее чувством ты:
Молчат церковные ступени,
Цветут нерадостно цветы.
 
 
Так береги остаток чувства,
Храни хоть творческую ложь:
Лишь в легком челноке искусства
От скуки мира уплывешь.
 

17 мая 1909 (11 февраля 1914)

7

 
Голубоватым дымом
Вечерний зной возносится,
Долин тосканских царь…
 
 
Он мимо, мимо, мимо
Летучей мышью бросится
Под уличный фонарь…
 
 
И вот уже в долинах
Несметный сонм огней,
И вот уже в витринах
Ответный блеск камней,
И город скрыли горы
В свой сумрак голубой,
И тешатся синьоры
Канцоной площадной.
 
 
Дымится пыльный ирис,
И легкой пеной пенится
Бокал Христовых Слез…
Пляши и пой на пире,
Флоренция, изменница,
В венке спаленных роз!
 
 
Сведи с ума канцоной
О преданной любви,
И сделай ночь бессонной,
И струны оборви,
И бей в свой бубен гулкий,
Рыдания тая!
В пустынном переулке
Скорбит душа твоя…
 

Август 1909

«Вот девушка, едва развившись…»

 
Вот девушка, едва развившись,
Еще не потупляясь, не краснея,
Непостижимо черным взглядом
Смотрит мне навстречу.
Была бы на то моя воля,
Просидел бы я всю жизнь в Сеттиньяно,
У выветрившегося камня Септимия Севера.
Смотрел бы я на камни, залитые солнцем,
На красивую загорелую шею и спину
Некрасивой женщины под дрожащими тополями.
 

15 мая 1909. Settignano

(16 января 1914)

Madonna da Settignano

 
Встретив на горном тебя перевале,
Мой прояснившийся взор
Понял тосканские дымные дали
И очертания гор.
 
 
Желтый платок твой разубран цветами —
Сонный то маковый цвет.
Смотришь большими, как небо, глазами
Бедному страннику вслед.
 
 
Дашь ли запреты забыть вековые
Вечному путнику – мне?
Страстно твердить твое имя, Мария
Здесь, на чужой стороне?
 

3 июня 1909

Фьёзоле

 
Стучит топор, и с кампанил
К нам флорентийский звон долинный
Плывет, доплыл и разбудил
Сон золотистый и старинный…
 
 
Не так же ли стучал топор
В нагорном Фьёзоле когда-то,
Когда впервые взор Беато
Флоренцию приметил с гор?
 

Июнь 1909 (27 февраля 1914 )

Сиена

 
В лоне площади пологой
Пробивается трава.
Месяц острый, круторогий,
Башни – свечи божества.
 
 
О, лукавая Сиена,
Вся – колчан упругих стрелf
Вероломство и измена —
Твой таинственный удел!
 
 
От соседних лоз и пашен
Оградясь со всех сторон,
Острия церквей и башен
Ты вонзила в небосклон!
 
 
И томленьем дух влюбленный
Исполняют образа,
Где коварные мадонны
Щурят длинные глаза:
 
 
Пусть грозит младенцу буря,
Пусть грозит младенцу враг, —
Мать глядится в мутный мрак,
Очи влажные сощуря!..
 

7 июня 1909 (1914)

Сиенский собор

 
Когда страшишься смерти скорой,
Когда твои неярки дни, —
К плитам Сиенского собора
Свой натружённый взор склони.
 
 
Скажи, где место вечной ночи?
Вот здесь – Сивиллины уста
В безумном трепете пророчат
О воскресении Христа.
 
 
Свершай свое земное дело,
Довольный возрастом своим.
Здесь под резцом оцепенело
Всё то, над чем мы ворожим.
 
 
Вот – мальчик над цветком и с птицей,
Вот – муж с пергаментом в руках,
Вот – дряхлый старец над гробницей
Склоняется на двух клюках.
 
 
Молчи, душа. Не мучь, не трогай,
Не понуждай и не зови:
Когда-нибудь придет он, строгий,
Кристально-ясный час любви.
 

Июнь 1909 (5 мая 1911)

«Искусство – ноша на плечах…»

 
Искусство – ноша на плечах,
Зато как мы, поэты, ценим
Жизнь в мимолетных мелочах!
Как сладостно предаться лени,
Почувствовать, как в жилах кровь
Переливается певуче,
Бросающую в жар любовь
Поймать за тучкою летучей,
И грезить, будто жизнь сама
Встает во всем шампанском блеске
В мурлыкающем нежно треске
Мигающего cinema!
А через год – в чужой стране:
Усталость, город неизвестный,
Толпа, – и вновь на полотне
Черты француженки прелестной!
 

Июнь 1909. Foligm

(4 марта 1914)

«Глаза, опущенные скромно…»

 
Глаза, опущенные скромно,
Плечо, закрытое фатой…
Ты многим кажешься святой,
Но ты, Мария, вероломна…
 
 
Быть с девой – быть во власти ночи,
Качаться на морских волнах…
И не напрасно эти очи
К мирянам ревновал монах:
 
 
Он в нише сумрачной церковной
Поставил с братией ее —
Подальше от мечты греховной,
В молитвенное забытье…
 
 
Однако, братьям надоело
....................
....................
....................
 
 
Конец преданьям и туманам!
Теперь – во всех церквах она
Равно – монахам и мирянам
На поруганье предана…
 
 
Но есть один вздыхатель тайный
Красы божественной – поэт…
Он видит твой необычайный,
Немеркнущий, Мария, свет!
 
 
Он на коленях в нише темной
Замолит страстные грехи,
Замолит свой восторг нескромный,
Свои греховные стихи!
 
 
И ты, чье сердце благосклонно,
Не гневайся и не дивись,
Что взглянет он порой влюбленно
В твою ласкающую высь!
 

12 июня 1909 (12 февраля 1914)

Благовещение

 
С детских лет – видения и грезы,
Умбрии ласкающая мгла.
На оградах вспыхивают розы,
Тонкие поют колокола.
 
 
Слишком резвы милые подруги,
Слишком дерзок их открытый взор.
Лишь она одна в предвечном круге
Ткет и ткет свой шелковый узор.
 
 
Робкие томят ее надежды,
Грезятся несбыточные сны.
И внезапно – красные одежды
Дрогнули на золоте стены.
 
 
Всем лицом склонилась над шелками,
Но везде – сквозь золото ресниц —
Вихрь ли с многоцветными крылами,
Или ангел, распростертый ниц…
 
 
Темноликий ангел с дерзкой ветвью
Молвит: «Здравствуй! Ты полна красы!»
И она дрожит пред страстной вестью,
С плеч упали тяжких две косы…
 
 
Он поет и шепчет – ближе, ближе,
Уж над ней – шумящих крыл шатер.
И она без сил склоняет ниже
Потемневший, помутневший взор…
 
 
Трепеща, не верит: «Я ли, я ли?»
И рукою закрывает грудь…
Но чернеют пламенные дали —
Не уйти, не встать и не вздохнуть…
 
 
И тогда – незнаемою болью
Озарился светлый круг лица…
А над ними – символ своеволья —
Перуджийский гриф когтит тельца.
 
 
Лишь художник, занавесью скрытый, —
Он провидит страстной муки крест
И твердит: «Profani, procul ite,
Hie amoris locus sacer est».^[19]
 

Май – июнь 1909

Pcrudgia – Spolelo

Успение

 
Ее спеленутое тело
Сложили в молодом лесу.
Оно от мук помолодело,
Вернув бывалую красу.
 
 
Уже не шумный и не ярый,
С волненьем, в сжатые персты
В последний раз архангел старый
Влагает белые цветы.
 
 
Златит далекие вершины
Прощальным отблеском заря,
И над туманами долины
Встают усопших три царя.
 
 
Их привела, как в дни былые,
Другая, поздняя звезда.
И пастухи, уже седые,
Как встарь, сгоняют с гор стада.
 
 
И стражей вечному покою
Долины заступила мгла.
Лишь меж звездою и зарею
Златятся нимбы без числа.
 
 
А выше, по крутым оврагам
Поет ручей, цветет миндаль,
И над открытым саркофагом
Могильный ангел смотрит в даль.
 

4 июня 1909

Spoleto

Эпитафия фра Филиппо Липпи^[20]

 
Здесь я покоюсь, Филипп,
живописец навеки бессмертный,
Дивная прелесть моей кисти – у всех на устах.
Душу умел я вдохнуть искусными пальцами в краски,
Набожных души умел – голосом бога смутить.
Даже природа сама, на мои заглядевшись созданья,
Принуждена меня звать мастером равным себе.
 
 
В мраморном этом гробу меня упокоил Лаврентий
Медичи, прежде чем я в низменный прах обращусь.
 

17 марта 1914

«Кольцо существованья тесно:…»

 
Кольцо существованья тесно:
Как все пути приводят в Рим,
Так нам заранее известно,
Что всё мы рабски повторим.
 
 
И мне, как всем, всё тот же жребий
Мерещится в грядущей мгле:
Опять – любить Ее на небе
И изменить ей на земле.
 
 
Июнь 1909 (19 марта 1914)
 

Через двенадцать лет

К. М. С.

1

 
Всё та же озерная гладь,
Всё так же каплет соль с градирен.
Теперь, когда ты стар и мирен,
О чем волнуешься опять?
 
 
Иль первой страсти юный гений
Еще с душой не разлучен,
И ты навеки обручен
Той давней, незабвенной тени?
 
 
Ты позови – она придет:
Мелькнет, как прежде, профиль важный,
И голос, вкрадчиво-протяжный,
Слова бывалые шепнет.
 

Июнь 1909 (Май 1911)

2

 
В темном парке под ольхой
В час полуночи глухой
 
 
Белый лебедь от весла
Спрятал голову в крыла.
 
 
Весь я – память, весь я – слух,
Ты со мной, печальный дух,
 
 
Знаю, вижу – вот твой след,
Смытый бурей стольких лет.
 
 
В тенях траурной ольхи
Сладко дышат мне духи,
 
 
В листьях матовых шурша,
Шелестит еще душа,
 
 
Но за бурей страстных лет
Всё – как призрак, всё – как бред,
 
 
Всё, что было, всё прошло,
В прудовой туман ушло.
 

Июнь 1909 (Май, 1911)

3

 
Когда мучительно восстали
Передо мной дела и дни,
И сном глубоким от печали
Забылся я в лесной тени, —
 
 
Не знал я, что в лесу девичьем
Проходит память прежних дней,
И, пробудясь в игре теней,
Услышал ясно в пеньи птичьем:
 
 
«Внимай страстям, и верь, и верь,
Зови их всеми голосами,
Стучись полночными часами
В блаженства замкнутую дверь!»
 

Июнь 1909 (27 февраля 1914)

4

 
Синеокая, бог тебя создал такой.
Гений первой любви надо мной,
 
 
Встал он тихий, дождями омытый,
Запевает осой ядовитой,
 
 
Разметает он прошлого след,
Ему легкого имени нет,
 
 
Вижу снова я тонкие руки,
Снова слышу гортанные звуки.
 
 
И в глубокую глаз синеву
Погружаюсь опять наяву.
 

1897-1909. Bad Nauheim

(19 марта 1914)

5

 
Бывают тихие минуты:
Узор морозный на стекле;
Мечта невольно льнет к чему-то.
Скучая в комнатном тепле…
 
 
И вдруг – туман сырого сада,
Железный мост через ручей,
Вся в розах серая ограда,
И синий, синий плен очей…
 
 
О чем-то шепчущие струи,
Кружащаяся голова…
Твои, хохлушка, поцелуи,
Твои гортанные слова…
 

Июнь 1909 (3 января 1912)

6

 
В тихий вечер мы встречались
(Сердце помнит эти сны).
Дерева едва венчались
Первой зеленью весны.
 
 
Ясным заревом алея,
Уводила вдоль пруда
Эта узкая аллея
В сны и тени навсегда.
 
 
Эта юность, эта нежность —
Что для нас она была?
Всех стихов моих мятежность
Не она ли создала?
 
 
Сердце занято мечтами,
Сердце помнит долгий срок,
Поздний вечер над прудами,
Раздушенный ваш платок.
 

25 марта 1910

Елагин остров

7

 
Уже померкла ясность взора,
И скрипка под смычок легла,
И злая воля дирижера
По арфам ветер пронесла…
 
 
Твой очерк страстный, очерк дымный
Сквозь сумрак ложи плыл ко мне.
И тенор пел на сцене гимны
Безумным скрипкам и весне…
 
 
Когда внезапно вздох недальный,
Домчавшись, кровь оледенил,
И кто-то бедный и печальный
Мне к сердцу руку прислонил…
 
 
Когда в гаданьи, еле зримый,
Встал предо мной, как редкий дым,
Тот призрак, тот непобедимый…
И арфы спели: улетим.
 

Март 1910

8

 
Всё, что память сберечь мне старается,
Пропадает в безумных годах,
Но горящим зигзагом взвивается
Эта повесть в ночных небесах.
 
 
Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана
Накрест лентою алой, как кровь.
 
 
И когда в тишине моей горницы
Под лампадой томлюсь от обид,
Синий призрак умершей любовницы
Над кадилом мечтаний сквозит.
 

23 марта 1910

Утро в Москве

 
Упоительно встать в ранний час,
Легкий след на песке увидать.
Упоительно вспомнить тебя,
Что со мною ты, прелесть моя.
 
 
Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя,
И прозрачная нежность Кремля
В это утро как прелесть твоя.
 

Июль 1909. Москва

(Февраль 1914)

«Чем больше хочешь отдохнуть…»

 
Чем больше хочешь отдохнуть,
Тем жизнь страшней, тем жизнь страшней,
Сырой туман ползет с полей,
Сырой туман вползает в грудь
По бархату ночей…
 
 
Забудь о том, что жизнь была,
О том, что будет жизнь, забудь…
С полей ползет ночная мгла…
Одно, одно —
Уснуть, уснуть…
Но всё равно —
Разбудит кто-нибудь.
 

27 августа 1909 (Весна 1911)

«„Дым от костра струею сизой…“«

 
«Дым от костра струею сизой…»
 
 
Не уходи. Побудь со мною,
Я так давно тебя люблю.
 
 
Дым от костра струею сизой
Струится в сумрак, в сумрак дня.
Лишь бархат алый алой ризой,
Лишь свет зари – покрыл меня.
 
 
Всё, всё обман, седым туманом
Ползет печаль угрюмых мест.
И ель крестом, крестом багряным
Кладет на даль воздушный крест…
 
 
Подруга, на вечернем пире,
Помедли здесь, побудь со мной.
Забудь, забудь о страшном мире,
Вздохни небесной глубиной.
 
 
Смотри с печальною усладой,
Как в свет зари вползает дым.
Я огражу тебя оградой —
Кольцом из рук, кольцом стальным.
 
 
Я огражу тебя оградой —
Кольцом живым, кольцом из рук.
И нам, как дым, струиться надо
Седым туманом – в алый круг.
 

Август 1909

«Всё это было, было, было…»

 
Всё это было, было, было,
Свершился дней круговорот.
Какая ложь, какая сила
Тебя, прошедшее, вернет?
 
 
В час утра, чистый и хрустальный,
У стен Московского Кремля,
Восторг души первоначальный
Вернет ли мне моя земля?
 
 
Иль в ночь на Пасху, над Невою,
Под ветром, в стужу, в ледоход —
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?
 
 
Иль на возлюбленной поляне
Под шелест осени седой
Мне тело в дождевом тумане
Расклюет коршун молодой?
 
 
Иль просто в час тоски беззвездной,
В каких-то четырех стенах,
С необходимостью железной
Усну на белых простынях?
 
 
И в новой жизни, непохожей,
Забуду прежнюю мечту,
И буду так же помнить дожей,
Как нынче помню Калиту?
 
 
Но верю – не пройдет бесследно
Всё, что так страстно я любил,
Весь трепет этой жизни бедной,
Весь этот непонятный пыл!
 

Август 1909 (Весна 1911)

«Как прощались, страстно клялись…»

 
Как прощались, страстно клялись
В верности любви…
Вместе тайн приобщались,
Пели соловьи…
 
 
Взял гитару на прощанье
И у струн исторг
Все признанья, обещанья,
Всей души восторг…
 
 
Да тоска заполонила,
Порвалась струна…
Не звала б да не манила
Дальня сторона!
 
 
Вспоминай же, ради бога,
Вспоминай меня,
Как седой туман из лога
Встанет до плетня…
 

5 сентября 1909

«Всё на земле умрет – и мать, и младость…»

 
Всё на земле умрет – и мать, и младость,
Жена изменит, и покинет друг.
Но ты учись вкушать иную сладость,
Глядясь в холодный и полярный круг.
 
 
Бери свой челн, плыви на дальний полюс
B стенах из льда – и тихо забывай,
Как там любили, гибли и боролись…
И забывай страстей бывалый край.
 
 
И к вздрагиваньям медленного хлада
Усталую ты душу приучи,
Чтоб было здесь ей ничего не надо,
Когда оттуда ринутся лучи.
 

7 сентября 1909

«Из хрустального тумана…»

 
Из хрустального тумана,
Из невиданного сна
Чей-то образ, чей-то странный.
(В кабинете ресторана
За бутылкою вина).
 
 
Визг цыганского напева
Налетел из дальних зал,
Дальних скрипок вопль туманный
Входит ветер, входит дева
В глубь исчерченных зеркал
 
 
Взор во взор – и жгуче-синий
Обозначился простор.
Магдалина! Магдалина!
 
 
Веет ветер из пустыни,
Раздувающий костер.
 
 
Узкий твой бокал и вьюга
За глухим стеклом окна —
Жизни только половина!
Но за вьюгой – солнцем юга
Опаленная страна!
 
 
Разрешенье всех мучений,
Всех хулений и похвал,
Всех змеящихся улыбок,
Всех просительных движений, —
Жизнь разбей, как мой бокал!
 
 
Чтоб на ложе долгой ночи
Не хватило страстных сил!
Чтоб в пустынном вопле скрипок
Перепуганные очи
Смертный сумрак погасил.
 

6 октября 1909

«В эти желтые дни меж домами…»

 
В эти желтые дни меж домами
Мы встречаемся только на миг.
Ты меня обжигаешь глазами
И скрываешься в темный тупик…
 
 
Но очей молчаливым пожаром
Ты недаром меня обдаешь,
И склоняюсь я тайно недаром
Пред тобой, молчаливая ложь!
 
 
Ночи зимние бросят, быть может,
Нас в безумный и дьявольский бал,
И меня, наконец, уничтожит
Твой разящий, твой взор, твой кинжал!
 

6 октября 1909

Песнь ада

 
День догорел на сфере той земли,
Где я искал путей и дней короче.
Там сумерки лиловые легли.
 
 
Меня там нет. Тропой подземной ночи
Схожу, скользя, уступом скользких скал.
Знакомый Ад глядит в пустые очи.
 
 
Я на земле был брошен в яркий бал,
И в диком танце масок и обличий
Забыл любовь и дружбу потерял.
 
 
Где спутник мой? – О, где ты, Беатриче? —
Иду один, утратив правый путь,
В кругах подземных, как велит обычай,
 
 
Средь ужасов и мраков потонуть.
Поток несет друзей и женщин трупы,
Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь;
 
 
Пощады вопль, иль возглас нежный – скупо
Сорвется с уст; здесь умерли слова;
Здесь стянута бессмысленно и тупо
 
 
Кольцом железной боли голова;
И я, который пел когда-то нежно, —
Отверженец, утративший права!
 
 
Все к пропасти стремятся безнадежной,
И я вослед. Но вот, в прорыве скал,
Над пеною потока белоснежной,
 
 
Передо мною бесконечный зал.
Сеть кактусов и роз благоуханье,
Обрывки мрака в глубине зеркал;
 
 
Далеких утр неясное мерцанье
Чуть золотит поверженный кумир;
И душное спирается дыханье.
 
 
Мне этот зал напомнил страшный мир,
Где я бродил слепой, как в дикой сказке,
И где застиг меня последний пир.
 
 
Там – брошены зияющие маски;
Там – старцем соблазненная жена,
И наглый свет застал их в мерзкой ласке
 
 
Но заалелся переплет окна
Под утренним холодным поцелуем,
И странно розовеет тишина.
 
 
В сей час в стране блаженной мы ночуем,
Лишь здесь бессилен наш земной обман,
И я смотрю, предчувствием волнуем,
 
 
В глубь зеркала сквозь утренний туман.
Навстречу мне, из паутины мрака,
Выходит юноша. Затянут стан;
 
 
Увядшей розы цвет в петлице фрака
Бледнее уст на лике мертвеца;
На пальце – знак таинственного брака —
 
 
Сияет острый аметист кольца;
И я смотрю с волненьем непонятным
В черты его отцветшего лица
 
 
И вопрошаю голосом чуть внятным:
«Скажи, за что томиться должен ты
И по кругам скитаться невозвратным?»
 
 
Пришли в смятенье тонкие черты,
Сожженный рот глотает воздух жадно,
И голос говорит из пустоты:
 
 
«Узнай: я предан муке беспощадной
За то, что был на горестной земле
Под тяжким игом страсти безотрадной
 
 
Едва наш город скроется во мгле, —
Томим волной безумного напева,
С печатью преступленья на челе,
 
 
Как падшая униженная дева,
Ищу забвенья в радостях вина…
И пробил час карающего гнева'
 
 
Из глубины невиданного сна
Всплеснулась, ослепила, засияла
мной – чудесная жена!
 
 
В вечернем звоне хрупкого бокала,
В тумане хмельном встретившись на миг
С единственной, кто ласки презирала,
 
 
Я ликованье первое постиг!
Я утопил в ее зеницах взоры!
Я испустил впервые страстный крик!
 
 
Так этот миг настал, нежданно скорый.
И мрак был глух. И долгий вечер мглист
И странно встали в небе метеоры.
 
 
Но был в крови вот этот аметист.
И пил я кровь из плеч благоуханных,
И был напиток душен и смолист…
 
 
Но не кляни повествований странных
О том, как длился непонятный сон…
Из бездн ночных и пропастей туманных
 
 
К нам доносился погребальный звон;
Язык огня взлетел, свистя, над нами,
Чтоб сжечь ненужность прерванных времен!
 
 
И – сомкнутых безмерными цепями —
Нас некий вихрь увлек в подземный мир!
Окованной навек глухими снами,
 
 
Дано ей чуять боль и помнить пир,
Когда, что ночь, к плечам ее атласным
Тоскующий склоняется вампир!
 
 
Но мой удел – могу ль не звать ужасным?
Едва холодный и больной рассвет
Исполнит Ад сияньем безучастным,
 
 
Из зала в зал иду свершать завет,
Гоним тоскою страсти безначальной, —
Так сострадай и помня, мой поэт:
 
 
Я обречен в далеком мраке спальной,
Где спит она и дышит горячо,
Склонясь над ней влюбленно и печально,
 
 
Вонзить свой перстень в белое плечо!»
 

31 октября 1909