Александр Блок
Полное собрание стихотворений

«В высь изверженные дымы…»

 
В высь изверженные дымы
Застилали свет зари.
Был театр окутан мглою.
Ждали новой пантомимы,
Над вечернею толпою
Зажигались фонари.
 
 
Лица плыли и сменились,
Утонули в темной массе
Прибывающей толпы.
Сквозь туман лучи дробились,
И мерцали в дальней кассе
Золоченые гербы.
 
 
Гулкий город, полный дрожи,
Вырастал у входа в зал.
Звуки бешено ломились…
Но, взлетая к двери ложи,
Рокот смутно замирал,
Где поклонники толпились…
 
 
В темном зале свет заемный
Мог мерцать и отдохнуть.
В ложе – вещая сибилла,
Облачась в убор нескромный,
Черный веер распустила,
Черным шелком оттенила
Бледно-матовую грудь.
 
 
Лишь в глазах таился вызов,
Но в глаза вливался мрак…
И от лож до темной сцены,
С позолоченных карнизов,
Отраженный, переменный —
Свет мерцал в глазах зевак…
 
 
Я покину сон угрюмый,
Буду первый пред толпой:
Взору смерти – взор ответный!
Ты пьяна вечерней думой,
Ты на очереди смертной:
Встану в очередь с тобой!
 

25 сентября 1904

Колыбельная песня

 
Спят луга, спят леса,
Пала божия роса,
 
 
В небе звездочки горят,
В речке струйки говорят,
 
 
К нам в окно луна глядит,
Малым детям спать велит
 
 
«Спите, спите, поздний час,
Завтра брат разбудит вас.
 
 
Братний в золоте кафтан,
В серебре мой сарафан,
 
 
Встречу брата и пойду,
Спрячусь в божием саду,
 
 
А под вечер брат уснет
И меня гулять пошлет.
 
 
Сладкий сон вам пошлю,
Тихой сказкой усыплю,
 
 
Сказку сонную скажу,
Как детей сторожу…
 
 
Спите, спите, спать пора.
Детям спится до утра…»
 

25 сентября 1904

«Зажигались окна узких комнат…»

 
Зажигались окна узких комнат,
Возникали скудные лучи,
Там, где люди сиротливо берегут и помнят
Царствия небесного ключи.
 
 
В этот час и Ты прошла к вечерне,
Свой задумчивый и строгий сон храня.
На закате поднимался занавес вечерний,
Открывалось действие огня.
 
 
Так, как я, тонуть в небесном равнодушном взгляде
Не умел никто. Свободная, поверь!
Кто-то ласковый рассыпал золотые пряди,
Луч проник в невидимую дверь.
 
 
И, вступив на звонкий ряд ступеней,
Я стоял преображенный на горе —
Там, где стая тускло озаренных привидений
Простирала руки к догорающей заре.
 

«Всё бежит, мы пребываем…»

 
Всё бежит, мы пребываем,
Вервий ночи вьем концы,
Заплетаем, расплетаем
Белых ландышей венцы.
Всё кружится, круторогий
Месяц щурится вверху.
Мы, расчислив все дороги,
Утром верим петуху.
Вот – из кельи Вечной Пряхи
Нити кажут солнцу путь.
Утром сходятся монахи,
Прикрывая рясой грудь.
«Всю ли ночь молились в нишах?
Всю ли ночь текли труды?» —
«Нет, отец, на светлых крышах
Ждали Утренней Звезды.
Мы молчали, колдовали,
Ландыш пел. Она цвела,
Мы над прялкой тосковали
В ночь, когда Звезда пряла».
 

Сентябрь 1904

«Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте…»

 
Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте.
Прильнуло к дрожащему сердцу.
Красный с козел спрыгнул – и на светлой черте
Распахнул каретную дверцу.
 
 
Нищий поднял дрожащий фонарь
Афиша на мокром столбе…
Ступила на светлый троттуар,
Исчезла в толпе.
 
 
Луч дождливую мглу пронизал —
Богиня вступила в склеп…
Гори, маскарадный зал!
Здесь нищий во мгле ослеп.
 

Сентябрь 1904

«Нежный! У ласковой речки…»

Федору Смородскому

 
Нежный! У ласковой речки
Ты – голубой пастушок.
Белые бродят овечки,
Круто загнут посошок.
 
 
Ласковы желтые мели,
Где голубеет вода.
Голосу тихой свирели
Грустно покорны стада.
 
 
Грусть несказанных намеков
В долгом журчаньи волны.
О, береги у истоков
Эти мгновенные сны.
 
 
Люди придут и растратят
Золоторунную тишь.
Тяжкие камни прикатят,
Нежный растопчат камыш.
 
 
Но высоко – в изумрудах
Облаки-овцы бредут.
В тихих и темных запрудах
Их отраженья плывут.
 
 
Пусть и над городом встанет
Стадо вечернее. Пусть
Людям предстанет в тумане
Золоторунная грусть.
 

18 октября 1904 (Январь 1906)

«Гроб невесты легкой тканью…»

 
Гроб невесты легкой тканью
Скрыт от глаз в соборной мгле.
Пресвятая тонкой дланью
Охраняет на земле.
 
 
Кто у гроба в час закатный?
Мать и солнечная сень.
Третий с ними – благодатный
Несмежающийся день.
 
 
Над ее бессмертной дремой
Нить Свершений потекла…
Это – Третий – Незнакомый
Кротко смотрит в купола.
 

5 ноября 1904

«Тяжко нам было под вьюгами…»

 
Тяжко нам было под вьюгами
Зиму холодную спать…
Землю промерзлую плугами
Не было мочи поднять!
 
 
Ранними летними росами
Выйдем мы в поле гулять…
Будем звенящими косами
Сочные травы срезать!
 
 
Настежь ворота тяжелые!
Ветер душистый в окно!
Песни такие веселые
Мы не певали давно!
 

5 ноября 1904

Ночь

 
Маг, простерт над миром брений,
В млечной ленте – голова.
Знаки поздних поколений —
Счастье дольнего волхва.
 
 
Поднялась стезею млечной,
Осиянная – плывет.
Красный шлем остроконечный
Бороздит небесный свод.
 
 
В длинном черном одеяньи,
В сонме черных колесниц,
В бледно-фосфорном сияньи —
Ночь плывет путем цариц.
 
 
Под луной мерцают пряжки
До лица закрытых риз.
Оперлась на циркуль тяжкий,
Равнодушно смотрит вниз.
 
 
Застилая всю равнину,
Косы скрыли пол-чела.
Тенью крылий – половину
Всей подлунной обняла.
 
 
Кто Ты, зельями ночными
Опоившая меня?
Кто Ты, Женственное Имя
В нимбе красного огня?
 

19 ноября 1904 (Май 1906)

«Вот – в изнурительной работе…»

 
Вот – в изнурительной работе
Вы духу выковали меч.
Вы – птицы. Будьте на отлете,
Готовьте дух для новых встреч.
 
 
Весенних талей вздохи томны,
Звездясь, синеет тонкий лед.
О, разгадай под маской скромной,
Какая женщина зовет!
 
 
Вам перепутья даль откроют,
Призывно засинеет мгла.
Вас девы падшие укроют
В приюты света и тепла…
 
 
Открытый путь за далью вольной,
Но берегитесь, в даль стремясь,
Чтоб голос меди колокольной
Не опрокинулся на вас!
 

Ноябрь 1904

Моей матери

 
Помнишь думы? Они улетели.
Отцвели завитки гиацинта.
Мы провидели светлые цели
В отдаленных краях лабиринта.
 
 
Нам казалось: мы кратко блуждали.
Нет, мы прожили долгие жизни…
Возвратились – и нас не узнали,
И не встретили в милой отчизне.
 
 
И никто не спросил о Планете,
Где мы близились к юности вечной…
Пусть погибнут безумные дети
За стезей ослепительно млечной!
 
 
Но в бесцельном, быть может, круженьи
Были мы, как избранники, нищи.
И теперь возвратились в сомненьи
В дорогое, родное жилище…
 
 
Так. Не жди изменений бесцельных,
Не смущайся забвеньем. Не числи.
Пусть к тебе – о краях запредельных
Не придут и спокойные мысли.
 
 
Но, прекрасному прошлому радо, —
Пусть о будущем сердце не плачет.
Тихо ведаю: будет награда:
Ослепительный Всадник прискачет.
 

4 декабря 1904

«Все отошли. Шумите, сосны…»

 
Все отошли. Шумите, сосны,
Гуди, стальная полоса.
Над одиноким веют вёсны
И торжествуют небеса.
 
 
Я не забыл на пире хмельном
Мою заветную свирель.
Пошлю мечту о запредельном
В Его Святую колыбель…
 
 
Над ней синеет вечный полог,
И слишком тонки кружева.
Мечты пронзительный осколок
Свободно примет синева.
 
 
Не о спасеньи, не о Слове…
И мне ли – падшему в пыли?
Но дым всходящих славословий
Вернется в сад моей земли.
 

14 декабря 1904

У полотна Финл. ж. д.

«День поблек, изящный и невинный…»

 
День поблек, изящный и невинный
Вечер заглянул сквозь кружева.
И над книгою старинной
Закружилась голова.
 
 
Встала в легкой полутени,
Заструилась вдоль перил…
В голубых сетях растений
Кто-то медленный скользил
 
 
Тихо дрогнула портьера.
Принимала комната шаги
Голубого кавалера
И слуги.
 
 
Услыхала об убийстве —
Покачнулась – умерла.
Уронила матовые кисти
В зеркала.
 

24 декабря 1904

«В кабаках, в переулках, в извивах…»

 
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву
 
 
Были улицы пьяны от криков.
Были солнца в сверканьи витрин.
Красота этих женственных ликов!
Эти гордые взоры мужчин!
 
 
Это были цари – не скитальцы!
Я спросил старика у стены:
«Ты украсил их тонкие пальцы
Жемчугами несметной цены?
 
 
Ты им дал разноцветные шубки?
Ты зажег их снопами лучей?
Ты раскрасил пунцовые губки,
Синеватые дуги бровей?»
 
 
Но старик ничего не ответил,
Отходя за толпою мечтать.
Я остался, таинственно светел,
Эту музыку блеска впивать…
 
 
А они проходили всё мимо,
Смутно каждая в сердце тая,
Чтоб навеки, ни с кем не сравнимой,
Отлететь в голубые края.
 
 
И мелькала за парою пара…
Ждал я светлого ангела к нам,
Чтобы здесь, в ликованьи троттуара,
Он одну приобщил небесам…
 
 
А вверху – на уступе опасном, —
Тихо съежившись, карлик приник,
И казался нам знаменем красным
Распластавшийся в небе язык.
 

Декабрь 1904

«Барка жизни встала…»

 
Барка жизни встала
На большой мели.
Громкий крик рабочих
Слышен издали.
Песни и тревога
На пустой реке.
Входит кто-то сильный
В сером армяке.
Руль дощатый сдвинул,
Парус распустил
И багор закинул,
Грудью надавил.
Тихо повернулась
Красная корма,
Побежали мимо
Пестрые дома.
Вот они далёко,
Весело плывут.
Только нас с собою,
Верно, не возьмут!
 

Декабрь 1904

Стихотворения 1905 года

«Шли на приступ. Прямо в грудь…»

 
Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен.»
Кто-то шепчет: «Не забудь!»
 
 
Рядом пал, всплеснув руками,
И над ним сомкнулась рать.
Кто-то бьется под ногами,
Кто – не время вспоминать…
 
 
Только в памяти веселой
Где-то вспыхнула свеча.
И прошли, стопой тяжелой
Тело теплое топча…
 
 
Ведь никто не встретит старость —
Смерть летит из уст в уста…
Высоко пылает ярость,
Даль кровавая пуста…
 
 
Что же! громче будет скрежет,
Слаще боль и ярче смерть!
И потом – земля разнежит
Перепуганную твердь.
 

Январь 1905

«Улица, улица…»

 
Улица, улица…
Тени беззвучно спешащих
Тело продать,
И забвенье купить,
И опять погрузиться
В сонное озеро города – зимнего холода.
 
 
Спите. Забудьте слова лучезарных.
 
 
О, если б не было в окнах
Светов мерцающих!
Штор и пунцовых цветочков!
Лиц, наклоненных над скудной работой!
 
 
Всё тихо.
Луна поднялась.
И облачных перьев ряды
Разбежались далёко.
 

Январь 1905

Болотные чертенятки

А. М. Ремизову

 
Я прогнал тебя кнутом
В полдень сквозь кусты,
Чтоб дождаться здесь вдвоем
Тихой пустоты.
 
 
Вот – сидим с тобой на мху
Посреди болот.
Третий – месяц наверху —
Искривил свой рот.
 
 
Я, как ты, дитя дубрав,
Лик мой также стерт.
Тише вод и ниже трав —
Захудалый черт.
 
 
На дурацком колпаке
Бубенец разлук.
За плечами – вдалеке —
Сеть речных излук…
 
 
И сидим мы, дурачки, —
Нежить, немочь вод.
Зеленеют колпачки
Задом наперед.
 
 
Зачумленный сон воды,
Ржавчина волны…
Мы – забытые следы
Чьей-то глубины…
 

Январь 1905

«Я живу в отдаленном скиту…»

 
Я живу в отдаленном скиту
В дни, когда опадают листы.
Выхожу – и стою на мосту,
И смотрю на речные цветы.
 
 
Вот – предчувствие белой зимы:
Тишина колокольных высот…
Та, что нынче читала псалмы, —
Та монахиня, верно, умрет.
 
 
Безначально свободная ширь,
Слишком радостной вестью дыша,
Подошла – и покрыла Псалтирь,
И в страницах осталась душа.
 
 
Как свеча, догорала она,
Вкруг лица улыбалась печаль.
Долетали слова от окна,
Но сквозила за окнами даль…
 
 
Уплывали два белых цветка —
Эта легкая матовость рук…
Мне прозрачная дева близка
В золотистую осень разлук…
 
 
Но живу я в далеком скиту
И не знаю для счастья границ.
Тишиной провожаю мечту.
И мечта воздвигает Царицу.
 

Январь 1905

Повесть

Г. Чулкову

 
В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли,
Темный профиль женщины наклонился вниз.
Серые прохожие усердно проносили
Груз вечерних сплетен, усталых стертых лиц.
 
 
Прямо перед окнами – светлый и упорный —
Каждому прохожему бросал лучи фонарь.
И в дождливой сети – не белой, не черной —
Каждый скрывался – не молод и не стар.
 
 
Были как виденья неживой столицы —
Случайно, нечаянно вступающие в луч.
Исчезали спины, возникали лица,
Робкие, покорные унынью низких туч.
 
 
И – нежданно резко – раздались проклятья,
Будто рассекая полосу дождя:
С головой открытой – кто-то в красном платье
Поднимал на воздух малое дитя…
 
 
Светлый и упорный, луч упал бессменный —
И мгновенно женщина, ночных веселий дочь,
Бешено ударилась головой о стену,
С криком исступленья, уронив ребенка в ночь…
 
 
И столпились серые виденья мокрой скуки.
Кто-то громко ахал, качая головой.
А она лежала на спине, раскинув руки,
В грязно-красном платье, на кровавой мостовой.
 
 
Но из глаз открытых – взор упорно-дерзкий
Всё искал кого-то в верхних этажах…
И нашел – и встретился в окне у занавески
С взором темной женщины в узорных кружевах.
 
 
Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры,
И мгновенье длилось… Улица ждала…
Но через мгновенье наверху упали шторы,
А внизу – в глазах открытых – сила умерла.
 
 
Умерла – и вновь в дождливой сети тонкой
Зычные, нестройные звучали голоса.
Кто-то поднял на руки кричащего ребенка
И, крестясь, украдкой утирал глаза…
 
 
Но вверху сомнительно молчали стекла окон.
Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя
Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон.
Уходил тихонько. И плакал, уходя.
 

Январь 1905

Твари весенние
(Из альбома «Kindisch…»^[11] Т. Н. Гиппиус)

 
Золотисты лица купальниц.
Их стебель влажен.
Это вышли молчальницы
Поступью важной
В лесные душистые скважины.
 
 
Там, где проталины,
Молчать повелено,
И весной непомерной взлелеяны
Поседелых туманов развалины.
 
 
Окрестности мхами завалены.
Волосы ночи натянуты туго на срубы
И пни.
Мы в листве и в тени
Издали начинаем вникать в отдаленные грубы
Приближаются новые дни.
Но пока мы одни,
И молчаливо открыты бескровные губы
 
 
Чуда! о, чуда!
Тихонько дым
Поднимается с пруда…
Мы еще помолчим.
 
 
Утро сонной тропою пустило стрелу,
Но одна – на руке, опрокинутой в высь,
 
 
Ладонью в стволистую мглу —
Светляка подняла… Оглянись:
Где ты скроешь зеленого света ночную иглу?
 
 
Нет, светись,
Светлячок, молчаливой понятный!
Кусочек света,
Клочочек рассвета…
 
 
Будет вам день беззакатный!
С ночкой вы не радели —
Вот и всё ушло…
Ночку вы не жалели —
И становится слишком светло.
Будете маяться, каяться,
И кусаться, и лаяться,
Вы, зеленые, крепкие, малые,
Твари милые, небывалые.
 
 
Туман клубится, проносится
По седым прудам.
Скоро каждый чертик запросится
Ко Святым Местам.
 

19 февраля 1905

«Иду – и всё мимолетно…»

 
Иду – и всё мимолетно.
Вечереет – и газ зажгли.
Музыка ведет бесповоротно,
Куда глядят глаза мои.
 
 
Они глядят в подворотни,
Где шарманщик вздыхал над тенью своей.
Не встречу ли оборотня?
Не увижу ли красной подруги моей?
 
 
Смотрю и смотрю внимательно,
Может быть, слишком упорно еще…
И – внезапно – тенью гадательной —
Вольная дева в огненном плаще!..
 
 
В огненном! Выйди за поворот:
На глазах твоих повязка лежит еще…
И она тебя кольцом неразлучным сожмет
В змеином логовище.
 

9 марта 1905

Песенка

 
Она поет в печной трубе.
Ее веселый голос тонок.
Мгла опочила на тебе.
За дверью плачет твой ребенок.
 
 
Весна, весна! Как воздух пуст!
Как вечер непомерно скуден!
Вон – тощей вербы голый куст —
Унылый призрак долгих буден.
 
 
Вот вечер кутает окно
Сплошными белыми тенями.
Мое лицо освещено
Твоими страшными глазами.
 
 
Но не боюсь смотреть в упор,
В душе – бездумность и беспечность!
Там – вихрем разметен костер,
Но искры улетели в вечность…
 
 
Глаза горят, как две свечи.
О чем она тоскует звонко?
Поймем. Не то пронзят ребенка
Безумных глаз твоих мечи.
 

9 апреля 1905

Легенда

 
Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? —
Весна плыла высоко в синеве.
На глухую улицу в полночь вышли
Веселые девушки. Было – две.
 
 
Но Третий за ними – за ними следом
Мелькал, неслышный, в луче фонаря.
Он был неведом… одной неведом:
Ей казалось… казалось, близка заря.
 
 
Но синей и синее полночь мерцала,
Тая, млея, сгорая полношумной весной.
И одна сказала… «Ты слышишь? – сказала. —
О, как страшно, подруга… быть с тобой»
 
 
И была эта девушка в белом… в белом,
А другая – в черном… Твоя ли дочь?
И одна – дрожала слабеньким телом,
А другая – смеялась, бежала в ночь…
 
 
Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься!
Другая, смеясь, убежала прочь…
И на улице мертвой, пустынной остались.
Остались… Третий, она и ночь.
 
 
Но, казалось, близко… Казалось, близко
Трепетно бродит, чуть белеет заря…
Но синий полог упал так низко
И задернул последний свет фонаря.
 
 
Был синий полог. Был сумрак долог.
И ночь прошла мимо них, пьяна.
И когда в траве заблестел осколок,
Она осталась совсем одна.
 
 
И первых лучей протянулись нити,
И слабые руки схватили нить…
Но уж город, гудя чредою событий,
Где-то там, далеко, начал жить…
 
 
Был любовный напиток – в красной пачке
кредиток
И заря испугалась. Но рукою Судьбы
Кто-то городу дал непомерный избыток,
И отравленной пыли полетели столбы.
 
 
Подходили соседи и шептались докучно.
Дымно-сизый старик оперся на костыль —
И кругом стало душно… А в полях однозвучно
Хохотал Невидимка – и разбрасывал пыль
 
 
В этом огненном смерче обняла она крепче
Пыльно-грязной земли раскаленную печь…
Боже правый! Соделай, чтобы твердь стала легче!
Отврати твой разящий и карающий меч!
 
 
И откликнулось небо: среди пыли и давки
Появился архангел с убеленной рукой:
Всем казалось – он вышел из маленькой лавки,
И казалось, что был он – перепачкан мукой…
 
 
Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала.
под дождем умолкала песня дальних колес…
И толпа грохотала. И гроза хохотала.
Ангел белую девушку в дом свой унес.
 

5 апреля 1905

«Ты в поля отошла без возврата…»

 
Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое!
Снова красные копья заката
Протянули ко мне острие.
 
 
Лишь к Твоей золотой свирели
В черный день устами прильну.
Если все мольбы отзвенели,
Угнетенный, в поле усну.
 
 
Ты пройдешь в золотой порфире —
Уж не мне глаза разомкнуть.
Дай вздохнуть в этом сонном мире,
Целовать излучённый путь…
 
 
О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой,
Ты, Держащая море и сушу
Неподвижно тонкой Рукой!
 

16 апреля 1905

«Я вам поведал неземное…»

 
Я вам поведал неземное.
Я всё сковал в воздушной мгле.
В ладье – топор. В мечте – герои.
Так я причаливал к земле.
 
 
Скамья ладьи красна от крови
Моей растерзанной мечты,
Но в каждом доме, в каждом крове
Ищу отважной красоты.
 
 
Я вижу: ваши девы слепы,
У юношей безогнен взор.
Назад! Во мглу! В глухие склепы'
Вам нужен бич, а не топор!
 
 
И скоро я расстанусь с вами,
И вы увидите меня
Вон там, за дымными горами,
Летящим в облаке огня!
 

16 апреля 1905

Невидимка

 
Веселье в ночном кабаке.
Над городом синяя дымка.
Под красной зарей вдалеке
Гуляет в полях Невидимка.
 
 
Танцует над топью болот,
Кольцом окружающих домы,
Протяжно зовет и поет
На голос, на голос знакомый.
 
 
Вам сладко вздыхать о любви,
Слепые, продажные твари?
Кто небо запачкал в крови?
Кто вывесил красный фонарик?
 
 
И воет, как брошенный пес,
Мяучит, как сладкая кошка,
Пучки вечереющих роз
Швыряет блудницам в окошко..
 
 
И ломится в черный притон
Ватага веселых и пьяных,
И каждый во мглу увлечен
Толпой проституток румяных…
 
 
В тени гробовой фонари,
Смолкает над городом грохот…
На красной полоске зари
Беззвучный качается хохот…
 
 
Вечерняя надпись пьяна
Над дверью, отворенной в лавку..
Вмешалась в безумную давку
С расплеснутой чашей вина
На Звере Багряном – Жена.
 

16 апреля 1905

Болотный попик

 
На весенней проталинке
За вечерней молитвою – маленький
Попик болотный виднеется.
 
 
Ветхая ряска над кочкой
Чернеется
Чуть заметною точкой.
 
 
И в безбурности зорь красноватых
Не видать чертенят бесноватых,
Но вечерняя прелесть
Увила вкруг него свои тонкие руки.
Предзакатные звуки,
Легкий шелест.
 
 
Тихонько он молится,
Улыбается, клонится,
Приподняв свою шляпу.
 
 
И лягушке хромой, ковыляющей,
Травой исцеляющей
Перевяжет болящую лапу.
Перекрестит и пустит гулять:
«Вот, ступай в родимую гать.
 
 
Душа моя рада
Всякому гаду
И всякому зверю
И о всякой вере».
 
 
И тихонько молится,
Приподняв свою шляпу,
За стебель, что клонится,
За больную звериную лапу,
И за римского папу.
 
 
Не бойся пучины тряской —
Спасет тебя черная ряска.
 

17 апреля 1905

«На весеннем пути в теремок…»

 
На весеннем пути в теремок
Перелетный вспорхнул ветерок,
Прозвенел золотой голосок.
 
 
Постояла она у крыльца,
Поискала дверного кольца,
И поднять на посмела лица.
 
 
И ушла в синеватую даль,
Где дымилась весенняя таль,
Где кружилась над лесом печаль
 
 
Там – в березовом дальнем кругу —
Старикашка сгибал из березы дугу
И приметил ее на лугу.
 
 
Закричал и запрыгал на пне:
«Ты, красавица, верно, ко мне'
Стосковалась в своей тишине!»
 
 
За корявые пальцы взялась,
С бородою зеленой сплелась
И с туманом лесным поднялась
 
 
Так тоскуют они об одном,
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с колдуном.
 

24 апреля 1905

«Вот на тучах пожелтелых…»

 
Вот на тучах пожелтелых
Отблеск матовой свечи.
Пробежали в космах белых
Черной ночи трубачи.
 
 
Пронеслась, бесшумно рея,
Птицы траурной фата.
В глуби меркнущей аллеи
Зароилась чернота.
 
 
Разметались в тучах пятна,
Заломились руки Дня.
Бездыханный, необъятный
Истлевает без огня.
 
 
Кто там встанет с мертвым глазом
И серебряным мечом?
Невидимкам черномазым
Кто там будет трубачом?
 

28 мая 1905

Война

 
Вот поднялась. В железных лапах
Визжит кровавой смерти весть.
В горах, в долинах, на этапах
Щетиной заметалась месть.
 
 
Не в силах мстительная гордость
Противостать тому кольцу,
Чьи равнодушие и твердость
Встречают смерть лицом к лицу.
 
 
И вот в парах и тучах тучных,
Гремя вблизи, свистя вдали,
Она краями крыльев звучных
Пускает ко дну корабли.
 
 
Но в воплях исполинской бури,
В мечте бойца, в его крови,
Одушевительница фурий —
Она вздыхает о Любви.
 

28 мая 1905

Влюбленность

 
Королевна жила на высокой горе,
И над башней дымились прозрачные сны облаков.
Темный рыцарь в тяжелой кольчуге
шептал о любви на заре,
В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов
 
 
Над зелеными рвами текла, розовея, весна.
Непомерность ждала в синевах отдаленной черты.
И влюбленность звала – не дала отойти от окна,
Не смотреть в роковые черты,
оторваться от светлой мечты
 
 
«Подними эту розу», – шепнула – и ветер донес
Тишину улетающих лат, бездыханный ответ.
«В синем утреннем небе найдешь Купину
расцветающих роз», —
Он шепнул, и сверкнул, и взлетел,
и она полетела вослед.
 
 
И за облаком плыло и пело мерцание тьмы,
И влюбленность в погоне забыла, забыла свой щит.
И она, окрылясь, полетела из отчей тюрьмы —
На воздушном пути королевна полет свой стремит
 
 
Уж в стремнинах туман, и рога созывают стада,
И заветная мгла протянула плащи и скрестила мечи,
И вечернюю грусть тишиной отражает вода,
И над лесом погасли лучи.
 
 
Не смолкает вдали властелинов борьба,
Распри дедов над ширью земель.
Но различна Судьба: здесь – мечтанье раба,
Там – воздушной Влюбленности хмель.
 
 
И в воздушный покров улетела на зов
Навсегда… О, Влюбленность! Ты строже Судьбы!
Повелительней древних законов отцов!
Слаще звука военной трубы!
 

3 июня 1905