Алекс Рок
Последний из Двадцати
Кошмары о былом, сон третий
Охота за Кровавыми Крючьями казалась ему развлечением. Удача едва ли не сама шла юному чародею в руки.
Едва осквернив Шпиль, банда спешила разьехаться, как старое пальто по швам. Пьяницы, дебоширы, убийцы, завсегдатаи большой дороги мало интересовали юного чародея, но он всё равно не упускал случая пополнить ими свою коллекцию камней.
Славохвальные на словесах, из гордых орлов они едва не уменьшались до мышей, в тщетных потугах скрыться – под столом, за стойкой, за спинами ещё недавно друзей-на-века.
Их выталкивали на его милость, прекрасно зная, какой за одним из Двадцати тянется след. Рун же предпочитал отныне знаться, как последний и единственный, кто остался верен заветам и традициям Двадцати. Прячущиеся, закрывшиеся в Шпиле собратья вызывали у него помесь разочарования с отвращением. Иногда даже светлый образ Виски пачкался о серость презрения.
Вчерашние герои обращались в злокозненных трусов и предателей – чернь, что ещё вчера славила убийц чаркой-другой за то, что те освободили их из под многовекового гнёта, теперь готова была поднять паршивцев на вилы. Чародей молил провидение лишь об одном – чтобы народный гнев не оказался проворней его самого.
Огромной кошкой он настигал беглецов. Мучимые, словно мыши, под напором его гигантских лап и когтей, слыша как беспощадно трещат их рёбра, они готовы были рассказать обо всём.
Главного разбойника звали Ата-ман. Рун пытал, вытаскивал из разбойников память – но никто толком не знал ни его настоящего имени, ни того, что или кто за ним стоял.
Паршивец оказался хитёр, как полуночный крыс – на Шпиль напали несколько сотен разбойников. Будто специально собирал всю шваль из подворотен и канав – лишь с одной целью. Когда хоть кто-то решится устроить погоню, он наткнётся на толпу оборванцев. Которые, конечно же, не ровня любому из чародеев, но знают один не больше другого.
Удача сменилась бестолковой стагнацией – сколько бы ему не попадалось негодяев, все они знали примерно то же самое.
Парень злился, чуя, как убийца его собратьев прячется без особого труда, а шанс выловить его утекает песком сквозь пальцы.
До сегодняшнего дня.
Мальчишка был прыщав, жалок и ничтожен – Рун стянул его прямо с полуголой девицы. Тощий и вытянутый, почти на голову выше самого чародея, он стыдливо прикрывал рукой срам. Будто не желая видеть хоть кого-то, кто выше него самого, Рун обратил паршивца в жабу, оставив возможность говорить.
Глядя на ничтожество, что плача и стеная ластилось к его ногам, в тщетных попытках вымолить прощение, юный чародей пытался понять лишь одно.
Что им двигало? Что заставило этого оборвыша пойти в разбойничью банду? Чего ему не хватало?
В агонии, будто чуя скорую гибель, дрожащим голосом он называл имена – и тех, кого Рун уже настиг, и тех, о ком он знал, но ещё не дотянулся.
О Буке мальчишка проквакал будто невзначай. Он рассказал бы и так, Рун прекрасно знал что подобные ему говорливы перед казнью как никто другой. Но это имя парень будто бы берёг, как самый главный козырь и аргумент хотя бы вернуть ему прежний облик. Рун же решил, что с него будет достаточно не пополнять коллекцию камней, и швырнул в объятия полуголой девицы – та весь разговор тяжёло дышала, пытаясь вжаться в угол хлева, и от страха даже не думала о побеге.
Несчастный шлёпнулся ей о грудь, заработал лапами, в желании ухватиться хоть за что-то и не упасть. Из жабьего горла полился человеческий крик.
Девчонка отчаянно завизжала.
Бук был тем, кто нанимал людей. Ровны в его руках казались неисчислимы, те же, кто решил опробовать его на крепость – оканчивали с расколотой головой. Молниеносный, стремительный, стрела – Рун наконец получил имя, о котором можно было спрашивать других. Первый пойманный после жабы-мальчишки разбойник никогда и ничего о нём не слышал, третий видел его лишь мельком – Бук был из осторожных и предпочитал являться не сам. Десятый сказал, что Бук толст и неповоротлив, но его память поведала обратное.
Неказистый, сухопарый, почти старик – не ровня старому Мяхару по возрасту, но всячески стремился его догнать. Торчащие к низу усы, густые брови, скрывающее лицо шляпа с широкими полями.
Двенадцатый знал, где Бука сейчас – и уже этим заслужил право умереть человеком.
Рун убивал легко и непринуждённо. Жалость, иногда давившая на совесть при казни крестьян сейчас спала крепким сном. Испытывать что-то кроме абсолютного равнодушия к тем, кто убил его собратьев, он считал недостойным.
Поначалу он хотел обращать в камень всех и каждого, кто хоть сколько-то причастен к нападению на Шпиль. Вскоре он понял, что ещё пара дней поисков – и он будет таскаться не с напоясной мошной, но с заплечным мешком на спине. Перспектива казалась ему не шибко радужной.
Бука притаился в Холмистой роще, недалеко от крестьянского кладбища. Юный чародей долетел порывом ветра, клочком ночной мглы спарил на высокое дерево – не заметить чадящий дымом костёр в паре ли оттуда было попросту невозможно.
Когда он увидел их, ему на миг стало смешно. Бук не растерял былой хватки и сколотил свежую банду из кучки оборвышей. Они зябко тянули руки к костру, ежились от ночного холода. Одного только взгляда на эти оголодавшие, злые разбойничьи хари хватало, чтобы понять – они мечтали разве что о крестьянине на толстой кобыле с кучей шерстяных одеял.
Рун вырвался столпом земли прямо у них из под ног. Нехитро сложенное кострище брызнуло негодяям в лица. Ошпаренные, ничего не понимающие, визжащие от ужаса они бросились в разные стороны. Если это те, подумалось юному чародею, кто должен был защищать Бука от него, то парень был крайне разочарован.
Ужас быстро сменился решительностью. Лапища разбойников тут же потянулись к ножам и топорам – по крайней мере до того момента, как они увидели своего противника.
Рун сплёл собственное тело из потока искрящихся молний. Первый – самый смелый и самый глупый, бандит не успел даже замахнуться, как его срезало потоком бушующей энергии. Разом обгоревший, забившийся на земле в страшных предсмертных конвульсиях, он стал собратьям грозным предупреждением.
Бегите, улыбался чародей, чуя как внутри него просыпается оголодавший до чужой крови хищник. Молнии в его руках обратились беспощадно жалящими плетьми. Последовавшие же совету чародея плавленым воском растекались по земле, едва успевали сделать первый шаг.
Бегите, вкрадчиво шептали сплетаемые юным чародеем заклинания. Спасайтесь! – молили проблески милосердия и не таившие надежду перебороть убийственный азарт.
Один за другим, поражённые, они находили быструю гибель: последний из Двадцати не щадил собственной маны на столь увлекательное развлечение.
Краем глаза он заметил, как неприметная тень стремглав бросилась прочь из лагеря.
Стонущие от боли разбойники молили о смерти, но Рун птицей вспорхнул в небо – по воздуху захлопали массивные совьи крылья.
Острый глаз готов был выхватить в ночной мгле любую мелочь. Слух, ставший идеальным ласкал уши: парень чуял, как тяжело дышит его будущая жертва, как хрустят сухие ветки под массивными шагами.
Добыча норовила ускользнуть: правы были те, кто звал главных зачинщиков нападения на Шпиль людьми необычными.
Назвать Бука обычным было бы оскорблением.
Разбойник менялся на ходу. На миг став теневым скакуном, он перескочил через огромный овраг. Массивная туша жеребца, будто вода, перетекла в обманчивый облик лесицы – к серой шерсти быстро липла лесная грязь, нанося природный камуфляж. Словно колокольчик, болтался из стороны в сторону каплевидный, но порядком облезший хвост.
Не уйдёт, понял Рун, быстро приближаясь к беглецу. Бек в облике лесной куницы развернулся в прыжке – и правое крыло чародея тут же обожгло болью.
Единым, сцепившимся снарядом они рухнули наземь, покатились. Рун, поборовший боль, закрылся рукой – острые клыки, метившие в шею пронзили кожу насквозь. Парень тотчас же скинул ладонь, оставив её в пасти лесицы, поспешил отрастить новую, приготовился к бою.
Напрасно.
Бук, едва почуявший свободу, выплюнул нежданную добычу, отскочил в сторону, уменьшаясь на лету. Тело хищницы тут же сменилось крохотной фигуркой – мышь полёвка, пробуксовав задними лапами, нырнула в ближайшую норку.
Здравый смысл толкал с насиженного места уже давно правивший рассудком азарт. С чего ты вообще взял, вопрошал он голосом старого Мяхара, что эта тварь – тот самый Бук? Разве ты сам никогда не кидал обманки, стремясь уйти от погони?
Рун шмыгнул носом, вытирая кровь под носом. Во рту стоял металический, мерзкий привкус. Кидал он обманки, и не раз. Вот только обманку бы он распознал за целую ли ещё по запаху.
Бегунок на его ладони вспыхнул яркой звездой, но тотчас же погас до крохотной, едва тлеющей свечи. Парень вплёл в него задачу – идти по духу свежего мышиного пота и передавать ему информацию.
Пустив по следу волшебную ищейку, он вновь отдался на волю ветра. Тот подхватил ставшего легче пера чародея, потащил за собой.
Ночная прохлада помогла ему прийти в себя. В голове вели беседы призраки учителей – старый Мяхар как всегда раскатисто кряхтел на хладнокровное спокойство мастера Рубера. Словно желая составить им приятную кампанию, к ним присоединялась извечная обитательница библиотеки Гитра.
Парень отдавал себе отчёт, что, наверно, сходит с ума. Спорить с самим собой голосами мертвых – явное безумие; но парень не собирался с этим бороться. Последний из Двадцати будто чуял, что в своём единоличном возмездии он не одинок, что мудрость и уроки старших идут за ним по следу, куда бы он не направился.
Бегунок вмешался в тот сумбур, что устроили призраки в голове юного чародея – он взял след.
Рун обрушился на то место, что коршун. Нос парня принял на себя заклинание, и лес раскрылся перед чародеем в совершенно ином обличии. Запахи, окружавшие его повсюду, резкие и слабые, защекотали ноздри. На миг он растерялся – к новой особенности, учил его мастер Рубера, поначалу надо привыкнуть.
Нити терпкого мышиного духа тянулись отовсюду, но только одна из них была с особой, почти едва различимой ноткой. Стоило отдать должное Буку – в своём ремесле он явно добился мастерства.
Заклинание с рук чародея прыгнуло сквозь толщу земли, и тут же вырвалось ветряным потоком, разрывая густо растущую траву и рыхлую, жирную почву. Мышь забилась в беспомощной попытке вырваться из крепкой чародейской хватки. Парень охладил немного собственный пыл и сызнова захлестнувший его восторг от преследования. Эта погань нужна ему живым, а ведь в таком обличии его так просто раздавить…
Словно прочитав мысли последнего из Двадцати, Бука разросся до котёнка, а после обратился дикой кошкой. Мохнатые, острые уши стояли торчком, сквозь подушки мягких и мощных лап проступили бритвенно острые когти, готовые к бою. Из глотки кошки полилось нечто похожее, на приглушенный рык.
Рун швырнул его прочь, ударил о дерево и, не давая опомнится, что есть сил приложил о землю. Мана стискивала несчастного, будто в гигантском кулаке. Рун знал, что чувство победы, ликовавшее в его душе обманчиво, как никогда. Буке нечего ему противопоставить в плане силы, но вот в умении бежать ему точно не откажешь.
Парень хлопнул в ладоши, и свежее плетение из маны тотчас же окружило беглеца прозрачным, что мыльным пузырём.
Бук понял всё и сразу, едва полоснул когтями по мнимо хрупкой поверхности своего узилища. Вновь сменил облик, сел, откинулся на спину, запрокинул голову. По лицу пленника чародея градом валил пот – от недавнего бегства, и переполнявшего его с головой волнения.
Вместо паники теперь он отдался на откуп спокойствию. Что мог сделать он сделал…
Рун утёр лоб, утерся краем плаща. Из-за этой погони он сам выглядел не лучше – невесть каким чудом измазанная грязью дорожное платье молило о стирке.
Юный чародей облизнул высохшие губы, справился с жаждой, зажмурился лишь на мгновение. Бука смотрел на него так, как должен был бы смотреть человек. Разве что в этом, подумалось Руну, он полный профан.
Бука был безобразно тощ, как и все его сородичи. Крепкое, покрытое бледной кожей тело лоснилось от выступающей сквозь поры слизи. Чудь отвернулось от чародея, закрыв лицо руками – больше всего на свете они не любили чужие взгляды.
Прятаться в тенях, смотреть исподлобья, видеть мир как ворох чужих представлений – о ситрах рассказывали разное. Будь здесь Гитра, она обязательно бы выдохнула, качнула массивной грудью и, поправив очки, принялась делать наблюдения – одно за другим.
Наверно, Бук хотел поговорить. Словно давая понять, что не желает слышать его поганое наречие, пузырь по приказу Руна плюнул ему в рот вязкой, липкой жижей.
Слова были и не нужны – ситр будет извиваться и юлить, уводить разговор в сторону, пока не договорится с парнем о собственной свободе.
Рун и сам не открывал рта – ситру было бы достаточно лишь призрачного намёка на начало разговора, чтобы его силы вступили в действие. Поговаривали, что однажды парочка ситров смогла провести самого старого Мяхара. За вопрос об этом юный Рун хорошенько получил по шее и усвоил лишь одну науку.
Иногда вопросы не имеют смысла.
Как заправский костоправ, юный чародей вспорол руками пузырь – ситр, едва уловивший пыхнувший ему в лицо дух свободы напрягся, приготовившись к бегству.
Тщетно и напрасно – парень перед ним знал, что и как следует делать. Бук лишь зажмурился, словно в желании проститься напоследок с жизнью.
У ситра был мертвецки холодный лоб. Поры белой, почти молочной кожи плюнули в чародея слизью – винить в этом пленника не стоило, защитный механизм организма. Призрак библиотекарши готов был комментировать всё и вся, что касалось этого чудного создания. Руну в какой-то миг показалось, что это не он – она сейчас будет ковыряться в подсознании узника.
Его затягивало в чужую память не сразу – поначалу он ощутил лишь покалывание на кончиках пальцев. Чужой, не человеческий, странно устроенный мозг будто пробовал юного чародея на вкус, пытаясь понять, стоит ли пускать того внутрь?
Рун нашёл лазейку не сразу. Сознание ситра оказалось мутным и мглистым, словно болото. Внутри него, в пучинах памяти булькали воспоминания прошлого. Парень спешно листал их, словно раскрытую книгу. Детство ситра наверняка полнилось и пестрело тысячью интересных подробностей, но к большому сожалению Гитры парень пролистнул эти воспоминания прочь. Стаей пугливых птиц они выпорхнули прочь, растянулись маревом, серыми барашками облачков, растворяясь перед глазами вторгшегося чужака.
Ситр вздрогнул, словно Рун и его угостил молнией. Тело несчастного сопротивлялось чуждой воле, спешило выгнать её прочь, но тщетно. Рун ковырялся в подсознании своего пленника, пока не нашёл, что искал.
* * *
Шпиль в понимании Бука никогда не был большим. Как и ровным. Память бестии искажалась, норовила подсунуть юному чародею то, чего там не было и в помине. Рун, с усердием достойным лучшего применения пытался рассмотреть и распознать выложенный перед ним факт.
Даже признав в чародее своего, память Бука, что скаредная и жадноватая хозяйка, спешила выложить на стол крохи бывшего пира – и ни каплей больше.
Руну же казалось, что ему хватит и этого.
Пожарища.
Пожарища на стенах. Огонь змеёй спешил по красной занавеске к потолку, тянулся к соблазнительно-вкусной древесине стен и полов. Словно под напором чужой насмешки, пятна гари разрастались одно за другим. Там, где ещё мгновение назад балом правили красота и изящество, теперь во главу угла была поставлена разруха.
Призрак Гитры, восторженный и любопытный, как она настоящая и при жизни вдруг сдавленно пискнул, протяжно выдохнул и умолк – Рун глазами ситра видел, как изуродованная, прижимавшая драгоценность книг чародейка-библиотекарь скорчилась на полу. Ему впору было выдохнуть самому – именно такой они и нашли её в Шпиле.
Поганцы выкололи ей глаза, засыпав в рот и пустые глазницы раскалённые до красна угли. Лицо было обожжено, на нём сохранилась маска отчаяния и боли – словно убийцы измывались ещё над живой волшебницей.
Руну отчего-то казалось, что именно так оно и было, и его замутило.
Парень быстро справился с собой, глядя дальше. Ситр танцевал на теле старого Мяхара, будто не ведая иного удовольствия. Крики, визги отчаяния и боли, рвущиеся из дверного проёма потоки магии – ещё живые защитники Шпиля не сдавались, давая отчаянный, но напрасный отпор. Бук был убеждён, что судьба чародеев уже предрешена, всё остальное лишь – сопутствие потерь проказам судьбы. Подхватив бородатую голову старика, изо рта которой высунулся обожжённый язык, он швырнул её в окно прочь, и поспешил туда, где гремело громом.
Ситра гнало досужее, если почти не детское любопытство. Ему хотелось узреть смерть каждого из чародеев. Видеть их тела – не весело, но вот смотреть, как чернь готова измываться над вчерашним величием…
Рун ощутил резкое омерзение к существу, зажатому в тиски пузыря. Бук, словно уловив, что парень теряет над ним контроль, одарил того противной ухмылкой.
Последний из Двадцати поймал себя на том, что чуть не поспешил ответить на подобное силой. Убивать ситра сейчас нельзя – он знал больше остальных, он видел больше остальных…
Мастер Рубера был твёрд, как никогда. На грозном понуром лице не было и тени страха. Оружием он выбрал тонкий, упругий клинок: одного за другим, будто жалом, он убивал нападавших. О дикой усталости учителя фехтования говорили разве что взмокшие усы, дрожащие руки и куча тел рядом с ним.
Он стоял среди них, как предвестник гибели любому, кто отважится сделать ему хоть шаг навстречу.
В людях жила глупость – Рун убеждался в этом раз за разом. Убедился и теперь, когда память ситра, что прокисший суп, поставила перед ним очередную картину.
Разбойников было четверо. Где-то в глубине души в них ещё царил страх – перед ними чародей! Сейчас же как заколдует!
Мастер Рубера как будто забыл все заклинания разом. Или не мог колдовать. Парень вглядывался в облик учителя, пытаясь понять, что с ним случилось? Кто-то заключил его в кандалы из саффиритовой лазури? Но Рубера был настолько силён, что смог бы колдовать даже сквозь них…
Они решили его взять числом. Ситр, едва завидевший старика, сызнова улыбнулся – казалось, он уже видит смерть чародея и предвкушает её, будто хорошее вино.
Бросились все и сразу. Руна кольнул стыд – нечестивцы посмели осквернить величественные своды Шпиля, обратив его в своё обиталище, в грязную подворотню.
Мастер Рубера ответил ровным выпадом в плечо того негодяя, что оказался ближе остальных. Клинок тупо ткнулся в твёрдость кожного наплеча, заставил противника остановиться, сделать шаг назад повернуться боком. Рубера вывел клинок, перехватил руку с кинжалом второго разбойника, пинком в пах повалил его наземь, полоснул по горлу нечестивца, что был сзади и размашисто держал над головой топор.
Четвёртый был вооружён малуритом и стоял поодаль остальных. Рун смотрел на него снизу вверх, отмечая и невысокий рост разбойника, хрупкое телосложение, нечто привязанное к ноге. Словно желая оскорбить мастера Рубера больше прочих, парень был инвалидом. Пальцы неловко, но старательно выводили на деке одну руну за другой, готовя мстительному чародею россыпь неприятных сюрпризов.
Малурит загудел, исторгая из себя накопленную энергию, чуть не отбросил стрелка прочь – буро-малиновый поток устремился к учителю фехтования. Рубера схватил того разбойника с наплечем, которого настоятельно отпихнул вначале, и резко толкнув направил его навстречу выстрелу.
Несчастный оброс волосами, что через мгновение обратились змеями. Завизжав от зародившегося ужаса, он повалился наземь – новые обитатели его тела спешили воздать ему по заслугам ядом и остротой клыков.
Калека не сдавался – Руну казалось, что ему-то как раз следует бежать и молить судьбу с провидением, чтобы престарелый чародей не решил идти в погоню.
Рубера был скор на расправу, не желая знать подобной глупости, как милосердие. Ноги, крепкие и ещё полные сил, были быстры так же, как в далёкой юности. Безмолвной гибелью фехтовальщик летел к паршивцу с малуритом.
Рун не успел различить, когда в воздухе скользнул кинжал. Рубера сбил чужой снаряд на лету, отскочил от стены, рубанул клинком.
Калеке повезло, он успел закрыться малуритом, качнуться в сторону и бревном повалиться наземь. Стабилизирующий кристалл на кончике ружья хрустнул от удара, залил мелкими осколками пол.
Ситр спрыгнул на старика сверху, со спины. Глупые разбойники, бестолковые, ничего не способные! Но это ничего, бурлил в голове бестии неизбывный азарт, это даже хорошо! Приятно быть смертью самому.
Он прилип к мастеру Рубера, словно мешок. В узловатых пальцах сверкнул кинжал – точно такой же, какой был брошен до того. Кровь из свежих ран прыснула потоком, алыми брызгами осела на белизне стен. Ситр колол старика не глядя, похрюкивая от наслаждения, упиваясь его кровью, что тёплым молоком.
Мастер фехтования врезался спиной в стену – ситр обмяк, выронил кинжал, но хватки не ослабил. Теперь липкие от крови пальцы Бука норовили зажать Рубера рот, выдавить глаза.
Старый чародей сорвал его рывком, швырнул об стену, щедро добавил сапогом. Руну казалось, что он почти чует боль ситра, но никакой жалости к нему не испытывал. Изо рта лесного чуда потоком текла кровь вперемешку с остатками зубов.
Шок слетел с учителя фехтования, оставив после себя лишь тугую, жгучую боль. Старик сделал шаг назад, тяжело дыша и чуя, что ему уже не хватает сил для очередного удара. На миг ноги старика подкосились – тяжело он рухнул на колено. Рукой пошарил в поисках хоть чего-то, на что можно было бы опереться.
Подросток – хромой разбойник точно был юн, едва ли старше обращённого Руном в жабу парнишки. Лицо пряталось за капюшоном. Опираясь на обломки собственного малурита, он держала клинок – тот самый, что ещё пару мгновений назад стискивал в руках мастер Рубера.
Старик ухмыльнулся, качнул головой, когда он направил его же собственное оружие на него – неумело и неуверенно.
Едва ли не рыча от дикой боли, он изогнулся, обоими ногами сбил её на пол, обезоружил. Словно в нём проснулось второе дыхание, а сам он дал волю бурлящему в крови гневу, учитель Руна навалился на калеку.
Нет ничего позорней, чем умереть от калеки – когда-то шёпотом и в сердцах буркнул усатый чародей. Рун его тогда не понял, но сейчас ему думалось, что понимает как никогда.
Стена напротив вдруг взорвалась градом осколков. Сквозь толщу пыли вырвался самый настоящий, грязный как чёрт, великан. Словно дубину, он сжимал в руке изувеченного личного автоматона матриарха. Рун почуял, как у него внутри кольнуло сердце.
– Ар-ро! – из глотки великана раздался угрожающий рёв. На его могучем теле остались ошмётки автоматонов попроще. Залитый кровью – своей и чужой, он искал лишь того, кому можно было бы оказать тёплый приём.
Он смахнул мастера Рубера оплеухой – сражавшийся из последних сил старик ударился о колонну и безвольно сполз по ней вниз, затих.
Двое автоматонов в изуродованных нарядах горничных спешили отбить свою повреждённую подругу, но великан швырнул её прочь, рядом со старым чародеем. Словно огромный несмышлёныш, он поймал налету механическую куклу за ноги, перехватил, взялся обеими руками. Рун от неприятия закрыл глаза, когда он её, будто ветку, переломил об колено. Второй он единым ударом снёс голову, после пробил стальное туловище насквозь. Вздрогнув, стальная дева взорвалась, по руке негодяя побежали красные волдыри тяжёлого ожога. Великан поморщился, но и только: Рун не без удивления смотрел, как израненная кожа зарастает сама собой и без всяких заклинаний.
Закончилось. Охая, пытался встать ситр, смотрел на великана, как на собственного спасителя. Выше текли звуки боя и почти детского восторга. Поражение Двадцати было горьким, как некогда.
– Сучка… Ар-ро, я выебал их старую суку, и выебал бы ещё разочек. Если бы… не эти.
Великан как будто оправдывался. На лице могучего разбойника не было и намёка на сожаление о упущенных возможностях. Как и не было страха.
Машинный гул пронзил плеяду иных звуков, будто взрывом. Запечатанный в сталь механического доспеха человек прошёлся по комнате. Голову и лицо скрывала ничего не выражающая маска. Окуляры глаз фиксировали победу.
– Тише, Мик, – он остановился у поваленного наземь подростка, протянул ему руку. – Ты едва не зашиб Дерил. А ведь если бы не она, мы бы никогда не продвинулись так далеко. Ценишь?
Взгляд огромного разбойника лишь скользнул по миниатюрной фигурке, скривился. Будто предпочёл бы и вовсе не замечать подобную мелочь, а ещё лучше – растоптать. Подросток же проковыляла к автоматону, долго-долго вглядываясь в лицо.
И смачно, от всей души, плюнула на уже нерабочую механическую куклу. Что-то личное, заинтересовался Рун? Как минимум, следовало взять на заметку.
– Ар-ро, сука, если ещё раз выкинешь что-то подобное! – великан, едва заметивший это, горой двинулся на мелкого разбойника, но ткнулся в механическую ладонь закованного в латы человека.
Виранская броня, Рун прищурился. Никто из разбойников не говорил, что в этом замешаны виранцы. Впрочем, малуриты в руках разбойников точно появились не из ниоткуда.
– Ар-ро, Ата-ман, – Мик нахмурился, но решил не продолжать конфликта. Рун закусил губу – наконец-то прозвучало ещё одно имя, больше звучавшее, как какая-то нелепая кличка.
Ата-ман подошёл ближе к пришедшему в себя, но обессилевшему от жуткой потери крови мастеру Рубера. Чародей умирал, полностью смирившись с этим. Тяжело и редко вздымалась грудь учителя фехтования, ртом он ловил последний шанс вдохнуть. Вдруг, его губы сложись в ухмылку – из последних сил он исторг из себя пару слов, тут же закончившиеся резким ударом.
Ата-ман, спокойный до того, готов был разорвать разлёгшегося перед ним чародея. Выпрямился во весь рост, занёс над ним ногу – уже напрасно, последний удар вышиб из старого чародея остатки силы вместе с жизнью.
После случилось то, чего никто не ожидал.
Механическая кукла бросилась под тяжёлую стопу главаря разбойников, в отчаянной и бестолковой попытке защитить умершего господина.
– Нет! – великан Мик зарычал, как никогда прежде. Стальную деву смяло, будто ком бумаги. Наскочивший на своего главаря разбойник отшвырнул его в сторону. Недавние союзники сцепились, будто кошка с собакой…
Из воспоминания ситра Руна вышвырнуло, как незванного гостя. Он почуял, как его замутило – и стошнило остатками вчерашнего ужина.
Ситр послушно сидел в пузыре. Чародей, на миг потерявший бдительность его не беспокоил – знал, падлюка, что стены его узилища от состояния мага не зависят.
Ещё раз сплюнув, парень покачал головой. Остальные воспоминания не были столь яркими – сознание лесной бестии искажало картину, окрашивало в нужные цвета, заметно приукрашивало на свой лад.
– Зачем? – спросил у него чародей, и это было первым сказанным им словом за последние часы. Разрывать же собственное молчание ситр не стремился, но вдруг вытащил что-то из недр набедренной повязки.
Сердечный камень. Не узнать его в этой отполированной оглобле было затруднительно. Вот почему там, в Шпиле, он не спешил менять свой облик на звериный. Попросту не мог. Рун вспомнил, что Виска однажды рассказывала, как наказала одного из этих тварей тем, что отобрала у того возможность менять облик. Не этот ли самый сейчас сидел перед ним? Парень сглотнул при одной только мысли, что было бы, останься девчонка в Шпиле и что могли сотворить с ней эти чудовища.
– Где они все? Твои дружки. Где они? – Рун и сам не заметил, как его вопрос прозвучал едва ли не звериным рёвом.
Ситр улыбнулся, постучал самого себя по голове, словно предлагая ещё раз заглянуть в пучины его воспоминаний. Рун пошатнулся – возвращаться туда вновь ему хотелось меньше всего на свете. Но если этот поганец будет упрямиться и дальше – у него попросту нет иного выбора…
– Поменяемся? – вдруг клякнул ситр, потирая друг о друга озябшие руки. – Моя свобода, твоя правда. Меняемся?
Рун выдохнул, лишь на мгновение задумавшись над ответом. Ситр уже едва ли не плясал на одном месте, подыскивая слабое место в защите чародея.
– Кукла, – продолжил он. – Кукла стальная, кукла красивая, всем нужная. Много видела, много знает. Тебе тоже нужная? Меняемся?
И протянул широко расставленную ладонь, будто призывая ударить по рукам…
