Альберт Григорьевич Горошко
Time
Повсюду уже виднелись следы запустения. Избы стояли сиротливо и молча, покосившись набок, дворы зарастали двухметровыми лопухами, дороги терялись в старых колеях, поля покрывались щетиной пырея. Наиболее активные, а может быть , наоборот, ленивые, заколотив ставни и двери, распродав все лишнее, навьючив телеги мешками с тряпьем и пожитками, целыми семьями снимались из неуютных и неперспективных деревень в города. Я вспомнил, что и мой прадед в 32-м, собрав все, что можно было собрать после ”раскулачивания”, уехал в город искать лучшей доли. Я бы очень хотел его сейчас встретить.
Вдруг мой кучер оживился и хлестанул кобылу плетью:
– А ну пшшшлааа, твою душу!
Лошадь меланхолично дернула боком, мотнула хвостом и перешла на рысь. “Видимо, мужик что-то вспомнил, решил побыстрее вернуться”, – подумал я. Телега затряслась на ухабах, жалостливо скрипели колеса. Я закутался в воротник.
Зуйково появилось перед нами на холме, увенчанное деревянной церквушкой с синей маковкой. Это было небольшое село дворов в сто тридцать, с одним кирпичным двухэтажным домом. Я спрыгнул с телеги и стал искать коричневый пятистенок в четыре окна. Таковых я насчитал с десяток.
– Где живут Воронковы? – спросил я сидевшего на завалинке седовласого деда в старом тулупе. Он показал на дальний конец села.
– Спасибо, дедушка! – и я зашагал к дому, о котором мне в детстве так много рассказывала моя бабушка.
Я постучался железным кольцом в калитку – мне открыла немолодая женщина в телогрейке, подбитой изнутри косматой овчиной.
– Хозяйка, пусти на постой.
– А ты откуда будешь такой шустрый? – спросила она, глядя снизу вверх, и морщины вокруг ее глаз собрались в лучики – боже, я узнал прабабушку, фото которой лежало в нашем семейном альбоме.
– Марья, кто там? – донесся из сеней негромкий мужской голос, и на порог вышел мужчина лет сорока пяти с высоким лбом и бородой с проседью. Это был мой прадед Евдоким Андреевич.
Мои ноги подкосились, все поплыло у меня перед глазами и превратилось в туман…
Глава седьмая
Гость
Проснулся я в узкой и длинной комнате, отгороженной голландской печкой и деревянной перегородкой от остальной части дома. Первое, что я увидел, открыв глаза, был портрет моих прабабушки и прадеда, наверно, после венчания. Маленькая фотография, приклеенная на картон, уже пожелтевшая от времени. Сейчас она висела на стене, а я ее помнил по старому семейному альбому, уже почти истертую, бережно хранимую детьми, а потом и внуками. Я посмотрел в окно. За кривыми стеклами, в которых застыли пузырьки воздуха, было все словно из кружева. На улице шел снег хлопьями. Я лежал под старым овчинным тулупом, накинутым поверх грубой хлопчатобумажной простыни. Огромная перовая подушка свалилась на пол. На полу стояли бурки, от одной стены до другой тянулись разноцветные половики. На ногах у меня были одеты длинные колючие шерстяные носки, почти гетры, длинная льняная рубаха пахла семечками, от голландской печки отдавало теплом. Возле топки лежала черная кочерга и несколько осиновых бревен…Постепенно я вспомнил все и понял, где я. Еще минут десять я глядел в окно и слушал тишину. Такого тихого утра я никогда не переживал. Но события вчерашнего дня вернули меня в реальность.
Я встал с высокой кровати и выглянул за печь – в доме никого не было. Моя верхняя одежда висела на гвозде в сенях, не было только рубашки, майки и трусов. Я надел брюки и пальто и вышел на улицу. Во дворе бродили куры и пара гусей. Гуси зашипели, пригибая головы на вытянутых шеях к земле и растопырив крылья. Из сарая в глубине двора доносился шорох.
Я, вспомнив вчерашний реверанс у ворот, поспешил в дом, чтобы не беспокоить хозяев. Мне было очень неудобно за внезапное вторжение к этим людям, тем более, что это могло повлечь за собой последствия, что-нибудь изменившие бы в их дальнейшей жизни. Надо было отсюда уезжать, своих я увидел, а долгое общение между нами наверняка вскроет наши родственные отношения.
– На, сынок, попей молочка вот, – и хозяйка поставила крынку на стол. – Что же ты, сердешный, так худо оделся? Мы с Евдокимом перепугались – думали тиф у тебя. Всю ночь стонал, одежда вот вся вымокла, жар у тебя был.
– А уезжал – было не холодно, – сказал я, отпив теплого топленого молока. – Проездом я, в Москву. А хозяин где?
– В Клиновку поехал за мукой. Печь будем хлебушек, своего давно не делали, ужо-тка вернется, тесто месить стану.
Как же мне хотелось остаться, но надо было уезжать! Еще немного, и я не справлюсь со своими эмоциями. “Бежать! Бежать!” – вспомнил я фразу из любимого фильма.
– Ну спасибо, мать, мне пора.
– Куды ж ты пойдешь, слабый ведь совсем – смотри, коленки вон трясутся, остался бы до завтра. Я щи варю с мослами, поешь хоть!
Меня просто сводило с ума стремление кинуться к этой женщине с криком “Ба, это я, Артем!” и уткнуться лицом в ее руки, и я еле сдерживал переполнявшие меня чувства. Не только коленки – я весь трясся от волнения.
– Да нет, спасибо, мне надо спешить, – отказался я, еле выдавив из себя эти слова, будто ватный ком подступил к горлу.
Я собрался, взял узелок, который собрала бабушка – хлеб, кусок сала, три вареных вкрутую яйца, лук и вареную репку. Я долго уговаривая хозяйку взять деньги, которые она так и не взяла, проводила до ворот и перекрестила на дорогу. Подавленный столь короткой встречей и скорой разлукой , сжав зубы, я отправился в ту же сторону, откуда пришел. Я то и дело оглядывался, она стояла у калитки и все смотрела мне вслед.
Глава восьмая
Первое потрясение
Я добрался до города к вечеру, воспользовавшись услугой нагнавшего меня в пути крестьянина, везшего в город захворавшую дочку.
Спустились густые сумерки, когда я оказался у моей церкви. Шла вечерняя служба, и я, купив рыжую свечку, вошел в самую толчею. Я подумал, что народ так и живет здесь, не выходя за ворота. Я пробрался к иконе Николая-Угодника и поставил свечку за мой успех. Из темноты на меня глядели его прозрачно-синие глаза и рука в благословенном жесте, казалось, грозила мне пальцем.
Я отошел и спрятался за колонну. Звонким голосом священник читал непонятные молитвы, затягивая концы строф, и хор из сухоньких старушек подхватывал заунывно и жалобно. Меня совсем не было видно, потому что мимо несколько раз прошмыгнул мальчик со свечками и даже глазом не повел. Так я простоял час или два, пока последняя бабка, прихрамывая, не вышла наружу. Еще через четверть часа в церкви не осталось ни души и ни огонька. Я подождал еще, и затем, чиркнув спичкой, зажег несколько свечей. Света не хватило даже на то, чтобы стал виден пол. Тогда я зажег все свечи, оставшиеся после вечерней, и на меня из мрака под куполом глянули лики, как будто уличая меня в смертном грехе, а огромная икона страшного суда с полосатым змеем обещала возмездие.
Я, не торопясь, начал движение по часовой стрелке. Скоро у меня закружилась голова, стало душно. Я отсчитал 30 кругов и решил передохнуть. Мне захотелось выйти посмотреть в 1957 год, но решил для чистоты эксперимента пройти сразу все. Видимо, из-за туч вышла луна – все вдруг заполнилось серебристым светом.
Я пошел дальше. Лики мелькали перед глазами, я твердил счет – со стороны все походило на черную мессу…69…70…71…На 71-м кругу я поставил чемодан и пошел к выходу. Церковь снова утонула во мраке. Ладони рук вспотели, пальцы правой руки скрючились в кулак. Чемоданчик был как гиря! На ощупь я подошел к окну – луна на миг осветила ограду, деревья, дома. По пути наткнувшись на аналой и едва не сбив подсвечник, я добрался до двери. Попробовал толкнуть ворота плечом – даже не скрипнули! Пошарив в темноте, я нащупал щеколду маленькой дверцы в ставне ворот, запираемую изнутри. Дверца поддалась, и я вышел на воздух. Луна опять укрылась в туче. С неба посыпал крупный снег. Я стоял один на всем белом свете перед давящим монолитом церкви! Ничего не изменилось, и луна лукаво то пряталась, то выглядывала из-за тонкой пелены туч…
Мне захотелось закричать – но я знал: мне это не поможет. Я вспомнил Николая-Угодника и его грозящий перст. Я вышел за ограду и побрел по такой знакомой мне, но не той улице.
Глава девятая
Мадам Вересковская
Я был раздавлен случившимся. Я не мог поверить, что у меня ничего не вышло. Я упрямо топтался по снегу на том месте, где должен был стоять мой дом, и проклинал себя. Мои ноги уже вытоптали снег до земли, сапоги промокли, я дрожал от холода и отчаяния одновременно. Что делать?
Я побрел обратно в город. Одинокий прохожий в ночной тишине. Ни огонька из окна, ни фонаря. Я быстро дошел до центра и остановился у тумбы с промокшей афишей, белевшей в темноте прямоугольным пятном. Посветив фонариком на промокшие буквы, я прочитал знакомые слова: “Только сегодня! Городской парк , зимний зал. Мадам Вересковская – предсказания будущего. Вход 10 копеек. “
Внизу афишки было приписано более мелким шрифтом: “Прием ежедневно с 20.00. Ул. 25 Октября, д. 21.” Что она может предсказать? К гадалкам ходят только отчаявшиеся и наивные люди. А я, кажется, попал в их категорию. Я нажал подсветку часов. 22-14. Еще не так поздно. Расположение и название улицы, конечно же, не изменились. Я побежал, хлюпая разбухшими сапогами по снежной каше.
Я долго стучал кулаком в ворота, пока в одном окне не зажегся свет. Я подошел к окошку – на меня смотрел силуэт – маленькая головка на узеньких острых плечиках.
– Вам кого?
– Вы мадам Вересковская?
Силуэт удалился, минут через пять застучали засовы и калитка отворилась. Напротив меня стояла крохотная, прямая, как суслик, старушка в ватной безрукавке и белом пуховом платке, накинутом на голову, опираясь на тоненькую трость и держа в другой руке керосинку.
– Добрый вечер, – выдавил я из себя, не зная с чего начать.
Старушка молча кивнула, развернулась и побрела к сеням, подняв высоко лампу, тростью стуча перед собой. Старуха слепа, подумал я, а лампу зажгла для меня. И не прогнала в такой поздний час!
В передней пахло корицей или гвоздикой, тыквенной кашей и печкой. Я снял разбухшие тяжелые сапоги, промокшее пальто и шапку и пошел на ощупь, задевая по пути ведро, дрова, сундук, ударившись лбом о косяк, пока не оказался в комнатушке, залитой теплым светом нескольких подсвечников. Старушка рукой указала на деревянное кресло, стоявшее спинкой к окну напротив большого круглого стола, непонятно как умещавшегося в этой комнате, с тяжелым бронзовым канделябром в виде трехглавой птицы в центре, вокруг которого были разбросаны потрепанные карты Таро, и удалилась. “Она слепая, зачем же ей карты?” – подумал я, разглядывая обстановку. Стены были убраны темно-бордовыми обоями с золотистыми лилиями, откуда на меня смотрели несколько портретов: бородач с трубкой в руке, светловолосый офицер в белом кителе, девушка в шляпе с перьями и веером в руке.
Старушка вошла и села напротив, я ее не видел за светом канделябра. Я немного сдвинулся в сторону, чтобы разглядеть ее лицо, но оно оказалось закрыто вуалью. Я посмотрел на ее руки – не могут быть такие изящные руки у старухи. Я привстал.
– Сядьте! – услышал я голос молодой женщины.
– А где старушка? – изумленно спросил я.
– Сядьте, сударь, успокойтесь, старушка – это я.
Я не услышал раздражения в ее голосе, несмотря на то, что назвал ее старушкой.
– Извините!
– Не стоит, сударь. Что вас привело во мне в столь поздний час?
– Я хочу узнать свое будущее, я видел вашу афишу вчера, но не смог попасть на сеанс.
– Хорошо, но я вижу, что вы неглупый человек, неужели вы верите в это?
Я был так удивлен услышанным, что не знал, как ответить.
– Н…не верю, но хочу узнать.
– У вас ничего не получится. Ваше будущее не предопределено.
Она поднялась. Я тоже встал и развел руки.
– Как не предопределено? Что это значит?
– Вам может помочь только один человек.
– Кто?
– Найдите доктора Севидова. Все, сеанс закончен. Денег не нужно. Прощайте.
Глава десятая
Доктор Севидов
Неделя прошла как нескончаемый кошмар. В отчаянии я бродил по городу, не зная, что делать. Мое лицо покрыла редкая щетина, деньги почти закончились, я начинал голодать. Живот все чаще болел, было негде помыть руки, поспать удавалось на вокзале, да и то только днем.
В этом существующем в прошлом мире я чувствовал себя как на необитаемом острове. Я никак не мог найти контакт с людьми – я просто не знал, о чем говорить. Мне очень хотелось домой…
Визит к гадалке меня еще больше убедил в том, что произошло что-то ужасное в моей судьбе. Но должен же быть какой-то выход или хотя бы объяснение произошедшему со мной. Загадочный доктор Севидов – кто он? Ученый, а может быть врач? Не хотел бы я попасть в клинику для душевнобольных, хотя дорога туда мне, похоже, открыта, если я еще останусь здесь в таком положении. Почему гадалка ничего не сказала о нем, где он живет, хотя бы?
Я пытался встретить того странного типа, который приглашал меня в клуб на лекцию. Я должен поговорить с ним, расспросить о докторе. Моя машина времени дала сбой, я не мог понять, в чем дело. А выход надо было найти как можно скорее, чтобы не наследить! К тому же жить мне было негде, гостиница для меня закрыта, без паспорта я рисковал попасть в милицию, денег оставалось мало, а главное – я не знал, что случилось с церковью, почему я вошел в одну дверь, но вышел в нее же, пройдя 71 круг без толку!
Наконец, в пятницу мне повезло – возле Дома рабочей молодежи я все же нашел странного молодого человека в круглых очках. Я бросился к нему, как к родному, и он сперва удивился, но тут же узнал меня.
– Вы тогда так быстро исчезли, ха-ха, я что, напугал вас? – спросил он, поправляя съехавшие на кончик носа очки.
– Послушайте, как я могу найти доктора …
– Севидова? – Будем знакомы – студент Виссарион Иванов.
Он выпалил это, тряся головой, как будто работал с отбойным молотком. Он сдувал свои кудрявые пряди, спадающие на глаза. Я пожал его руку.
– Артем , – просто представился я.
– Очень приятно. Что ж, приходите завтра в шесть вечера, адрес помните – Дом рабочей молодежи.
– Дело в том, что я хотел бы лично поговорить с доктором. У меня для него есть кое-что интересное, и я буду признателен, если вы представите меня ему.
Мое красноречие ошеломило очкарика, он внимательно посмотрел на меня, потом опустил взгляд, что-то обдумывая.
– Хорошо, идемте. Вы как-то не хорошо выглядите. Голодны?
Я ничего не сказал в ответ – только кашлянул в кулак. Мы прошли несколько кварталов по главной улице и свернули в арку обшарпанного дома. Здесь была боковая дверь, и студент громко постучал в нее. Нам открыла тучная пожилая женщина с трясущейся головой, в истрепанной многолетней ноской “душегрейке”, накинутой на длинное черное платье в белый горошек, и поздоровалась с Виссарионом.
– А Николая Ивановича нет, – ответила она на его вопрос. – Но вы все равно проходите, он вот-вот будет.
Нас провели на второй этаж по довольно крутой и ветхой лестнице, которая жалобно поскрипывала под шагами хозяйки, и мы очутились в просторной комнате с высоким потолком, сплошь заставленной книжными полками и какими-то приборами.
На огромном письменном столе беспорядочно лежали несколько пожелтевших рукописей, два ящика были открыты, а мусорная корзинка через край набита скомканными черновиками.
Студент, видимо, частый гость в этом доме, непринужденно уселся в кресло у полок и стал разглядывать корешки книг. Мое внимание привлек странный предмет в дальнем углу комнаты. Сначала он показался мне клеткой для птиц, но вместо дна у нее была двойная железная сетка. Внутри сверкал металлический стержень, служащий осью конструкции. Вертикальные прутья сходились наверху в маленькую коробочку, из которой торчала вращающаяся рукоятка. Я покрутил ее как кофемолку, и студент тут же вскрикнул:
– Осторожно, это же … – он не успел договорить и оглянулся: снизу послышались шаги и скрип ступенек. В дверях показался высокий седой худощавый мужчина в очках, синем берете, атласном синем халате, одетом поверх рубашки с жилетом и галстуком, со стопкой бумаги в руках, которую Виссарион тут же принял у него и положил на стол.
– Николай Иваныч, этот гражданин очень хочет поговорить с вами.
Севидов внимательно посмотрел на меня. Интеллигентные усы и бородка клинышком делали его похожим на идальго.
– Господа, давайте сначала попьем чаю. Виссарион, будьте добры, скажите Авдотье Лукиничне, пусть поставит самовар. Ну-с, молодой человек, будем знакомы – Севидов Николай Иванович, доктор математики.
– Артем… Воронков…Инженер…Начинающий…
Я еле сумел побороть смущение и волнение, охватившие меня одновременно c очередным приступом голода.
– Доктор, мне нужно с вами поговорить, и очень серьезно. Вы, может быть, сможете помочь мне, я попал в очень непонятную историю. Мой рассказ вам покажется странным и неправдоподобным, и я сомневаюсь, будет ли это интересно слушать Виссариону…
– Он мой давний друг и ученик, я уверен, что ему это не повредит. Пройдемте вниз.
Мы разместились в столовой, отгороженной от кухни старой ширмой. Лукинична внесла дымящийся медный самоварчик, который казался игрушечным в ее пухлых руках, Виссарион из буфета достал фаянсовый сервиз. На столе появились пряники и карамель. Лукинична наотрез отказалась посидеть с нами, сославшись на хлопоты по хозяйству. Я еле удержался , чтобы не накинуться на пряники. Отхлебнув горячего чаю с ароматом старой мешковины и откусив краешек карамели, я слушал, как Виссарион рассказывал доктору о нашей встрече. Когда он закончил, я попросил доктора рассказать немного о его научной деятельности, чтобы удостовериться, что я обращаюсь к тому доктору.
Оказалось, что Севидов еще студентом увлекся поиском пятого измерения вдобавок к известным четырем – трем пространственным и одному временному. Последнее заинтересовало его настолько, что он захотел открыть принцип управления временем. Будучи блестящим математиком, Николай Севидов стал углубленно изучать физику и астрономию. Он собрал большую библиотеку из книг по философии, истории, логике и даже изучил древние манускрипты египетских и тибетских жрецов.
