Аким Волынский
Литературные заметки. Статья II. Д. И. Писарев
На последних страницах своей статьи Писарев следующим образом формулирует главную идею «Отцов и детей». Смысл романа, пишет он, такой: «Теперешние молодые люди увлекаются и впадают в крайности, но в самых увлечениях сказываются свежая сила и неподкупный ум. Эта сила и этот ум без всяких посторонних пособий и влияний выведут молодых людей на прямую дорогу и поддержат их в жизни[36]»… Вот как понял Писарев замечательное произведение Тургенева. Сличая идеи Базарова с собственными мыслями и настроениями, он пришел к убеждению, что у Тургенева все намерения, вольные и невольные, склонились к тому, чтобы не только оправдать, но и возвеличить новое движение умов в русском обществе. Если откинуть некоторые ничтожные логические погрешности Базарова, то окажется, что он прав перед всеми окружающими его людьми, что определенные убеждения проникают все его существо, что в его характере нет ни малейшей трещины. Суждения Базарова об искусстве можно оставить в стороне, как совершенно ничтожный промах, нисколько не влияющий на все его другие понятия. Его внешняя неделикатность и даже чрезмерная резкость в обращении с людьми не имеет никакого серьезного значения и вовсе не вытекает из его общих понятий. Это все случайные черты в художественной фигуре, выхваченной непосредственно из жизни, но не во всем пользующейся сочувствием самого Тургенева. Базаров мог-бы быть и человеком с изящными манерами, а к искусству он мог-бы относиться с тем же снисходительным одобрением, с каким известные материалисты, в роде Карла Фохта, Молешота и Бюхнера, относятся к чарке водки, выпиваемой рабочим человеком в минуты отдохновения от тяжелого труда…
Но характер Базарова глубже и решительнее, чем это показалось Писареву. Базаров отрицает искусство, Пушкина, Рафаэля, как пустую и ничтожную романтику, не по ошибке, а по строгому и ясному для него убеждению. Его отрицание простирается на все, что поднимается выше обычного жизненного опыта с его нехитрою системою простых и постоянно повторяющихся ощущений. Шире Писарева понимает он высокую цель искусства и, не желая изменить своему эмпирическому взгляду на задачу человеческой жизни, он решительно и твердо отвергает его, как ненужную и даже вредную забаву. В этом отрицании высших проявлений человеческого духа Базаров обнаруживает честную прямоту своих непреклонных убеждений и, как мыслящий ум, бесконечно поднимается над жалкими уподоблениями Писарева, который не видит никакой разницы между «приятным раздражением зрительных и слуховых нервов» и самыми глубокими поэтическими впечатлениями. Он не верит не только в искусство, но и в науку, хотя он готов признать, что порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта. «Я уже доложил вам, говорит он, обращаясь к Павлу Петровичу Кирсанову, – что ни во что не верю. Что такое наука – наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, знания, а науки вообще не существует вовсе». Он отрицает даже эстетическое наслаждение природою, потому что и она постигается вовсе не одними простыми ощущениями. Глядя вдаль на пестрые поля, красиво и мягко освещенные лучами заходящего солнца, Аркадий Кирсанов спрашивает Базарова:
– И природа пустяки?
– И природа пустяки, отвечает Базаров, в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник.
В решительной схватке с Павлом Петровичем Кирсановым он смело отрекается от всякой солидарности с ним в чем-бы то ни было.
– Мы действуем, – говорит он ему, – в силу того, что мы признаем полезным. В теперешнее время полезнее всего отрицание – мы отрицаем.
– Все?
– Все.
– Как? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…
– Все, с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
В этом беспощадном отрицании, не знающем никаких границ, Базаров как-бы видит свое призвание, в этом – его особая оригинальность, сила. Смелый и глубокий ум, он не поставит искусство в одну линию с грубыми средствами внешнего возбуждения, а выделив его из всех орудий обычного влияния на людей, тем сильнее ударить в него своею саркастическою насмешкою. С последовательностью настоящего мыслителя, он не боится никаких выводов из своих слов и только собственная шаткость и постоянные колебания Писарева в важных вопросах морали и эстетики помешали ему заметить всю непреклонную твердость Базарова в принципиальном для него деле отрицания всякого искусства. В этой умственной твердости Базарова и весь интерес романа. Художник наделил своего героя лучшими нравственными качествами, щедрою рукою расписал его острые диалектические способности, не пожалел и красок для изображения его полного жизненных сил темперамента. Ни в чем не отказано Базарову. Как типическое выражение известного умственного движения, он владеет всеми без исключения аргументами своей философии, всеми орудиями самозащиты и активного натиска на старый порядок вещей. Он сосредоточенное воплощение всех стремлений данного исторического момента. И вот мы видим Базарова, по воле художника, в живой борьбе с целым строем чуждых ему теоретических и практических понятий. С холодным сарказмом он отражает меткие удары своего главного идейного противника, Павла Петровича Кирсанова, с чувством полного умственного превосходства дает он шутливую реплику на скромные и боязливые замечания его брата, Николая Кирсанова. Никогда не чувствуя себя побежденным в чем-бы то ни было, он борется с ними на почве чистой рассудочности, и каждому старому, «романтическому» понятию ему не трудно на словах противопоставить свое решительное отрицание. В их собственной жизни ничто не может смутить его внутренние настроения и чувства, скрытые где-то в глубине и совсем не выражающиеся в его резких полемических фразах. Надо, чтобы случилось нечто роковое, важное, надо, чтобы какое-нибудь событие в его личной жизни потрясло все его духовное существо, и тогда этот могучий на вид человек встанет перед нами в более правдивом и глубоком освещении. Пред фактами жизни, которых нельзя уложить в тесную рамку двух, трех рассудочных понятий, философия Базарова обрисуется с её истинными недостатками, во всей своей логической беспомощности. Базаров отрицает искусство, смеется над музыкой, с явною бравадою подчеркивает свой исключительно чувственный взгляд на женщину. Не встречая серьезных препятствий на своем пути, он с легкостью великана справляется с окружающими его умственными и нравственными карликами, разрешая с веселым смехом все их сомнения и недоразумения. Никакие сильные впечатления не овладевают его умом. Не чувствуя пока никакого разлада между внутренними запросами души и своею строго выработанною системою рассудочных понятий, он ни пред чем не останавливает своего отрицания, ничем не смущается, никогда критически не обозревает своих собственных мыслей. Без бурь протекает его беспечная жизнь в обществе, которое не в силах задеть изнутри его сатанинское самолюбие, напугать его дух неразгаданным обаянием красоты, требующей высшего признания, какими-нибудь неожиданными впечатлениями и обстоятельствами…
Любовь к Одинцовой смутила и ошеломила Базарова. Его эмпирические понятия не выдержали нового испытания, – и его крепкая натура прорвалась наружу, сломив преграду, поставленную трезвыми реалистическими убеждениями. Несмотря на могучую волю, Базаров чувствует прилив новых настроений, не поддающихся простому отрицанию, куда-то его толкающих, к чему-то призывающих все силы его существа. Непонятная тайна овладела его душою. Роман с Одинцовой, по красоте и яркости изображения представляющий настоящий поэтический перл, показывает нам Базарова в самую критическую для него минуту. В этом романе он обнаруживается весь до конца. Жертва собственных заблуждений, Базаров не мог подчинить себе человека, который искал, но не нашел для себя настоящего света. В своем гордом удалении от мира Одинцова тщательно оберегала свою личность от всякого соучастия в суетливом движении обыденных, жизненных интересов. Давно уже принадлежа себе одной, она могла мечтать только о настоящем счастии, с возбуждением всех поэтических настроений, с глубокою, безграничною личною жертвою, принесенною во имя любви. Замкнувшись от людей по чувству эстетического и нравственного превосходства над ними, она – красивая, изящная, спокойная, умная – могла решиться разорвать с привычным одиночеством только в минуту «поэтического» экстаза. Иной победы над собою Одинцова не могла допустить, и вот почему Базаров, при всем умении смущать людей дерзновенною смелостью своих резких суждений, оригинальными взглядами на жизнь, твердостью воли, оказался совершенно бессильным человеком в борьбе с этою своенравною женщиною, искавшею не страстных наслаждений, а страстной любви – таинственной, глубокой, красивой…
