Я в Смоленске. После долгого молчания тиндер звякнул. И вот я в Смоленске. Как так произошло? Я больше не задаю таких вопросов. В них нет смысла, как и во всем вокруг. Я больше не вижу границ.
Я в шерстяном свитере, который связала мама. Светло-голубой с узорами. Ему 20 лет, когда-то его носил мой брат. А теперь – я. Открыты все окна, а там – кружит снег, сигающий с крыш, играя в метель. Этот запах не выветрить, и страшно болит голова. Видны окна напротив. Зажегся свет и вышел мужик в трусах. На кухню. Я очень огорчен, что это не девушка. Домашняя, цветущая, с благоухающей сочной пиздой, в которую можно зарыться и не стать обратно. Мне неловко. Но чего таить, каждый нормальный человек подумает о сочной женской уютной пизде, если увидит сраного мужика в трусах в окне. Я не понимаю, зачем он там появился, и виню во всем судьбу. Запах курева, хвойного режущего ароматизатора и сырой тряпки от постельного белья с монограммой LV. Потрепанная Книга Соломона на облезлом столике с пятном от пиваса. Прошлые жильцы вызывали демонов хмельными и табачными ароматами, терзали их своей филистерской тупостью под СашуТаню. Шум, неумеренность, непотребство и гниль. Пидарасы. Укутавшись, смотрю в открытое окно на кружащий снег. Я так делал в детстве. И снова мысли зароились. Я нормальный, блядь! Жду звонка. Мама, там далеко вяжет мне еще один свитер на 23 февраля. Защитнику отечества. Чтобы защищал отечество. Ее старые руки, но еще не потускневшие глаза, вяжут петельку за петелькой тепло. Мамы не станет, тепло останется, будет напоминать о себе колющей частичкой вечности, продлевая свое существование. Мама продлевает свое существование тоненьким весенним ручейком в надежде на великие судьбоносные реки. Хочет уберечь отпрыска от всех возможных опасностей и жизненных перипетий. За окном снег. И здесь, и у мамы. А я лежу, укутавшись, дышу и ничего не понимаю.
Выпил ряженки. Полезно для пищеварения. Холодно и как будто температура. Заварил ромашку, подумав пару секунд, добавил лимона. Отпил. Гадость. Но гну ложечку, заточив лимон в тиски, выдавливая больше жаркого сока. Ведь я привыкну и даже полюблю. Ромашку с лимоном. Заморская кислятина непонятного нам январьским солнечного оттенка в травяном отваре, цвет полей русских, бескрайних и сумасбродных, нелепо припертых разбитыми дорогами и густыми темными лесами. Несочетание, которое станет частью моей жизни, будет греть меня. Я буду спешить в эту прокуренную квартиру с мороза, чтобы заварить пакетик ромашки и кинуть туда лимона, облепить горячую кружку ледяными ладонями и, сопя, впитывать этот отвар, косясь на Книгу Соломона. Нет, я не вызываю демонов, я жду звонка. Лимон в этом году похож на апельсин. Он почти оранжевое закатное солнце.
В открытые окна влетел шум. Шум – мой главный враг. Я приехал в Смоленск, чтобы забрать ее. Я так сказал, но в действительности все не так. Она обмолвилась, что в Смоленске тихо и нет людей, даже днем. В действительности я приехал, чтобы остаться здесь. Чтобы бродить и слушать безмолвие, чтобы встретить здесь весну. Я ее не знаю, я ее не видел. Вместо фотографии было огромное пурпурное поле иван-чая. И она – меня. Вместо фотографии было разбитое пианино. Я жду ее звонка уже второй день. Я написал свой номер телефона. Она не знает, что я приехал. На сообщения она больше не отвечает. Возможно, все потому, что я рассказал ей свою тайну. Что хочу стать писателем. Рассказал, что хочу написать книгу о любви и о своем районе. И уже придумал сногсшибательное название: «Шиномонтаж» Зря. Поспешил. Я обманулся и открылся, и ненавижу себя. В анкете было ее имя – Любовь. В моей анкете тоже было имя – Андрей. В графе карьера я шутливо написал – Менеджер любви. Мэтч!
Решил посмотреть фильм Левиафан. Смотреть онлайн в хорошем качестве бесплатно. Реклама МелБет. Подгрузилось. Блядь: 2 часа 41 минута – пиздец. В принципе время есть. Столько разговоров было и международные премии – надо, наконец, посмотреть. Поехали титры и темный океан, в зеркале ноутбука отражается мое усталое уже морщинистое лицо с заложенными за уши волосами. Лицо охуенного писателя, смотрящего серьезный фильм в ожидании звонка. 2 часа 41 минута. Ну ведь пиздец. Это конечно, не Шоа с ихним 566 минутами. Но все-таки.
Менеджер любви приехал за тобой, детка, просто – позвони!
Прошло несколько дней. Рассматриваю фотографии ночного Смоленска с Соборной горы. Вижу ниспадающий Париж с Монмартра у базилики Санкре-Кёр. Безразлично листаю. Мне нечего рассказать вам о ней. Она писала, что была в Лиссабоне, что читала Ремарка, а там про Лиссабон ни слова, а какая-то жесть. Рассказывала, что была на Лазурном берегу, и горы давили на нее. А Париж – город, созданный для любви. А я сказал, что не умею любить и в Париже мне не понравилось. Вообще-то, я соврал. Я не был в Париже. Но я видел картинку ниспадающего города у базилики Санкре-Кёр на Монмартре. И почему-то плакал. Я застукал чью-то жизнь, печальную, безумную, но прекрасную, такую, что можно увидеть и сдохнуть нахуй, потому что видел все, потому что хватит. В юношестве ты выращивал крылья для своего триумфа, мечтал вознестись до небес и умереть в 27. А сейчас ты с морщинистым еблом цепляешься за свое полное одиночества никчемное существование и радуешься парящему сонму снежинок, и мечтаешь о девушке в кружевных трусиках в окне соседнего дома. Хотя бы так, а че. Ждешь, конечно, звонка, но все понимаешь.
Звонок.
Суши заказывали?
Сердце провалилось в подвал дома, растеклось, и сквозь поры железобетонного пола просочилось в оледенелую почву, далее ниже смешалось с грязью вековой земли и исчезло унесенное январскими грунтовыми водами.
Встретились наши галактики,
Наморщили лоб.
Твоя пылает огнями, огнями
Моя – счернеет вот-вот.
Ты – как южных морей лазурные ряби,
Я – сырой небосвод.
Скольжу ладонью по скалистым изгибам.
Я – небесная дрожь.
Я мог бы проследовать мимо,
Мог бы, но не смог…
В пустом саркофаге спустя тысячи лет
Найдется больная душа.
Ты спокойна-спокойна, твой наряд – кружева.
Все предвещало тысячи бед,
Никто, никто не давал мне обет
Верить в мои чудеса…
Ты – как южных морей лазурные ряби, а я – сырой небосвод.
– Извини, ничего личного. Между нами не может быть ничего серьезного.
– Я не нашел своего места.
– У тебя все будет хорошо.
– У меня нет своего места. Я как бездомная собака.
– Привет. Ты еще спишь?! А у меня закат.
Я присел на поребрике небольшой парковки у видовой площадки. Рядом была молодая парочка, расположившаяся на капоте своего Марка. Они тоже провожали закат. Золотой мост Владивостока струился разноцветными муравьями. Вид изрезанного гористым берегом залива, разукрашенного всеми мыслимыми и немыслимыми красками, поражал меня. Мне не у кого было спросить, но я был уверен, что мои зрачки были размером с Тихий океан, чтобы не упустить ни одного пикселя этой непривычной для жителя болотистых равнин картины. Я закончил разговор, и в наушниках продолжил играть Bones.
– Зачем я здесь вообще?! – произнес я, выйдя из Кневичей семью часами ранее. Я поймал Prius, который по бетонке повез меня в город сквозь дальневосточные пейзажи.
Возможно, мне хотелось с кем-нибудь поделиться этим закатом, с кем-нибудь очень дорогим и родным мне, вкусно пахнущим. Возможно.
– Давай купаться вместе!
Bones в моих ушах своим гипнотическим голосом звал меня за океан к себе домой, все дальше от всех, кого я знал. Солнце закатилось. Я сделал пару банальных открыточных фотографий Золотого моста и отправился дальше исследовать местность. Я скорее парил, чем шел. Если улица устремлялась вверх, то мое возбуждение росло троекратно, и я взбирался быстрее, а дыхание мое сбивалось не от усталости, а от какой-то детской нетерпеливости растолкать всех, цепляясь руками за камни, чтобы скорее стать царем горы. Сопки окружали город и даже были его частью. Некоторые из них венчали острые шпили вышек. Чуть ниже были раскиданы разноцветные гирлянды жилых домов. Все это очень странно и необычно для меня. И эти сопки прямо в городе… Заберусь завтра на эту обязательно. И на ту. На все, которые вижу! А потом спущусь к океану. Это всё, чем я буду заниматься. И в этом моя цель, моя единственно верная высокая миссия!
Давай купаться вместе! Давай растворимся в этом сверкающем ослепительном пятне из солнца, шумного прилива и соленого вечернего воздуха!
Дорогу перебегали подростки с ротвейлером. Он был на длинном поводке и бежал впереди, виляя задом, который был практически от шеи, чтобы вилять. Рядом с ним свободно бежала дворняжка, крутясь вокруг. Ротвейлер пересчитывал всех прохожих и, наконец, подбежал к группе других подростков, накинулся на каждого в экстазе, встречая их ладони своим, наверное, влажным носом. Дворняжка, следуя примеру, попыталась прильнуть к одному, ко второму, к третьему, но не удостоилась внимания ни одного. Я злился: «ну погладьте хоть кто-нибудь её, пидарасы!» Внезапно я устал, так, что хоть прямо здесь падай, захотелось есть. Невдалеке я увидел столовую номер один, каких у нас много, и все – номер один. Взял мясо с рисом, витаминный салат и заветренный чизкейк. За окном, выходящим в тротуар, ходили ноги прохожих. Вполне обычные ноги, спешащие по своим делам.
Отправившись дальше, я незаметно вышел к морю. Я его не видел, просто слышал между песнями оглушительный накат волн где-то совсем рядом в этой черной пустоте, где обрывается кривая набережная. Я шел с музыкой в ушах сквозь толпу. Время от времени я удивлялся, как же мне повезло с плейлистом. Просто чудо, рука Бога отправляла случайные треки после секунды прослушивания в папку Vladivostok 2016 одним днем ранее дома в Питере. Там были в основном Bones и Travis Scott, а также EP от лондонца Scarecrow и немного другого разного.
Да, все-таки я очень устал. Надо в сторону дома.
Я поймал авто, чтобы пересечь мост, так как с недавних пор из-за каких-то бедолаг, решивших уйти в мир иной с моста, он стал непешеходным, и попасть на Чуркин, где была моя гостиница.
– Может, вам все-таки заплатить что? – спросил я у водителя, человека лет 45. Он выглядел обычно, но была в нем какая-то успокоительная расслабленность и размеренность, которой я невольно позавидовал.
– Хах! Хочешь, мы сами тебе заплатим? – сказал он, обернувшись ко мне, улыбнувшись глазами.
Я улыбнулся в ответ и произнес что-то типа:
– Оокей.
– Ты откуда? – спросил парень, сидевший слева на пассажирском, наверное, его сын.
– Из Спб.
– А зачем здесь?
– У меня отец служил под Владивостоком. Когда-то очень давно. А впрочем, я не знаю, зачем.
– Интересно. А мы в Питере часто бываем по делам. То здесь, то там. Знаешь у вас место – Думская? Там клубов много – спросил водитель.
– Да, знаю.
Интересно, что они забыли на Думской. Хотя о местах с Южной дороги мы вряд ли бы нашли общий язык.
Тем временем дорогой лексус довез меня до точки Б. Это было за несколько кварталов до гостиницы у лавки с разливным пивом. Зашел. По стене бежал таракан. Я взял пол-литра местного, чтобы перебороть джэтлаг и лучше спать, плюс у меня была отличная закусь – корейские крабовые чипсы, такие, в виде маленьких крабиков. Мне казалось, в том числе из-за них я здесь. Последний раз я ел эти чипсы 20 лет назад и при случае иногда вспоминал их. Взяв добычу, я отправился домой. Бонеса сменил и вправду почти шаманский голос исполнителя Shahmen. Его речитатив раскачивал мой усталый шаг, и я как по волнам плыл вниз по вымершей улице вдоль молчаливых невысоких домов, окутанных густыми деревьями под черным дальневосточным небом. Я вспоминал, как ребенком просыпался поздно вечером, чувствуя, что я опять один, что родители, уложив меня спать, шли гулять по гарнизону. Я всегда вставал, как-то открывал дверь и отправлялся их искать. Такими уютными теплыми как черное парное молоко вечерами я шел по пустым тротуарам военного городка, наблюдая за перебегавшими огромными медведками и высматривая вдалеке родные силуэты моих родителей. Сложно представить сейчас, там было так безопасно, как один большой дом, все друг друга знали. Я радовался, когда встречал родителей. Они всегда удивлялись, брали меня за руку, и мы гуляли дальше, как ни в чем не бывало. Приходя домой, я засыпал самым крепким на свете сном в уверенности, что они рядом и больше никогда не уйдут…
Я зашел в пустую темную комнату номера и оставил дверь нараспашку. Не разуваясь и не включая свет, схватил пачку чипсов. Я открыл ее. Меня оглушил яркий запах далекого детства. Я потерял себя, так как время испарилось, стало бессмертным и сразу же скончалось. Стало концентратом смысла, щелочью с крабовым вкусом, разъедающей все вокруг. Мне хотелось с кем-то поделиться этим незначительным, но монументальным. Я взял телефон, но все, кого я знал, спали. Значит, так надо. Дома на планете Земля 6 утра. До последнего момента я не очень понимал, зачем я отправлюсь в этот полет, в другую часть мира один без особой цели, которую можно внятно озвучить. Зачем рассказывать о том, чего не существует? Я засыпал в пустом номере, поглощался волной дремы. Она убивала меня. Душила нежностью. Щелочь с крабовым вкусом растворила смысл – саму себя, и время, и меня, соединившись с черным молоком неба. Остался сон и чьи-то воспоминания. Был как будто родной дом, как будто свое место. За черной ночью будет солнечный день, который скажет тебе: «осталось три дня до лета – и только это должно тебя волновать» И я стал думать об этом, поглощаемый дремой, вдыхая исчезающие остатки кислорода. А потом вдруг, втянув внутрь последний его атом, увидел себя в стенах ПНИ за забором, подпирающим сосны. Мы с Изабеллой в моем старом авто. Я говорю Изабелле, что не знаю, готов ли к этой жизни. Я не могу понять, понимает ли она меня, что для нее мои слова? Она молчит. Окна полностью открыты, и ветер, шагающий среди сосен, не замечая забора ПНИ под Зеленогорском, прогуливается по территории интерната и влетает в салон авто, разбрасывая серые волосы Изабеллы, разбрасывая мое неряшливое карэ. Я думаю – кто я, и понимаю, что очень устал. Я вижу забор, подпирающий огромные высокие сосны, и не могу понять, почему для ветра его как будто не существует. Вдруг я краем глаза замечаю приближающееся серое лицо Изабеллы, ее стремительно надвигающийся неловкий поцелуй, который натыкается на мою бетонную щеку, за которой спрятались мои трусливые губы, в тупой забронзовелой немоте повторяющие: «а готов ли я к этой жизни?» Изабелла, отпрянув, говорит: «А я? А меня кто-нибудь спрашивал? Спрашивал?! У тебя есть три дня до лета. Ровно три дня, чтобы научиться любить» И исчезает, как будто и не было. И я, визжа колесами, удаляюсь по Приморскому шоссе.
Набрал Риту. Привет! Ты еще спишь?! А у меня закат.