А Сажин
Три дня до лета
9 Вешалка
Следующий день на работе не задался. Ночью мне опять зачем-то снилась Ира, да, это точно была Ира. Снились снова жаркие объятия, прибивающая больной страстью встреча, которая бросила нас друг в друга, и мы не сопротивлялись. Дело в том, что, когда я в этом сне почувствовал, что Ира тоже хочет этих объятий, что, закатав свои бесконечные карие глаза, она стала часто и глубоко дышать, я как будто провалился и затрепетал всеми членами. Запели ангелы и вся хуйня. И мои руки, желавшие сладостного пульсирующего тепла, потянулись вниз ее живота. Вот они уже перешли границу, ощущая волнующее покалывание гладковыбритой растительности, и тут в этот момент прозвенел будильник. Я встрепенулся. Сука! В офисе, находясь напротив Иры, я не мог смотреть в ее глаза без волнующего придыхания. Мне очень захотелось открыться ей, и я был уверен, что она меня поймет и встретит своей доброй улыбкой мою растроганную сном душу. Ее уже родной бархатный голос как будто подтвердил мои мысли. И я затаил дыхание и отправил ей свой рассказ, в котором пытался изобразить удивительный райский закат. И тут же затрясся, как будто сделал что-то очень стыдное и неисправимое, как будто отправил ей дикпик в закатных красках, страх и жалость к себе овладели мной. Весь день я ждал ее реакции, ее ответа, но было лишь молчание, которое, как известно, хуже смерти. Потом я вспомнил, что во сне у Иры было лицо Риты, и я удивился, как я сразу этого не заметил, да и глаза же были не карими, а небесно-голубыми.
А вообще, кого я обманываю? Ведь никому не нравятся закаты, рассветы и прочие морские дали. Банально. Неинтересно. Ведь мир – стероидный качек и мозамбикский легкоатлет. Кого удивит чудо первых шагов, когда каждый день бьются рекорды? Знаешь, сложно вдохнуть жизнь в твои прикосновения, если ты лох. Как-то вечером, слушая джаз, я долго искал слово, красивый эпитет, но не получилось. Я исчерпал тогда все слова. Но в целом, мне показалось, что звучит красиво, и еще в тот же момент зажегшийся свет окна напротив и сверкнул мне бликом оптического прицела. Не так, конечно, красиво, как выгуливать корги на Петроградке, но в целом неплохо, мне показалось. Бывают красивые закаты, бывает, что ты вдруг написал на бумаге: «счастье есть». Потом ты почитал Бабеля или Набокова, охуел от ихних литературных изысков, выпил кофейного напитка, загрузил 1С и удалил из своей жизни все красивые закаты и заметки, что счастье есть.
Порой мне кажется, что я слишком строг к себе. Пытаюсь кому-то что-то доказать. Мечусь. Но чего я хочу на самом деле? А чего хочет эксгибиционист, прикрывающий свой стыд кожаным плащом? Острых ощущений? Может, он просто хочет тепла и солнца, он взывает мир о помощи заполнить верховодящую внутреннюю пустоту, но что-то пошло не так. В какой-то момент он свернул не туда. Мне кажется, у меня проблемы. Опять это чувство. Я как-то сделал вешалку на уроке труда в третьем классе. Ну нормальная вешалка, две обточенные деревяхи, скрепленные клеем. Свою функцию вешалка выполняла и была мне дорога. Да и я не был обделен родительской похвалой, они говорили: «молодец, сын, хорошую вешалку сделал». Я был горд. Повесил на нее свою курточку, отошел и любовался. Признаюсь, были небольшие сомнения, как будто она была немного кривой. Ну не сильно, ну так, как хромой ребенок, немного хромает, ничего страшного, а когда он не двигается, так и вообще ничего не видно. Я откинул эти гнусные сомнения и основательно решил, что эта вешалка – моя любимая теперь вещь. Все вроде шло неплохо. День сменялся днем. Иногда быстро, иногда часы тянулись. Я прибегал со школы к своей вешалке, чтобы накинуть на нее свою одежду. Было какое-то счастье. Да, оно было, простите за банальность. Как-то случился праздник и к нам пришла тетя Наташа. Я как собаченка крутился вокруг взрослых, вокруг стола, в общем было весело. Тут родители стали меня хвалить, вот типа хорошо учусь, смышлёный. А недавно вот сделал вешалку на уроке труда. Я как услышал, помчался в прихожую. Открываю шкаф, скидываю на пол куртку со своей вешалки, и несусь к гостям, чтоб показать. Ожидая услышать от Тети Наташи возгласы удивления, встречаю хмурый взгляд на мою вешалку. Я понял, что что-то не так, что ей не понравилось. «Красивая, но немного кривая. И вот здесь нужно было получше шкуркой постараться». «Блядь, ты что охуела, тетя Наташа?!? Отъебись от моей вешалки, сука!» Я так не сказал. Я так еще не умел. Я взял вешалку и стыдливо закинул ее в самый дальний угол, а потом через несколько дней и вовсе выкинул. Кто-то скажет, что мир катится не туда. Есть такое чувство. Новые технологии, бесконечные рекорды. Гендерные вопросы. Проблемы меньшинств. Он родился геем, или она хочет сменить пол. Они имеют право, как и любое существо на земле имеет право отстаивать свои интересы и быть счастливым. Я согласен. Полностью. Они найдут свое счастье, либо их дети обретут его. На все нужно время. Но иногда мне кажется, что лучше бы меня пристрелили нахуй в тот день после урока труда, чтобы я не тыкал в Вас своими кривыми вешалками, чтобы не стонал об внутренней верховодящей пустоте. Было бы проще. Но этого не сделали. Поэтому держите красивый рубиновый закат в моей ненаписанной книге.
10 Иду к тебе
Я в очередной раз не пошел на работу. Слушал Markus Stockhausen альбом Eternal Voyage и снова представлял идущий по пустыне к оазису караван. Чем-то привлекал меня этот образ – размеренные качающиеся шаги двугорбых верблюдов по тысячелетним тропам вдоль скалистых выжженных солнцем и ветрами гор. Я лежал и почти не переживал, что надо бы чем-то заняться. Иногда думал, не уволят ли меня за прогулы или как ко мне относятся сейчас на работе, поверили ли они, что я приболел, думал, о чем думает Ира. Как-то мы встретились с ней в столовке у кофемашины. Она улыбнулась мне, и я тоже попытался, скривив неловко губы. Мы молчали, я пропустил ее к кофемашине и сел за стол, наблюдая за ней в облегающих джинсах. Мне казалось, что я видел ее добрую улыбку сквозь ее затылок, сквозь пышные темные кудри, стремящиеся к точеным желанным формам. Ира улыбалась мне как будто любовью, я сопел кофе и наслаждался близостью. Что-то высокое было в этом, что-то такое, что будет вызывать восторг у потомков. Это точно будет шедевром, это точно изобразит нищий гений, положив яркие сочные краски на холст в полутемной жалкой коморке, изобразив вечность – так они делают, это их удел. Я это почувствовал и потрогал момент.
А, может, поехать к её дому? Я собрался и вышел. Как всегда, меня точила снедающая тревога, хотелось скорее дойти до машины, никого-никого не встретить по пути, хотелось, чтобы вообще не было ни души. На КАДе были сплошь грузовики. И вдруг начался дождь. Сначала накрапывал, потом сильный. Я не был на работе, но ощутил себя в клетке, душной, давящей скользящими по лобовому стеклу прутьями грязной воды. Клетка – в голове. Моя клетка – мое пустое одиночество. Я не хочу никого видеть, не хочу никаких ебаных соседок у парадной, никаких грузовиков, но жажду, чтобы кто-то был рядом. Зачем? Может, мне не хватает какого-нибудь витамина? Может, дело в этом? Я ищу сложностей, а всё ведь просто. Ведь так? Тут на КАДе среди грузовиков и ливня, на пути к её дому самое место найти ответ на этот вопрос.
– Что ты делаешь в крайнем левом, дебил?! В тебе 10 тонн!! – Я почти закричал.
Antimatter – God is Coming на полную. Перестраиваться сложно, главное, чтобы не выбросило из колеи как в том видео из ДТП и ЧП СПб. Я несусь. Вдруг оглушительный звонок, я достал телефон из полочки под магнитолой. Это она. Это ОНА. Ира. Сердце забилось громче музыки. Дуф-Дуф-Дуф-Дддуфф-Дддуфф. Надо брать трубку. Шум резонирует в пустой голове. Я еду к тебе, ты вообще знаешь? Ты в своем мирке, думаешь, что приготовить на ужин, в какой магазин по пути заехать, что заказать на обед, или, может быть, в офисном холодильнике осталось что-то со вчера. Думаешь, куда отправиться на выходные с мужем и дочкой, и вообще скоро отпуск. А я еду, блять, к тебе!! Ты это понимаешь?! Я – это ты, мое сердце бьется в твоем теле, и я даже уверен, что ты почувствовала сейчас это, ты почувствовала оглушительные удары и сказала себе: «что это, что произошло?!» Я сейчас отвечу на твой звонок, приложив телефон к своей башке, и ты услышишь, как пульсируют мои виски!
Отвечаю:
– Да, все хорошо, спасибо, что-то неважно себя чувствую. Да. Нет. Сейчас. Погоди. Посмотри в папке в моем шкафу. На средней полке, слева вроде. Да. Там найдешь. Ага. Завтра, скорее всего, выйду. Спасибо. Да, давай!.. (я еду к тебе, ты меня обнимешь? Я тебя обниму. Как во сне. Да. Крепко. Очень крепко. Наверное, долго не буду отпускать. Я буду дышать тобой. Я сраный школьник. Да. Мне шестнадцать. Я еду к тебе)
Antimatter – Angelic. Закройте глаза. Послушайте. Если где-то сейчас над вечерней скалистой пустыней летит самолет, цепляя крылом обглоданные ветром и солнцем горы, то, посмотрев в иллюминатор, можно будет увидеть караван. Это я иду по тысячелетней дороге вдоль этих безучастных горных цепей. Иду к тебе.
Да, я примирился, я ничего не мог поделать. Пилы и синусоиды выравниваются, превращаясь в прямую линию и сонливость, ведь глупо злиться, глупо обижаться, ведь любовь, кажется, – она одна и для всех. Когда я тогда сидел и сопел кофе в столовке и наблюдал за Ирой, когда мы были там только вдвоем и кофейный дух дурманил и соединял наши с Ирой организмы, вошел чувак из другого отдела. Высокий, лет тридцати пяти. Черная футболка облегала его накаченную грудину и бицепсы, а тугие джинсы подчеркивали выпирающую как-то нелепо назад слишком узкую жопу. Я разозлился вторжению, но лишь факту вторжения, как будто муха залетела на кухню и приземлилась на твою отбивную. Вдруг случилось страшное. Чувак подошел и приобнял мою Иру, играючи и просто, как даже я бы себе не позволил. Его жилистая лапа не задержалась на Ириной талии и соскользнула вниз к замызганному полу. Там место твоей наглой лапе, подумал я, на грязному затоптанном полу с неоттертыми каплями пролитого кофе и сливок, словно говна и спермы. Но самое страшное было потом. Ира улыбнулась ему и посмотрела на него, подняв голову. Чувак был достаточно высоким, чтобы добрая улыбка окрасилась в вожделеющий взгляд закатанных глубоких карих глаз, обнажающих девственно молочные белки. Она улыбалась чуваку и пухлые губы шевелились, изрыгивая слова, теребящие наполненный похотью кофейный воздух столовки. Это было слишком для меня, и я удалился. Потом я кажется видел, как чувак тесно прижимает Иру к стене около туалета и его рука, задрав юбку, тянется к пульсирующей влажной плоти Иры, минуя нагретые кружева и мурашки гладковыбритой растительности. Возможно, это играли со мной призрачные офисные тени.
***
Ее глаза могут быть чем угодно. Ее голос может быть чем угодно. Мое бездумное существование нарисовало огромный океан, где пустота – не пустота, а изумрудная толща воды, где утро – стая дельфинов. Они, искрясь, приглашают тебя во что-то беззаботное. В счастье и раскатистый скрипучий смех, который не обязывает. Не может быть ничего серьезного! Они приглашают тебя потрахаться, группкой, под стыдливые косые взгляды китов. Печальных китов, вливающих в необъятность моря душный плачущий стон. Я – блядь плачущий кит. Пошли вы все на хуй!!! Не позволю, чтобы любовь стала пошлой похотливой сукой. Н-а-х-у-й! Только не здесь. Не сейчас! Я лучше покончу с собой. Утоплюсь в изумрудной пустоте под скрипучий смех трахающихся дельфинов.
Часть 2
11 Друг
Мой друг высокий и стройный. Он предприниматель и музыкант. Иногда мне кажется, что где-то, где распределяют жизнь, все перепутали и поменяли нас местами. Но не потому, что он вполне успешный человек, и на жизнь ему и его семье с двумя детьми хватает. Просто я смотрю на него и думаю – он – это я. Порой мне кажется, то, что досталось ему – как раз этого то я и лишен. Потом я думаю, когда идет дождь, наши потекшие размокшие маски и то месиво, что обозначает наши тела – никто и не отличит, и мне становится спокойнее. И новые места с вызовом смотрят на обозначение нас, для новых мест – мы одно целое. Какая, собственно, им разница, сколько ног у существа, чтобы розовая пасть заката сожрала его. Еще мы, бывает, размышляем о требухе вечности. Так мы это в шутку называем. Как умеем, конечно. Существо зовут Александр, и он всегда готов прийти на помощь. Вот и в этот раз он приехал по первому зову, когда мне было плохо. Но по телефону я почувствовал, что друг тоже не особо радостен в этот день. Поэтому я стал предвкушать, что нас ожидает дорога, новые пейзажи и дальние дали. Мы, казалось, нашли в этом хоть и не смысл, но цель, заполняющую лекарством кровавые трещины. Но этот путь без конца – только смерть. Мне кажется, когда-то нас занесло на заснеженной дороге, и все, что после того момента – попытки вырулить. Да, сейчас мы дали руля в сторону заноса, да, кажется, еще пару секунд и машина выровняется. Но вот нашу жизнь повело уже в другую сторону, и опять стремительное движение руля. А не слишком ли резко? А, может, недостаточно? Неуверенность здесь приводит к смерти. И так, однажды превысив скорость, наш занос стремится к бесконечности.
Мы сидим в парке, и светит солнышко. Развалились на скамейке. Внешняя безмятежность, но внутри бушует непоседливая тревожная мысль и страх.
– Мне часто снятся самолеты, которые не могут взлететь. Они такие огромные и толстые животные – сказал я.
– Я не вижу снов – ответил друг.
– Какие новости?
– Никаких.
Я задумался и замолчал.
– Слушай, как ты думаешь, почему она всегда называет меня по имени? Я вот называю по имени только очень дорогих мне людей – спросил я.
– Поэтому ты запал на неё – сказал друг.
– Ха-Ха, смешно, педик! Наверное… Я пригласил её прогуляться на обеде.
– И что она?
– Ничего.
– Как ты себе это представлял, ты же стремный! – усмехнулся он.
– Спасибо! Люблю тебя за это. Не знаю. Мы бы пошли в сторону Невы, или прогулялись бы по Дегтярной, прошли бы мимо 3-й Советской.
– И что там? – как будто скучая или думая о своем, спросил друг.
– Ничего, мне там хорошо, там мало народу.
– А ты думаешь, что ей там понравится? Слабо верится. – невольно нахмурился друг и проследовал взглядом за девушкой на пробежке.
Внезапно друг встрепенулся и достал свой телефон.
– Хочешь, покажу её фото? – спросил он.
Друг был влюблен в девушку на своей работе. Схожая история. В пизду такие истории, если честно.
– Какая-то она чересчур стройная, скажем так. Мне нравятся формы, как дамы на картинах Дейнеки – ответил я.
– Ты бы хотел стать нефтью? Чтобы, например, тобой заправили автомобиль и поехали в долгожданное путешествие, радовались ослепительному солнцу и любовались протекающими за окном цветущими пейзажами и были бесконечно счастливы. Или бы обогрели тобой дом на крайнем севере, спаслись от безжалостного мороза на одну ночь. Или хотел бы стать нефтью и быть использованным в экспозиции выставки какого-нибудь молодого перспективного художника-пидараса? Это так иронично. Твоя материя на выставке, куда пришли поглазеть, подумать, задать себе вопросы или найти ответ, задуматься. И потом с утра пойти на работу к восьми, ненавидя свою жизнь.
– Пошли бухнем.
12 Карелия
– Давай в Карелию! На пару дней. Переночуем в Петрозаводске.
– Хм. А поехали! Надо взять отгул – с радостью ответил я.
Мы отправились в Челмужи. Там отдыхала девушка, в которую был влюблен друг.
If I could stop the time to reach for sublime
things getting strange like up and down
if you could read my mind it`s hard to find
I said I want you back but this is no regret
it`s my point of view and I`m going through
so take me away just for one day
I´ve never seen someone like you before
in my dreams I saw you standing there
I´m going out no more since I heard the news
there`s someone else you choose
I can`t believe what they said
that`s why I feel so bad
moring, noon and night
my thoughts run circles without any purpose
I can not stand no more – it`s like a circus
I want to repeat, there`s nothing wrong I`ve done
She`s the sun
Деревья мелькали в верхнем углу лобового стекла, подобно киноленте сменялись кадр за кадром на фоне разбавленного закатными фламинговыми лучами голубого неба. Мы ехали молча, думали о своем. Играл Scooter – единственный коллектив, который нравился и мне и моему другу. Вообще да, у нас сильно мало общего, разве что некоторая потерянность в этом мире. Два ебаных странника духа, несущиеся со скоростью сто шестьдесят по извилистой дороге Карелии. Один – мотыльком летел ближе к своему огоньку, другой – пытался понять, какой длины тоненькая шёлковая нить, крепившая его к дому, над которым пролетают самолеты.
Я попросил остановить. Впереди была разрубленная скала, в которую шла дорога. В стороне от дороги – небольшое озеро, окаймленное елями, образовывало почти идеальный овал. Стелился туман. Я вышел и стал смотреть. Я не верил, что нахожусь здесь, мне казалось, что это другая планета. Светила луна. Ярким потусторонним фонарем. Если бы из-за горизонта выкатилась еще одна луна, я бы не удивился – это только бы подтвердило, что мы на другой планете. Свежесть околоплодной водой омывала меня в утробе этого северного леса. И имя ей – одиночество. И имя всему – одиночество. Я люблю одиночество в такие моменты. Когда такие неземные пейзажи. Только потом думается, что хочется поделиться этим с кем-нибудь. Неужели нет на свете той, кому я смогу показать магию этой внеземной ночи? Но следом червоточинкой возникает: «зачем?»
– Смотри, как красиво! – воскликнул я.
– Да, потрясающе, как будто на другой планете – ответил мой друг.
Мы отправились дальше. Путь был почти пустынным. Изредка пищал антирадар. Выехав из очередного населенного пункта, мы нагнали машину ДПС. Она ехала километров семьдесят пять. Нас не устраивала такая скорость, и мы злились, тащились за машиной ДПС уже почти ночью по этой пустынной прекрасной дороге. Наконец, ДПС свернула, и можно было закончить эту комедию хороших дорожных манер. Мы рванули. Заиграл No Fate, сделали погромче. Боже, какая прекрасная ночь! Скоро уже ПТЗ и хочется лечь.
Мы переночевали в Петрозаводске, на утро дошли до набережной, потом сгоняли в Спар за салатиками на дорогу и поехали в Челмужи.
Было солнечно, и это не могло не радовать. Шорты, футболка, шлепки и телефон в кармане – всё. Ехали мы быстро. Вот уже Медвежьегорск.
Мы добрались до места. Я переоделся в одежду поплотнее, так как вечерело и было много комаров, и остался на автобусной остановке. Друг свернул с асфальта и устремился в лес по проселочной дороге. Я решил пройтись. Сойдя с дороги, я пробрался по ухабам и как будто воспарил – воздушный ковер из мха устилал весь лес. Я поприветствовал лес и его духов, ведь я зашел на чужую территорию. Так я себя ощущал. Побродив минут тридцать по волчьим тропам и волнистому мху, я вдруг подумал, что мы не условились, как поступать. Друг просто сказал, что поедет к ней, может, задержится, а, может, сразу вернется. Я же должен был либо ждать его, либо сесть на автобус и доехать до ближайшего населенного пункта и ждать там, где будет связь. Я уже представлял, как он выезжает обратно на дорогу, не встречает там меня, и, думая, что я сел на автобус, едет до ближайшего пункта, до которого, между прочим, километров двадцать. Блядь! Я ринулся на остановку. Там никого не было. Телефон не ловит. Мне ничего не оставалось, как понадеяться на удачу и просто ждать. Скоро будет темнеть. Проезжих автомобилей было мало. В метрах ста я заметил человека с рюкзаком-мешком, сидящим на обочине. Он косился на меня. Наверное, сбежавший зэк. К нему лучше затылком не поворачиваться. Уже прошло минут сорок. Из леса никто не выезжал, автобуса не было. Человек вдруг поднялся, схватил рюкзак и направился в мою сторону.
Удар, и картинка доезжает следом за головой, расплывчатая и мутная с пленочным завалившимся лесом и северным небом в зерне, следующий удар – сомкнутые глаза и скрип головы уже в другую сторону и треск о стенку старой когда-то синего цвета остановки. Ломанные ритмы музыки доносятся эхом из земной мантии, вибрации бухающей бочки подбрасывают мое невольно танцующее тело, замирающее в воздухе и падающее плашмя обратно на землю – крышу карельского клуба, в котором гудит дикий северный рэйв. Я понимаю, что это какой-то новый никому не известный ремикс на Enjoy a Silence, я жду, когда ломанные нервные барабаны, точно быстрее 160bpm, замолчат, и я наслажусь, наконец, тишиной леса, его бесконечностью. Вдруг мое покореженное тело проваливается, и я оказываюсь в родной синей Джетте друга. Я смотрю на него. Он молчит и сверлит бесконечность. Слезы катятся по его лицу. Стелится густой туман, но плотнее него великая окружающая нас тишина. И имя ей – Одиночество. Я понимаю его, он просто хочет жить, просто цепляется за жизнь своими слабыми руками, всем, чем может только ухватиться, чтобы не оторваться и не улететь в холодную леденящую пустоту. А жизнь для него – любовь. Его любовь, какая есть. Я понимаю его. Где, как не в Карелии можно по-настоящему это понять?
– Там печеная в костре картошка на заднем сидении.
– Вы хорошо провели время, похоже.
– Мы запускали с ней катер в озере. Она очень красива в купальнике. Никелированные брызги воды вдруг вспыхивали огнем в глубине ее малахитовых глаз.