А. Л. Легат
Право на меч

Главное – не слушать тот поток острот, который шел в комплекте с прекрасным лицом. Я почти освоил этот трюк.

– Им не хватает искреннего послушания. От всего сердца. Как у тебя, – обернулась она.

Я вздрогнул. Сьюз что-то сказала напоследок, прежде чем закрыть дверь. А я лежал и кутался в одеяло. Смотрел в потолок.

Думал, что стать подобием Рута – худшее, что могло приключиться. Я пил в два раза меньше, а то и в три. Почти не поминал Мать двойного солнца и совершенно не утомлял своей болтовней.

Я и не заметил, как стал чем-то гораздо хуже.

Полдень, ристалище Крига

– Два к одному! – кричал смотритель боя. Я чуть не оглох, сидя возле помоста. Вот тебе и «лучшие кресла» в ложе.

Справа то и дело подпрыгивала от нетерпения какая-то грузная воснийка. Рут бы оценил.

– Лупани его, кобелина, ну же! Мерин! Вот мерин проклятый! – то и дело исторгала она со страстью.

Этот шум был меньшей из моих проблем.

По кругу ристалища носилась точная копия Варда. Если бы этот валун когда-нибудь носил доспех, разумеется. Смотритель боя добавлял жару:

– А я напомню, что Беляк – частый гость турниров Воснии. Не только в Криге…

Даже через вопли смотрителя я разбирал низкое рычание, стоило только противнику Беляка увернуться или отбить выпад. Такими легкими можно раздувать огонь в кузнях.

Я собрал пальцы в замок и согнулся в спине. Подмечал каждое движение, искал ошибки, слабые места.

Беляк гонял противника. Тому, похоже, ничего и не оставалось, кроме как бесконечно отступать. Все медленнее и медленнее. Совершенно случайно они разменялись в начале боя – один к одному. С тех пор Амил не мог держать щит. Он прижимал раненую руку к груди. И отступал, отступал.

Как бы мне ни хотелось желать Амилу победы, сама Мать двойного солнца не смогла бы ему помочь. Беляк за первую минуту боя получил все преимущества.

И, к моему сожалению, за Беляка не платили: я видел, что оба бились без поддавков. Умом мой будущий соперник не блистал. Техника боя – типичный воснийский набор. Схвати большой дрын, весь взмокни, промахнись девять раз из десяти. Десятым зашиби насмерть.

Только Беляк, похоже, совершенно не взмок.

Я содрал кусочек кожи с кулака.

«В какой бы луже ты ни плескался, всегда найдется рыба крупней», – говорил Саманья и показал один из немногих шрамов.

«Что делать тогда?» – спрашивал я, задрав нос.

Сейчас, глядя на Беляка и его удары, я и без Саманьи знал ответ. Сложность заключалась в том, что сбежать мне не позволил бы другой громила.

Все недостатки, что водились у крупных бойцов материка, обошли эту гору мышц стороной. Гвардеец из Эритании – высокий и ловкий копейщик – пропустил удар. Что-то хрустнуло. Я поморщился.

– Три к одному! Победа Долов!

Кричали не только трибуны. Противник Беляка так и не поднялся, извиваясь на песке. Под его пальцами, на бежевых штанах с подвязками, расплывалось темное пятно.

Я вздохнул.

Нет никаких надежд, что Беляк продует толстозадому ставленнику Восходов. Какой бы дорогой ни была кираса с тремя солнцами.

Я проводил победителя взглядом и думал: «Мы сойдемся. В этом сомнений нет».

Выбравшись под дневной свет Крига, я спрятал руки за спину. Смотрел на редкие пятна облаков в небе. И долго думал, стоит ли корона переломанных ног.

Вард имел привычку портить и без того паршивый момент.

– Я принес вам хорошие вести, молодой господин.

Я хотел огрызнуться, заметить, что всю мою молодость сожрала Восния. Хороших новостей Вард не приносил никогда. Но я кивнул, по привычке ссутулившись.

– Симон сказал свое слово. – Вард выдержал паузу и потрепал меня по плечу. Я старался устоять на ногах. – Корона турнира уйдет Излому.

Сначала мне показалось, что я ослышался. Я присмотрелся к Варду в сомнениях. Тот довольно закивал.

– Одолеть Беляка?..

Будто бы этой беды мне мало, валун уточнил:

– Конечно, есть ряд условий, но…

Радости я не выказал и до того, а тут и вовсе поник. Вард замолк и впервые нахмурился:

– Неужели вам понравилось проигрывать, молодой господин?

Поздний вечер, у причала

Старая часть пристани и сливянка. Я напился самого дешевого пойла. Можно. Завтра не будет боя. Нужно. Выпивка глушит боль и дрянные слова Варда в голове.

Видит солнце, я мечтал их забыть.

– Два удара пропустить, слышишь? – я обратился к жирной вороне, что чистила перья у канатной ограды. – Затем один в плечо, три… промаха на грани и, – я поморщился, вспоминая, – быстро уронить на спину. Не просто так, подсечкой! Этого медведя, что весит больше меня! Отыграться…

Мечтал забыть и боялся, что забуду. Снова придется идти в седьмой дом или искать Варда по рынку, у борделей, за стенами у конюшни…

Теперь свой среди подлецов, худших отбросов Крига.

Ворона чистила перья, не отвлекаясь. Я сел напротив нее, прямо на брошенные ящики. Разделил с птицей причал.

– Хочешь выступить на манеже, милая? Будешь первой мечницей!..

Пернатая блеснула бусинами глаз, брезгливо раскрыла крылья и улетела прочь.

– Согласен, так себе почести. – Я не держал зла.

Горизонт плыл, соединяясь с морем. Черная полоса, синяя полоса. Пропасть. Содружество.

Все это уже случалось. Я сидел так же в другом порту и смотрел на толщу воды, мечтая сбежать. Только тогда я сидел по ту сторону моря, совершенно трезвый. И не чувствовал холода.

– Не там твой дом, – сказали позади, – и не здесь.

Я дернулся, потеряв равновесие. Неошкуренный бок ящика кольнул поясницу. За спиной никого не было.

– Ох. – Перед глазами все еще плыло, я пошарил руками по штанам, нащупал нож. Мой новый друг на переулках Воснии. – Опять?..

На причале никого не было. Я пощелкал пальцами возле левого уха. Дешевое пойло для прихлебателей Варда и дешевые чудеса.

– Вот каким я стал, Саманья. Гордись! – На причале не было ничего более жалкого, чем моя нелепая улыбка.

На самом краю пристани, где плескалась вода, разбиваясь о столбы, собирались тени. Криг дышал чужим горем. Я вздохнул и вытер глаза.

Ветер растрепал волосы и кинул их мне в лицо. Будто наглой, задирающей оплеухой одного из бандитов.

– Найти ли иголку в поле? – шепнуло возле моего уха.

Я даже не обернулся. От дрянного пойла сон путался с явью. К дьяволу эту помойку Лилли и их порченую сливянку. Захочешь забыться – и за деньги не дадут.

– Ждут ли всходов по зиме? – шептали воды в Криге.

Их перебил странный звук. Я закашлялся, посмеявшись с пересохшим горлом.

Скрипучий полуголос-полушум становился все разборчивее:

– Где ищут то, чего еще не видели?

– В Воснии и хер в штанах не найдешь! – огрызнулся я.

Что-то коснулось плеча, и я достал нож. Повернулся вслед за ударом. Железо не нашло цели, земля потянулась ко мне. Я растянулся на спине, как распятый.

– Дьявол…

Я приподнял голову. Дальше выругаться не получилось. За моими коленями, прямо посреди ящиков, стояла сгорбленная старуха без глаз. Сухие бледные губы зашевелились, потревожив сеть морщин.

– Под флагом, – трескучий, почти смеющийся голос. – Под флагом твой дом.

Слышать песни в ночи – одно дело. Другое – видеть старух, парящих над землей.

Я хватал воздух и часто моргал, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь молитву. Матери двойного солнца? Пантеону Содружества? Старому Богу морей?

– К дьяволу эту сливянку, – шепнул я вместо этого. Ущипнул себя за бок. Больно, с чувством.

Старуха и не думала пропадать. Призрак, злой дух, знамение или?..

Я поднялся, постарался с достоинством отряхнуться. Сделал несколько осторожных шагов в сторону. А сам не отрывал взгляд от черного силуэта с мертвецки белым старушечьим лицом.

Что бы это ни было, оно повернуло голову следом. Незрячую голову без глаз.

Я ускорил шаг и поспешил к улице.

– Найдешь, потеряв все! – крикнуло мне вслед. – Дом – все. Дом или…

До поворота на улицу Привоза я бежал. Оглядывался, словно за мной спешила сама смерть.

Призраки, знамения, вороны, толща воды. Кажется, кинжал я забыл там, у черного балахона.

Бухало сердце, отбивая ритм в висках. Выколачивало чужие слова.

Два пропустить, один в плечо. Уронить. Отыграться. Ристалище. Манеж. Дом.

Я убегал прочь. Дальше от пристани, гнилых домов Варда, складов Симона, башен Долов, лика Матери и ее солнца. Оттого, что я, быть может, схожу с ума.

Следующий день, порт Крига

На пристани хуже пчел трудились моряки, денщики, самые отчаянные из девиц легкого поведения, зазывалы, певцы…

Я шел против течения толпы, еле пробиваясь в мелкие зазоры между плечами, корзинами, поклажей.

– Скажите, как давно «Луций» бывал у причала? – крикнул я мастеру склада.

Он не расслышал меня в первый раз. Во второй – расслышал, но не захотел отвечать. На третий я расплатился серебром.

– Вы не из Крига, верно? – Старший тщательно осмотрел монетку.

Глупым людям важнее всего знать, кто откуда пожаловал. Я хотел сострить, отыграться за свои же деньги, но старший склада продолжил:

– «Луция» не видали более полугода. Говорят, политика.

– Что?..

– А я думаю, все сложней. Такое доходное судно, как «Луций», точно попало в неспокойные воды. Как уж тут торговлю вести, когда по ту сторону нет короля, да? Дикари, – пожал он плечами.

Я прислонился спиной к складу и, повременив, спросил:

– Выходит, больше в Содружество никак не попасть?

Старший закатил глаза. Работать он явно не любил: ни бесплатно, ни за деньги.

– Может, «Пичуга» еще ходит. «Пичуга» по записи будет швартоваться в начале зимы. Точнее не знаю, спросите кого другого.

И замахал на меня рукой, будто это я просил монеты в обмен на плевое усилие – парочку слов.

Так мы и разошлись. Побродив по порту, я убедился: «Пичугу» видели совсем недавно, а значит, ожидать ее от трех недель в лучшем из случаев. Замены «Луцию» не было. И, похоже, еще долго не будет.

Я дошел до пристани, на которой клялся себе, что не вернусь к семье. Похоже, у чертовки и правда водились уши. Дороги назад нет.

«Только когда некуда будет отступать, ты поймешь, на что способен», – обещал Саманья. Я улыбнулся кромке воды, смотря в сторону Содружества.

Не было ни дня, когда я бы скучал по тебе, наставник. Все оттого, что твои уроки всегда со мной. Слова почти ничего не стоят – слышишь ты их или произносишь сам. Но именно они остаются, даже когда человека давно нет.

И как я обошелся со своим же словом? Я вздохнул и исправился. Пристань слушала, а шум прибоя и говор моряков скрывал мой голос.

– Маловато просто обещать остаться в Воснии, милая. Я уже понял. Если переживу бой с Беляком, даю слово – покину Криг. Встану под флаг, найду другой город, где меня примут. Довольно.

Я покинул манеж в Содружестве, чтобы найти такой же в другом краю.

Легко тянуться к знакомому. Не заметишь, как пляшешь под старую песню. Все оказалось сложнее, чем я думал. Чтобы получить новое, не стоит прикипать к старью.

– Может, я пришлю тебе письмо, – пошутил я. – Из дальнего города…

Оттуда, где все сойдется, как надо. Где я действительно смогу решать, что мне делать. Кого побеждать, с кем воевать и какие друзья мне по нраву.

В чертовом Криге пристань и Содружество слишком близки. Путь к отступлению. Якорь. И он утянет меня на дно.

– Рыба! Много рыб! – бормотала девочка у ящиков, спрятавшись за углом. – Свежая! Свежий рыб!

И опасливо смотрела на улицу пошире – туда, где шатаются патрули. Я заметил торговку лишь потому, что всегда смотрел в тот угол на перекрестке Привозов. Паршивая ночлежка для шестерок Варда. Прикрывая кошель пальцами – Восния научила меня многому! – я шел дальше, к восточным воротам. Сегодня я был страшно богат, пусть и ненадолго.

А вот и переулок Железногор. Двенадцатая лачуга по левую руку, с большой уродливой трубой. Даже у Гекли есть свой дом.

Я помнил их лица и знал, где живут прихвостни Симона. Обещался, что возьму стилет и прирежу подонков во сне, как закреплюсь в городе. Только их было слишком много. Я даже не успею насладиться возмездием – к утру меня уже отыщут.

Шутка ли, при суровых указах отца я видел больше свободы.

Выбравшись за стены Крига, я проверил, не следит ли кто за мной. Чудная Восния: только Лэнгли интересовался моим мастерством в мечах. Остальные предпочитали знать, с кем я пью и что покупаю.

В пригороде и дышалось легче. Я встал перед конюшней. Запах конского навоза все еще лучше, чем топленый жир. Я подошел ближе к стойлам и неуверенно спросил у старика на скамье:

– Вы торгуете конями?

Он пожевал соломинку, передвинул ее языком из одного угла рта в другой. Причмокнул:

– И меринами, и кобылами, коль у вас деньжата есть.

Я заглянул за его плечо, присмотревшись к товару. И похлопал по кошельку – монеты послушно зазвенели.

– Показывайте.

Самый мирный город Воснии не мог похвастаться добрыми ценами.

– Энтот, третий слева, уходит за два десятка. Гордость Крига! Точнее, наших пород, а еще точнее…

Я не слушал бормотание старика. Все, что я делал в Криге, – кривил душой. Удивительно, что мое сердце еще бьется после того, как я его не слушал.

Бьется ли?

Из всех скакунов мой взгляд привлек лишь один. Я подошел ближе.

Белый. Почти такой же, какого я украдкой вывел из отцовских конюшен, чтобы проверить, насколько быстро мчится чистокровный жеребец. Я потер старый шрам на руке. Крепко мне тогда досталось.

– Вон тот, что в яблоках, – лучший для турнира. Спокоен, как валун. Послушнее, чем шлюхи Его Величества…

– А как звать этого красавца? – я кивнул на денник перед собой.

Старик пожамкал губами, то ли вспоминая, то ли прикидывая, как бы завысить цену.

– Карий.

Я протянул руку. Светлый нос ткнулся в мою ладонь.

– Но он же белый?..

– Как уж есть, молодой господин, – развел старик руками. – Я вам не враль какой.

«Хорошо хоть, что назвали не Беляком», – усмехнулся я.

– Мерин-полукровка, норов шелковый, сам целехонький, без изъяну… Мать с воснийских низин, коли знаете тамошнюю породу, а отец со степей здешних, дикарь. Мягкая спина…

– Сколько?

Старик явно рассчитывал мне продать того, что подороже. И не мог найти рукам место.

– Вам в поход, хозяйство, на бой? Для приплоду уж не выйдет…

– Я знаю, что такое «мерин». – Я вздохнул и стал объяснять, для чего мне нужен скакун: – В поход – точно. Про бой – как пойдет.

– Тогда присмотритесь-ка вот к кому…

Старик уже собрался всучить мне вороную кобылу, но я одернул его:

– Значит, изъян все-таки есть. Рассказывай, – я стал говорить грубее. – Не хочу шею свернуть по дороге. Или этого возьму, или уйду. Другого не жди.

Мой собеседник явно раздумывал, можно ли надуть человека с правом на меч и при этом уцелеть.

– Одна беда – с водой не дружит, – дернул плечами старик. – Коли не пойдете вброд или спешитесь на мосту, то мелочи…

За «мелочи» цену мне почти не скинули.

Я докупил то, что требовалось в долгий путь. Оплатил постой для Карего от пяти дней. Оставил почти все, что взял с собой.

Дорого? Все еще дешевле, чем если бы я остался в Криге на еще одну зиму.

V. Не с той ноги

Ристалище Крига, последнее состязание

– А ты чего здесь забыл? – Я замер, приметив Рута в коридоре.

Приятель сделал удивленное лицо и приосанился:

– Так ведь финал. А мы вроде как друзья. Верно? – он развел руками. – Я погляжу, чего доброго тебе крикну…

– Нет уж, – я рубанул ладонью воздух. – Я не позволю им разорять еще и моих друзей.

– Да брось! – Он улыбнулся и по-хозяйски облокотился на стену. – Что же, я только за столом тебе друг, выходит?

Я резко выдохнул. Подошел ближе, посмотрел на лица в коридоре. Вард и его люди либо запаздывали, либо передали мне все свои прихоти.

– Вот и побудь другом, займи стол в хорошем месте. Скажем, в «Выше неба», идет?

Если я вообще смогу туда доползти с перебитыми ногами. Рут перешел почти на шепот:

– Не пойму, ты чего такой хмурый? Сливать же не надо. Победа у тебя в кармане, сам гово…

Какая честь.

– Они сделали из меня цепную дворнягу! – Лязгнуло железо: я случайно задел колонну рукой. Выдохнул через зубы и поправился: – Я сделал из себя дворнягу.

Мы помолчали. Я посмотрел, не заявился ли мой противник на ристалище. Никто из воснийцев не являлся по расписанию. Я добавил, приглушив голос – нас могли подслушать:

– Пора под флаг. Три года я ждал и вилял хвостом. Довольно…

Рут состроил такую рожу, будто вчера ему вместо вина подсунули жижу из канала.

– С одной цепи на другую? – спросил он. – Не спеши. Обдумай хорошенько, ведь…

– Три года думал. – Я заметил Беляка и поправил шлем. – Любой болван Воснии управился бы быстрей.

Рут не спорил, когда я уходил. Обещался, что начнет праздновать мою победу за лучшим столом. Чем хороши друзья – с ними можно договориться, в отличие от валунов.

Люди Варда так и не объявились. Я не знал, рад тому или нет. На песке, в той стороне манежа, стояла самая крупная проблема в моей жизни. Вес клинков в моих руках никак не менял дело.

Керчетты почти сияли. Я хорошо ухаживал за ними в последний год.

«Сделай все, что по силам. Большее оставь грядущему». – Саманья славился спокойствием и выдержкой. Мне оставалось надеяться, что и этому он тоже меня обучил.

Ничего уже не исправить и не изменить. Если мне переломают ноги, я не отправлюсь в поход и не смогу сесть в седло. Не выпью с Рутом. Бедолага Карий так и будет стоять в деннике…

Грядущее. Я стиснул зубы.

– Беляк, – гудел смотритель боя, – непокоренный боец Долов, бравший корону на турнире столицы…

Мой враг не стал менять оружие, предпочитая оставаться с тем, чем владел лучше всего. Удлиненная палица, будто я носил латный доспех. Или Беляку просто нравилось ломать чужие кости. Еще в позапрошлом бою с копейщиком Амилом я как следует разглядел оружие: ковали на славу, под его исполинский рост и длинные ручищи. К палице прибавился средний щит с гербом и шипами. Хороший выбор против клинков.

Мне придется беречь не только себя, но и керчетты. Если Беляк так же хорош, каким показал себя с эританцем, то…

«Ищи победы, поражение всегда ближе», – подбадривал я Кина. Кто бы сказал мне это сейчас?

Беляк почесал нос внешней стороной перчатки, поправил легкий шлем без забрала. Крохотные глаза на широкой морде. При всем желании я мог бы задеть его брови лишь концом меча. И то, если бы Беляк чуть наклонился и не противился.

– Трижды победитель: в осеннем состязании под Грылью, на летней битве Оксола, где присутствовала сама королева, и…

С леностью, которая дается большим людям, Беляк отправился в мою сторону. Неторопливым, сонным шагом.

Измотать? Вряд ли.

Я окинул взглядом все зазоры на его доспехе, до которых мог дотянуться. Локти, запястья, задняя часть ног. С натяжкой – подмышки, да и то если Беляк согнется и не размозжит мне череп ударом сверху.

На его месте я бы сразу протаранил щитом. Толкнул на землю, воспользовался весом и грубой силой. Но Беляк почему-то не спешил. Встал напротив в двадцати шагах. Присматривался, молчал. Может, он и не хочет валять врагов. Ломать кости палицей куда верней.

Уронить его в грязь? Смешно.

Так мы и стояли. Я не слышал смотрителя, весь мир сжался до крупной фигуры напротив. Шевельнется? Куда – левее, вправо? Поднимет ли щит?

Я еще не видел его в работе со щитом. О чем думал Симон, Вард и вся их кодла, выбирая исход боя? Думали точно не головами. Задницей.

Победить? Мне конец.

– По левую руку – мечник с Дальнего Излома, – еще громче сказал смотритель, – как всегда при двух мечах. Занятный выбор. Два меча против палицы и щита?..

В его голосе сквозило сомнение. Трибуны не спорили. Тут бы целым уйти. До Беляка оставалось не более десяти шагов. Я не сделал ни одного навстречу.

– Удачи, – пробасил он и кивнул.

«Что?»

Издевка звучала вежливо, быть может, с состраданием. Враг двинулся в мою сторону, как высокая волна.

Я поменял стойку. Больше устойчивости, меньше свободы. К моему лицу приближался шипованный круг. Я увидел, как Беляк завел руку для удара наискосок. Плечо, грудь, шея.

Быстрый взмах – и палица уже в движении. Я подался правее, следом за гербом. Попытался зацепить левой керчеттой запястье Беляка. Ошибка. Враг толкнул меня щитом. Мои ноги короче, и все же я ушел.

«Почему?»

Палица слева. Я отшагнул. Заставил Беляка вертеться следом. Сделал осторожный выпад в бок, надеясь увести его к локтю. Щит чуть не выбил керчетту из рук.

– Гра! – рявкнул Беляк.

Я отскочил, не понимая одного: почему все еще не подбит. Беляк осторожничал, не высовывался вперед, как играл с Амилом.

Резвым шагом я навернул круг. Лицом к щиту, подальше от палицы. Беляк и правда хорош – не выпячивал локоть, не светил коленом. Крепость, а не человек.

Заставлял меня носиться вокруг, как пса у телеги. Проверял ноги, дыхание и как быстро я совершу ошибку. Что ж, я собирался его сильно расстроить. Два меча – агрессивный стиль. Нужно крепкое тело, чтобы постоянно нападать.

Я сделал выпад с левой, отвлекая. И бросился вправо, нацелился под юбку, выше бедра. Чиркнула сталь, и я еле убрался – Беляк чуть не прижал меня щитом. Еще два круга.

Что-то в его движениях настораживало. Странное, дерганое. Как у зверя, что вот-вот сорвется с цепи, или…

Беляк резко перешел в атаку. Два шага, как три моих. Удар в шею. Попадет – насмерть. Я увернулся, чудом зацепив его запястье, уведя в сторону. Пригнулся и успел всадить правую керчетту под колено.

– Ар! – вскрикнул враг и пошатнулся.

Я не рискнул подойти ближе. Касания не было. Ушло вбок, к пластинам. Я только разозлил его и тут же об этом пожалел. Беляк стал меня преследовать. Еще нигде я не слышал, чтобы металл так жалобно скрипел.

Казалось, стоит Беляку вдохнуть глубже – и заклепки отвалятся, осыпятся пластины, не в силах сдержать такое тело.

– Это будет долгий бой! – заметил смотритель.

– Вали его уже, давай-давай! – непонятно кому кричал какой-то восниец.

Я отступал, не успевая отдышаться. И надеялся, что Сьюзан не смотрит с трибун. Никто не красив с разбитой головой.

– Чего топчешься?! – завизжал сухой старческий голос.

– Разбей его, дылда, разбей!

Беляк зарычал, промахнувшись. Я представил, как он будет скулить от боли во все свои здоровенные легкие.

«Следи. Учись. Лови миг», – звучали слова Саманьи в памяти. Всегда верные слова.

Я держался у чужого щита, мешая нанести удар. Беляк должен был толкнуть меня не один раз. Повалить. Подбить, в конце концов. Почему я все еще не на земле?

Палица полетела к левому плечу, я отступил правее, повернул торс и снова повредил клинок об чужую перчатку. Разминулись, разошлись. Ни одного касания.

Почему я все еще стою?

Беляк снова ткнул в меня палицей. Слабее, чем мог бы. А начинал он с…

Вот! С правой! Его ногу подбили?

Будто испугавшись, что я замечу, Беляк снова пошел напролом. Медленнее, чем должен переть человек с комплекцией быка. Я собрался. Тяжесть, что давила на плечи, ушла.

С раненым быком еще можно совладать. Зря я наговаривал на ставленника Восходов. Пригодился.

Надеюсь, его ребра срастутся как надо.

– Я здесь, приятель! – постучал Беляк ребром щита по своей груди.

От наносной вежливости воснийцев и цветы вянут, не только уши. Меня звали ближе, на верную смерть. Я не ответил. Скоро и Беляк замолчит, едва я доберусь до его колена.

Я обошел цель по правой стороне, краем глаза наблюдая за шагом. Так и есть.

Беляк не сможет довести удар, если я…

Не рассчитав силу, я зацепился керчеттой за шипы. Враг только этого и ждал. Подтащил меня ближе, и, пока я выводил клинок из западни, уворачиваться уже было поздно. Я почти обнялся с быком, стараясь сгладить удар. Хрясь! Палица задела спину. Скрипнув зубами от боли, я ушел вправо. Беляк подсобил – чуть не свалил меня ударом щита. Я отступил слишком далеко, пятясь.

Левую лопатку кололи гнутые пластины. Могло быть и хуже. Я отдышался через сжатые зубы.

Беляк распрямился, явно довольный результатом. Он не двинулся следом и не добил меня лишь оттого, что берег ногу. Умный и осторожный бык. Хуже чумы.

Пусть думает, что я продолжу бой вполсилы или с одним мечом. Саманья оставлял на мне по дюжине синяков за раз. Мне ли бояться боли?

Мы снова сошлись.

Беляк уже не рычал, а кряхтел от натуги. Я видел гнев в его глазах каждый раз, как поворачивал торс, не цеплял песок ногами, не терял подвижности. Вот для чего нужна гибкость. И один дюйм решает, попадешь ты или нет. Малое движение, четверть шага, почти незаметный наклон. Все, чтобы заставить быка плясать на правой, полагаться на нее. Нагружать.

«Есть больше трех стоек и десяти техник, чтобы дурить увальней с дрыном вроде тебя».

Враг, как ни силился, не мог меня задеть. Для того чтобы меня поймать, маловато одной здоровой ноги. Вся левая керчетта покрылась зазубринами. Я молил судьбу, чтобы клинки уцелели до конца боя.

И боялся, что вот-вот начну уставать. Скоро мне будет нечем удивить. Беляк оборонялся на славу. Если так пойдут дела, я выдохнусь до того, как найду брешь…

Пот затекал в глаза, и левая сторона Беляка расплылась. Я припозднился. Палица пролетела перед лицом. Один дюйм разделил меня с увечьем, поражением, смертью.

Восниец хмыкнул и перестал пыхтеть. Собрался. Я услышал звенящую тишину – трибуны замерли. Под стопами захрустел песок.

Беляк замахнулся. Скованно, в страхе перед лишним движением.

«Рост – не только преимущество, но и помеха!» – говорил я Кину. А теперь поверил сам.

Глыбе нужно наклониться, чтобы угодить дубиной по моим ногам.

Шипы полетели мне в лицо. Отвлечение. Дерьмовый прием. Я отступил. Нападению – время. Выдержка – то, что отделяет славное вино от дешевки. Славного воина от мертвеца.

Терпение и боль. Еще немного.

Беляк шумно выдохнул, не дотянувшись. Я отступал. Еще один круг. Не нужно видеть спиной, чтобы помнить, где ограда. Три года я выступал на этом манеже и знал каждый дюйм, каждую неровность под насыпью. Проигрывал, когда мне скажут. И побеждал.

– Кому достанется первый удар? – спросил смотритель.

Беляк стал осторожничать и с палицей. Будто решил, что еще несколько приемов, и я разгадаю его, предвижу любой выпад. Восниец опоздал.

Я двинулся к нему, раскрылся. Правое плечо – мишень для удара. Беляк уставился на него, как охотничий пес. Я прошмыгнул вперед, заводя левую для косого удара по голени. И чуть не пропустил подножку.

Ошалев от такой наглости, я отшатнулся. Выровнял дыхание, сменил стойку. Разочаровал, отпугнул.

Беляк так и не уяснил, что я падаю лишь тогда, когда мне приказали.

«Никто не может уронить меня, глыба ты безголовая, – кривился я, глядя врагу в глаза. – Только Саманья, и то разок за весь бой. Никто. Кроме еще, быть может, Варда. В узком переулке, с двумя подпевалами да в неравном бою…»

Я скривился. Беляк сделал ложный замах. Двигался как Вард, пыхтел, смотрел свысока. Вот только если я раскрою ему череп, за мной не начнет охоту весь портовый квартал.

Улыбка потянула губы. Мы на манеже. Как ты попляшешь, старина Вард, если рядом нет улицы Милль?

Воздух заливался в легкие и выходил обратно, сушил губы. Прилив, отлив, нападение, уворот, шаг в сторону, брешь, удар, отскок. Выпад, поворот запястья, верхний правый сменяется дублем с левой. Искры, скрежет стали, тусклый блеск. Раздразнить, истесать его тычками в пластины.

Усталый неповоротливый бык.

– Похоже, Излом взялся за дело! – кричал смотритель боя.

Беляк даже пыхтел, как ублюдок Вард, когда тот выворачивал мне руку…

– Сдохни! – прорычал я, позволив палице проскочить мимо.

И ударил с силой по чужому горлу. Дзынь! Керчетта соскользнула к плечу, затупилась. Что-то мелькнуло слева, и я тут же отскочил. Не чувствуя ног, песка, жара, влаги на руках.

Пошатнувшись, мой враг распрямился.

Из выреза в шлеме на высоте в полтора моих роста смотрели ледяные, будто рыбьи, глаза. Синее с красным. Серый холод стали. Алый Варду безмерно шел.

– Касание! – крикнул смотритель.

Я увернулся, сблизился с Вардом, ударил его по запястью. Отступил, разминувшись с палицей на один волосок. Скрипнул чужой доспех. Воснийская махина забыла, как это – биться без подпевал.

«Выглядишь неважно!»

Замах. Левый меч замер, наткнувшись на шипы. Хрусть! Завибрировала рукоять. Треснуло лезвие. Меч полегчал в руке. Палица полетела мне в голову. Я изогнулся, ткнул вторым острием в подбородок врага, тут же поднырнув под ударом. Не попал. Отыгрался на локте.

«Твой рост – преимущество и слабость, портовая мразь!»

Шаг вправо на опережение. Открытое колено, обратная сторона. Удар.

– Г-х!

– Два касания! Ведет Излом! – снова кричал смотритель. Мне было плевать. Я хотел услышать одно: как Вард будет хрипеть на песке, выкашливая свои потроха.

Щит не успевал за мной следом. Четвертый круг. Я снова зашел с фланга, пнул ублюдка в больную ногу. Меня отпихнули бортом щита. Рычал не мой враг. Это я, я…

Обломок меча царапнул пластины. Мимо. Промахнуться, чтобы ударить вновь.

Кровь. На этом песке не хватало крови. Я бил, обходил кругом, снова бил. Слева – по локтю и запястью. Справа – огибал щит, лупил по колену, целил в подмышку.

Дрался, как стоило драться там, в подворотне у Милль. До конца.

Чужой хрип, быстрый вдох. Правая вперед, выпад с силой – от земли и стопы, вдоль спины, к самому острию. Искра, сталь тупила лезвие. Плевать.

Я выломаю ему руку вместе со щитом!

Враг хрипел, злился. Вымахал, вышел ростом, удался в плечах.

«Ты и такие, как ты!..» – Я толкнул его руку и угодил правым мечом в бок. Острие пошло вверх, к впадине у плеча. На что-то наткнулось, ширкнула ткань.

Вард вскрикнул, толкнул меня на землю всем весом. Я отбил поясницу и ребра.

– Касание, – закричал смотритель, – и падение! Три к одному! Три…

Я вскочил, засыпал песка в сапоги и под перчатки. Ринулся к ублюдку. Щит врага оказался на земле, я случайно толкнул его ногой.

– Чтоб ты сдох со своими дружками, мразь! – прорычал я и замахнулся еще раз.

Я увидел дрожащую крупную ладонь, поднятую к небу. Пустая. Без оружия. Какой еще может быть ладонь, черт дери? Враг стоял на земле, на одном колене. Уже не такой высокий. И вовсе не Вард.

– Стой, стой! – цедил восниец сквозь зубы. Совсем не вардовским голосом.

Я посмотрел на обломок керчетты в левой. Нахмурился. Повертел ее перед глазами.

– Чтоб ты сдох на хер, – уверенно заключил я и попытался отдышаться. Из-за Варда я чуть не убил человека. – Чтоб ты сдох…

Беляк. Просто Беляк. Передо мной соперник турнира. Без подпевал и узких стен. Я победил.

– Ты это мне, парень? – прохрипел бывший противник, но подняться не рискнул.

А может, не мог. Я покалечил его. Покалеченного до меня.

– Что? – Я осторожно убрал цельную керчетту в ножны. Поискал взглядом обломок второй. Нужен ли он? – Нет, конечно же… нет.

За моей спиной взвился хор голосов.

Я посмотрел на трибуны. Сколько раз я воображал, как выпотрошу Варда в переулке? И вот он. Сидит целехонький во втором ряду. Улыбается без трех зубов. Показывает жест признания: ладонью от сердца к виску. Все еще дышит, скотина.

Стоило бы подать руку противнику. Помочь подняться. Но вся моя доброта к глыбам ушла на то, чтобы не подрезать ему горло.