Борис Зыков
Собрание Ранних Сочинений
СОСУЛЬКА ДЛЯ ДОКТОРА
Серое февральское утро началось как обычно. Снова в больницу заявилась очумелая жена пациента. Она кричала, обвиняя доктора Корягина в воровстве и всех смертных грехах. Это повторялось уже много дней подряд, и каждый раз начиналось одинаково. Корягин уже понял, что такими темпами не доживет и до тридцати.
– Вы его залечили! Издеваетесь над ним! Я привезла его здоровым, а сейчас во что он превратился?! Вы коновал! Фашист! Вас надо расстрелять!
Эти слова больно ранят, особенно когда несправедливы. Корягин помнил, как принимал того больного. Пожилой мужчина поступил в состоянии сопора. Диагнозом приемного отделения было «сосудистая деменция» (старческое слабоумие). Пациент был крайне истощен. Он не разговаривал и не вставал – настолько были скованы его конечности. Корягин сделал невозможное. Он поднял умирающего человека из гроба. Только, кажется, зря. Мужчина оказался никому не нужным. Супруга отказалась забирать мужа домой.
– Вы что себе позволяете?! Вы не врач! Вы убили его совсем, до смерти! Посмотрите, когда он поступал к вам, был в уме! С собакой гулял! А теперь овощ! Вы ничтожество! Я подам на вас в суд! – от крика её сморщенное, мелкое лицо побагровело и напоминало теперь жухлый помидор. На попытки успокоить, старуха только распалялась еще больше.
Но Корягин терпел это. Ни разу не подав виду, и не нахамив в ответ. Впитывал глубоко в свою душу эти оскорбления, очевидно, пытаясь «переварить», и не демонстрировать окружающим свои чувства.
Самым забавным, пожалуй, в этой ситуации было то, что больной чувствовал себя хорошо. То есть, он был здоров в той мере, в какой может быть здоров человек полностью потерявший разум. Он кушал, самостоятельно вставал. Ходил в туалет, даже иногда ругался на санитарок.
Доктор не один раз собирал консилиумы в составе главных специалистов. Приходил даже начальник медицинской части. И все, как один, твердили, что больной нуждается в скорейшей выписке. На этом социальный уход заканчивался и далее лечить человека предстояло семейному окружению.
Больше всего доктора доканывала пассивность и бездействие окружающих. Особенно начальника. Нет бы запретить жене больного допуск в отделение, подать в суд в конце концов. Сделать что угодно, чтобы от безумных родственников не страдали другие больные. Но нет! Как бы Корягин не настаивал, решение было однозначным: «не обострять».
Вот и кончилось это необострение тем, что бедный Корягин раздумывал о том, куда бы ему деться. Подальше от этого всего. Может быть, лучше на тот свет? Он чувствовал уже, что его ум разлагается, а душа плесневеет изнутри. Но выхода из этой ситуации никакого не видел.
В то утро Корягин, после полученной порции оскорблений и клеветы, вышел покурить и увидел её: острая как шпага, огромная сосулька висела под козырьком у входа. «Должно быть, это очень опасно», мрачно подумал доктор. Ведь наверняка эта сосулька сорвется, и убьёт кого-нибудь. А может, даже и меня. Последняя мысль показалась ему симпатичной. Если он не смог выписать больного, значит, выпишется сам. Позорно покинет поле боя.
Не смотря на то, что доктор при своих коллегах бывал демонстративно циничен, судьба любого пациента часто тревожила его больше, чем собственная. Настолько, что Корягин порой забывал побриться и погладить брюки. А иногда и поесть. Днем доктора терзала тревога, а по ночам к ней присоединялась бессонница. Доктор по нескольку часов ворочался в кровати, одолеваемый навязчивыми мыслями. Измученный ночным беспокойством, он звонил медсестрам на пост, чтобы узнать, как там поживает его больной. И лишь удостоверившись, что с больным все хорошо, засыпал тревожным сном. Ровно до рассвета, пока будильник не звонил шесть ноль ноль.
Последние недели доктор только и думал, как бы выписать больного. Иначе, он, Корягин, будет виноват во всем. И бабка подаст жалобу в прокуратуру (вы не сомневайтесь, подам. За мной не заржавеет. Вы проклятый коновал и гестаповец. Сколько можно? Только сидите весь день, жрете и курите! Я напишу жалобу, у меня связи!). А заодно на портал Президенту (Вы здесь работать больше не будете. Лечить не умеете, вас сажать надо. Какую-то трубку поставили, ну и что-что он без нее умрет. Пришел-то без этой штуковины!).
Корягин, уныло затянувшись табачным дымом, сделал несколько шагов вперед и остановился. Прямо на него сверху уставилось жало потенциальной убийцы. Оно целилось точнехонько ему в макушку. Доктор взглянул на сосульку и прикинул, насколько будет больно, когда она войдет ему в череп. Скорее всего не очень. Смерть будет мгновенной. Тяжелая глыба льда в пару секунд превратит его голову в кровавое месиво. «Вот старухе радость будет! Попробуй она теперь кого вором обзови». Это ж только Корягина можно. Он терпеливый. Да только любой бы сломался от такого прессинга. Молодой доктор, много сил. И тем быстрее чуткость к больным сменит апатия и эмоциональная опустошенность.
Интересно, как отреагировал бы начальник, увидев труп подчиненного? Может быть, расстроился бы. Стал бы винить себя, что не досмотрел. И на этом, наверное, всё. А что еще? С мертвого врача спрос маленький. Корягин усмехнулся. Сигарета заканчивалась, а сосулька, к неудовольствию доктора, все не падала. Вдруг поднялся ветер, увлекая за собой вихри ледяного снега. Его дуновения заставили доктора плотнее застегнуть белый халат. Корягин поморщился. Раз умереть не удалось, придется работать. Швырнув бычок в мусорное ведро, Корягин развернулся и пошел обратно в отделение. Дверь за ним захлопнулась, а с козырька на крыльцо ухнула и разбилась тяжелая сосулька. Но он этого не слышал.
ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
Она смотрела на своих смеющихся подружек и не понимала, чему же они так радуются. Возможно, дело не в них, а в ней. Ведь Ирке и Светке с самого утра то и дело приносят валентинки со школьной почты…
Марина была самой незаметной в их компании, но она никогда и не пыталась выделиться. Каштановые волосы, карие, как шоколад, глаза, острые черты лица, средний рост, в общем, самая обычная девчонка. Светка и Ирка же, напротив, очень заметные и привлекающие к себе внимание особы. Две сестры-близняшки ещё в девятом классе полюбились всем ребятам школы. Весёлые, открытые, дружелюбные, к тому же красивые, – неудивительно, что сегодня тайные поклонники просто завалили их своими валентинками. Несмотря на свою популярность, Света и Ира с самого детства и по сей день рядом с Мариной.
Марина ещё никогда не влюблялась. Возможно, это связано с учёбой в музыкальной школе. Каждый день на протяжении уже трёх лет девочка везде ездит с виолончелью и особо не глядит по сторонам. Думаю, мало кто смотрит по сторонам в метро, в час пик там бы самому не потеряться, не говоря уже про инструмент. Поэтому Марина и не заметила этим утром пристальный взгляд, прикованный к её персоне…
Прозвенел звонок с урока, и все как один рванули в кабинет школьной почты, оставлять и забирать открытки. Ира и Света тоже не упустили возможности забрать стопку причитающихся им признаний, не забыв захватить с собой подругу.
– Марина, Ира, Света из 10«Б»! Подойдите к этому столу за открытками, – крикнул девочкам главный школьный почтальон Глеб.
Марина, услышав свое имя, заволновалась. И не зря. Но, получив в руки валентинку без имени отправителя, девушка загрустила.
– Глеб, ответь, пожалуйста, ты знаешь, кто это принёс? – спросила Марина. Она была уверена, что это просто чья-то шутка.
– Так… А что, кто-то отправил открытку без подписи? Опять? Как люди не поймут, что это же противоречит нашим правилам! Мне сегодня весь день приносят эти бумажонки, и ты, правда, думаешь, что я запомню всех? Могу тебе сказать, что был один парень подозрительный, с гитарой, вроде я его ещё ни разу в нашей школе не видел, хотя ты знаешь, что я очень внимательный, и всех знаю. Но не думаю, что он имеет отношение к твоей валентинке.
– Хорошо, спасибо, – сказала Марина и развернулась в сторону двери.
В коридоре ждали сёстры, они сразу же уставились на Марину. Она рассказала им про валентинку и про то, что имя отправителя не указано.
– Мариш, ты зря волнуешься, – начала Ира, – Глеб хоть и ругается, но сейчас многие не указывают имя в послании.
– Вы меня не дослушали. Дело не в подписи. Текст. Текст открытки странный! Сейчас прочитаю, слушайте: «Привет, Марина. Мы давно не виделись, думаю, что при встрече ты меня не узнаешь. Сегодня я видел тебя в метро, ты очень красивая. Но вспомнишь ли ты меня?»
– М-да… Это и правда странно, – согласились подруги. Но Марина уже их не слышала, голову заполнили воспоминания…
Они были рядом с самого рождения, да и как бы они избегали друг друга? Их родители общались со школьных времён, шли по жизни, держась за руки. После рождения детей семьи не перестали поддерживать связь. Так Марина и Владик стали неразлучны. До седьмого класса друзья держались вместе. Но как погода не всегда бывает солнечной, так и друзьям пришлось распрощаться. Родителям мальчика пришлось переехать из-за работы, и Влада они забрали с собой. Какое-то время ребята поддерживали общение, но вскоре школа и дополнительные кружки накрыли с головой.
– Марина! Марина-а! Уроки закончились, пойдём домой, – сёстры с подозрением посматривали на героиню.
– Всё думаю об этой валентинке, даже представить не могу, чьих рук это дело! – обратилась к близнецам Марина.
– Это, конечно, странно, но забудь, займись чем-нибудь другим, – ответила Ира, надевая шапку. – Насколько я знаю, у тебя зачёт по сольфеджио в конце февраля, вот и готовься.
– Тебе-то легко говорить… Я, между прочим, не каждый день анонимные записки получаю! – возмутилась Марина.
– Мариш, не обижайся. Она просто советует не заострять внимание. Меньше знаешь – лучше спишь. Русская пословица, – добавила Света.
– Ох, девочки, пойду домой уже, а то ещё уроки делать на завтра, – Марина обняла подруг на прощание и пошла в сторону станции метро.
Заходя в вагон, девушка почувствовала что-то неладное. Может, вам казалось когда-нибудь, что за вами наблюдают? Согласитесь, неприятное чувство. Марина решила не обращать внимания и стала слушать музыку в наушниках. Когда она шла к дому, чувство слежки только усилилось, но девушка списала это на странное послание. На пороге героиню встретила мама. Она загадочно улыбалась, что тоже показалась Марине странным.
– Мариш, привет! Ты чего так долго? Проходи и садись за стол. Кстати, с минуту на минуту к нам кое-кто должен приехать, – поделилась новостью мама.
– Эм… Ну, ладно, – девушка так устала от мыслей, что не стала расспрашивать маму ни о чём. Она помыла руки, села за стол. Вдруг раздался звонок. Режущий и неприятный звук, который родители Марины давно хотели поменять, но никак не могли этого сделать, трезвонил, не умолкая. Мама накрывала на стол, поэтому девушке пришлось подняться и пойти к дверям.
– Иду, иду!
«Да оставьте вы уже в покое этот несчастный звонок», – в сердцах про себя воскликнула Марина. Когда девушка поворачивала замок, она даже не могла подумать, кого сейчас увидит. За дверью стояли очень неожиданные гости. Два взрослых человека, а с ними тот самый мальчик, которого так давно не видела Марина. Это был Влад!
Они стояли и смотрели друг на друга. Родители Влада поспешно прошли в гостиную, чтобы там обниматься с мамой Марины, а ребята ещё не сказали друг другу и слова, пытаясь справиться с какими-то новыми нахлынувшими чувствами…
– Это тебе, – прервал, наконец, молчание Влад и достал из-за спины букет.
– Спасибо, – тихо прошептала девушка и робко улыбнулась. – Думаю, нас уже заждались, пойдём. С Днём Святого Валентина!
СКАЗКА ОБ ОДНОМ КОПАТЕЛЕ
Это произошло в Москве в 1982 году, когда Ивану исполнилось семнадцать лет. Он уже был старшеклассником, но учился на тройки, и все его обзывали «троечником». Иван же все свои силы отдавал истории города. Сначала он много читал: о московских укладах, князьях и походах, царях и войнах. Но купеческие и церковные тайны волновали его больше всего.
Однажды, во время экскурсии по Донскому монастырю он почти случайно сбился с маршрута и попал под древнюю оборонительную стену. То, что он там увидел, потрясло, и он сразу прибился к московским копателям, которые, при случае, могли залезть в самую глубокую канализационную шахту только в надежде наткнуться на какой-нибудь артефакт. За такую бесшабашность судьба иногда бывала к ним благосклонна.
– Полушка… деньга… опять деньга… московки, – Иван сидел в подвале полуразрушенного дома в Староконюшенном. Именно это место в городе, а, вернее, под городом, он знал лучше всего. Задолго до того, как наверху появились улицы, распланировали бульвар и даже отстроили огромную церковь, здесь был заброшенный, дикий овраг. Место считалось дурным и звалось в народе «Черторыжьем»: несколько раз в году овраг проваливался ямами, а то вдруг случались оползни, – «как черт рыл».
– Это там, на Волхонке, – рассуждал вслух Иван, – жили бояре Грозного царя, а здесь, ближе к Арбату, на берегу оврага жили стрельцы, палачи… – Иван скосился на широченное лезвие топора, валявшееся рядом с горшком, – Кило серебра будет. Все это народ бросал ему, на помост, чтоб человека не особо мучил, а кого и наоборот.
Он осторожно ссыпал монеты в горшок, завернул его в плотную фланелевую тряпку и сунул в рюкзак, с которым, надо сказать, никогда не расставался: ходил с ним и в школу, и в магазин, и «на дело». Обломок топора оставил на месте.
Утром следующего дня Иван связался с таганскими нумизматами. Как обычно, хорошую цену посредник не предложил, – и он отдал только малую часть своих сокровищ для покрытия срочных долгов. Оставшуюся часть находки припрятал до лучших времен в старинном сундучке под кроватью. А пока, взял три старинные монетки и всю появившуюся наличность, и поехал на встречу с товарищем, таким же помешанным на кладоискательстве. Встретиться договорились в восемь, в «Остоженке» – в кафе на Метростроевской.
Чокнулись, выпили за удачу сладкий зеленый «Шартрез».
– Ну, рассказывай. – Матвей чувствовал, что его более молодой и более успешный коллега страстно желает побахвалиться.
– Да что рассказывать? Cамо приплыло… Я только пару половиц отодрал, так сразу и обалдел: там старый фундамент остался… Посветил… Пустой подвал, даже рухляди никакой. Но решил зайти. Между балкой и стеной просвет, сантиметров тридцать.
– Ну и? – Матвей, конечно, заинтересовался. Наполнил рюмки, – Я, вообще-то, навещал ту красную двухэтажку. Не повезло. Не увидел.
– Копнул в углу раз-другой, ударил что-то, очистил вокруг… Топор проржавленный, огромный, палаческий, надколотый. Приподнял его, а там «баклажка». Битком «серебрянкой» набита. Ну, я уж дальше и не смотрел нигде, сразу слинял.
– Зря. Завтра вместе сходим. Ты всё сдал или заныкал что?
– Да, оставил пару монет. Как новые… Показать?
– У тебя с собой? Покажи.
Иван небрежно бросил на скатерть три деньги. Матвей зачарованно разглядывал неровные блестящие кружки. Потом брал их по одной и все шепотом приговаривал:
– Старина… четыреста лет, мать моя… Глянь, как вчера с монетного двора! А неровности все одинаковые… интересно, у других так же? Ну, старик, с тебя – магарыч. Можно сказать, в экспедиции ты хаживал за мой счёт.
Иван не обиделся, лишь громко позвал официанта и попросил «самого вкусного виски». Тот оценил ситуацию. Попутно приметив древнюю мелочь, быстро произнёс:
– Сделаем. – сказал и исчез.
Когда их развезло совсем, подсел смуглый молодой человек. Предложил вместе выпить за удачу, заказал еще. Разговорились.
Иван очнулся и обнаружил, что сидит в окружении трех молодых людей, но Матвея среди них не было. Сам он увлечённо рассказывает про свои и чужие находки, про тех, кому их продают, про опасности и приключения, что ожидают любознательных смельчаков на каждом шагу. Монеток на столе не было. И тогда он понял: надо смываться, что-то странное было в этих людях.
Иван по привычке поддернул рюкзачок, пробубнил, что ему на минуту надо отлучиться и, пока никто не успел ответить или пошевелиться, вскочил на ноги и бросился бежать, куда глаза глядят. Он влетел на кухню, довольно тесную, с запертой дверью в дальней стене. Два повара уставились на него, пытаясь угадать, что происходит. В ту же секунду Ваня выписал еще круг и в отчаянии ворвался в какую-то клеть, где, верно, складывали овощи. Наверху оказалось зарешечённое оконце, – и он решил пробиваться. Упрямо полез по ящикам наверх и, когда он уже почти добрался до окна, под ним хрустнуло, зашаталось, и он полетел в провал, образовавшийся в гнилом полу.
Какое-то время Иван катился по крутой лестнице вниз, потом грохнулся в кучу чего-то трескающего и звенящего. Он уселся, порылся в мешке, вынул фонарь, включил, – работает! – и то хорошо. Осмотрелся:
– Бог мой, опять Черторыжье, только уже самое дно. Опять царь Грозный… Но дела куда серьезней. Вляпался… А, может, чудится мне все спьяну? – разные мысли пронеслись в голове Ивана, когда он разглядывал черепа, горки человеческих костей, кандалы, бердыши, сабли, разбросанные вокруг, сложенные у стен. И стражники, и их жертвы остались здесь навсегда вместе. Ивану стало жутко.
Два тоннеля, вымощенные брусчаткой, уходили от него в разные стороны. Иван вынул профессиональный компас: стрелка очень долго бегала кругами, наконец, успокоилась. Получилось так: кирпичный проход направо вел к Зачатьевскому монастырю. Левый – на Волхонку, далее, предположительно, к Кремлю, минуя две станции метро. Не колеблясь, он выбрал этот маршрут. Встал, отряхнулся, надел рюкзак и быстро, но заметно пошатываясь, пошёл вперёд.
Невысокий сводчатый тоннель плавно изгибался, но общее направление не менял; Ивану стало привычно, даже весело и интересно. Ему уже случалось побывать в реальных подземельях, он навестил секретное бомбоубежище, ходил по путям линий метро, не обозначенных на схемах.
Через какое-то время он услышал гул, скрежет, удары киркой по камню. Шум становился все громче и, когда Иван приблизился к какой-то низкой железной двери, он понял, что именно здесь кипит бурная деятельность. Он решительно пнул дверь ногой, бесстрашно полез вовнутрь, чуть не на четвереньках, и оказался в какой-то огромной камере, если объемное пространство, выбитое в скале, можно так назвать.
Фонарь он сразу выключил, – по всем уступам были подвешены факелы. Они хорошо освещали, но страшно чадили, отчего дышать здесь было довольно трудно. Ни людей, ни вообще кого-нибудь живого, он не разглядел. Прямо перед ним высилась плавильная печь, гудевшая как тепловоз, многочисленные норы зияли в стенах. Из них доносился стук и грохот. У стен рядами сложены стопки желтых слитков.
Вдруг появился маленький человек в красном камзоле и колпаке, перед собой он катил тележку, наполненную рудой. Навстречу выбежали другие гномы с лопатами и кирками. Никто не обращал никакого внимания на присутствие Ивана. Он вдруг полез в рюкзак за «сапёркой», потом опомнился, плюнул и стал поспешно выбираться из рудника.
Ещё полчаса он блуждал по тоннелям вниз, вверх, направо, налево, пока не обнаружил другую затворенную дверь, огромную, из массивного дубового теса. За дверью стояла тишина, и Иван решил постучаться. Однако, ему никто не ответил, и Иван сам осторожно толкнул её. Вошёл и замер. Он оказался в высоченном зале, освещенном необычным фиолетово-голубым светом. В центре на цепях висел прозрачный гроб. А в гробу лежала, если Иван правильно помнил, спящая красавица. Ну да, она, действительно, была красива, но очень бледна, строга. И Иван пулей вылетел обратно за дверь.
Он присел на корточки, и какое-то время отдыхал, приходя в себя. Всё увиденное он ещё не осознал до конца, но то, что он заблудился в катакомбах, рискуя остаться в кромешной темноте без запасных батареек, понимал отлично. А потому поднялся и продолжил путь.
Он устал, ноги не чувствовались. Но вот опять дверь. Иван просто нагнулся и открыл её. За столом сидела крыса и в свете лучины штопала шерстяной носок. Увидев незваного гостя, она тотчас вскочила, оскалилась и затараторила:
– Уходи, человек, а то я тебя укушу. Крот ещё спит, и долго будет спать. Ты можешь разбудить калеку.
У стены Иван, действительно, заметил маленькую деревянную кровать и крота в ней. Крот лежал на спине, уставившись чёрными кружками очков в потолок, и тихо похрапывал. Иван повернулся, чтобы уйти, но тут разглядел маленький осиновая кадка с водой. Он подошел к крысе, ударил посильнее щелчком её по носу, поднял кадка, жадно припал к нему. Напившись, он сгреб со стола кучку зерен, положил их в карман и вышел.
Воздух стал портиться, чувствовалась сырость, пробрал озноб. Скоро под ногами захлюпала какая-то грязь, а за поворотом открылось настоящее болото. Черная муть отражала фонарь серебряными бликами. По поверхности тут же пошли волны. Из болота вынырнула огромная змеиная голова и, рассекая черную жижу, направилась к Ивану. Если бы он не пил в ту ночь, то так и остолбенел бы от ужаса, отдавшись на милость чудовищу.
Иван сразу смекнул, что здесь очень опасно, и, высоко подбрасывая ноги, так быстро убежал, что уже через пять минут оказался на том проклятом месте под «Остоженкой». Здесь он оглянулся: голова остановилась перед первой же алебардой, которая валялась на полу и как будто преграждала змею дальнейшее продвижение. И он так же стремительно уполз назад. Иван сделал еще несколько шагов по хрустящим костям, потом, обессилевший, облокотился на стену и сполз по ней на каменный порог. Долго ль – коротко он так лежал, – неизвестно. Ему стало холодно и страшно. Кое-как поднялся и вошел в тоннель, ведущий к Зачатьевскому монастырю.
Дорога все также извивалась и вела в неизвестность, но скоро, где-то впереди, Ивану почудился тусклый плавающий свет. Он не остановился и, подойдя ближе, увидел странную картину: ход заканчивался тупиком, в самом его углу – небольшой стол, на нем – большая, потемневшая от времени икона, перед иконой – свеча. А перед свечой сидела, задумавшись и склонив голову набок, несчастная девушка. Вернее, это была юная монашка, потому что на ней было чёрное длинное платье, белая манишка, шелковистая накидка и капюшон. Печаль ее выдавали огромные глаза. Ресницы опущены, между тонких бровей складка.
Её длинное худое тело, бледное страдальческое лицо, круги под глазами вызвали у Ивана нестерпимую жалость. Ещё более странным было то, что на руках она держала запеленатого младенца и крепко прижимала его к груди. Иван гулко покашлял, – монашка вскинула ясные влажные глаза и поднялась. Ничего не говоря, они принялись разглядывать друг друга.
Иван никогда не видел таких необычных, сказочных девушек. Неизвестная сила тут же околдовала его, и особо не разглядев молодую женщину в сумеречном свете, не зная, кто она, он уже почувствовал, что влюбился впервые по-настоящему.
– Как звать тебя, милая?
– Раньше монахини величали сестрой Ольгой… По-простому, я – Оля.
– я – Иван, по-простому. Ты чего тут сидишь? Какие монахини, Оля? Монастырь уж лет сто не действует… Оля… Здорово, что я встретил тебя. Такую… не знаю. Я не понимаю, что это все значит, но дай время – разберусь. Для начала «распутаю» это подземелье и выйду. И ты со мной.
– Я не могу пойти с тобой, Иван, – мягко ответила Оля. – Согрешила… вот, – она опустила глаза на малыша и еще сильнее прижала его к себе. – И по нашему Уставу меня с младенцем опустили в старый колодец, потом забросали ветвями и землей. Здесь муки мои продлятся до скончания веков.
– Да ведь столько лет прошло, забыли о тебе!
– Нет, Она помнит. Да и выхода нет. Здесь – тупик, там дальше – дракон в болоте непролазном.
– Я видел его… И что ж? Так и пропадать? Неужто ничего…
– Ничего… Надежда одна… Когда настоятельница выводила меня, то обмолвилась, что если явится мне добрый молодец, влюбится, свершит подвиг и окажет почести царские, то она вернет мне свободу и благословит обоих.
– Ну, насчет подвига, это она погорячилась. Не знаю. А остальное будет. Сердце мое – уже у тебя.
С этими словами Иван попытался поцеловать Ольгу. Но она увернулась. Он неожиданно для себя поклонился образу, подивился, почему свеча совсем не уменьшается и не оплывает воском. Развернулся и, счастливый, зашагал туда, откуда явился. Вышел он к тому месту, где валялись на полу кости, цепи и оружие. Голова начинала болеть, и Иван прислонился к стене, раздумывая, что дальше делать. Наконец, он поднял, повертел в руке ржавый меч, потом взял легкую изогнутую саблю. Неумело махнул два раза, выругался и двинулся по коридору.
В конце тоннеля он распахнул дверь. Крыса сжалась, увидев его, но ничего не сказала, только глаза вытаращила. Иван подошел к ней, опять щелкнул по носу. Поднял с пола кадку с водой, вдоволь напился, а остатки опрокинул себе на голову. Фыркнул, вышел и прямиком направился к змею. Тут уже под ногами хлюпала грязь. Вскоре показалась из темноты огромная голова, неподвижная, с немигающими глазами. Тело змея покоилось в глубокой черной жиже. Когда блеснул раздвоенный язык, и пасть приоткрылась, Иван спросил:
– Кто ж тебе остальные две головы оттяпал?
Тот не ответил, а вытянулся под самый свод, затем стал медленно опускаться на Ивана. Добрый молодец как только того и ждал: присел, подпрыгнул и ударил саблей со всей мочи по гладкой драконьей шее. Голова тут же слетела прочь, а Иван едва отскочить успел от брызнувшего потока густой чёрной крови.
«Одни неприятности», – подумал Иван и пошёл от поверженного змея. Перед дубовой дверью он остановился, отдышался и тихо проскользнул в зал. Здесь все оставалось по-прежнему: голубой с фиолетовым оттенком свет лился из стен, воздух был свеж, ароматен. Прелестнейшая красавица неподвижно лежала в гробу. Переливался всеми цветами радуги её дорогой кокошник. Иван подковырнул саблей хрустальную крышку, с трудом приподнял её и снял с головы красавицы украшение. Осторожно положил за пазуху, – вещь-то хрупкая!
Без всякого смущения Иван наведался и к гномам. Только шишку набил, когда, опасаясь, чтоб не выпал кокошник, недостаточно нагнулся в проеме. Он сел на корточки у ближайшего штабеля желтых брусочков, снял мешок и почти полностью наполнил его золотом. Пожал плечами, – прятаться опять не пришлось, – и волоком вытащил груз в тоннель. Утер рукавом пот со лба, кряхтя, влез в рюкзачные лямки и, согнувшись, не останавливаясь больше нигде, поплелся к возлюбленной.
Измученный Иван, наконец, обогнул последний поворот и увидел свою возлюбленную. Ольга все также сидела перед тёмным образом, с младенцем на руках. Только свеча почему-то теперь почти догорела, будто собираясь погаснуть. Иван сбросил поклажу к ее ногам. В рюкзаке тяжело и глухо брякнуло. Он устало улыбнулся и, показав монашке окровавленную саблю, швырнул ее в сторону. Потом долго и осторожно рылся за пазухой, сопел, в конце концов, извлек жемчужный кокошник. Нерешительно подошёл к ней. Уже смелея, пока она с удивлением и радостью смотрела на него, сбросил на плечи её черный капюшон и сам, млея от восторга, отвел назад русые волосы и закрепил их похищенным царским украшением. Они стояли напротив друг друга и не могли ничего сказать. В этот момент образ упал ликом на стол, они обернулись и увидели высокую женщину в монашеских одеждах, таких же, как у Ольги. Ольга воскликнула:
– Игуменья Марфа!
Но та приложила палец к губам, повернулась к глухой стене и что-то сказала. Кирпичная кладка заколыхалась и исчезла. Когда свечной огарок пшикнул последний раз, уронив фитиль в лужицу воска, женщины уже не было. Откуда-то из глубины послышалась тяжелая поступь, – настоящие былинные богатыри, завидев копателя и монашку, приостановились: «Вот он. Покажись, голубчики». Раздвигая низкие кольчуги великанов, вперед высыпали возмущённые гномы. Сзади злобно визжала крыса. Иван подхватил мешок в одну руку, другой обнял Ольгу за талию и вывалился в образовавшийся проход.
Они оказались на набережной. Было раннее утро: рассвет над Москва-рекой был величествен: солнце уже золотило купола слева от них, справа, в серой мгле виднелся Крымский мост. Прямо перед ними стояло такси. Иван распахнул заднюю дверь, втолкнул Ольгу с младенцем в машину, сам заскочил в переднюю дверь и, пока сонный таксист раскрывал рот, бросил ему на колени золотой слиток и закричал:
– Гони в Кунцево!
