Зинаида Гиппиус
Вопрос
Антонида Петровна сжала губы. Покачала головой.
– Тебе нездоровится, Мари, что ли? Вот уж сколько дней замечаю: сама не своя. Враг ты ребенку собственному? Скажите, жених дочернин разонравился. С чего бы? Радовались все, да и не понапрасну, и вдруг – нервы у мамаши. Роду, что ли, он не знатного? Так это, матушка, нам бросить пора. Какая теперь знать! Я и в прежнее время этим не кичилась. Твой барон, если с нашим родом сравнить, что он был такое? Я слова не сказала. А несчастлива ты с ним была, – это уж от человека. Мне он никогда не нравился. Да и тебе самой не очень. Так, сдурила. Сама потом и каялась.
– Мама, что вы… – слабо остановила ее Марья Константиновна. – Я и не думала этого о… Владимире Ивановиче. А вот… не стар ли?
– Ста-ар? Ты, право, не в себе, моя милая. Человеку сорока нет, а на вид много 30-34, – и стар! Да на них оглядываться на улице будут, такая парочка! Варюша статная, крепкая, вся в меня! Я моложе ее венчалась, а мне меньше двадцати двух никто не давал. Скажите, стар! Ты бредишь, душа моя!
Марья Константиновна попыталась еще что-то сказать, но старуха ее оборвала:
– Да нечего разговаривать. Попробуй, убеди Варю отказать ему. Или сама откажи. Всякий подумает, я первая, что ты сошла с ума, собственную дочь убить хочешь.
Марья Константиновна сбросила шаль, выпрямилась в кресле, провела рукой по белоснежным волосам и заговорила твердо, голосом человека, вдруг на что-то решившегося.
– Мама, сядьте. Так, хорошо. Послушайте: ведь вы не знаете, ведь не можете же вы не знать, что Варя – не дочь барона?
Остановилась, глядя на мать. Та молчала.
– Ну, да, конечно, знаете. Вы же знаете, в каких я с ним отношениях была, когда приехала тогда летом к вам, в Красный Кут. Мы уж чуть не год с бароном не видались; о разводе я мечтала; да, все равно, никогда бы и не встретилась больше с ним, если б не эта телеграмма…
Она перевела дух и продолжала:
– У него был удар. А в день моего приезда – второй. Прожил еще четыре месяца, без ног, почти без языка. Конечно, я не могла оставить его. Да вы его видели! А через три месяца после его смерти родилась Варя.
Опять перевела дух, но тотчас же снова заговорила, спеша:
– Вы меня ни о чем никогда не спрашивали, я была благодарна, я могла забыть… Варя – только моя, моя и ваша. Но теперь я скажу. Помните, в то лето, в Красном Куте, у вас, какая я была сумасшедшая? По дням пропадала одна, на Красавчике… Верст за 20 и больше заезжала, сама не знаю, куда. И раз, в сумерках… у меня подпруга ослабела… Студент молодой, совсем мальчик… Не знаю, откуда, в глухом месте. Помог. Ну, вот… И после я туда приезжала… к нему. Там, в лесу, заброшенная избушка была. Я не знаю, где это, очень далеко от нас. Дорогу я по памяти находила. А потом эта телеграмма из Петербурга.
– Он знал о ней? – отрывисто спросила мать.
– Он ничего не знал, ничего! Только мое имя – Мария. А я и этого не знала. Мы оба не хотели. Я его звала: Вова. Он был такой мал… такой совсем мальчик. Потом сразу эта телеграмма, вечером… В ночь я уехала. И все.
Замолчала. Молчала и мать. Прошло минуты две. Наконец, спросила настойчивым шепотом:
– И все?
– А теперь… – Но Марья Константиновна не могла продолжать. Закрыла лицо платком и заплакала, тихо вздрагивая.
Старуха придвинулась к ней, взяла ее за руки и тем же спокойным, настойчивым шепотом:
