Зинаида Гиппиус
Святая кровь
О. Пафнутий. Водой пахнут, тиной. Ничего, хорошо пахнут.
Русалочка. А теперь я тебе песенку спою. Спеть? Так мне от этой воды, да трав, петь захотелось…
(Встает и становится перед ним.)
Вот, дедушка, песенка. Я тебе уж, никак, ее певала. А ты за мной подтягивай.
(Поет сначала тихо, потом все громче, с медленными, плавными движениями, как русалки в хороводе.)
Вода в камышах колыхается.
В небе загорелись зеленые звезды.
Над лесом луна подымается.
Смотрите, сестрицы, гаснут звезды!
Туман, как живой, извивается…
Туман – это наша душа водяная.
Он радеет и, тая, скрывается…
Туман – наша жизнь и наша смерть водяная.
В эту ночь все мы живы да радостны,
веселье наше – как лунный свет.
Давайте ж, перекликнемся,
все друг дружке голос подадим!
Мы, озерные, речные, лесные,
долинные, пустынные,
подземные и наземные,
великие и малые
мохнатые и голые,
все друг дружке о себе знать дадим!
О-йе! О-йе!
Отвечайте, братцы! Отвечайте, сестрицы!
(Во время конца песни слышно приближающееся пение Никодима, который возвращается с ведрами. О. Пафнутий и Русалочка сначала его не слышат.)
Никодим (за сценой).
Господу нашему Единому,
Справедливому и Грозному,
вечная хвала и слава!
Благословенна испытующая милость Его,
благословенна карающая десница Его,
рабы Твои служат Тебе, Небесный Царь,
поют Тебе хвалу и славу.
Отцу – Сына на смерть пославшему,
Сыну – брань и разделение создавшему, –
хвала во веки веков.
(Русалочка умолкает, прислушиваясь.)
Русалочка (несмело). Это он о том Боге поет, о котором ты мне рассказывал?
Никодим (ближе).
Тебе, не мир принесшему, а меч,
Тебе, кровью смерть победившему,
в силе и славе грядущему,
Тебе, Христос и Бог наш,
Хвала от ныне и до века!
Русалочка. Он кровью смерть победил, дедушка? Расскажи мне опять о Нем и о том, как Он дал людям бессмертную душу. Дедушка!
(Входит Никодим с полными ведрами. Глаза его опущены. Но у двери в келью он поднимает их, смотрит на о. Пафнутия и останавливается.)
О. Пафнутий. Ты что, Никодимушка?
Никодим. Цветы…
О. Пафнутий (немного дрожащей рукой снимая венок и улыбаясь). Это она… затейница… убрала меня. Божьи цветочки. Песни мне тут по детскому своему разуму играла. И убрала меня.
(Никодим молча смотрит на Русалочку. Она прижимается к старику и прячет лицо у него на плече.)
Никодим. Я слышал песни. Неподалеку был.
О. Пафнутий. Слышал? Ну, и благо. Чего ты, Аннушка? Чего прячешься? Полно, сядь. Что я тебе расскажу… А ты, Никодим, иди с Богом по своим делам.
(Никодим уходит. О. Пафнутий гладит Русалочку по голове. Она понемногу подымается и садится у ног старика.)
(О. Пафнутий после молчания.) Да. Ты не бойся, девочка. Тут греха нет, что ты песни играла. Ты – дитя неразумное. Как умеешь – так Бога и хвалишь. (Помолчав.) Только песни-то у тебя, сколько я ни слышал, все какие-то… ночные…
Русалочка (грустно). Да. У меня все ночные.
О. Пафнутий. А ты тоже и молитвам учись. Молитвы с тобой станем петь. Бог таких, как ты, любит.
Русалочка (с удивлением). Любит? Что это такое, дедушка?
О. Пафнутий. Что что такое? Христос возлюбил людей и пролил за них кровь, чтобы им спастись.
Русалочка. Про кровь я знаю, дедушка, и про Христа ты много мне рассказывал; а только этого слова я как будто не слышала; и не понимаю.
О. Пафнутий (смеется). Любви-то не понимаешь? Былинка ты моя неразумная! Вот, пойми, отчего Христос за тебя кровь пролил, тогда и любовь поймешь.
Русалочка (печально и серьезно). Он за меня не пролил крови, дедушка.
О. Пафнутий. Что? Что говоришь, неразумная? Грех это великий. Как за тебя не пролил?
Русалочка (глядя в сторону). Кровь только за кровь.
О. Пафнутий. Не пойму я тебя. Давай-ка лучше молитву споем.
Русалочка (решительно). Нет, дедушка! Ты мне вот что скажи сначала: была бы я некрещеная, души бы тогда бессмертной у меня не было?
О. Пафнутий. Как так? А младенцы, после рождения умершие? Они ангелами возлетают к престолу Бога. Человек рождается с несмертной душой. Христос своей смертью победил смерть человеческую.
Русалочка (точно про себя). Человеческую! (К о. Пафнутию.) А все-таки ты бы крестил меня, дедушка, кабы знал, что я некрещеная?
О. Пафнутий. Да ведь ты крещеная. Крестное знамение творишь, имя твое христианское.
(Русалочка плачет.)
(О. Пафнутий испуганно.) О чем ты, Аннушка? А? Что ты, детка? Вот, сколько времени ты у нас живешь, печальной ты точно бывала, а слезинки у тебя ни одной никогда не видал. Что ж это?
Русалочка (сквозь слезы). Я и сама, дедушка, не знаю, что это. Ты не оставляй меня. Ты поговори со мной.
О. Пафнутий (неловко стараясь вытереть ей глаза своим широким рукавом). Ну-ну, Полно. Я ли тебя оставлю, девочка? Я тебя так жалеть стал, так жалеть стал, ну, словно ты мне родная. Как будто и грех оно, потому что мы – отшельники, Никодим говорит – от всего земного должны мы отречься. Да не могу я моей радости победить. И вросла ты, девочка, в мое сердце, дочка ты моя богоданная! Хитрости в тебе нет человеческой, мне с тобой не страшно. Не плачь, девочка. Ты скажи, где тебе больно? А я душу тебе готов отдать.
Русалочка (вдруг порывисто обнимает его). Душу? Мне, душу? Ты так сказал, дединька?
О. Пафнутий (нерешительно улыбаясь). А на что тебе моя душа? У тебя своя есть.
Русалочка (тихо). Я тебя не поняла, дединька. Я не про твою душу спрашивала. Я думала, вот как ты добр стал ко мне перед всеми особенно, я и думала, что ты согласишься мне душу дать. Потому что у меня нет души, дединька.
О. Пафнутий. Нет души? С нами сила крестная! Что ты, Аннушка? Что ты, милая?
Русалочка. Нет у меня души? Нет, понимаешь? Человек, Христос, Бог – пришел только для людей, а для нас не пришел. Он забыл нас! Да нет, не забыл, потому что Он нам своей смертью смерть принес! Были мы бессмертные, а как пала на нас Его кровь – стали мы умирать. Точно выжгла она нас!
(О. Пафнутий смотрит на нее в ужасе и крестится.)
Русалочка (продолжая). Чего боишься меня? Не бойся. У тебя бессмертная душа, а у меня нету. Я, может, тоже, как ты, за тебя душу отдала бы, потому что и ты мне – близкий; такой близкий, что и назвать тебя не умею… А только нет у меня души, и некому и не за кого ее отдавать. Нет у меня отца ни земного, ни небесного.
О. Пафнутий. Я не боюсь тебя, дитя. Как сказал, так и есть. Ты в мое сердце вросла. Скажи отцу все, что мыслишь и знаешь.
Русалочка. Да, я скажу. Надо сказать. Ты послушай.
(Входит Никодим и останавливается у дерева. Ни Русалочка, ни о. Пафнутий его не замечают.)
Кровь – мою душу выжгла, а желания моего во мне не выжгла. Я там родилась (указывает вдаль по просеке), там, на озере, из воды вышла, из тины. Много там нас, живых, смертью умирающих, бескровных. Люди нас презирают, нечистью зовут. Мы ведь в туман растаем, и конец всему. Господь презрел их, думают люди, – как же нам их не презирать? Только, скажи, если Бог хотел убить нас, зачем Он нам желанье бессмертной души оставил? И такое желанье, такую волю, какой противиться нельзя?
О. Пафнутий (тихо). Нельзя? Так, может, это Его воля? Может, не твоя воля, а Его? Может, зовет Он тебя, чтобы ты навстречу Ему шла? Как же Он, Благой, сделает, чтоб на Его волю ответа не было? Коли воля Его, чтоб ты душу бессмертную себе желала, стало быть, хочет Он ее тебе дать. Молись Ему, дитя.
Русалочка (радостно). Дедушка! Я так и думала! Ты мне о Нем рассказывал, а я тогда все думала. Ты меня и молиться научил. К тебе я и пришла оттуда, с озера, чтоб ты меня молиться научил. Но сказали мне – и правда это – что не будет у меня бессмертной души, пока человек… вот такой, как ты… знака не даст мне. И как положит он на меня знак – станет у меня кровь теплая, как у него, и дастся мне бессмертная душа.
О. Пафнутий (строго и серьезно). О каком знаке говоришь?
Русалочка. Крести меня… дедушка.
(Никодим делает несколько шагов вперед.)
Никодим. Господь справедлив и грозен. И пути Его неисповедимы.
(Русалочка в ужасе отстраняется.)
О. Пафнутий (растерянно). Ты здесь был, Никодимушка? Слышал, что дитя неразумное говорило? Может, привиделось ей. Так-то. Чудны дела Твои, Господи. А только всей веры давать нельзя. Она и сама не знает, что говорит.
Никодим. Отче Пафнутий, все, что говорила она о себе – истина. И давно открыта она была моему разуму. Ты ли не веришь?
О. Пафнутий (с усилием). Что ж? Коли и правда, – не ясен ли путь наш? Как не сотворим волю Пославшего ее и нас?
Никодим. Что говоришь, отче? Кто посмеет принять отринутое Господом? Или не знал Он, что творил, когда принес жизнь человекам и во мрак послал тварей нечистых? Как преступим законы небесные? Ужели посмеешь пса крестить? А пес чище порождения сатаны, самим Господом смертью запечатленного. Знаешь ли, что книги святые говорят об этом?
О. Пафнутий. Не знаю, Никодимушка. Я книг не знаю. Нет у меня для книг святых разума. А только мнится мне, – нельзя душу проклясть, если она для Бога родиться просится. Спасти ее надо.
Никодим. Сказано в книгах разума Божия, что преступивший закон да погибнет. И ежели сотворишь кощунство над таинством крещения – смертию умрет душа твоя. Нет прощения преступившему закон.
Русалочка (с отчаянием). Дединька! Что он говорит? Ты свою душу погубишь? У тебя не будет души? Дединька, миленький ты мой…
(Хочет броситься к нему, но Никодим останавливает ее, подняв руку.)
Никодим. Именем Единого Царя Небесного, за нас на кресте умершего и воскресшего в третий день, – заклинаю тебя, создание врага, – отыди в свое место. Для Господа была ты недостойна ни плоти, ни духа… Не нам, рабам Его, судить и исправлять дела Его.
О. Пафнутий (вставая). Брат Никодим! Обет послушания твой не разрешен, а ты волей его на себя принял. Ревность твоя велика, книги разума тебе открыты. Но зачем печешься столько о душе моей? Ужели я не волен сам о ней думать? Не волен потерять ее, ежели усмотрю справедливым? Всех не помню слов Божиих, а эти помню: ищущий спасти душу свою – потеряет ее. Оставь нас теперь, брат. Иди. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
