Зина Кузнецова
175 дней на счастье
– Ну можно ведь иногда и отдохнуть. Что будет, если я один раз не пойду.
Разговор был короткий – Андрей Петрович вызвал Леле такси.
– Скажите, а если мы поедем куда-то еще, это отразится в приложении того, кто вызвал? – спросила Леля водителя.
– Да.
– Ясно. Ладно уж тогда…
Такси остановилось у школьных ворот как раз в тот момент, когда Лелины одноклассники, шумя и веселясь во главе с директором, хотели выдвигаться в сторону хвойного леса, который в их маленьком городе был в десяти минутах ходьбы от школы.
– Вот и Леля Стрижова! Точность – вежливость школьника. Все, все в сборе?! – крикнул директор. – Выдвигаемся!
Одет Сергей Никитич был по-походному: спортивный костюм, поверх которого он накинул старую дубленку, и смешная красная шапка с черной помпушкой. Все ребята разбились по парам или группкам и с веселым шумом направились за директором. Леля заметила, что кто-то из мальчиков тащил шампуры, а кто-то даже гитару прихватил.
Леля шла позади всех одна и прислушивалась к себе. Странно и ново – быть таким вот стандартным, всем известным изгоем. В прежней школе они с Жоржем были главными весельчаками школы. Ни одна вечеринка не проходила без них, и именно они собирали вокруг себя огромную компанию. Ох это безумное, почти содомское веселье стало тогда райским спасением для Лели, которая была готова на все, лишь бы не идти домой и не вспоминать, что родители разводятся. Леля отдавала себе отчет в том, что ей не хватает этой популярности сейчас. Да, все друзья, которые так весело проводили с ней и Жоржем время, ни разу не позвонили ей после того, как она перешла в новую школу, но все-таки было так приятно заходить в класс и слышать, что тебя рады видеть. Холодная война в новой школе далась бы Леле еще сложнее, если бы она четко не осознавала, что сама стала причиной такого нерадушия. Радовало, что дело не в том, что она неинтересна одноклассникам, а в том, что она просто груба. Любой скажет, что лучше быть плохой, чем никакой.
Леля подняла голову к базальтовым тучам. Кажется, будто небо хочет чихнуть и никак не может. Поскорее бы пошел снег. Невыносимо это тихое безнадежное умирание.
Леле было скучно, и она пожалела, что не взяла наушники.
Выдохнув в небо пар изо рта, Леля перевела взгляд на одноклассников. Девочки сбились в стайку, как воробушки, и тихо, мелодично чирикали о своем. Леля поискала глазами Сонечку. Не нашла и расстроилась. Пожалуй, только с ней она и могла перекинуться словом или подойти, чтобы не было так одиноко.
Громко засмеялась Маша, откинув голову назад. Леля поморщилась. Какой раздражающий смех! Не тихий, а визгливый.
Подал голос Илья, что-то спросив у директора. Он шел рядом с ним всю дорогу. Стоило Леле оглядеть его: изогнутый орлиный нос, сжатые губы, – как накатило желание показать язык со всей злости. Она помнила, что он прикрыл ее, сказав, что она болеет в первые дни учебы, но раздражение от его ума и знаний, которые он постоянно демонстрирует, было сильнее.
Дошли до уютной полянки напротив застывающего пруда. Директор с мальчиками стал разводить костер, девочки вытаскивали из сумок сосиски, зефир и термосы с чаем. Леле стало неловко, что она пришла с пустыми руками, и тут же разозлилась на одноклассников, которые поставили ее в такое положение, что она чувствует себя нахлебницей: неужели нельзя было попросить скинуться!
– Ну что, – сказал директор громко, нанизывая сосиски на шампур, – раз у нас с вами русский и литература сегодня в обстановке самой поэтической, давайте я вас всех по правильным ударениям погоняю. Кто ответит правильно, тот подходит и забирает сосиску, а кто неправильно…
– …бросается в пруд! – пошутил Федя, высокий, как сосна, худющий мальчик.
– Нет, в пруд – это нехорошо. Мне все-таки желательно привести вас в школу в том же составе. Кто неправильно ответит, будет подвержен фонетическому огню: пока не даст верный ответ, еды не получит. Суровая школа жизни. Так, давайте! Кто первый?
Игра продвигалась быстро, сосиски не успевали поджариваться, и у костра образовалась небольшая очередь.
– А вот зачем нам эти ударения, Сергей Никитич? Зачем мне знать, что правильно вероисповЕдание, а? – сказал кто-то из мальчиков в этой кучке у костра.
– Как! А чтобы осекать себя каждый раз, когда хочется неграмотного соседа в лифте исправить, и чувствовать интеллектуальное превосходство. Вот захожу я сегодня в лифт. Слышу, двери на этаже открываются, люди выходят. Думаю, подожду. Придерживаю лифт, а до меня доносится: «Ехайте, ехайте!» Ну я сразу же себя мысленно треснул по рту, который хотел сказать: «Литературная норма предлагает другой вариант». Зато как приятно стало, что я знаю, какую форму правильно образовывать от слова «ехать» в повелительном наклонении. Так, кому сосиску?! Граждане голодающие, подходите!
Леле было неуютно, и она встала подальше ото всех, хотя живот урчал: она не поела дома. По полянке разносился аппетитный запах жареных сосисок. Все, занятые их поеданием, не обращали на Лелю никакого внимания, и она с тоской поглядывала на часы в телефоне, ожидая, когда закончится этот скучный пикник, на котором ей не рады, и она сможет зарыться в одеяло у себя в комнате и поспать.
Вдруг Леля встретилась взглядом с директором. Он задумчиво оглядел ребят, стоявших у костра, и ее, прижавшуюся к холодному стволу сосны. Она быстро отвела взгляд и тут же услышала, как Сергей Никитич громко говорит:
– Ну что, кто гитару притащил? Петь будем или нет!
– Будем! – отозвались все.
Полянка их, видимо, уже давно используется для пикников, потому что длинный, как одна сторона автобуса, срубленный ствол стал сиденьем для почти всего класса. Кто не поместился, встали напротив или сели на корточки. Леля, несмотря на красноречивые взгляды директора, к одноклассникам не подошла.
Федя, который и притащил гитару, уселся в середине, провел несколько раз по струнам, погрел ладони дыханием и заиграл. Ребята вразнобой подпевали. Леля смотрела на все это с грустью. Она и сама не могла бы себе объяснить, почему ей так хочется быть частью этого чистого веселья. Она имела независимый характер, не страдала из-за чужого неодобрения, могла быть одна, если ей не нравилась компания, но такой лишней и ненужной она еще никогда себя не чувствовала. Леля пыталась убедить себя, что нет ничего страшного в сложившейся ситуации, что это только закалит ее характер, но сердце, скучающее по искрящему веселью и поникшее от неутихающей тоски, рвалось к поющей под гитару компании.
– Так, слушайте, – сказал Федя, – у меня уже пальцы от холода к струнам примерзают. Кто еще умеет? Поиграйте, а! Сергей Никитич, может, вы?
– Да я уже забыл все аккорды. Последний раз в армии играл.
– Ребят, ну кто умеет еще? – спросила Маша громко, оглядывая всех. На Лелю она даже не посмотрела.
Зато Сергей Никитич с улыбкой вгляделся в Лелины глаза. Она вдруг вспомнила, что в ее личном деле есть упоминание о том, что она выступала на школьных праздниках с гитарой и даже получила за это благодарственную грамоту. Это было еще в седьмом классе. Ах, боже мой, подумала она, Сергей Никитич знает, что она умеет играть.
– Леля, – сказал директор громко, – может, ты нас выручишь? Так хорошо сидим!
Хитрый педагог! Если бы Леля сейчас сказала «нет», все мосты были бы окончательно сожжены. Она прислушалась к себе: готова ли к ненависти и неприязни, которые навсегда поселятся в глазах ее одноклассников? Может быть, год назад, погруженная в свою семейную беду, она и вынесла бы все неприятности разрушенных социальных отношений, но сейчас ей показалось, что хотя бы в школе она может попробовать обрести приют добра и дружбы. И, если так, почему бы не попробовать?
– Да, могу. Умею…
Леля подошла к ребятам и неловко остановилась. Они сидели плотно друг к другу на стволе, как попугаи.
– Садись, – встал Илья и указал на свое место.
– Спасибо…
Федя передал ей гитару.
– А что… что играть? – спросила Леля.
– А что умеешь?
– Я все аккорды знаю, поэтому могу любую песню, если ее аккорды есть в интернете, – Леля положила на колено телефон.
Все молчали. Леля расстроилась, что толку от ее порыва не будет. Какое унижение! Она загадала, что если через минуту никто не подаст голос, то она просто встанет и уйдет. А вот Сонечка бы наверняка поддержала, помогла.
– Давай «ДДТ», – предложил Илья. – Никто не против? – спросил он, оглядев всех.
Ребята покачали головами.
– Только я пою плохо, – сказала Леля. – Вы подпевайте, ладно?
Ответом ей было молчание. Собрав все силы в кулак, Леля стала играть.
– «Что такое осень – это небо», – начала она. Никто не подхватил. Леля ненавидела петь. Она знала, что у нее непоставленный голос, сосредоточившийся в связках, а не в груди, из-за чего иногда он кажется визгливым. Леля покраснела от необходимости петь дальше. Вдруг зазвучал звонкий громкий голос рядом. Это директор, с улыбкой похлопывая в такт, подхватил песню. Леля немного успокоилась: Сергей Никитич тоже пел плохо и совсем не попадал в ноты.
Вспорхнула птица где-то неподалеку.
Послышались тихие девчачьи голоса. Запел и мальчик, который сидел рядом с Лелей, она слышала его хрипотцу.
Когда закончилась песня, все ненадолго замолчали. Леля подняла глаза от грифа гитары и посмотрела сначала на директора, довольного своей выходкой, потом – на одноклассников.
– Какую еще песню сыграть? – спросила она с улыбкой.
– О, Федь, а у тебя конкурент появился, – сказала Аля, девочка с длинной косой, как у царевен в старых мультфильмах.
– Да пожалуйста, – беззлобно отозвался Федя, – с пятого класса вас гитарой этой развлекаю. Задолбался уже тренькать.
Все посмеялись.
Попели еще минут пятнадцать и стали собираться домой – подул пробирающий до костей ветер, и даже чай в термосе не спасал. Леля помогала собрать весь мусор в пакет, который держала Аля.
– Слушай, – спросила Леля, чувствуя, что сейчас ей уже ответят без злости, – а где Соня, не знаешь? Заболела?
– Сонечка? – отозвалась Аля. – А она на такие пикники никогда не ходит. Ей мать денег не дает, а просто так, не скидываясь, ей стыдно.
– Да? Надо же…
Распрощались все около первой же остановки, решив, что глупо возвращаться к школе. Леля хотела вызвать такси или позвонить папе, но Аля, перекинув косу на другое плечо, спросила у Лели, в какой стороне она живет. Оказалось, им по пути. Домой пошли вместе, не торопясь.
Каркали вороны над их головами и садились на голые ветки берез.
12
В понедельник встать в школу, на удивление, было легче, чем обычно. Леля не лежала до последнего в кровати, надеясь, что получится спрятаться от беспощадно надвигающегося учебного дня, а напротив, бодро подскочила и, пританцовывая, умылась.
– Доброе утро, тетя Таня, – сказала Леля, спустившись в столовую. Прямо посередине комнаты спал Филя, и тетя Таня, готовя завтрак, осторожно всякий раз через него переступала.
– Доброе, Лелечка, доброе, девочка моя! Папа твой уже убежал, так я хоть тебя покормлю.
Леля тыкнула в экран телефона и посмотрела на часы.
– В полвосьмого? Рано он сегодня.
– Да, – зачем-то шепотом сказала тетя Таня, – я из разговоров поняла только то, что на заводе ситуация какая-то сложная. Ты слышала, что производство хотят поближе к Москве переносить? А тут, говорят, только маленькую часть заказов оставят. Ой, что будет, что будет…
– Так завод же здесь – градообразующее предприятие.
– Ой, Лелька, не поймут люди! Что ни делай, как ни пытайся сохранить рабочие места, а все равно и сокращения будут, и зарплаты урежут. Ой, разозлятся заводчане, что будет!.. – покачала головой тетя Таня.
Леля вдруг с тревогой вспомнила, как папа спрашивал, нет ли у нее проблем в школе из-за его работы. Вот, наверное, где истоки этого вопроса…
В класс Леля зашла задумчивая, и когда Аля ее окликнула с первой парты, Леля вздрогнула.
– Что? – спросила она рассеянно.
– Привет, говорю.
– Да, привет, – Леля улыбнулась.
Пока она шла к своей любимой последней парте третьего ряда, с ней поздоровались еще четверо.
Маша, заметив Лелю, громко сказала:
– Думаешь, спела пару песенок и все? А я твою дрянную натуру все равно вижу!
Но Машины слова Лелю не волновали. Один человек из двадцати – это мелочь.
Во время обеденного перерыва, который Леля привыкла проводить в одиночестве, Аля помахала ей и предложила сесть с их компанией. Девочки были разными. У Али толстая длинная коса, у Леры строгое каре по мочки ушей и красный маникюр, у Кати – рыжие упругие кудри.
– Спасибо, что пригласили сесть с вами, – улыбнулась Леля.
Леля сделала глоток сладкого чая.
– Лель, – неуверенно начала Катя, теребя завиток волос.
– Да?
– Ты не подумай, что мы тебя со злым умыслом позвали, чтобы что-то выведать, совсем нет, но я просто волнуюсь, а ты можешь знать…
Леля забеспокоилась.
– Что?
– Хватит сопли жевать, Кать, – твердо сказала Лера, – надо смотреть страху в глаза. Лучше четко знать и быть ко всему готовыми.
– Да, – тихо согласилась Катя, наматывая кудрявую прядь на палец, – в общем, ты не знаешь случайно о том, что правительство хочет прикрыть завод? Я вчера слышала, что родители переживали из-за ипотеки. Мы как раз в квартиру побольше переехали, у меня комната своя появилась… Ты не знаешь чего?
Леля задумалась. То, что утром сказала ей тетя Таня, ведь просто слухи, домыслы. Стоит ли из-за них беспокоить девочек?
– Девочки, – помедлив начала Леля. Она говорила небыстро, боясь сболтнуть лишнего и неправильного, – папа мне ничего такого не говорил. И я думаю, что нет смысла назначать нового директора с целью увеличить показатели, чтобы потом просто прикрыть лавочку.
– Да, надеюсь, что так, – вздохнула Катя.
Леля видела, что легче ей от ее слов не стало и добавила:
– Ты знаешь, мой папа хороший и умный человек. Я думаю, что он в любом случае будет стараться все решить выгодным для всех путем.
– Да кого вы слушаете! – раздался звонкий насмешливый голос рядом. Это Маша, сидевшая за соседним столом, повернулась к ним. – Хороший человек, – передразнила она. – Да обычный он директор, которому наплевать на работников. Меньше всего его волнуют ваши семейные неурядицы. Если у него будет задача сократить, он сократит. Лишь бы самому места не лишиться. Мы живем в рыночных отношениях, девочки, всем наплевать на ипотеки ваших родителей и на то, что зарплаты хватает только на продукты. Смиритесь!
Катя совсем расстроилась. Леля не знала, что сказать. Розовых очков она была лишена и понимала, что папа не волшебник и не Робин Гуд. Он действительно мыслит показателями эффективности и действительно будет руководствоваться логикой и здравым смыслом, а не жалостью.
– Ну и зачем ты это сказала? – разозлилась Лера на Машу. – Смотри, ты Катю почти до слез довела.
– А это просто правда.
– А правду можно и при себе оставить, если тебя о ней не спрашивали.
– И что рыночные отношения, – негромко добавила Аля, – человечность же никто не отменял. Все понимают, что у нас город просто умрет без завода. И куда людям деться? Не могут так поступить с нами. И ведь Леля своего папу лучше знает. Если она говорит, что он хороший человек, значит, действительно постарается все по-доброму решить. Да, Лель?
Леля кивнула, чувствуя, что дала какое-то очень важное обещание, сдержать которое не в ее власти.
– Ну увидите, как все в итоге получится, – с особой злобой, которая приносила ей удовольствие, сказала Маша и отвернулась.
Она только напоказ была такой бодрой и веселой, на самом же деле, будучи по натуре смелой реалисткой, она понимала, что грядут трудные времена, и всю ночь промучилась, пытаясь просчитать, сколько она сумеет сэкономить, если не будет обедать в школе, и сколько заработает, если устроится бариста по выходным. Она набрала достаточно баллов на региональном этапе олимпиады, чтобы ехать на Всеросс. Теперь нужно было серьезно и много готовиться с репетитором. Но очевидно, если папу или маму сократят, им придется трудно, и родители, которые никогда не ценили высшее образование, считая его скорее привилегией, чем правом, с легкостью уберут из статьи расходов подготовку к олимпиаде.
Девочки стали говорить о домашнем задании, а Леля осталась сидеть задумчивая. Она хотела обо всем расспросить папу вечером, но в тот день он задерживался на работе допоздна, что еще больше встревожило Лелю. Не зная, куда деться от странных неспокойных чувств, Леля взяла Филю и отправилась с ним гулять по набережной.
Температура стояла плюсовая, но слякоть ощущалась холоднее, чем зимний мороз. Леля шла и натягивала на руки без перчаток рукава свитера. Филя медленно топал рядом, покачивая седой мордой и тяжело вздыхая.
Леля остановилась на секунду и глубоко вдохнула ноябрьский воздух. Когда же уже пойдет снег? Сколько можно, в конце концов!
Вдруг прямо под теплым светом фонаря Леля увидела женщину в черном пальто. Она, сгорбившись, держалась за фонарный столб. Первое, что с раздражением подумала Леля, – пьяница. А потом что-то, наверное, смелость, которую Леля обретала, когда рядом с ней был большой сенбернар Филя, заставило ее приглядеться. Женщина держала руку на выпуклом животе.
Людей на набережной не было, сложно было перекинуть все на плечи какого-нибудь сознательного взрослого, который мог бы помочь ей, поэтому Леля спросила издалека:
– С вами все в порядке?
Женщина вскинула голову и прищурилась, пытаясь разглядеть, кто к ней обращается.
– Все хорошо, спасибо, – ответила она со вздохом, – просто ребенок пинается и слабость накатила…
– Хотите, я помогу вам дойти до скамейки?
– О, это было бы… – Женщина покосилась на Филю, голова которого доходила миниатюрной Леле до талии.
– Он не кусается, если не требуется, – беспечно ответила Леля и, быстро подойдя к женщине, взяла ее под локоть.
Осторожно и медленно они направились к скамейке. Леля удивилась, с какой силой женщина опирается на ее руку, видимо, действительно тяжело идти.
– Ты очень милая, спасибо, – сказала она, со вздохом опускаясь на холодную мокрую скамейку.
– А как вы доберетесь домой?
– Я позвонила сыну, он встретит меня… Ты не беспокойся, я посижу тут. Он скоро придет. Мы живем неподалеку.
– Если хотите, я могу подождать с вами.
– Честно, хочу. Я боюсь отключиться. Ты не переживай, сын потом проводит тебя до дома.
Подозрительность, которую Леля приобрела от отца, не позволяла ей расслабиться. Возможно, эта женщина просто приманка для сердобольных личностей? Как щенок в машине приманка для детей. Леля садиться рядом не стала. Встала спиной к пруду, оперевшись на ограждение, и подозвала к себе Филю.
– Как тебя зовут? – спросила женщина.
– Леля.
– Это от какого имени сокращение?
– От Ольги, от какого еще.
– От Лены еще может быть, Алены… Кстати, меня Алена зовут. Алена Александровна.
Леля кивнула.
– Какой у тебя пес большой, – сказала женщина, с усталой улыбкой оглядывая Филю, – а глаза добрые… Он старенький?
– Да.
– Видно. У меня тоже собака была, спаниелька. Вроде бодренькая, а глаза все равно старость выдают. Прожитая жизнь в них все-таки отражается, даже собакам от этого никуда не деться. Можно? – Алена Александровна протянула руку к Филе и замерла, дожидаясь разрешения Лели.
– Можно. Он злится, только если кто-то опасность представляет: собака там или человек злой… А так добряк, поэтому чешите смелее… Вы подзовите, он подойдет.
Несколько минут они провели в тишине. Алена Александровна гладила Филю, который воспитанно принимал ласку, а Леля тихонечко скользила глазами по лицу женщины. И хоть свет от фонаря до скамейки доходил едва-едва, все-таки кое-что Леля разглядела. Женщине было за тридцать, из-под шапки выглядывали светлые волоски, а около правого уголка губ была тоненькая складочка, будто от улыбки.
Около них кто-то остановился:
– Мам, все в порядке?
Леле голос показался знакомым. Она подняла глаза и увидела запыхавшегося Илью. Это, ей подумалось, первый раз, когда она видит его взволнованным, а не сдержанным. Через секунду, получив от мамы заверения, что она в порядке благодаря этой милой девушке (взмах в сторону Лели), Илья перевел взгляд на нее.
– Привет, – сказал он растерянно.
– Привет, да.
Леля отступила подальше от фонаря, чтобы он не мог рассмотреть ее лицо без макияжа.
Они молчали, казалось, вечность.
– Спасибо за то, что помогла, не прошла мимо.
– А вы знакомы, получается? – спросил Алена Александровна.
– Она новенькая у нас.
– Да? Надо же, а я ее совсем другой представляла.
Леле стало обидно: она догадывалась, что именно Илья мог наговорить про нее в семье.
– Мам, можешь идти? – спохватился Илья. – Давай я помогу встать.
– Всего хорошего, – Леля направилась в сторону дома.
– Подожди, – сказала женщина, – как я тебя одну отпущу? Пойдем с нами, Илюша тебя потом проводит. Мы же живем рядом, вот наш дом! – И она показала на многоэтажку через дорогу.
Леля помотала головой:
– Да не нужно, я тоже живу недалеко. И я с Филей.
– И все-таки мне так будет спокойнее.
Леля хотела снова отказаться, но увидела, как Алена Александровна положила руку на живот и поджала губы, видимо, стараясь собраться с силами, чтобы дойти до дома, и решила не гнуть свою линию:
– Хорошо, давайте я возьму вас под другую руку.
Если добежать от набережной до многоэтажки через дорогу можно было за пять минут, то с мамой Ильи это заняло не меньше получаса. Она шла очень медленно, едва передвигая ногами из-за слабости, и часто просила остановиться, чтобы передохнуть. Когда они наконец дошли до подъезда, Илья зашел в дом, чтобы помочь маме попасть в квартиру, а Леля осталась стоять внизу, перепрыгивая с ноги на ногу от пробирающего до костей слякотного холодного ветра. Филя ткнулся ей носом в ногу, как бы спрашивая, сколько можно круги наматывать. Леля наклонилась к нему и почесала за ушком, когда краем глаза увидела, как двери подъезда открылись и вышел Илья.
– Можем идти, – так же спокойно, как и обычно, сказал он, а потом с интересом посмотрел на Филю: – Можно его погладить?
– Можно.
Илья присел на корточки, задев локтем колени Лели, отчего она смутилась, и с улыбкой потрепал собаку по макушке.
До Лелиного дома шли молча. Леля, пряча ненакрашенное лицо, смотрела в основном под ноги, а Илья, непонятно почему, – в небо. Пока добрались, молчание вымотало ее больше, чем долгая и веселая вечеринка. Илья повернулся к Леле и внимательно вгляделся в ее лицо. Леле захотелось съежиться: без косметики она чувствовала себя слишком уязвимой.
– Я тебя сначала не узнал на набережной, – сказал он, – какая-то ты другая.
– Какая?
Илья пожал плечами и снова отвернулся.
– Спасибо, что проводил. Видишь, я не всегда грублю.
Илья кивнул, думая о своем. Леля постояла немного рядом с ним и, дав знак Филе, направилась к дому. У двери ей захотелось обернуться и еще раз оглядеть Илью, чтобы убедиться, что он не мираж и не призрак, что вот такой, каким она узнала его сегодня, он настоящий, но она не стала, боясь, что он заметит ее порыв.
13
Утром Леля проснулась, чувствуя в себе решимость поговорить с отцом о ситуации на заводе, но, когда она вышла из комнаты, Андрей Петрович уже накидывал пальто в прихожей.
– Опять так рано?.. – расстроилась Леля.
– Работа, – коротко ответил папа.
– А если я завтракать не буду, ты меня подкинешь?
Андрей Петрович бросил взгляд на часы и кивнул:
– Быстрее.
В прихожей появилась тетя Таня в переднике.
– Как это завтракать не будешь! Для кого я готовлю, дорогие мои? Андрей? Леля!
Андрей Петрович раздраженно вздохнул и вышел из дома.
– Ну вот, – расстроилась тетя Таня.
– Извините нас, – стараясь скрыть раздражение из-за лишней суеты тети Тани, сказала Леля, всовывая ноги в ботинки.
В машине папа долго говорил по телефону со своим замом, поэтому Леля не могла ни о чем спросить, хотя уже из того, что слышала, кое-что начинала понимать. До школы они доехали быстрее, чем разговор закончился, и Леля, не решаясь отвлекать заведенного и уставшего уже с утра папу, вышла из машины.
На ступеньках, как и всегда, она заметила одноклассников. Леля помахала Але, а та в ответ – нет. Наверное, не увидела. Чем ближе Леля подходила к ребятам, тем отчетливее видела цепкие, колючие взгляды не только своих одноклассников, но и некоторых других школьников, с которыми никогда не была знакома.
В кармане брякнул телефон. Леля достала его и опустила глаза в экран. Мама что-то написала. Леля как раз хотела прочитать, когда кто-то так мотнул ее ладонь, что телефон с громким треском приземлился прямо на асфальт экраном вниз.
Леля подняла голову в изумлении. Перед ней стояла Лера. Четкий и острый срез ее каре трепал ветер. Лера смотрела с такой искренней злобой, что даже не верилось, что такая может уместиться внутри шестнадцатилетней девочки. За ней стояла Маша. А еще чуть дальше заплаканная Катя была окружена другими ребятами. Леля не увидела среди них Илью, хотя не могла себе объяснить, зачем искала его.
– Катиного отца и еще десять человек вчера сократили, – сказала Лера. – Где им теперь тут работу искать? До того как твоего отца назначили, у нас все было – она сделала шаг вперед, наступив на телефон грязным мокрым ботинком, – нормально. А он все разваливает.
– Завод государственный, – сказала Леля, – папа только выполняет свою работу.
– До него все было хорошо.
– Это жизнь, так бывает. Никто не обязан с нежностью относиться к чувствам работников. Каждый должен уметь сам о себе позаботиться.
Лера хохотнула:
– Ну ты и тварь! А какие речи на обеде задвигала: «Папа добрый и хороший, он сделает выгодно для всех».
И вдруг она плюнула Леле прямо в лицо и ушла, а за ней Маша, которая ничего не сказала только потому, что Лера сумела выразить все ее чувства. Опешившая сначала от неожиданности, а потом от бурлящей злобы, которая сковала все движения, Леля наблюдала за тем, как одноклассники заходят в школу, молчаливо поддерживая Леру.
Трясясь от ненависти и унижения, Леля присела, чтобы поднять телефон. Экран, как лед на луже, треснул даже под защитным стеклом. Но, удивительно, телефон все еще работал. Хотя, наверное, отметила Леля, будет теперь тормозить. Папе она ничего не расскажет, решила Леля. Почему-то было стыдно.
Щеке стало щекотно, будто по ней капелька покатилась. Леля вспомнила, что Лера в нее плюнула. Наверное, слюна… Леля поспешно полезла в сумку, ища салфетки.
– Держи, – услышала она тихий голос.
Сонечка стояла около нее и протягивала детский тканевый носовой платок, на нем были вышиты птички с большими добрыми глазами, похожими на Сонечкины.
– Ты видела? – спросила Леля, поспешно стирая со щеки слюну.
– Только конец. Как раз в школьные ворота вошла. Из-за чего они так? Мне рассказывали, что после похода в лес у вас все наладилось.
Леля молчала. Ей стало страшно рассказывать: вдруг Сонечка тоже отвернется от нее и войдет в школу, не сказав ни слова. И платок заберет.
– На заводе сокращения, Катин отец работу потерял, – все-таки сказала Леля.
– Бедный, – вздохнула Сонечка. – У нас тут сложно найти работу, на которой платили бы нормально. Если хочешь, пойдем ко мне? У меня дома, конечно, не очень красиво, но чай мы с мамой любим пить хороший. Хочешь?
Леля кивнула, не имея сил говорить. Появиться в школе она сейчас не может. Дрожь не проходила.
До Сонечкиного дома добрались быстро: как раз пришел нужный автобус. Квартирка была маленькая, однокомнатная, со старым ремонтом. Где-то около пола были порваны обои («Это кошечка наша все ободрала», – смутившись, объяснила Сонечка), вся мебель потерлась, в ванной откололась плитка в некоторых местах, а на кухне с трудом могли поместиться двое: второй сидел почти в проходе.
– Ты какой чай любишь? – спросила Сонечка.
– Любой, хотя лучше черный.
– Очень вкусный черный, тут бергамот, базилик, мята, мелисса. Мы сушили травы летом.
Сонечка старательно промыла кружку для Лели, расстраиваясь, что чайный налет никак не оттирается. Ей было мучительно стыдно за такую плохонькую квартиру и бедную обстановку. Но почему хотя бы кружки не могут быть хорошие, чистые!
– Извини, тут от чая налет… Но я хорошо ее помыла, это не грязь, – сказала Сонечка тихо, наливая Леле в кружку кипяток.
– Спасибо.
– Бери вафельки. Они очень вкусные.
– Ты не боишься уроки прогулять?
– Первый английский, ничего страшного. А вот на второй, литературу, придется идти. Сергей Никитич прогулы на тормозах не спускает.
– Я не понимаю, почему они винят меня. Я ни в чем не виновата, – сказала Леля, закрыв лицо ладонями.
Сонечка вздохнула.
– Эта злость не от счастливой жизни. Как-то я хотела купить себе новый свитер, – помедлив, сказала она, – пошла в магазин, а они там столько стоят… Ух! Я вышла злая и расстроенная. Мне казалось, что все так нечестно, несправедливо. Почему кто-то может купить пять таких, а я ни одного. Зашла в продуктовый за шоколадкой, а когда вышла на улицу и откусила от нее дольку, мне нагрубил очень плохо одетый мужчина. Наверное, бомж, потому что он не мог купить эту шоколадку и очень злился, но не на меня, я это поняла. Это была такая большая обида за себя…
Леля убрала ладони с лица и посмотрела на Сонечку.
– Они чего-то хотят от меня, – сказала она, – а я не могу ничего сделать. Ну вот скажи, разве я могу повлиять в этой ситуации хоть на что-то? Или помочь? Что мне, отца умолять не увольнять людей? Смешно. В самом деле смешно. Ведь то, что происходит сейчас на заводе, это все давно решено где-то высоко над нашими головами.
– Да, – согласилась Сонечка, – ребятам и их родителям просто очень больно и страшно. Мы нашли нашу кошку со сломанной лапкой. Она так остервенело кусала нас, пока мы несли ее к ветеринару…
– И что, терпеть, когда мне в лицо плюют? Я не могу… Меня такая злость берет!
Сонечка помолчала. Леля отпила чаю. Зашумел холодильник. В квартире что-то щелкнуло.
– Я тебе кое-что скажу, – начала Сонечка, – но ты, пожалуйста, не смейся. Я много обо всем думала и кое к чему пришла. Моя бабушка, она уже умерла, но раньше постоянно таскала меня в церковь. Бабушка очень верила. И Библию мне читала. Я помню, меня так возмущало, что нужно подставить вторую щеку и любить ближнего. Я никак не могла понять, как мне любить папу, если мы с ним постоянно сталкиваемся в магазине, а он делает вид, что не знает меня, и уходит к другой жене и детям. Или как любить маму, когда она только злится на меня, что бы я ни сказала, и непонятно почему, за что… Наверное, за то, что я родилась. Я много думала. Все сопротивлялась. А потом вывела для себя мысль, которая меня очень греет и, не знаю, придает смысл жизни, что ли… Я сама не очень религиозная, но я все-таки верю в добро и любовь. И добро, оно всегда из любви идет. Такой, знаешь, большой человеческой любви к живому. А щеку вторую надо подставить, потому что, когда не отвечаешь ударом на удар, ты прерываешь круг зла. Цепочка обрывается, и зло дальше не идет. Ты не передаешь его другим. И вот это любовь. И вот это доброта. Я не знаю, понятно ли говорю… Понимаешь, для меня-то эта мысль ясная, я ее со всех сторон уже обдумала. Может, она мне притерлась и я уже чего-то в ней не вижу. Но я так живу – я обрываю зло. Не уничтожаю (это все-таки бесполезно), а именно не даю продолжения. – Пока Сонечка говорила, сквозь тучи просочился тоненький луч солнца и осветил ее правую щеку. – Как тебе чай? Правда, вкусный?
