Зина Кузнецова
175 дней на счастье
Прозвенел звонок и неспешно, переваливаясь с одной ноги на другую, вошла круглая, как шарик, учительница геометрии.
– Все садимся, – с одышкой сказала она, тяжело опускаясь на стул, потом заметила Лелю, оглядела ее с ног до головы и спросила: – А ты у нас кто, жар-птица?
– Новенькая.
– Ну садись, новенькая. Зовут-то как?
– Леля Стрижова.
Учительница кивнула и тут же сказала громко:
– Я тут вот что думаю, дети мои. Раз уж погода плохая, хмурая, может, и нам, чтобы от природного настроя не отставать, проверочную небольшую написать? О как! Даже в рифму получилось. Значит, точно напишем!
Пока класс недовольно тарахтел, Леля оглядела ряды. Мест все-таки было предостаточно, кто-то вообще один сидел. Но Леля чувствовала, что лучше никого не стеснять, поэтому дошла до последней парты в третьем ряду и села, положив перед собой сумку.
– Доставайте листочки, убирайте учебники, дети мои! – миролюбиво ворковала учительница, но все равно ее зычный голос перекрывал ропот школьников.
Когда иссякли десять минут, отведенные на написание формул, Зоя Ивановна, поправляя в маленьком зеркальце красную помаду на губах, скомандовала кому-то из класса собрать листочки у всех и принести ей.
Вызвался парень со шрамом в брови, именно с ним Леля так грубо обошлась, когда налетела на него в дверях.
– Вот и славно, Илюшенька. Вот спасибо! – умилялась Зоя Ивановна, пока Илья ходил по рядам.
Поскольку Леля сидела за самой последней партой третьего ряда, к ней Илья подошел в конце. Леля протянула ему абсолютно пустой листок, на который Илья бросил удивленный взгляд, а затем раздраженно глянул на Лелю и пошел к преподавательскому столу.
– Так, а это кто у нас такой умный, дети мои? – Зоя Ивановна подняла двумя пальцами с красными ногтями пустой листок и легонько потрясла над головой. – Новенькая?
– Да! – с вызовом крикнула Леля.
Зоя Ивановна покачала головой и со вздохом велела всем открывать учебники. А Леля достала наушники, положила голову на руки и закрыла глаза. Голова стала болеть ощутимее: сказывалось напряжение. Как бы Леля ни пыталась обрести внутреннее равновесие, которое она так успешно имитировала, ей это так и не удалось за все эти годы. И любая шпилька в ее сторону, конфликт или спор на какое-то время выбивали ее из колеи.
Резкий школьный звонок, будто прямо над головой, заставил Лелю резко поднять голову с парты. Одноклассники уже встали и с шумом собирали сумки, чтобы выйти из кабинета. Леля тоже сонно поднялась и потянулась.
– У тебя почти грудь видно, – сказала Маша, проходя мимо. – Позорище!
– Не смотри. Хотя лучше смотри, потому что красивую грудь в зеркале ты точно увидеть не можешь.
– Да там от груди одно название!
– Не нужно, – встряла Сонечка и подтолкнула Машу вперед.
Леля схватила сумку, сделала вид, что смотрит в телефон, до тех пор, пока последний человек не вышел из класса, и подошла к окну.
Снег еще не выпал. Бледной, смертельно больной и тоскливо тихой показалась Леле природа сейчас. В голых покачивающихся на ветру ветках берез виднелись сухие и пустые гнезда грачей.
Да, нескладно все началось, будто кто-то забыл настроить музыкальный инструмент, и сейчас он издавал неприятные уху звуки. Хотя, грустно подумала Леля, у нее уже все давно так нескладно. Черт с ними со всеми… Как-нибудь протянет до каникул, потом до следующих, потом до конца года, закончится десятый класс, потом снова до каникул дожить… Так и одиннадцатый класс к концу подойдет. Может, по работе отца они снова переедут. Было бы хорошо!
А если, вдруг подумалось, извиниться? Подойти к Маше и Сонечке и прямо так сказать: «Девчонки, не знаю, что нашло, давайте кофе вместе выпьем?» Мысль казалась заманчивой первые несколько секунд, а потом Леля представила то чувство унижения, которое испытает во время выбрасывания белого флага… А тут уже и мерзкий клоун снова стал дергать за ниточки, испугавшись, что его кукла задумала совершить что-то миролюбивое.
Черт с ними, еще раз решила Леля и тряхнула головой. Вдруг она задумалась, разблокировала телефон и набрала в поисковике: «Сколько длится учебный год?»
175 дней… Сто. Семьдесят. Пять. Сто… Сколько же всего плохого может случиться за это бесконечное время.
Ну ничего! Просто пережить! А потом возьмутся силы откуда-нибудь на следующий год. А там и свобода…
Леля нашла в отражении в окне свои грустные, будто даже оттянутые вниз глаза, отвернулась и вышла из кабинета.
6
На следующее утро Андрей Петрович снова лично довез Лелю до школы. Она понимала, что с его стороны это не знак заботы, скорее контроль, чтобы не прогуливала. Смешной, думала Леля, да если бы она захотела сбежать с уроков, никакие ворота ее не остановили бы.
Школьный двор утром, как и обычно, походил на маленькую льдину, на которой столпились все пингвины округи. Черный, чистый внедорожник привлек взгляды, и ветер стал разносить от уха к уху: «Сколько же стоит?!», «Вот директора живут хорошо!», «Моим родителям на такую всю жизнь копить, наверное, надо».
– Без эксцессов, я помню, – сказала Леля отцу, перед тем как хлопнуть дверью машины.
На школьных ступенях Леля снова увидела прежнюю лестничную компанию. «Что у них тут за традиция такая – стоять в самом неудобном месте?» – удивилась она. Желания спорить она в себе не ощущала, да и гаденький клоун не показывался, видимо, еще не проснулся, поэтому Леля решила подняться с другой стороны лестницы, чтобы не столкнуться с одноклассниками.
Звонкий голос все равно настиг ее.
– Крутая тачка, – сказала Маша, – вот интересно, сколько заводских денег надо отмыть, чтобы на такую заработать.
– Ты, даже если двадцать лет отмывать будешь, не заработаешь. А вот честно, с усердием, выполняя все заказы в срок, можно за год заработать. Но на этот путь у тебя мозгов не хватит. Так что так и так тебе не светит.
Леля и сама не знала, что ударила в самое больное место, которое ныло у Маши со времени, когда она начала сознавать себя и понимать окружающий мир. У них с родителями была маленькая двухкомнатная квартирка, которая по наследству перешла папе от дедушки. А дедушка в советское время получил ее от государства.
В квартире этой самая большая комната использовалась как гостиная и родительская спальня, а маленькую, почти каморку, отдали Маше. Свою комнату, оплот спокойствия, Маша обожала, но планировка у квартиры была неудобная: чтобы пройти в комнату родителей, нужно пройти насквозь маленькую Машину комнату. Получался вечный проходной двор. Маша пообещала себе, что окончит школу, уедет учиться в Москву, станет успешным адвокатом и вот тогда заживет в собственной комнате – или даже квартире – одна!
Страшно пугала Машу перспектива не поступить в хороший университет, ведь тогда останется только работенка в городе. На завод она не хотела ни за что. «А зря, – говорил папа, – стабильно. И государству помогаешь». Маша ничего против патриотического и стабильного труда не имела, но чувствовала, что эта деятельность не для нее, оставшись, она просто наденет себе на шею якорь и утонет без шанса на спасение. И как же страдала мама от цеховой вредной пыли! Постоянный кашель, испорченные легкие. Нет! Маша иначе хотела. И, когда она смотрела на Лелю в таких хорошо сшитых, пусть и странных вещах, приезжающую в школу на большом и теплом внедорожнике (в то время как Маша обычно тряслась в продуваемом автобусе полчаса), ее охватывали злость и зависть. Ну почему, с обидой думала Маша, кому-то все: и учеба, и комфорт, и все открытые двери, даже если они этого недостойны (а неприятная заносчивая Леля, по мнению Маши, конечно, ничего этого не заслуживала), а кому-то барахтанье без надежды на то, что получится уцепиться за соломинку.
Когда Леля сказала, что Маше никогда не светит такая красивая, большая и дорогая машина, Маше сначала захотелось подбежать к ней и оттаскать за волосы, а потом заплакать от страха: вдруг и правда все мечты так и останутся мечтами, а жизнь распорядится жестоко, беспощадно…
Неизвестно, чем закончилась бы словесная дуэль, если бы парень со шрамом на брови, Илья, подойдя к ним, не сказал громко:
– А вы чего здесь? До урока три минуты.
Леля вздрогнула от неожиданности, а Маша отвлеклась от своих мучительных мыслей. Хор нестройных голосов вразнобой поздоровался с Ильей. Все двинули в школу.
В кабинете, сурово подперев бока, школьников ждал ноябрь: кто-то открыл окно перед уроком. Войдя в класс, Леля сразу вся сжалась и обхватила себя руками. Еще минут десять воздух будет нагреваться, с тоской подумала она, усаживаясь на холодный деревянный старый стул. Лелины одноклассники, шумя и разговаривая, расходились по кабинету.
Бодро вошел директор. Брючный костюм, судя во всему, он так и не приобрел, ходил в джинсах и пиджаке. Леля обрадовалась: он еще минут пятнадцать будет посвящать всех в организационные вопросы, а урок сократится. Но директор вопреки ожиданиям Лели закрыл за собой дверь, встал около пустующего учительского стола и попросил всех открыть учебники на сотой странице. Леля удивилась: «Так он еще и преподает?!» Мистика какая-то! В ее старой школе она директора видела только на мероприятиях и когда он вызывал ее к себе в кабинет, чтобы отругать.
– Ну что, всем респект и уважуха! – сказал он, когда ребята перестали шелестеть листами учебников и затихли. – Вы думаете, что я выражаюсь некультурно. А нет! Изучение жаргонизмов необходимо, чтобы в социуме люди могли понимать друг друга.
– Эти уже устарели, – сказал какой-то мальчик, Леля не поняла, кто именно.
– Вот как! – расстроился директор и со вздохом продолжил: – Наука и жаргон, как дети, на месте ни минуты не задерживаются. Не поспеть!
– Я вам составлю словарик.
– Составь, Мить, составь. А то вдруг вы мне скажете: «Хей, чел, гоу чилить, а то учеба – зашквар полный». А я не пойму. Это же ни к чему хорошему не приведет!
– Жиза, – поддакнул кто-то.
– А? – не понял директор. – Ну вот, видите!
По классу разнесся легкий смех.
– Ну что, – продолжил директор, – давайте по домашнему заданию пройдемся.
– А что, мы вам разве тетради не будем сдавать? – спросила девочка с первой парты.
– Был бы рад видеть ваши тетради, но я и так уже схожу с ума от количества текста в моей жизни. Кто хочет начать? Мы с вами тропы разбирали, если я правильно помню. Заданием было придумать свои примеры на каждый троп, верно? Ну, давайте, читайте каждый свои самые удачные находки. Вот прямо с первой парты и друг за другом.
Леля уроки не сделала: провалялась до ночи в наушниках, положив голову на Филю, которому разрешила запрыгнуть на кровать, да так и уснула. Даже не переоделась и макияж не смыла. Утром, собираясь в школу, Леля подумала, что нет смысла беспокоиться из-за домашнего задания, ведь все учатся спустя рукава. Если даже в ее, хорошей гуманитарной школе, все ленились, то уж в обычной… И когда директор попросить зачитать то, что было задано на дом, а все действительно один за другим произносили самостоятельно придуманные метафору или сравнение, Леля растерялась и все оставшееся время, ожидая, когда очередь дойдет до нее, набиралась с силами, чтобы начать отбивать недовольство директора. Он, Леля была уверена, и так уже к ней плохо относится. Преподаватели как-то легко истребляют в себе симпатию к ней, стоит им узнать о ее подвигах в прошлой школе и о постановке на учет в комиссии по делам несовершеннолетних.
– Да вы же знаете, что я не гуманитарий и все эти ваши метафоры, образы, переносные смыслы не для меня, я материалист, – сказал Илья, держа руку на тетрадке.
– А ты думаешь, я гуманитарий и виртуоз в переносных смыслах? Да я вообще только после армии к знаниям потянулся и то… не знаю… Филология подвернулась. Но быстренько что-то придумать все-таки могу. Смелее, Илья, смелее. Мы все учимся понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Если бы ты слышал, какие примеры лично сочиненных метафор я приводил пару лет назад, ты бы отобрал у меня диплом.
– Ну хорошо, – нехотя сказал Илья и открыл тетрадь. – Метафора: над головой небесная лужа.
Леля улыбнулась.
– Материалист, материалист… То-то материалист, чтобы у нас все поэты такими материалистами были. Хорошо вышло! – сказал директор.
Очередь быстро дошла до Лели. Все повернулись с интересом к ней: ждали, что выдаст новенькая со стразиками около глаз.
– Я не сделала, – сказала Леля с вызовом.
– Жалко, конечно, – вздохнул директор, – было бы интересно услышать, как ты видишь мир. А сейчас в голову ничего не идет? Сравнение, может, или метафора?.. А вдруг и синекдоха!
– А я мир не вижу, я вижу только себя.
– М-да, треш, – послышалось откуда-то с первого ряда.
– Ну что ж, если у тебя пока так взгляд направлен, то, конечно, как от слепого требовать описать краски… Я тоже когда-то только себя видел. Это от близорукости. Надо с течением жизни учиться носить очки, Леля. Надо. Или жизнь заставит. А все-таки лучше самой научиться.
Леля ехидно улыбнулась, как бы давая понять, что пропустила все сказанное мимо ушей, а сама погрустнела. Но лицо держала! С интересом она стала наблюдать, как вели себя одноклассники на уроке. В основном ничего особенного. Кто-то в телефоне сидел, некоторые перешептывались. В очередной раз привлек Лелино внимание Илья. Она поняла, что уроки – его звездные часы. Он говорил не меньше Сергея Никитича и обязательно вставлял что-то заумное вроде:
– Ну, очевидно, что тут у Тютчева отсылка к Паскалю.
К концу урока Леля, устав от чрезмерной эрудированности Ильи, только закатывала глаза.
Когда прозвенел звонок, Леля забежала в женский туалет, чтобы проверить в зеркале, не осыпалась ли тушь и не стерлась ли помада с губ. Увидев свои уставшие глаза, Леля слабо улыбнулась и сказала себе: «Не раскисай, дружок». Новая школа давалась ей трудно. И зачем она так начинает! Ведь несложно посидеть часик над уроками! Иногда даже интересно… Да и поссорилась с одноклассниками из-за пустяка, а они теперь по любому поводу ее задевают. Вот после урока Маша прошипела, проходя мимо: «Ну и ду-у-ура». Но Леля не могла сменить выбранный курс. Ей казалось это ужасно унизительным, будто милостыню попросить. Она и в детстве не извинялась, даже когда понимала, что была не права. Просто выжидала какое-то время, а потом все само забывалось…
Мигнул экран телефона: мама прислала фотографии из путешествия. Леля, не глядя на них, стала печатать сообщение:
«Мама, у меня что-то совсем не заладилось…»
Потом вгляделась в мамину аватарку. Это было селфи, сделанное после массажа. В волосах цветок. Эта красивая молодая женщина – ее мама. Леля представила, как она получает огромную поэму о Лелиных трудностях и несчастьях и… Что? Наверное, другая мама позвонила бы или даже приехала бы поддержать ребенка. Но Леля никак не могла представить свою маму в прекрасном ярком путешествии, волнующейся о бедах дочери. Она даже до развода не отличалась эмпатией, а получив свободу… Нет, эта красивая женщина на аватарке и не хочет быть матерью. Любит, Леля не сомневалась в этом, но быть матерью не хочет. Леля стерла сообщение, отправила привычный смайлик и убрала телефон в карман.
Послышались девичьи голоса. Леле не хотелось ни с кем встречаться, и она проворно забежала в туалетную кабинку. Девочки вошли и включили воду.
– Так что у тебя с олимпиадой, ты не договорила.
– Подожди, пишу завтра региональный этап. А потом уже увидим…
Леля узнала голоса Маши и Сонечки.
– Хорошо бы, конечно, победить, – сказала Маша. – Я так мечтаю! Это же почти стопроцентное поступление.
– Победишь.
– Я вчера до трех ночи сидела, решала задания прошлых лет. Мне иногда кажется, что их составляли какие-то страшные люди. Маньяки! Не знаю, кем надо быть и какие мозги иметь, чтобы выигрывать в таких штуках.
– Твои мозги. Ты очень стараешься. Все не зря.
– Родители согласились выделить деньги на репетитора, если смогу победить в регионе, чтобы к Всероссу готовиться. Мне очень стыдно перед ними, но куда деваться. Вот разбогатею и все им верну. Я еще сказала им, что занятия с репетитором – это мне подарок на день рождения, чтобы не расстраивались, что не хватает.
Девочки замолчали. Леля прислушалась, стараясь по звукам понять, что они делают.
– Черт, – сказала вдруг Маша расстроенно.
– Что такое?
– Да проверяла объявление репетитора, который готовит к олимпиадам. Он цену поднял… Я родителей на тысячу-то еле уговорила, за тысячу пятьсот они точно не согласятся.
– Другого найдешь!
– Мне хороший нужен. Этого рекомендовала девочка, которая побеждала. Ну как так! – Леле показалось, что Маша готова расплакаться. – Я постоянно пытаюсь, пытаюсь, а ничего не складывается и не складывается!.. Я сплю с учебниками, но этого мало! Не знаю, что еще… Как мне выбраться, Сонь? Куда я поступлю? Может, правда, лучше принять уже, что мой потолок тут…
– Так-так, нос повесила! Ты чего, – Соня заговорила тише, и Леля поняла, что девочки обнялись, – сейчас не складывается, а потом как сложится, да еще так, что ты обалдеешь от счастья!
– Ты видела, у этой новенькой какая сумка? Ее продать, так мне полгода хватило бы репетитора оплачивать.
– Не считай чужие деньги.
– Да я просто не понимаю! Это нечестно! Я умная, могу так много: и плавать, и рисовать, и учиться хорошо, но родители ничего из этих секций оплатить не могут. А ей… Она ведь круглая дура, ты видела ее сегодня? Несправедливо.
– Ты не знаешь, какая у нее жизнь.
– Слушай, Сонь, ну выключи святую, а! Дай поныть просто.
– Ной. А хочешь, я тебе булочку куплю?
Они ушли. Леля вернулась к раковине и снова посмотрела на себя. Вдруг стукнула дверь туалетной кабинки. Длинноволосая пухленькая хорошенькая блондинка в черных «конверсах» и модном трикотажном платье встала у соседней раковины. Бросая изредка на Лелю взгляды, она помыла руки, неспешно вытерла их бумажным полотенцем и выбросила его в урну.
– Это ты та новенькая? – спросила она со спокойным интересом.
– Которая круглая дура? Ага…
– Ясно. Привет! – Блондинка протянула Леле руку. – Я Надя. Из одиннадцатого.
Леля скорее автоматически, чем осознанно, ответила на рукопожатие.
– Что, отношения с одноклассниками не задались? – спросила Надя, прислонившись к раковине.
– Иногда мне кажется, что мне надо с осторожностью ходить по темным переулкам.
– Советую не принимать близко к сердцу. В этой школе, как и в этом городишке чертовом, индивидуальность не в почете. Я тоже особой любовью у своих не пользуюсь. Но меня не волнует.
– Ты тоже новенькой была?
– Да если бы! – хохотнула Надя, откинув длинные светлые ухоженные волосы с плеча. – Ты наверняка уже слышала, что мой папа – тот самый Исаев. У него сеть супермаркетов, – добавила Надя, видя, что Леле ничего не сказала фамилия. – Так вот. Меня всю жизнь в школе тиранят из-за того, что у меня телефоны крутые и одежда хорошая, а у других все не так. Ну я уверена, ты понимаешь.
Леля кивнула. У нее из памяти как-то разом улетучилось воспоминание о том, как она нагрубила одноклассникам в первый же день на ступеньках, и теперь ей действительно стало казаться, что все дело в ее последнем айфоне и папином внедорожнике. Впервые почувствовав понимание, она сразу потянулась к уверенной в себе Наде всей душой.
– Ну ладно, ты не дрейфь. Тут нормально выживается. Главное – не давай себя в обиду. Это твой аккаунт? – она повернула к Леле экран телефона. – Я кинула заявку в друзья. Спишемся как-нибудь.
Надя улыбнулась и направилась к выходу. Леля смотрела ей вслед, а потом вдруг, подхлестнутая большим тоскливым чувством одиночества, спросила:
– А ты сейчас на урок?
Надя обернулась, положив руку на дверь:
– По идее, да, а что?
– А не хочешь кофе попить?
– Кофе… – Надя задумалась, потом пожала плечами. – Почему нет? Давай! Я знаю хорошую кофейню.
Они направились на первый этаж. Раздевалки десятого класса и одиннадцатого были в разных концах коридора, поэтому ненадолго им пришлось разделиться. Быстро накинув куртку, Леля поспешила к выходу из раздевалки и вдруг на кого-то налетела.
– Извини за то, что мы столкнулись, и предупреждаю, что грубить, как в прошлый раз, совсем необязательно.
Леля подняла голову и увидела Илью. Он тоже был в куртке и от него пахло сигаретами. Видимо, выходил покурить.
Смотрел он на Лелю равнодушно, а говорил будто бы даже с раздражением:
– И, кстати, у нас сейчас английский, если ты вдруг забыла.
Отвечать Леле не хотелось, она молча обошла Илью и продолжила путь к выходу.
7
В кофейне было пусто. Только сонный бариста лениво протирал чистые кружки.
– Да в этом городе не принято по кафе ходить. Папа как-то даже сказал, что здесь посещают только два места: работу и продуктовый, – сказала Надя.
Они сели за дальний стол у окна. Небо затянуло тучами, и в помещении царил холодный полумрак. Леля зевнула, а потом посмотрела на Надю. Она еще в туалете показалась Леле красивой, но при дневном, пусть и тусклом свете Надя оказалась невероятно прелестной. Миловидных лиц много, гораздо меньше уникальных в своей красоте. А Надя обладала таким необыкновенно узким, изящным разрезом глаз, что казалось, будто она всегда слегка хитрит, и приподнятые внешние уголки глаз создавали ощущение вечной полуулыбки на ее лице.
Бариста, молодой парень, принес две чашки кофе. Надя подождала, когда он уйдет, и негромко сказала Леле, кивнув на него:
– Как, наверное, погано понимать, что ничего большого и великого в твоей жизни уже не будет. Только какая-нибудь жена, дети, на которых вечно будут нужны деньги, а потом и старость.
Леля посмотрела на бариста. Лицо его не было злым, он пританцовывал под музыку, занимаясь чем-то за стойкой. Казалось, что впереди у него только хорошее.
– Да ладно, с чего ты взяла, – сказала Леля.
– Потому что я знаю этот город. Отсюда либо уезжают учиться в институт, либо остаются тут навсегда, хоть и тешат себя мыслью, что обязательно вырвутся. Каждый раз, когда вижу разочарованных жизнью кассиров в магазине, радуюсь, что у меня есть такой трамплин. Ну ты должна меня понять. Твой папа тоже тебя сможет подстраховать в любом случае. Он же у тебя управляющий на заводе, да?
– Угу.
– Мой папа, кстати, хвалил его. Сказал, что он у тебя крутой руководитель и вообще умный очень.
– Куда ты хочешь поступать?
– В Москву, естественно. Я люблю повеселиться. Тут негде. Мы с друзьями уже со скуки мрем. А вы ведь в Москве жили, да? Как тебе?
– Было круто, – охотно отозвалась Леля, – у меня была компания близких друзей в старой школе. Мы постоянно что-то придумывали. Жорж, это мы так называли Геру, моего друга, умудрялся по знакомству протаскивать нас на закрытые вечеринки. Было невероятно весело! Мне не хватает сейчас…
– Ты с друзьями московскими общаешься еще?
– Нет, – чуть помедлив, ответила Леля, – не общаемся. И мне, честно говоря, страшно одиноко. Совершенно… гадкое чувство. Такое ужасное ощущение всеобщей ненужности.
– Да, знакомо, – сочувственно улыбнулась Надя.
Леля и сама не могла понять, как она, такая закрытая, вдруг призналась в очень личном переживании едва знакомой девушке. Но объяснялось все очень просто: избитый человек с большой радостью и благодарностью хватается за того, кто первый присаживается около него, дает попить воды, промывает раны и окутывает сочувствием.
– А как ты справляешься с тотальной ненавистью одноклассников? – спросила Леля. – Потому что я… со мной такого не было. В московской школе как-то сразу друзья появились… И не то чтобы я так уж ищу одобрения ребят, просто выматывает, понимаешь… Каждый день как на войне. Я умею удары отражать, но постоянно, это, понимаешь, совсем невыносимо.
Надя пожала плечами.
– Я уже легко к этой тотальной, как ты сказала, ненависти отношусь. Мне просто глубоко плевать. А еще мне их немного жалко.
– Почему жалко?
– Они не мы. Это у нас с тобой прекрасное будущее впереди и куча возможностей. А у большинства что? Ты же слышала эту девочку в туалете: родители на заводе получают копейки. Перспектив никаких: либо институт (но это для умненьких, а их мало), либо тоже завод. Вот они и злятся на таких, как мы. Ну и пусть злятся! Разве я виновата, что мне повезло родиться в обеспеченной семье. Я когда узнала, что ты в нашу школу пришла, подумала, что к тебе нужно подойти.
– Почему?
– Таким, как мы, нужно держаться вместе. Не хочу казаться высокомерной снобкой, но это правда жизни. Есть те, кому повезло больше, а есть те, кому меньше. Последние злятся на весь мир, а первые идут семимильными шагами вперед. Не знаю, как тебе, а мне никогда не было интересно с теми, кто… – Надя задумалась, подбирая слова: – Ну… кому повезло меньше. Они как-то даже мыслят иначе: нешироко, несвободно. Унылые такие, всего боятся. Я вот ничего не боюсь. Уверена, ты меня понимаешь. Хочу попробовать все! Хочу проглотить жизнь большими кусками! И не боюсь подавиться.
Пока Надя говорила, Леля молчала и размышляла о ее словах. Иногда ей хотелось отшатнуться от собеседницы – таким недетским цинизмом веяло от всего ею сказанного, а потом все же Леля, вспоминая отдельные моменты жизни, соглашалась с ней. К концу их беседы она решила, что Надя своеобразная и вполне имеет на это право. Ее спокойствие и самоуверенность понравились Леле, запечатлев Надю в Лелиной голове как хорошую и приятную знакомую.
Перед выходом из кофейни, когда встреча подошла к концу, Леля забежала в женский туалет, а когда вернулась, Надя что-то читала в телефоне уже полностью одетая.
– Слушай, – сказала она весело, – меня друзья пригласили потусить. Хочешь с нами? Ты говорила, тебе одиноко. У меня друзья нормальные, если что, можешь не переживать за безопасность там, выпивку…
– Я верю.
– Поедешь? От всей души приглашаю, правда. Мы круто посидели. Ты мне понравилась.
Леля улыбнулась:
– Почему нет? Спасибо!
8
Леля зашла в квартиру и осторожно прикрыла за собой дверь, надеясь, что папы еще нет. Снимая обувь, она покачнулась и случайно уронила ключи с тумбочки, на которую до этого бросила их. Ну и звон! Леля замерла. Едва слышно цокая когтями по паркету, пришел посмотреть на происходящее Филя. Больше никого. Кажется, папы нет, а тетя Таня наверняка прилегла подремать.
На всякий случай на цыпочках Леля кралась в свою комнату. Все так же цокая когтями по полу, за ней по пятам шел пес с абсолютным доверием наблюдая за действиями хозяйки.
Вот! Еще две двери – и Лелина комната. Там можно будет закрыться и закутаться в одеяло. Из-за приставучего, пробирающего до костей ветра Леля продрогла так, что вся тряслась, а ноги неприятно ныли, как перед болезнью. Только бы добежать… Только бы! Папа обычно не заходит в Лелину комнату, когда возвращается с работы, но, если они натыкаются друг на друга в коридоре или на кухне, он считает нужным поговорить, а разговор не клеится, потому что глубокая обида на родителей намертво зашивала Леле рот, а все мысли Андрея Петровича были исключительно о новой должности – спасительной соломинке, которая не позволяла утонуть в мыслях более ранящих.
Вот наконец комната! И вдруг за спиной послышалось строгое папино:
– Сюда подойди.
Леля знала одну простую аксиому. Если хитришь и нарушаешь правила, есть два варианта: не попадешься и попадешься. В первом случае стоит радоваться и рисковать дальше, до тех пор пока не наступит второй случай. А вот если попадешься, стоит быстро искоренить в себе досаду на неудачное стечение обстоятельств и смело встретиться с неизбежным последствием. Дальше же, если хватит смелости, все снова с двумя неизвестными результатами. Леля всегда получала удовольствие от азарта и интриги: повезет ей в этот раз или нет. Первое время ей, воспитанной девочке, было ужасно стыдно перед родителями за то, что они ловили ее на проделках, но переставать она назло им не собиралась. И постепенно заматерела. Поняв, что сейчас последует неминуемое наказание, она нисколько не расстроилась. Только подосадовала, что в кровать попадет не меньше чем через пятнадцать минут. А ноги ломило безбожно. Было бы неплохо поболеть пару дней.
В папиной спальне свет был приглушен. Горели только прикроватные светильники. Леля давно не заходила в эту комнату. А что ей здесь делать? Раньше-то она забегала утащить мамину тушь или кофточку, а теперь… Опустело. И даже папа здесь будто чужой, не хозяин вовсе.
Леля прошла по комнате и села в кресло около окна. Андрей Петрович снял пиджак и часы, ослабил галстук, закатал рукава белой рубашки (только вернулся с работы, поняла Леля) и устало опустился на край кровати напротив дочери. На прикроватной тумбочке Леля увидела пирог тети Тани и чай. Видимо, папа собирался перекусить.
– Где ты находилась в течение этого времени?
– В школе, – не моргнув глазом, соврала Леля. Дело привычное. Более того, Леля знала, что папа понимает, что она врет. А Андрей Петрович знал, что она это знает. Так он еще больше злился.
Дверь со скрипом приоткрылась, и в комнату вошел Филя. Со старческим вздохом в полной тишине он улегся у ног Андрея Петровича.
– Сегодня получил звонок от Ксении Михайловны. Она интересовалась состоянием твоего здоровья.
– Здоровья?
– Ввиду того, что ты не явилась на уроки, а твой одноклассник сказал, что ты заболела, она позвонила узнать, что именно случилось.
Леля на секунду озадачилась, кто ее прикрыл (неужели тот неприятный парень?), но потом эта мысль испарилась, и она сосредоточилась на разговоре.
– А ты что? – спросила она.
– Я уведомил ее, что в данный момент нахожусь на работе и обязательно уточню, как твое состояние. Позвонил Татьяне Николаевне, попросил ее передать тебе трубку и получил простодушный ответ, что ты еще из школы не вернулась.
– И что классная?
– Поскольку я тебе все-таки не враг (держишь ли ты эту мысль в сознании, я не знаю), я уведомил твою классную руководительницу, что ты страдаешь мигренями, особенно когда перенервничаешь. Она согласилась, что приход в новый коллектив – это стресс.
– Что ж, мудрый поступок, папа… – Леля собралась уйти.
Папа властным жестом велел ей сесть.
– Где ты находилась в течение этого времени? – повторил он.
Леля молчала. Через несколько минут тишины Андрей Петрович покачал головой, потянулся к кружке на прикроватном столике и хотел отпить чай, но как-то неудачно повел рукой, и чай выплеснулся ему на брюки. Андрей Петрович только устало прикрыл глаза, хотя Леля была уверена, что внутри у отца все закипело от раздражения.
Леля встала, чтобы уйти. Папа ее не остановил, только сказал:
– Я не знаю, что с тобой делать, Лелька. Я так устал!
Леля замерла. Настолько по-человечески, без деловой сухости и с надломом это прозвучало, что она даже открыла рот, чтобы ответить искренностью на искренность, но что-то ее остановило. Она никогда не умела выражать свои чувства и даже намеренно сдерживала слезы, когда плакали все, – не хватало еще, чтобы кто-то увидел ее слабость.
