Зена Тирс
Суженая мага огня
15
“…Признать истинно-рождённую светом или зачарованную может только Праведный суд Первого мага короля, светлого Ристуса …Но чаще всего, если на женщину пала тень подозрения в зачарованности, – это достаточная причина для истребления. Поскольку в любой момент она может услышать зов своего тёмного хозяина и обратиться из женщины в чудовище. Сомнительных женщин нужно немедленно казнить.
Охотник за нечистью, паладин Локхарт”.
Какой кошмар! Если я всё-таки чудовище? Немедленно казнить?! И что это за Праведный суд такой?..
На сердце стало черно. Губы искривились в попытке сдержать слёзы, но предательские капли обжигающими струйками потекли по лицу.
Я совсем одна и некому меня защитить…
Где же ты?.. Тот, чьи руки я помню на своих плечах? Надёжные, оберегающие. Ты был для меня Светом. Моим истинным. Как же мне темно и страшно вдали от тебя… Больше нет надежды на встречу… Теперь я порождение тьмы, и не будет у меня счастья…
Я промакнула глаза, но слёзы всё текли и текли. Сквозь затуманенный влагой взор прочитала:
“Праведный суд Первого мага короля Ристуса”.
Что ж, посмотрим, что это за действо такое.
“…В случае выявления у женщины огненной магии, для выяснения его природы требуется половой акт, совершённый Первым магом над подозреваемой…”
Что?! Господин Ристус, вы что иным способом женщин не привлекаете?
“Когда во время акта любовники допускают слияние хранилищ, светлый маг проверяет размер и стенки хранилища женщины… – Пресветлая, как же порочно это звучит! Как ты допускаешь подобные книги в святилище?! – … И тогда маг может судить о том, как давно оно было создано. Хранилища, развивающиеся с рождения, имеют крепкие стенки и большую вместимость. Временные, зачарованные хранилища, похожи на мыльный пузырь…”
Сколько же ты провёл опытов, чтобы всё выяснить про хм… стенки женщины? Ярый ты был, однако, исследователь, Ристус…
Я завозилась рукой у себя на животе. Интересно, где у меня хранилище и какие у него стенки?
Из задумчивости меня вывели голоса, раздавшиеся с верхнего балкончика. Я быстро убрала книгу и принялась вытирать пыль.
– Садитесь, сэры рыцари, здесь мы сможем обсудить дальнейшее лечение Генриха, – сказала Альба.
Раздался низкий хрипловатый стон.
– Осторожнее, племянник, держись за меня… Садись сюда, – донёсся грохочущий голос Рэндеваля.
Загремели стулья, и зашуршала сталь доспехов. Интересно, сэры рыцари знают, что тут хорошая слышимость? Я притаилась у шкафа, став невольной слушательницей.
– Итак, мы узнали, что раскол нельзя вылечить окончательно, – сказал Рэндеваль.
– Верно, – согласилась настоятельница. – Мана будет постоянно утекать. Вопрос с какой скоростью. Нужно дать трещине затянуться, а для этого необходим полный магический покой. Полное истощение маны для мага равнозначно смерти. Многие паладины, кто не соблюдал рекомендации, гибли.
– Нет способов побыстрее затянуть трещину? – вкрадчиво проговорил Генрих. – Меня ждёт дракон.
– Я повторю, может, кто-то не расслышал, – строго сказала Альба. – Кто не соблюдал рекомендации – гибли. И так как в наших землях нет сильного мага, способного вас исцелить, я могу посоветовать только лечение любовью. Ежедневное, многократное, пока трещина не уменьшится. Когда скорость утечки будет равна скорости восстановления, ваше состояние можно будет назвать стабильным.
– Что это за способ, хм… кто-то должен меня полюбить? – усмехнулся паладин. – Боюсь, это невозможно, чувства дело такое… интимное. Любить не прикажешь.
– Всё несколько проще, сэр Генрих, приземлённее, – отозвалась Альба.
– Вот как?
– В трактате сказано, любовный оргазм женщины вызывает вибрации, ведущие к исцелению хранилища. А также к увеличению его объема, разве вы не знали? Об этом ведь Первый маг Ристус писал…
Возникло некоторое молчание.
– Какой интересный способ, – процедил Рэндеваль. – Вот почему ты был так силён, племянник. …И то-то в последние годы сдал.
– Этот способ мне не подходит, я ещё семь лет должен носить траур, – произнёс паладин.
– Сочувствую, сэр Генрих, – сдавленно произнесла Альба.
– Ты теряешь ману со скоростью ветра, Генрих, – сказал Рэндеваль. – Если жизни паладина что-то угрожает, то на светские законы придётся забить. Я настаиваю.
– Это воля короля, – низким голосом произнёс паладин. – И моя тоже.
– Что скажет король, когда увидит твой светло-почивший труп?
– Я знаю, что сильно оскорблю нашу с ним дружбу, если нарушу траур. Это слишком личное.
– Арнос Великий! Генрих, я беспокоюсь за твою жизнь, ты должен согласиться! – повысил голос Рэндеваль. – Неведомое существо раскололо тебе хранилище, а ты предпочитаешь умереть в постели, не бороться, сдаться?!
– Откуда ты знаешь про существо, дядя?
– Ты постыдился признаться мне, что был на поляне не один? Я вернулся на утро и нашёл кучу следов. Ты боролся. Но с кем? Ты не говоришь…
Снова наступило молчание. Кто-то стучал пальцами по столу.
– Ладно, я согласен на ваш способ, настоятельница, – сказал паладин, нарушив тишину. Стук пальцев прекратился. – Найдите мне женщину.
– Ну вот, – хмыкнул Рэндеваль. – Даренфорсы не теряют хватку!
– Может, будут пожелания на счет девушки, сэр? Девственницу?
– Нет, с девой много мороки, – отозвался паладин.
Рэндеваль хохотнул.
Неотёсаные мужланы эти рыцари! Я представила, как загорелись щёки у настоятельницы от их слов.
– Пожелания будут. Пусть будет миловидная, – сказал Генри. – Худенькая и непременно рыжая.
– Сэр? – поперхнулась Альба. – Рыжая женщина большая редкость в наших краях! Может, блондинку?
– Нет. Я люблю рыжих… У каждого свои недостатки, – понизил голос паладин.
– Понятно, сэр Генрих. Мы постараемся…
– Пусть приходит вечером ко мне в “Свет Вейгарда”. И да, конечно, скажите ей, я хорошо заплачу.
Вновь загремели стулья и послышались удаляющиеся шаги. Я прижалась к полкам, размахивая кисточкой, в надежде, что на меня не обратят внимания.
16
Не обратят внимания? Смешная… Давай посчитаем, сколько рыжих девушек ты встречала в Вейгарде?
Одну?
Верно. Ту, что сейчас вытирает пыль на полках…
Ох, чувствую сейчас придёт Альба, посмотрит на меня виновато. А я засмущаюсь, скривлю лицо, скажу: “Нет, я не шлюха, я послушница!”
Но паладин погибает. И погибает по моей вине! А моя честь давно измарана колдуном. У меня нет будущего, нет счастья… Что бы не говорили обо мне потом, если я могу спасти ему жизнь, я сделаю это, пойду на прочную связь…
А если Генри сумеет прощупать моё хранилище? Он же паладин, а значит маг. Может, ему достанет опыта понять, кто я?
Сердце заколотилось от отчаяния. Глотнула воздух и затаила дыхание. Я боялась узнать правду о том, кто я. Правде в глаза посмотреть так нелегко!
Если Генри решит, что я зачарованная – он меня убьёт. Зубы застучали, плечи затряслись. Прошлого не изменишь и не найдёшь виновных!
Ну что ж… Убьёт. Зато я не причиню больше никому вреда! Отчаяние лилось из меня вместе со слезами.
Я должна спасти ему жизнь – вот теперь моё единственное предназначение! Пальцы с решимостью обхватили ручку щётки, сердце успокоило ритм. Я выдохнула свободнее.
Скрипнула дверь библиотечного зала и раздались тихие шаги настоятельницы, которые я тут же узнала. Чутье подсказало: это по мою душу.
– Триса, у тебя есть возможность, наконец, сделать что-то действительно полезное, – холодным тоном произнесла она. – Проведёшь ночь с герцогом Генрихом Даренфорсом. Он заплатит. Ты согласна?
– Я готова, – произнесла я, отложив щётку и вытянув шею.
Альба с удивлением оглядела меня, плотно сомкнув морщинистые губы, и тяжело вздохнула.
– Шлюхам не место в святилище, ты понимаешь? – настоятельница понизила голос.
– Понимаю… – склонила я голову.
– Иди за мной.
Мы двинулись к дверям и поднялись в покои Альбы.
– Тут у меня ванна, я приказала наполнить её для тебя. Искупайся. Герцогу будет приятнее иметь дело с чистоплотной девицей.
Ужалила так ужалила! Я же утром мылась, и моюсь каждый день! Не знаю, кем и где я была воспитана, но так уж привыкла, в отличие от северян: жрицы святилища мылись раз в шесть дней.
Я прошагала в комнату с деревянной бадьей и потрогала рукой воду. Она была тёплой.
– Ты раньше занималась с мужчиной любовью за деньги? – спросила Альба из соседней комнаты.
– Нет… Я не помню, – произнесла я тихо, скидывая серое послушническое платье. – Ничего не помню… – повторила, опускаясь в ванну.
Я взяла мочалку и прикоснулась к своему телу. Вздрогнула, представив, как вечером его коснётся рука чужого мужчины. И скорее всего это будет не так нежно. Судя по смешкам на счёт девственниц, на нежность можно было не рассчитывать.
Я ведь не дева, значит, предстоящее не должно меня так пугать! Но всё же я очень переживала. Не из-за боли, нет. Её я вытерплю, даже если он будет грубым, как зверь. А скорее – из-за своего положения. После того, что случится, мне будет закрыта дорога назад в святилище. Тут строго настрого запрещены временные отношения с мужчинами. Если послушница всё же уходит с мужчиной, то непременно замуж. А если послушница соглашается на любовь за деньги, то ей прямая дорога на постоялый двор или в бордель.
Может, Тания возьмёт меня помощницей? А если не возьмёт, то… Нет, не хочется думать, что будет завтра. Быть может завтра для меня не настанет, если Генри поймёт, кто я.
Я опустила руку в воду и принялась мыть бёдра и прочие складочки.
Ох, как я могла забыть о таком важном! Нужно попросить у Идды мазь от беременности. Понести в моём положении было бы совершенно недопустимо…
Я распустила волосы и принялась мылить и купать их. Давно ли сэр Генрих, будучи в походе, видел такую чистую девушку?
Мысли заставили невольно улыбнуться. Генри был симпатичен мне. Если бы какому другому паладину потребовалась моя помощь в исцелении раскола, я бы десять раз подумала, и не уверена, что согласилась бы… Но его серые глаза, улыбка, которой он улыбнулся мне на пороге библиотеки… Внутри воспламенилась искра интереса, а каков паладин в постели?
Щёки запылали от стыда, кожа сделалась слишком чувствительной от собственных прикосновений. Я поспешила выбираться из купели.
Из соседней комнаты донеслась возня. Альба что-то приказывала послушницам. Я завернулась в льняное полотно и вышла к женщинам. На постели настоятельницы лежало чудесное красное платье, с длинным подолом и открытыми плечами. Такие носили благородные леди на светских приёмах.
Откуда мне известно, что носили леди, если я не бывала на приёмах?
– Вытерлась? – кивнула Альба. – Примерь. И если не в пору, девушки быстренько подгонят.
Я нарядилась. Платье смотрелось великолепно. Грудь стояла, поднятая корсетом, как у принцесс на портретах. Талия на платье была немного широка, и две послушницы, раздев меня, принялись ушивать её.
– Откуда у вас такая прелесть? – спросила я у Альбы, когда на меня снова надели платье.
– Пожертвовала одна знатная дама, приняв обет монашества. Это было тридцать лет назад, но мода не меняется веками, а дорогие ткани способны служить десятилетиями.
– Соглашусь, – сказала я, едва сдерживая восторженную улыбку от прекрасного наряда.
– Давай уберём волосы наверх в причёску, так будет солиднее, – нахмурилась Альба, скручивая мои волосы в жгут. – У меня ещё где-то были чудесные алмазные заколки.
Я кивнула и улыбнулась, не находя, что сказать. Сердце радовалось, как у маленькой девочки перед праздником. Хотя какой праздник, с жизнью прощаться пора…
– Не грусти, ты ведь не в первый раз, – протянула Альба.
– По правде говоря, я не знаю, что должна делать… – призналась я.
– Тут совета я тебе не дам, я жрица, никогда не была с мужчиной. Ты тут знаешь лучше меня, – ответила настоятельница, закрепляя мне волосы алмазными заколками.
– Не уверена, что знаю… – тихо произнесла я.
Как же предательски дрожал голос!
– Не переживай, Трис, он сделает всё сам, – прикоснулась к плечу настоятельница. – Просто будь благосклонна.
– Хорошо…
Светлая Альба внимательно осмотрела меня в платье и поморщилась.
– Ещё не всё. Твои шрамы на шее… Воину Света будет неприятно их видеть, – настоятельница порылась в шкатулке с драгоценностями. – На, возьми колье. Давай, помогу застегнуть.
Широкое плетение легло мне на ключицы, закрыв на спине серые полосы шрамов от кровопускания.
– Повернись. Да, теперь хорошо. Иди, Триса. Он ждёт.
Опустив голову, я двинулась к двери.
– Триса, – окликнула Альба. – И верни, пожалуйста, потом платье и украшения.
– Хорошо, я верну.
17
Я взяла в руки свой шерстяной плащ и невольно поморщилась. Он пробыл у меня всего год, а выглядел уже как половая тряпка. Никак не сочетался с шикарным алым платьем и украшениями. Бесцветно-серый, из самой дешёвой шерсти, он был чуждой скорлупой для меня настоящей. Не знаю, кем я была прежде, но к одеждам привыкла дорогим и добротным.
Но делать нечего, накинула на плечи, покрыла голову капюшоном и двинулась во двор. Нужно успеть забежать к Идде за мазью.
– Мне сейчас лучше этим воспользоваться или позже? – прямо спросила я.
К чему смущения и стыд, если другого пути нет?
– Я не знаю, сколько будет длиться у вас… кхм… прелюдия, – краснея, как рябина на морозе, сказала Идда. – Думаю, лучше не рисковать и применить непосредственно перед… кхм вхождением. Вдруг у раненого процесс затянется, а действие мази на коже быстро выветривается. Ну, не беспокойся, Триса! Отпросишься по нужде, найдешь момент, – вкрадчиво договорила травница, перебирая пальцы.
– Поняла, спасибо.
Я убрала мазь в щёлку меж грудей.
– Иди сюда, Рик, не подходи к ней… – прошептала Грета из соседней комнаты.
Малыш Рик привычно потянулся ко мне, но мать дёрнула его за руку и оттащила подальше.
– Иди сюда, кому говорю?!
Я с недоумением поглядела в спину подруге.
– Что такое? – прошептала я, переведя взгляд на Идду.
– Не одобряет любовь за деньги. И просто завидует, – понизила голос травница. – Не каждая продажная женщина может лечь с герцогом, тем более с паладином, а тебе подвезло. Иди, Триса. Пусть Пресветлая хранит тебя!
Я покинула подруг, бывших моей семьёй три года, и отправилась в сторону площади, к гостевому дому “Свет Вейгарда”. Что ждёт меня дальше? Доживу ли до утра?
Губы задрожали, к глазам подступили горячие слёзы.
Нет, нельзя сейчас плакать! Испортишь вид – прогонит тебя паладин! Не спасёшь его!
Я подняла глаза к небу. Дневной свет иссяк. Далеко на западе догорала заря. Пронизывающий ветер пробирался под плащ и заставлял дрожать. От холода. От страха. От тяжести на сердце.
Подойдя к воротам гостевого дома, услышала скрежет доспехов, ржание лошадей и голоса рыцарей.
Рэндеваль! Вот кому не хотелось бы показываться на глаза. Я притаилась в тени ограждения и подождала, пока рыцари проведут лошадей через ворота.
– Ну, Генрих… – недовольно пробурчал Рэндеваль. – Сам собрался развлекаться с девкой, а меня отправляешь с чудищами болотными порядки наводить!
– Что, простите, сэр Рэндеваль, не расслышал? – произнёс идущий следом рыцарь.
– Ничего, Самуэль… Ночь ясная, говорю, луна полная! Чудища из всех нор полезут, будьте осторожны.
– И вы будьте осторожны, сэр!
Проводив взглядом удаляющихся рыцарей, я глубоко, насколько это было возможно в тесном платье, вздохнула. Усмирила неистово бьющееся сердце. Рэндеваль ушёл – так спокойнее. Облегчение тёплой волной потекло по жилам, плечи снова передёрнуло.
Сделав несколько глотков свежего морозного воздуха, я поднялась на крыльцо и постучала в высокие дубовые двери.
Открыла служанка. Я разомкнула рот, чтобы объяснить, кто я такая и зачем пришла, но меня опередили.
– Входите, сэр Даренфорс вас ожидает, – сказала она, впуская меня.
Генрих стоял напротив дверей в мягких брюках и сорочке с расстёгнутыми верхними пуговицами, откуда торчало несколько закрученных волосков. Его домашний вид смутил меня. И почему я полагала, что на свидание он непременно придёт в доспехах? Улыбнулась своей наивности.
Сэр паладин приблизился, чтобы взять у меня плащ. От Генриха веяло испепеляющим жаром, от которого перед глазами поплыло красное марево, и я согрелась в один миг.
Его ладонь мимолётно коснулась моих плеч, прикосновение обожгло. Я поёжилась.
– Добрый вечер, госпожа… – произнёс Генри низким, рокочущим голосом, и струны в моей груди тотчас задрожали. Волнение протекло волной по жилам, сливаясь в животе в огненный водоворот.
– Триса, – дрожащими губами прошептала я. – Меня зовут Триса.
– Генрих, – паладин мягко взял меня за запястье и поцеловал кисть. Движения были знающими и уверенными. Он не мешкал и не стеснялся, в отличие от меня.
Лишившись накидки, я оказалась с раскрытыми плечами и ключицами, и тут же почувствовала оценивающий мужской взгляд на своей обнажённой коже.
Сейчас заметит шрамы и побрезгует… выгонит…
Я опустила взгляд в пол и ждала приговора.
Мана действительно так сильно сочилась из паладина, что даже я, зачарованная или нет, чувствовала набегающие волны тепла, исходившие от Генри.
– Триса… – попробовал на языке паладин. – Это северное имя, очень похоже на сокращение от Беатрис, популярного на юге. Ваше полное имя Беатрис? – он приподнял бровь.
– Нет-нет, Триса – это моё полное имя, – не поднимая глаз пробурчала я.
– Очень приятно, леди Триса. Идёмте ужинать? – он протянул руку, предлагая мне взяться за неё.
– Мы что, будем есть?! – изумилась я.
Ой, я что, разве сказала это вслух? От напряжения язвительные слова вырвались, подобно стреле обороняющегося.
Глаза Генри озарились насмешливыми серебряными огоньками.
– Я бы предпочёл, чтобы моя любовница была сыта, – улыбнулся он, не сводя с меня ласкового взгляда. – Поужинаем. Я должен хоть немного узнать вас. Не привык вести девушку в постель, даже не поговорив с ней.
– Хорошо, идёмте, – я подала руку и увидела, как она тряслась.
Всё тело тряслось от страха!
– Вам нужно успокоиться.
Генри крепко сжал пальцы горячей ладонью, вложил себе под локоть и повёл в зал. Мужская рука дарила уверенность и… трепет. Я провела пальцами по ткани рукава, ощущая горячее крепкое тело под сорочкой. Скоро он снимет её, и тогда… Будет ли он столь ласков и обходителен?
– Выпьем вина, поедим. Я не страшный, поверьте.
Мы вошли в зал. За столом было полно знатных гостей. О нет, тут Фалькон! Криво улыбается мне, но хотя бы без пошлости, как в прошлый раз. Видимо, дружбу с паладином, ценит выше сомнительной связи с порочной рыжеволосой девицей.
И наместник Хакон с женой тут. И куча других горожан. Женщин в изящных нарядах. И как хищно они все глядят на нас с Генрихом! Ой!
Я перевела взгляд на слегка небритую щёку паладина, только чтобы вновь не уставиться в пол и не показать слабость.
– Познакомьтесь, это моя леди Триса, – сказал Генрих, отодвигая для меня стул.
Я села.
“Моя”. Она сказал: “моя”. От этих слов на сердце потеплело, и я улыбнулась.
– Добрый вечер, леди Трис-са, – первым поздоровался Фалькон, остальные повторили вежливые слова.
Я учтиво кивала, стараясь не глядеть никому в лицо. И хоть Генри не назвал меня нанятой шлюхой прямо, все всё равно догадались, кто я.
– Ужин скоро подадут? – кивнул паладин Хакону.
– Скоро… Пока принесли только закуски, – наместник перегнулся через стол, приблизив лицо к паладину. – Генрих, мы бы успели ещё разок размять пальцы, давай, а?
– Минуту, – ответил Генри, нависнув у меня над головой. – Сперва поухаживаю за своей леди. Вина, Триса?
Он повторил эти слова: “моя леди”. Внутри всё встрепенулось, и струны души вновь задрожали. Не понимаю, что со мной. Генри мне нравился, очень нравился, но отдаваться влечению было бы слишком глупо и опасно. Грозило обернуться нестерпимой болью и разочарованием.
– Да, можно, – кивнула я.
Хочу напиться, чтобы притупить чувства. А лучше забыться полностью на всю оставшуюся ночь…
18
Я пригубила вино, а Генри так и не присев, резко двинулся в сторону, мелькнув краем своей широкой спины в белой рубашке.
Я увидела загоревшийся взгляд Хакона. Наместник отодвинул стул, ловко встал и взял с дивана, стоявшего за спиной, виолу и смычок. Тронуть струны не успел: Генри его опередил.
У меня за спиной посыпались ускоряющиеся точёные отрывистые звуки, я обернулась и увидела паладина с приложенной к подбородку виолой. Кисть умело гоняла смычок по грифу, лицо Генри было сосредоточено и спокойно.
Ритмичный нарастающий призывный звук отозвался в душе. Я ощутила изумление и подъём. Восторг! Струны в моей душе зарезонировали. Хакон тут же подхватил мелодию, и все гости застыли, с большим вниманием наблюдая противостояние двух виртуозных музыкантов.
Генри удивил меня. И восхитил. Я думала, паладины умеют только убивать драконов и сводить с ума юных и не очень дев, но, оказывается, они многообразованные, тонкой души люди.
Ах, какая восторженная музыка, смелая! Я не сводила глаз с Генри, с его строго, увлечённого лица и широких мускулистых плеч. Невероятное сочетание силы тела и красоты духа. Генрих двигался грациозно, переступая с ноги на ногу, мышцы его перекатывались под тонкой тканью сорочки. Иногда он становился ко мне лицом, а иногда поворачивался боком.
Ах, зачем? Чтобы я оценила, как крепки твои выступающие части, Генри?
Жар маны, растекающийся от паладина, заставил меня совсем раскраснеться. Я сделала глоток вина, чтобы немного остыть и успокоиться.
Спустя несколько пассажей, Хакон сдался и замолчал, не успевая за скоростью. Тогда Генри улыбнулся, довольный тем, что всё внимание теперь отдано ему одному.
Ему одному.
Такой был Генри, первый во всём, добрый и излучающий Свет. Не знаю, откуда я это знала, просто чувствовала. А может, его горячая мана, наполнившая зал, всё мне о нём рассказала.
Генрих задумчиво поглядел на меня, и звуки его виолы с быстрых и ритмичных сменились на низкие и протяжные. Струны запели, заплакали, будоража сердце. Именно так скулило оно день ото дня, с тех пор, как случилась моя беда. Но откуда он знал?
В зале появились служанки с подносами. Донеслись вкусные запахи печёной курицы, картошки, свежего хлеба и зелени.
Генрих смолк, опустил от лица виолу и поклонился слушателям. Все захлопали, а я, кажется, хлопала громче всех.
– Восхитительно, сэр Генрих, – произнесли женщины. – Вы просто мастер! У вас великолепные пальцы! Как вы талантливы!
– Признаю, ты лучший, – сказал Хакон.
– Занимался с детства, но в последние годы не до того было. Чудесно, что у вас нашёлся инструмент. Надо сказать, великолепного мастера! – Генри занял место за столом и повернулся ко мне, взяв за руку.
Чуть заметно погладил по запястью. Он что ласкает меня?
– Успокоились немного, леди Трис?
– Да, спасибо, всё хорошо, – прошептала я. – Вы очень здорово играете.
Ах, зачем я это сказала! Выглядит, как будто стелюсь перед ним, как эти леди!
Я увидела, как напряглась жилка на виске паладина, и с волос потекла струйка пота. Видно, не так легко ему даётся дарить веселье гостям.
– Спасибо, очень рад, что вам понравилось.
Генри принялся ухаживать за мной. Положил картошку и курицу, подлил вина.
Окружённая мужской заботой, я растерялась. К горлу подкатил ком. Этот мужчина был великолепен, и я даже осмелилась подумать, что… хочу, чтобы он был моим!
Нутро обожгло, словно кнутом, от стыда. Как я смею так думать?!
Ком в горле всё крепчал, нарастал спазм. Задрожали губы, увлажнились глаза.
У меня никогда не будет такого мужчины. У меня не будет никакого. После того, что со мной сделал колдун, я порочная и грязная. И если паладин узнает во мне зачарованную и убьёт, что ж. Плакать никто не будет…
– Трис, – Генри легонько коснулся моего запястья. – Ешьте, силы вам понадобятся.
Как пошло звучит! И особенно это небольшое сокращение моего имени в его устах! Ну что ж, Генри, сделай со мной всё, что тебе угодно, если это будет тебе во благо. Я хочу, чтобы ты жил.
– Хорошо, сэр, – кивнула я.
– Сэр Генрих, так когда вы, говорите, вновь пойдёте на дракона? – проговорил Фалькон.
Генри прищурился и перевёл взгляд на начальника стражи. Теплота его серых глаз мгновенно сменилась холодом стали.
– Я уже доложил господину Хакону: мне понадобится три дня на восстановление. Может, меньше, – Генри едва заметно покосился на меня. – За это время мои люди вычистят ваш лес и болота, на которые договора не было. Делаю это по чистоте душевной.
– Вы очень щедры, сэр Генрих, – улыбнулся Хакон.
– А что это за тварь, которая напала на вас на южном тракте, она больше не появится? А то монахи теперь побаиваются ходить на с-свой холм, – протянул Фалькон, откинувшись на спинку стула.
– Полагаю, целью этой твари был именно я, паладин. Другие ей не интересны. Пусть монахи не боятся. Это зачарованное существо, носит человеческое обличье. Я отпустил его, чтобы добраться до тёмного хозяина.
– Тёмного хозяина?
– Колдуна, тёмного мага, ведьмы – служителя Салаира, так их называют, – произнёс Генри. – И дракон – доказательство того, что мы имеем дело не со стихийно возникшей нечистью. Служители Салаира копят силы, чтобы изгнать Свет с земли Арноса. У вас тут, похоже рассадник.
Пока слушала Генри, руки вновь похолодели, и в груди начал гудеть набатом страх.
– Сэр Генрих, а вы знаете, что Трис-су мы нашли без памяти на болоте? – вякнул Фалькон.
Сердце ушло в пятки. Ублюдок толстый!
– Вот как? – Генри поглядел на меня, отложив вилку. – Очень интересно. Что вы делали на болоте?
– Я не знаю, – пробормотала я. – Ничего не помню.
– Мы думаем, Трис-са стала жертвой служителя Салаира.
Замолчи, Фалькон! Замолчи!
– Это не исключено, – проговорил Генри, вновь взявшись за приборы.
– Разве вам можно с… грязной девицей? – не унимался захмелевший Фалькон.
Генри раздул крылья носа, набирая воздух, и направил сверкнувший сталью взгляд на начальника стражи.
– Девушка пахнет мылом, а от вас, господин Фалькон, несёт перегаром. О чистоте других частей человека мы судить не вправе, Арнос рассудит.
Генри отправил в рот кусок курицы и запил вином.
Больше никто на меня не нападал. Все зазвенели приборами и предались разговорам о погоде.
– Спасибо, за чудесный ужин, сэр Генрих! – поклонился Хакон. – Надеюсь, завтра вы заглянете ко мне, и я непременно познакомлю вас со своими дочерьми. Они ну о-очень любят слушать виолу.
Наместник гулко посмеялся, а его жена бросила на меня страшный-престрашный взгляд.
– Надеюсь, он не приведёт её… – услышала я, как она шепнула на ухо мужу.
Гости разошлись, и мы остались с Генри посреди зала. Он медленно развернулся и направил на меня потемневший взгляд.
– Я узнал тебя.