Юрий Юренев
Симфония времени и медные трубы
Егоров снял фуражку, обнял старшину Сибирякова и расцеловал его. Так же дружески он попрощался со всеми другими.
– Так вы нас, товарищ старший лейтенант, не забывайте, помните обещание-то своё! – сказал Сибиряков.
– Какое обещание? – улыбнулся Егоров.
– В оркестр-то заходить… помочь, посоветовать, поиграть с нами!
– Обязательно заходить буду! Я это и майору Рамонову обещал! Кстати, я насчёт этих хозяйственных работ поговорю с майором, вы пока не возражайте. А может быть, напишу Сенскому. Пока что тут не такой кризис, чтобы снимать занятия оркестра. Помогу, постараюсь!
А интендант Комлев, стоявший неподалеку, с усмешкой обратился к Егорову:
– Ну, закончили вы свои сантименты? Разрешите заняться работой?
– На человеческие отношения у всех свои взгляды. И мои, вероятно, не соответствуют вашим! – сказал Егоров. – А людей я не задерживаю!
Не оборачиваясь, Егоров пошёл к выходу из территории.
В этот момент он уже действительно как «свой», как «старожил» по этой территории шёл в последний раз. И не так уж много знакомых встретилось ему по пути. Но все, кто ни встречался ему, дружески и тепло здоровались с ним и желали ему удачи на его новом посту.
Путь к новому месту служения был недолгим! Надо было подойти к зданию, где помещался штаб части майора Рамонова, обойти его и войти в другой подъезд, на противоположном конце длинного здания.
Пока что там помещался штаб №-й стрелковой дивизии, с которой теперь Егоров был связан всеми нитями.
Глава 17
У подъезда, ведущего в штаб №-й стрелковой дивизии сидело и стояло много красноармейцев в новом, ещё мешковато сидящем обмундировании. Эти красноармейцы негромко разговаривали и степенно покуривали самокрутки. Они были не очень молоды, во всяком случае, каждый из них определённо был отцом семейства. У них не было той щеголеватости и подтянутости, какими отличались бойцы части майора Рамонова.
По виду этих солидных, видавших виды людей можно было твёрдо сказать, что они хорошо, в полную меру, трудились во славу Родины, а теперь с полным осознанием своего гражданского долга пришли защищать священные границы Отечества и ответственно, продуманно выполняют свои важнейшие обязанности, обязанности военнослужащего.
Да, эти красноармейцы несли службу. Это были связные из частей, осуществлявшие живую связь своих подразделений со штабом дивизии.
Коридор штаба был насквозь прокурен (чего нельзя было сказать о штабе майора Рамонова) и густо набит командирами, которые вели негромкие разговоры. Из отрывочных фраз их Егоров понял, что все эти люди, так же, как и он, прибыли в штаб за назначением. Но ждать Егоров не стал. Он подошёл к двери с надписью «Начальник штадива», постучал в неё и, открыв дверь, – вошёл.
За небольшим столом сидел пожилой лейтенант и что-то проверял в рукописи.
– Прошу разрешения обратиться к начальнику штаба дивизии, – произнёс Егоров.
– Какое у вас дело?
– Я с предписанием из части майора Рамонова, назначен к вам.
– Ах, значит, сосед? В таком случае пропустим без всяких очередей. Только начальник штаба вам не нужен. Пройдите в комнату № 4, там наши кадровики, скажите, что от начальника штаба, и они быстро вас оформят. У вас аттестаты оформлены?
– Так точно.
– Так пожалуйста. Комната номер четыре.
В комнате № 4 капитан, ведающий кадрами, посмотрел все бумаги Егорова, затем внимательно посмотрел на него и сказал:
– Вы, конечно, знаете, что ваши должности капельмейстерские только в полках?
– Так точно, знаю!
– Значит, пойдёте в полк. – Он ещё раз внимательно посмотрел на Егорова. – Вот только в какой? Все они одинаковые, все формируются, разницы-то нет никакой, – раздумывал капитан. – Вы в армии-то недавно? – спросил он.
– Только с начала войны, – ответил Егоров.
– Да! Так я думаю, что вам будет лучше всего пойти к Смеляку! Это командир полка. По званию – капитан, по голове – академик, по душе – лучше не найти! И комиссар у него чудесный, интеллигент, учителем был раньше, Ураганов фамилия, не слыхали? Вообще там народ подбирается – золотой! Пойдёте?
– Товарищ капитан! Да могу ли я выбирать? В данном случае для меня все полки и загадка, и все одинаковы!
– Это, братец вы мой, сейчас. А через неделю вы сможете сказать другое. Ну ладно! Идите к Смеляку.
Помощники капитана начали оформлять Егорова и быстро, минут через 15–20, у него уже было на руках предписание штадива, направляющее его в распоряжении командира части Смеляка.
Капитан-кадровик высунул голову в коридор и громко крикнул:
– Офицер, свяжи Смеляка! Прошу вас сюда!
К ним подошёл солидный лейтенант с выправкой и манерами явно не военными и представился:
– Офицер связи полка Смеляка, лейтенант Сырокаша.
– Вот, лейтенант. В вашу часть направляется старший лейтенант Егоров. Дайте связного и направьте к себе. Всего хорошего вам, товарищ Егоров! Желаю успехов и не сомневаюсь в них!
Капитан пожал руку Егорова и скрылся в своей комнате.
Вместе с Сырокашей Егоров вышел на крыльцо штаба. Тут к ним подошёл один из сидевших около крыльца красноармейцев.
– Ах, вы здесь, Мордвинов! Вот, будьте добры, проводите старшего лейтенанта в штаб полка и возвращайтесь, – совсем не по-военному обратился Сырокаша к своему подчинённому.
– Слушаюсь, товарищ лейтенант. Давайте ваш чемоданчик, – обратился он к Егорову.
– Что вы, что вы! С какой стати? Мне самому не трудно и не тяжело совсем!
– Нельзя, товарищ старший лейтенант! Вы, так сказать, офицер, пойдёте с вещами, с грузом, а я, чин нижний при вас, налегке. Получается несоответствие. Позвольте чемоданчик-то!
Но Егоров чемодан всё-таки не отдал. И, вероятно, чтобы не было видно этого несоответствия, Мордвинов пошёл не рядом с Егоровым, а позади и отступив на несколько шагов. Путь он указывал словами: «направо», «налево». Пошли они в противоположную сторону лагеря, куда Егоров почти никогда не ходил и не заглядывал, но где не так давно размещался один из батальонов части майора Рамонова.
Они вышли на большую, проезжую аллею и увидели самодельный шлагбаум, вернее, просто большую жердь, положенную на подставки из простейших брёвен. Около этого «заграждения» стоял красноармеец, просто так, без оружия. Он дружески поздоровался с Мордвиновым и приложил руку к пилотке, поглядывая на Егорова.
– К нам идём, в штаб, – пояснил Мордвинов.
– Проходите! Чего там! – со вздохом ответил красноармеец.
Ещё немного прошли по аллее. Затем свернули налево и вышли прямо на целый городок больших, вместительных землянок. В небольшом отдалении были расположены маленькие домики, очевидно, служащие приютом командному составу. Ещё немного дальше стоял домик побольше, повместительнее. Около двери стоял красноармеец. Мордвинов пошёл прямо к этому домику.
– Командир полка здесь? – спросил Мордвинов у красноармейца.
– Нет командира. И комиссара нет! А начальник штаба ушёл куда-то!
– Э-эх-х! Вот незадача-то! Как же быть-то нам?
– А что за дело у тебя?
– Да вот видишь дело-то какое! Вот товарища командира привёл в полк, значит, приказали его командиру полка доставить. А его на грех нет, командира-то! Как же теперь быть?
– Это вас, товарищ старший лейтенант, Мордвинов доставил? – с улыбкой спросил красноармеец.
– Меня, меня! К вам назначен. Кто-нибудь есть в штабе-то?
– А как же! Проходите, проходите. Все помощники начальника штаба здесь, все кроме хозяев. Там старший лейтенант Трусков, всё будет в порядке.
Егоров повернулся к Мордвинову, поблагодарил за проводы и направился в штаб.
– А как же мне-то? Расписку, что ли? – недоумённо спросил Мордвинов.
– Какую тебе расписку? Иди и доложи Сырокаше, привёл, мол, командира, всё в порядке. Не знаешь, что ли, как делается? – сердито отвечал красноармеец.
В одной из штабных комнат около большого самодельного стола сидело несколько молодых командиров. Они были, очевидно, недавно выпущены из военного училища, о чём свидетельствовало новенькое обмундирование, ярко-малиновые петлицы с золотым кантом, совершенно потрясающие по блеску галуны на рукавах и хрустящие, скрипящие ремни и портупеи. Только один из них, старший лейтенант, был одет в форму, в какой-то степени поношенную и с полевыми петлицами. Они сосредоточенно работали с какими-то документами.
– Прошу прощения! – громко сказал Егоров. – Разрешите обратиться к помощнику начальника штаба полка.
– К какому же? – поднял улыбающееся лицо один из лейтенантов. – Здесь, изволите ли видеть, собрались и имеют удовольствие трудиться только одни помощники начальника штаба полка. Не как-нибудь!
– Извините, не знал! Но, мне кажется, говорили фамилию – Трусков!
Старший лейтенант с полевыми петлицами встал, серьёзно посмотрел на Егорова и сказал:
– Трусков – это я. Слушаю вас!
– Егоров подошёл ближе к нему, приложил руку к козырьку и доложил:
– Техник-интендант первого ранга Егоров, прибыл в вашу часть для назначения на должность военного капельмейстера. Прошу принять направление штадива.
Улыбающийся лейтенант вскочил из-за стола и весело закричал:
– Ну чем не полк? Чем не сила? Вот и капельмейстер есть! Нет, красота! Здорово, товарищ Егоров. Жить с нами будешь!
– Тише, Соломский! Не пугай человека! Будь посерьёзнее! Подожди немного, – и, протянув Егорову руку, Трусков сказал: – Очень рад! Чувствуйте себя как дома. Я оформлю вас сейчас же, только давайте ваши аттестаты, кстати, вы сегодня обедали? И хорошо, что нет! Я поставлю вас на довольствие с сегодняшнего обеда, и обедать пойдёте уже в нашу столовую. Знакомьтесь, пожалуйста: это Саша Соломский, знаете, кем он был? В городе Армянске он был кредитным инспектором! Это было горе финансов. А теперь он ПНШ-4. Вам это понятно? Нет? Ну так это по кадрам. А этот блондин – наш Машин, полковой инженер! Не шутите с нами! А это самый знаменитый разведчик, Андрей Багрецов. Видите, какие люди? Сплошные орлы!
Все присутствовавшие дружелюбно поздоровались с Егоровым, и было видно, что они приняли нового товарища в свою семью. Это порадовало Егорова, но не успокоило. Он решил сразу же «взять быка за рога» и немедленно уточнить, что он имеет в полку по своей службе. Есть ли оркестр, есть ли инструменты, ноты, то есть может ли он сразу взяться за работу.
С этим вопросом он и обратился к Трускову. Услышав его вопрос, Соломский, Машин и Багрецов весело засмеялись, а Трусков подумал и сказал:
– Нет, товарищ Егоров! Ничего ещё нет! Нет ни людей, ни инструментов, ни нот. И когда всё это будет, я даже не могу вам сказать хотя бы приблизительно. И знаете почему? Вы видели наших часовых? Ну, у КПП, у входа в штаб? Видели! А внимание на них обратили? Ведь они стоят без оружия! Ещё не получено оружие, вы понимаете это? Может быть, вы думаете, что это у нас? Нет! Это по все дивизии. Тысячи людей, готовящихся идти в бой, готовых отдать свои жизни за Родину, здесь, оторваны от своих дел и семей, а учить их нечем и не на чем! Как вам это нравится? Большинство этих людей не умеет не только стрелять, но и не держало никогда теперешнего, современного, автоматического оружия в руках! Их надо срочно, немедленно учить владению оружием, а его нет! Вы знаете, чему мы учим людей? Шагистике! А эта наука нужна на войне, как мёртвому припарки! Учим оружию на словах! Как это называется? Издевательство! А больше нам делать нечего! Один пистолет на полк, пять карабинов на дивизию. Знаем, что это пока! Но сколько может это «пока» продолжаться? Вот как. А вы говорите – инструменты!
– Я понимаю вас! Но всё-таки, если в полк прислан капельмейстер, то он должен беспокоиться о своей части! Надо доставать инструменты, подбирать людей, что-то делать в этом направлении.
– Верно, правильно. Но, поверьте, командованию сейчас не до инструментов, у них голова болит, как бы хоть по одной винтовке на взвод добыть, где бы разжиться минимумом оружия! Вы понимаете, Егоров? Необученные красноармейцы! Видели вашего провожатого? Хорош? А кто виноват в том, что на сегодняшний день – это лапоть в форме? Всё-таки мы виноваты!
– Тогда я не понимаю, если такое положение, такой сложный и трудный момент, зачем же надо было посылать сюда, очевидно, ненужного человека? Для чего я здесь?
Но тут вмешался Соломский.
– Как для чего? А для чего штат полка?! Положено по штату «военный капельмейстер» полка? Пожалуйста. И в уставах смотрите. Да вы и сами знаете. Нет военного капельмейстера, значит, недокомплект, командный состав не полностью. Не та боеспособность!
– Значит, я нужен только для заполнения графы? Не могу поверить, что это так!
– Ну конечно же, не так! – продолжал Трусков. – Ваша деятельность нужна, важна и так далее! Не мне вам это говорить. Но, поймите, эта забота об оркестре в настоящей ситуации дело, я бы сказал, даже третьестепенное. Согласитесь со мной, не полк для оркестра, а как раз наоборот!
– Вполне согласен, но всё же, будучи, к несчастью, этим самым деятелем, я всё же считаю себя обязанным теперь говорить об этом. Бесспорно, можно прожить тихо, быть может, месяц, а быть может, и три. Но ведь я-то не могу этого. Я обязан, должен работать! (Тут Егоров подумал, что, может быть, напрасно не согласился принять на себя должность руководителя пошивочной мастерской! Всё-таки занимался бы с оркестром в свободное от швейных дел время.) – Меня, между прочим, хотели назначить на другую должность, с тем чтобы я оркестром всё же занимался! Я отказался от этого, пошёл туда, где оркестр нужен, а тут такой камуфлет…
– Нет никакого камуфлета, – очень серьёзно сказал Трусков. – Подождите, присмотритесь, войдёт всё в норму, и те, кому надо, – займутся и инструментами, и людьми, и всем, что надо.
– Кто же это займётся? – спросил Егоров.
– Как кто? Инструментами займётся помощник командира по снабжению, людьми займётся Саша Соломский, это его прямая обязанность, и всё будет «как в лучших домах», – улыбнулся Трусков.
– Что же я буду делать?
– Готовиться к занятиям, а в свободное время помогать нам, или не хочется?
– В любую минуту и любое задание, но всё-таки людей-то я сам бы подбирал?
– Договоритесь с Сашей! Но только напрасно всё это! Всё-таки сведения у Саши, без него вам трудно будет.
В таких не очень радостных для Егорова разговорах прошло немало времени. Уже посыльный штаба отнёс в комсоставскую столовую дополнительную записку на питание Егорова, уже день перешёл на вторую половину, а командования полка всё не было.
Заботливый, рассудительный и очень спокойный Трусков, который оказался тоже Сашей, за это время подумал и о размещении Егорова, причём решил этот вопрос очень просто. Он вызвал посыльного и дал ему распоряжение:
– Пойдите в нашу хату и устройте вот старшему лейтенанту постель рядом со мной, на втором этаже. – Повернувшись лицом к Егорову, он сказал: – Не возражаете? Это нары у нас двухэтажные, так я думаю, что на втором этаже воздуха больше.
В тот момент, когда по предложению Трускова все встали, спрятали свои документы в сейфы и решили идти в столовую обедать, Соломский, заглянув в окно, сказал:
– Идут, и командир и комиссар. Видно, хотят заглянуть в штаб. Вот и представьтесь им, Егоров. Очень удобно! Только… о недостатках сейчас не говорите. Не бередите свежие раны!
Они вышли в коридор и прошли на крыльцо. На самом крыльце стоял воистину былинный добрый молодец. Высокий, широкоплечий, голубоглазый, светловолосый великан в фуражке с малиновым околышем, в как-то особенно щегольски сидящей гимнастёрке, подтянутый, как бы для участия в параде на Красной площади, с капитанскими знаками отличия, с медалью «ХХ лет РККА». Это был командир полка, тот самый Смеляк, о котором с таким теплом говорил кадровый капитан в штабе дивизии.
На две ступеньки ниже стоял другой, также подтянутый, такой же блестящий командир с комиссарскими звёздами на рукавах и двумя шпалами в малиновых петлицах. «Комиссар», – догадался Егоров.
Подойдя ближе к капитану Смеляку, Егоров взял под козырёк и отрапортовал о своём назначении и прибытии в полк.
Капитан Смеляк широко улыбнулся, прямо расцвёл, обнял всех сияющей улыбкой, широким жестом подал руку и сочным, звучным голосом сказал:
– Милости прошу, товарищ Егоров. Очень хорошо! Видишь, комиссар? Будем и мы с музыкой. Это великолепно, что нам капельмейстера прислали! Устроились, Егоров?
Но за Егорова ответил Трусков, который доложил командиру всё, что относилось к Егорову и его устройству.
Егоров же тем временем обратился с таким же «самопредставлением» к комиссару. И комиссар Ураганов так же тепло поздоровался с Егоровым и выразил удовлетворение этим назначением.
– Вы что, обедать идёте? – обратился Смеляк к командирам. – Прекрасно! Я с комиссаром сейчас тоже пообедаю и пойду «наверх», доругиваться. Вероятно, поздно придём. Так что вы, Трусков, посмотрите за разводом, примите рапорта, а Завернихин будет в штадиве, тоже поздно появится. Так что – действуйте!
Пропустив вперёд командира и комиссара, группа командиров направилась в столовую, но Егоров, не думая о последствиях, пустился догонять командира и комиссара, свернувших на другую аллею.
Обернувшись на бегу, он увидел, что штабные командиры остановились, а Трусков что-то досадливо махал рукой.
– Разрешите, товарищ капитан! – догнав Смеляка, произнёс Егоров.
– Что такое? Слушаю вас, – остановились Смеляк и Ураганов.
Прерывающимся от бега и волнения голосом Егоров доложил о том, что по его, Егорова, части в полку ничего не имеется, нет ни людей, ни материальной части, другими словами, нет совсем ничего, что давало бы ему, Егорову, возможность приступить к работе, а не висеть в качестве бездельника на шее полка, и что ввиду всего этого он, Егоров, просит откомандировать его туда, где он и его работа действительно нужны и т. д. и т. п.
Смеляк удивлённо, широко раскрытыми глазами, смотрел на Егорова и молчал.
Но комиссар Ураганов как-то сразу изменился. Он побледнел, глаза его засветились мрачным, недобрым огнём, и каким-то шипящим голосом он спросил:
– Эт-то что такое? – затем, очевидно, поняв, что громкий разнос неуместен, он перешёл почти на шёпот:
– Что значит откомандировать в другую часть? Где эта самая часть? Что это за часть? Та часть, где всё уже сделано, где всё для вас приготовлено? Кто-то готовил, кто-то из кожи лез, и вот туда, на готовенькое, будьте любезны, примите дорогого товарища! Чтобы я больше этого не слышал! Ни звука! Боитесь трудностей? Самому делать придётся? К-к-к-какой нашёлся!
Егоров собрался ответить, что он уже делал всё сам и не побоялся трудностей, но Ураганов не дал ему и рта открыть:
– Молчать! Не сметь! Идите и делайте то, что вам прикажут! Я…
Но тут вмешался Смеляк:
– Зачем так резко, комиссар? Человек штатский, в армии недавно, вполне уверен, что говорит он из лучших чувств. Вы в штабе были, Егоров, вероятно, вам говорил Трусков о трудностях не в полку, а в дивизии? Правильно! Сейчас ничего не могу вам обещать, надо подождать какое-то время. Но, как только наладим нормальную подготовку, обещаю лично помочь вам, и знайте, я считаю оркестр в полку важнейшим делом во многих отношениях, и помимо этого очень люблю музыку, мечтал учиться играть на рояле, но, увы… пришлось стать военным! Ничего! Всё будет в своё время. А пока идите и держитесь около Трускова, он не позволит вам стать бездельником. Всего хорошего! – Они с комиссаром пошли по направлению к маленькому, прямо игрушечному домику, стоявшему в густой зелени. Егоров же подошёл к своим товарищам, поджидавшим его на том же самом месте.
– Ну, не успел представиться, как удостоился причёсывания? – саркастически сказал Трусков. – Говорили же мы, не суйтесь сейчас с этим вопросом. Ну для чего вы полезли сейчас с этим делом?
– Ну хорошо: согласен, не вовремя! Но почему же так несправедливо говорит комиссар? Ведь он же не знает, что я делал, как делал, что я не боюсь дел, работы? Как это можно так чернить?
– А очень просто! Во-первых, комиссар не святой, и у него, как и у всех грешных людей, есть нервы, и ему их тоже теребят денно и нощно, не только комбаты и комроты, но ещё и просто красноармейцы. Бывает, и сорвётся! А во-вторых, никто ваших достижений не опровергает, но на лбу у вас, обратите внимание, о них ничего не написано. Вот придёт ваше личное дело, комиссар прочтёт его, и таких слов уже не будет в ваш адрес. Ну ничего, всё в порядке! Пошли обедать! А что сказал Смеляк?
– Собственно, всё то, что сказали мне вы! В общем – ждите и держитесь Трускова!
– Да? Ну вот, видите! Значит, вам сказал обо мне, а мне о вас! Ну хорошо, пока поработаем вместе. И не вешайте носа, поверьте, у нас лучше, чем у многих! Вот увидите.
Настроение у Егорова, несмотря на полученный «разнос» от Ураганова, поднялось. А в столовой, куда они вошли, он совсем успокоился и даже повеселел.
Комсоставская столовая помещалась в небольшой комнате, отделённой перегородкой от общего столового зала.
Егорова удивило и крайне обрадовало неожиданностью то, что столы в этой комнате были накрыты белоснежными скатертями и на столах стояли скромные, небольшие букетики лесных цветов. Стояли они не в хрустале, не в бокалах или вазах, а в простых жестянках из-под консервов, но и в этом скромном оформлении они украшали стол, создавали определённый уют и сами по себе – действовали успокаивающе. И это несмотря на то, что в столовой не было ни одной женщины! Пищу готовили повара-красноармейцы, а обслуживали и наблюдали за порядком тоже красноармейцы из наряда по кухне. Эта чистота и порядок бросались в глаза, и впечатление было далеко не в пользу столовой части майора Рамонова, где, кстати сказать, было много женщин, работавших на кухне и в залах, и где, несмотря ни на что, ни о скатертях, ни о цветах тем более не мечтали и, вероятно, просто и не думали. Комлевское руководство!
Красноармеец в белоснежной куртке принёс и поставил перед командирами тарелку с нарезанными ломтями чёрного душистого хлеба.
– Пробуйте, Егоров. Вот уже три дня как хлеб печётся в нашей дивизионной хлебопекарне. Своей выпечки хлебец! Фирменный, – как всегда, улыбаясь, пригласил Соломский.
Но в это время бесшумно, очень спокойно, на столе оказался поднос, уставленный металлическими тарелками с ароматным борщом. Запах борща мог опьянить! От такого запаха Егоров за время довольствия в рамоновской столовой давно отвык! Вкусовые качества борща были отменны!
– Всё-таки интересно, почему это так, части разделяет километр, ну, может быть, два, не больше, а такая разница в питании? – поинтересовался Егоров.
– Очень просто! Мы готовимся к отправке на передний край, это никому не секрет, и норма питания у нас вторая! А как сядем в эшелон и тронемся в путь на фронт, начнётся уже фронтовая норма, первая! А в части майора Рамонова – третья норма. Да ещё плюс ко всему для командиров – военторговское питание. А уж если к этому делу причастен Военторг, то хорошего не жди, наверное, половина пайков довольствующихся уходит по рукам обслуживающих. Отсюда и качество.
Второе блюдо было не менее вкусным. Правда, это был гуляш с пшённой кашей, но всё же это было мясо, сочное, с острой, жгучей приправой. И опять удивило Егорова, как же это получается, что мужчины, красноармейцы, без всякого участия женщин смогли не только великолепно приготовить обед, но и навести такой порядок в столовой.
За обедом, незаметно для себя, командиры завели свои разговоры на темы, пока что неинтересные для Егорова, да и непонятные ему, но он не был на них в претензии и пока что присматривался к ним и старался сделать для себя выводы по каждому из присутствующих. Все они были ему симпатичны, хотя меньше симпатий вызывал полковой инженер лейтенант Машин. Это был невысокий блондин с какими-то бесчувственными глазами, удивляющими своей бесцветностью, с небольшим носом, снабжённым чётко вырезанными ноздрями. Машин, видимо, очень гордился своим положением и наименованием «инженер полка», ибо очень часто упоминал этот термин. Конечно, ничего «инженерского» у Машина не было, за исключением ускоренного курса Военно-инженерного училища. В Машине чувствовалось определённое высокомерие, и было видно, что он ставит себя значительно выше «пехтуры», к которым относились и Трусков, и Соломский, и Багрецов, и многие, многие другие. В течение обеда, срок явно небольшой, Машин несколько раз употребил фразу: «я со Смеляком», – так, что в конце концов Трусков заметил ему:
– Можно подумать, что Смеляк без тебя уже и жить не может! Ты только учти, Машин, Смеляк терпеть не может тех, кто помимо его желания лезет ему в друзья! Такие случаи бывали, что он этим «друзьям» давал по потылице так, что долго им чесаться приходилось, это несмотря на то, что он пока только ещё капитан. Так что ты особенно часто его к себе не присоединяй.
На это Машин высокомерно ответил:
– Полагаю, что ему нужны мои консультации инженерского порядка!
Но тут уже не вытерпел Соломский. Он просто закричал:
– Да какой ты к бесу инженер? Ну какие такие инженерские консультации ты можешь давать командиру полка? Просто Смеляк тебя проверяет, дурака, что ты знаешь, что ты умеешь… вот увидит, что ты даже и «Наставления по инженерному делу» не знаешь на отлично, тут тебе и будет хана! Уж помалкивал бы!
Тут Егоров убедился, что его выводы небеспочвенны, что у своих товарищей Машин не пользуется ни симпатиями, ни авторитетом.
После обеда Трусков сказал Егорову:
– Советую вам взять ваш чемоданчик и пойти в наше жилище, устроиться отдохнуть, а по пути занесите свои аттестаты в финчасть, в ОВС, сами знаете куда. А часов в 20 – заходите за нами в штаб, пойдём ужинать. Завтра утром посмотрим, чем вам пока заняться.
Егоров последовал совету Трускова. Познакомился с начфином, невысоким, полным техником-интендантом второго ранга, с начальником обозно-вещевого снабжения, сдал им все требующиеся для них документы и наконец дошёл до домика, служащего приютом штабных командиров.
Внешне домик был очень приветлив, внутри же был оборудован весьма приближённо к условиям фронта. Из небольшой передней дверь вела в комнату, очень небольшую, большую часть которой занимали двухэтажные нары. Небольшое свободное пространство между нарами и стеной служило «входом» на нары и имело в себе два небольших окна, выходящих в зелёные заросли. На одном из углов нар лежал свёрток с постельным бельём, одеялом и туго свёрнутым в скатку матрацем. На свёртке была положена записка: «Для Егорова». Судя по тому, что и на первом, и на втором этажах постели были застланы, Егоров не увидел возможности постелить свою постель и стоял, раздумывая, куда же ему приткнуть своё ложе, но в это время открылась дверь и вошёл высокий, худощавый лейтенант с интеллигентным лицом, в пенсне, с большой, туго набитой полевой сумкой через плечо.
– Очевидно, товарищ Егоров? – обратился он. – Рад вас приветствовать. Будем знакомы! Тем более что от нынешнего дня и неизвестно по какой день мы будем с вами самыми близкими соседями! Моя фамилия Бондин, занятие – начхим, звание военное – лейтенант, довоенное – кандидат наук! А о вас я всё знаю, можете не трудиться изложением данных. Трусков поведал всё.
Егоров пожал его руку, спросил имя и отчество и рассказал ему о своём недоумении.
– Это всё ерунда! Слушайте внимательно: вот здесь, внизу, спит наша аристократия. Здесь вот, – он показал на место в углу нижнего этажа, – спит наш денежный бог, сам начфин, рядом с ним – вещевой бог, начальник ОВС, здесь начальник продснабжения. Видите, какие птицы свили себе гнёзда здесь? Здесь же они в свободное от тяжких трудов время изволят и развлекаться посредством игры в преферанс, сидя по-турецки! Зрелище, повергающее в восторг и дающее богатую пищу красноречию Соломского. Его вы уже знаете? Очень рад! Здесь же, внизу, имеет прописку и переводчик полка, Ваня Девочкин. Он в преферанс не играет, за что и подвергается насмешкам и укорам со стороны своих вельможных соседей! Но вы видите, что у них есть свободное место между матрацами, так вот я их сейчас и соединю ближе, и перемещу свою постель сверху вниз, и разделю их пагубную страсть к преферансу, заодно и научу играть по-человечески. А вот вам верхний этаж. Трусков сказал, положите Егорова рядом со мной. Пожалуйста, вот трусковское спартанское ложе, вот Соломского, вот Багрецова, а вот остапчуковское, это наш шифровальщик, есть и такая служба. Что мы делаем? Мы сдвигаем их и таким путём образовываем вам ваше место. Что вам остаётся делать? Стелитесь и предавайтесь, пока это можно, блаженству!
Разговаривая, он расстелил матрац Егорова, застелил его простынёй, положил сверху одеяло, и к концу его монолога постель оказалась застеленной по всем правилам.
– Что это вы, товарищ Бондин? Зачем же? Ведь я и сам могу всё это сделать… – смущённо заговорил Егоров.
– Не расстраивайтесь, Егоров! Это я машинально, без всяких умыслов. Так, пожалуйста! Отдыхайте!
– А вы? Вероятно, я помешал вам?
– Я посижу немного, почитаю вот циркуляры по моей службе. Я человек штатский, привыкаю к военщине с трудом! Заползайте и поспите!
Спать Егоров, конечно, не мог. Он лежал на втором этаже, и разные думы роились в его голове. Прежде всего он подумал о том, что надо срочно написать Максе и дочке и сообщить им свой новый адрес, а затем от домашних дел его мысли перенеслись на беседу с командиром полка, на «разнос», полученный от комиссара, на то, что, вернее всего, опять придётся ему пережить стадию создавания оркестра из неизвестных ему людей, которых опять не на чем будет проверить, опять писать ноты и заново делать оркестровые переложения. Тут он вспомнил, что в порыве благотворительности оставил все свои партитуры и оркестровые партии, сделанные его руками в части майора Рамонова, и немного пожалел об этом. Все эти труды ох как пригодились бы теперь здесь, на голом месте! Но, к сожалению, делать было нечего, и… сожаление это прошло и сменилось чувством удовлетворённости. Нет, хорошо, что ноты остались там, пусть играют, пусть работают музыканты, пусть память о нём, о его работе – останется в части. Хорошо! А здесь? Пока ещё ничего нет, пока есть время, он исподволь займётся подготовкой нотного материала, теперь он многое знает, не страшен ему ни развод караулов, ни встречные марши. Трусков даст бумаги, время выкроится, полегоньку, без гонки, сделает он хорошо продуманные партитуры, распишет голоса, а там, глядишь, сбудется и обещанное Смеляком. Пожалуй, верно говорили и Трусков, и Смеляк. Всему будет своё время. А пока – будем готовиться!
Егоров встал, привёл себя в порядок, пошёл в штаб. Трусков посмотрел на него.
– Ну что? Не терпится? Или тоска заела? – спросил он.
Но Егоров ответил ему, что жаль терять время, что значительно лучше будет, если он займётся делом, но что сначала он просит сообщить ему почтовый адрес части, надо сообщить о себе жене.