Юрий Витальевич Яньшин
У порога
Произносить подобные слова, лежа на кровати было не совсем удобно, поэтому она скинула ноги на пол и села рядом с ним, сжимая его колено своей рукой. Она произносила свой монолог с такой убежденной страстностью, что он невольно залюбовался ею. Такой романтичной он её еще никогда не видел.
– Так ты, что же, – шевельнул он бровями, – на полном серьезе мечтаешь оказаться в роли «попаданки»?
– Мечтаю! – коротко кивнула Вероника головой и добавила. – Хоть это и глупо для бабы, которой через три года будет уже сороковник, но я очень бы хотела попасть с тобой туда, где всё проще – обстановка, люди, отношения. Хочу туда, где ценится именно сам человек, а не место, занимаемое им. Хочу туда, где слова любви, слетевшие с губ, доказываются каждодневными поступками.
– На меня намекаешь? – шмыгнул он носом.
– И да, и нет. Я люблю тебя, и я хочу быть с тобой, но не с тем, перед кем расстилаются царедворцы, улыбаясь в глаза, а за спиной корча презрительные гримасы. Я хочу быть рядом с воином, сидящим в седле, а не императором на троне. Хочу быть не просто плотской утехой для стареющего героя, а чтобы свист от пролетающих стрел и лязг мечей будоражил обыденность. И я в шлеме и кольчуге рядом с тобой – спина к спине. Не знаю. Наверное, я слишком сумбурно и непонятно выражаюсь. Мысли и образы мчатся в моем сознании, как взмыленные кони.
Она сделала короткую передышку в изложении своих тайных чаяний. Он не стал перебивать её мысли, продолжая разглядывать свою женщину с удивлением и щемящей жалостью. Вероника глубоко вздохнула и закончила «дозволенные» речи, подобно Шахерезаде:
– Ладно. Проехали. Не обращай внимания на истеричную бабу. Просто нервы расшатались, – сказала она, словно отбивала телеграмму.
– Я понимаю…, – начал было он, но Вероника быстро осадила его со своими оправданиями. – Ни хрена ты не понимаешь, Афанасьев! Ты – там, я – здесь. Но даже когда ты здесь, то всё равно, ты – там.
– Прости меня за то, что я заедаю твой век, – проговорил он глуховатым голосом, опустив голову. – Мне, наверное, вообще, не следовало затевать всё это с тобой. Я понял. Тебе нужен герой, а я не герой и никогда уже им не стану. И вовсе не из-за негероического характера, а просто потому, что времени уже нет. Раньше надо было геройствовать, – проронил он, не поднимая головы.
Вероника живо среагировала на «похоронные» речи своего престарелого возлюбленного. Она подалась к нему всем телом и, склонившись корпусом, постаралась вывернуть свою голову так, чтобы заглянуть ему в глаза:
– Всё-таки, Афанасьев, какой же ты у меня дурачок, – прошептали её губы, а правая рука, тем временем, крепко обвила его шею. – Ты мой последний рыцарь, и мой последний герой. Такой, какой есть. И тебе от меня так просто избавиться не удастся. Даже не надейся.
Только-только они собрались слиться в страстном порыве, как раздался резкий и громкий звонок, который исходил со стороны телефонного аппарата, стоявшего на прикроватной тумбочке. Телефон был связан с коммутаторной линией внутренней связи, а значит, звонил кто-то из «местных».
– О, чёрт бы вас всех побрал! – вскрикнул Афанасьев, с негодованием срывая трубку с рычага. – Слушаю!
– Здравия желаю товарищ Верховный! Начальник дежурной смены КПП, капитан Гостевой! – как и положено, по Уставу внутренней караульной службы, представился охранник. – Простите за беспокойство, но к вам посетитель.
– Кого чёрт принёс?! – не удержался и рявкнул Афанасьев, раздосадованный до состояния бешенства из-за того, что пришлось прерваться на самом интересном месте.
– Ещё раз простите, но чёрт, как вы только что заметили, принес Местоблюстителя Русской Православной Церкви – митрополита Евфимия, – дерзко осмелился пошутить капитан-охранник.
– Чего ему надо, на ночь глядя?! – продолжал выказывать недовольство глава светской власти.
– Не могу знать, товарищ Верховный! – четко отрапортовал дежурный смены.
– Ладно, пропустите, – хмуро буркнул Афанасьев, швыряя трубку на рычаги.
Затем снова её поднял, чтобы связаться с внутренней охраной:
– Диспетчер! – рявкнул он, на ни в чем не повинного связиста.
В ответ тут же раздалось:
– Слушаю, товарищ Верховный!
– Дайте дежурного смены внутренней охраны!
Телефонист мгновенно переключил связь на искомого абонента.
– Начальник дежурной смены внутренней охраны, майор ФСО Иванов на проводе, товарищ Глава Высше…
– Отставить, майор! – неласково перебил его диктатор. – Слушай сюда. Сейчас подойдет к вам митрополит Евфимий…
– Это тот, что за Патриарха? – в свою очередь перебил Афанасьева майор, уточняя.
– Да. Так вот, проводите его на второй этаж в гостиную, где камин. Пусть ждет.
– Есть, проводить!
Сзади послышались какие-то непонятные звуки: то ли кваканье, то ли всхлипывание. Он обернулся. Вероника, утопив лицо в подушку, надрывалась в приступе хохота.
– Дорогая, что с тобой?! – кинулся он к ней, не разобравшись толком, в чем дело.
– Ни-че-го! – только и смогла произнести по слогам женщина, сотрясаясь всем телом от накатившего на неё веселья.
– Я тогда пойду, а? – нерешительно потоптался он возле неё, с трудом соображая, что могло вызвать в ней такую перемену настроения.
– Шта-ны! – еле разобрал он произнесенное ею слово из-под подушки.
– Какие штаны? – опять не понял он.
– Штаны надень, горе луковое! – наконец, нашла она в себе силы внятно произнести эту фразу.
– А разве я без штанов? – начал он с удивлением оглядывать свою нижнюю часть тела.
– Ну не в трениках же ты будешь встречать Главу Церкви!? – опять начала заливаться хохотом Вероника.
– Я – дома, и, между прочим, в нерабочее время, – проворчал он под нос, но руками всё же потянулся к дверце платяного шкафа.
– У тебя всё время – рабочее, и сам ты всё время на работе, даже, если и дома, – уже отсмеявшись, и на полном серьёзе произнесла она.
– Так пойдет? – спросил он у неё, заправив рубашку в брюки и застегивая пуговицы на ширинке. – Надеюсь, что хотя бы галстук надевать не надо?
– Не надо, – милостиво согласилась она.
– Ну, что? Я тогда, пожалуй, пойду? – тоном ребенка отпрашивающегося погулять у строгой мамаши спросил он. – Ты как? Может со мной?
– Ещё чего?! Нет уж, не пойду, – прихмурила она брови.
– От чего же так?
– Не хочу принимать Главу Церкви в столь позднее время и в своем двусмысленном статусе, – нехотя пояснила она, придирчиво оглядывая его с ног до головы.
–– С каких это пор статус невесты стал двусмысленным? К тому же в этом статусе ты сама виновата. Я сразу предлагал оформить наши отношения.
– Ой, ладно! Ступай, давай, оратор!
– Я скоренько, – опять просящим голосом, попробовал он уверить её.
– Да, не зарекайся ты! Ступай уже. Нехорошо заставлять себя ждать, – махнула Вероника рукой, вновь откидываясь на кровать и нащупывая оставленную рядом книгу.
Афанасьев еще немного потоптался, покряхтел, силясь что-то сказать, но так и придумав ничего путного, махнул рукой и, развернувшись, поплелся в гостиную, чтобы встретить высокопоставленного, но непрошеного гостя.
III.
В гостиную с камином они вошли почти одновременно, но с противоположных сторон, как «высокие договаривающиеся стороны». Лицо временного Верховного Пастыря было благообразным и в тоже время озабоченным. Лицо Верховного было хмурым и от растерянности немного глуповатым. Евфимий, поискав глазами иконостас, расположенный в направлении Иерусалима, и не найдя такового, чуть принахмурился и перекрестился на окно, тщательно занавешенное шторой. Затем осенил крестным знаменем хозяина, благоразумно отказавшись от протягивания своей пастырской длани для поцелуя. Казалось, что все давешние перипетии никак не сказались на прямизне его стана и бодрости духа. Видимо, этому старцу, привыкшему к многочасовым молитвенным бдениям, были нипочем подобные физические и психологические нагрузки. Афанасьев даже втайне несколько позавидовал его отличной физической форме. Он незаметно мотнул головой, и офицер охраны, сопровождавший церковного иерарха, не замедлил ретироваться, тихонько прикрывая за собой дверь.
– Мир дому сему и насельникам его, – прогудел могучий дядька бодрым голосом, еще раз подтверждая этим догадку Афанасьева о своих недюжинных способностях сохранять отличную форму, невзирая на возраст и нагрузки.
– Вы, ваше высокопреосвященство, кажется, начинаете несколько злоупотреблять моим добрым расположением к вашей персоне, раз позволяете себе вламываться по ночам, – вместо приветствия хмуро выговорил претензии Верховный своему несколько назойливому гостю.
– Не просителем, взыскующим милости у сильного мира сего, пришел я к тебе в дом, чадо, – тоже, в свою очередь резковато ответил Местоблюститель.
В голосе митрополита было столько строгой убежденности, что Афанасьеву сразу как-то расхотелось устраивать перепалку.
– Что? Неужели всё так серьезно? – спросил он, внимательно глядя в усталые глаза Местоблюстителя, потому что именно они выдавали в нем внутреннюю напряженность.
– Истинно, – опустил тот очи долу.
– Прошу, – указал Верховный рукой на удобное и мягкое кресло с высокой спинкой.
Евфимия не надо было долго уговаривать. Приставив пастырский посох к спинке кресла, он тут же принял приглашение, незамедлительно бухнувшись на мягкое сиденье. По тому, с каким удовольствием старец плюхнулся в кресло, диктатор понял, насколько непросто тому далось сохранять видимость телесной крепости. Афанасьев, прежде чем сесть в такое же кресло, подвинул его так, чтобы сидеть напротив гостя. Между ними стоял маленький журнальный столик, скромно украшенный букетиком каких-то невзрачных цветов.
Пытаясь изобразить радушного хозяина, Валерий Васильевич произнес:
– Столовая уже закрыта, но буфет функционирует круглосуточно, а сидеть за пустым столом, вроде как бы и не совсем прилично…
Священник по достоинству оценил намек хозяина, и его губы впервые тронула тень улыбки:
– Если не затруднит, то чаю, пожалуйста. Во рту, будто наждачная бумага, – пояснил он свою просьбу.
Афанасьев кивнул, соглашаясь, и нажал на кнопку, что была притоплена с внутренней стороны столешницы для вызова обслуживающего персонала. Тотчас на пороге гостиной возникла женщина внушительных габаритов и средних лет в белом и накрахмаленном до рези в глазах переднике. Женщина была, судя по всему, знакома диктатору:
– Ксения Андревна, – обратился он к ней, – будьте так добры, организуйте нам с Его Преосвященством чаепитие.
– Святой Отец, вам какого чая? – низким и грудным голосом, которым она запросто могла петь в опере, обратилась Ксения к митрополиту.
– Если можно, то цейлонского, дочь моя, – прогудел он ей в ответ, улыбаясь в бороду.
– Сейчас принесу, – кивнула она, и, не спросив Афанасьева о его предпочтениях, плавно выкатилась из гостиной.
Провожая взглядом её могучую фигуру, митрополит одобрительно огладил бороду, что навело Верховного на мысль о бурно проведенной молодости бывшего десантника.
– Ваше Высокопреосвященство, – не стал понапрасну терять время Афанасьев, – мне не терпится узнать, что же такого произошло с момента нашего с вами расставания? Видимо, что-то экстраординарное, если не позволили себе отдохнуть после сегодняшней кутерьмы?
– Ты, сыне мой, прости меня за то, что в неурочный час пришлось беспокоить тебя. Но видит Господь, что не корысти ради пришёл я днесь. О нерушимости и величии Церкви токмо и болит моя душа, – начал священник издалека и обстоятельно, как и положено духовному лицу его ранга.
Валерий Васильевич слегка поморщился от таких пафосных речей, но нашел в себе силы промолчать и не задираться по пустякам. Евфимий заприметил гримасу сарказма на лице собеседника и сразу начал спускаться с небес на грешную землю:
– Я не думал, что ты так быстро покинешь наше Собрание и поэтому не успел тебе еще многое сказать. Хоть мы с тобой в прошлую нашу встречу и договорились, что я стану твоим духовником, ты, сыне мой, не дал, а может и просто позабыл дать свой номер телефона для личного общения, – посетовал митрополит, чем ввёл Афанасьева в смущение. – Я связался с Управлением делами, чтобы узнать ближайшее свободное время для аудиенции. Там мне пояснили, что послезавтра ты выезжаешь в регионы и при этом отказались сообщить, когда вернешься. Я испугался, что завтра, в течение дня не смогу перехватить тебя, поэтому единственным способом встретиться с тобой можно только посетив резиденцию. И вот я здесь.
Все эти слова в адрес Главы государства были произнесены с явным упреком.
– Простите меня. Я, действительно, позабыл дать вам, отче, координаты для связи. Ну, да ладно. Это ведь никогда не поздно исправить. У вас мобильник с собой?
– Да, – порылся в складках митрополичьего облачения Евфимий и достал на свет Божий простенький смартфон китайской выделки, что не укрылось от взора диктатора и весьма его порадовало. Но вместе с тем и огорчило. Проникновение в резиденцию главы государства с сотовым телефоном, без специального на то разрешения, было строго настрого запрещено регламентом. А его наличие у митрополита говорило о том, что личному досмотру его не подвергали. «Так и бомбу можно пронести» – внутренне поёжился Валерий Васильевич, но внешне ничем не выдал своего недовольства охраной.
– Записывайте, отче, – поглубже уселся в кресле Афанасьев и принялся неспешно диктовать необычно длинный ряд цифр незнакомого митрополиту сотового оператора. Затем они тщательно сверили записанный номер, а когда митрополит нажал на сенсорном экране транспарант «ок», диктатор добавил:
– Но это еще не всё. Это только номер для связи, а чтобы связаться со мной, вы должны будете после запроса автомата произнести кодовое слово.
– Какое?
– Аметист, – ответил Верховный. – Запомните. Записывать не надо.
– Хмм, Аметист, – повторил за ним митрополит. – Не пьяный, стало быть.
– Как вы сказали? – переспросил Афанасьев.
– Аметистос, по-гречески будет означать «не пьяный», – пояснил иерарх. – Ладно. Запомню.
Их беседу прервало появление все той же могучей Ксении, несущей на широком подносе два громадных, едва не пол литра, стакана с чаем, сахарницу и горку бубликов. Расставив всё это на столик, она выпрямилась и спросила своим утробным, но приятным баском:
– Может, что-нибудь ещё? – явно намекая на горячительные напитки.
Афанасьев вопросительно уставился на гостя, но тот, поняв, о чем идет речь, замахал руками:
– Нет-нет, спасибо! Ничего не надо. Ступай с миром, дочь моя.
Та, в свою очередь кинула вопрошающий взгляд на Валерия Васильевича, но тот тоже только отмахнулся, хоть и не так решительно.
Митрополит не стал накладывать себе сахара, а сразу приник жадными губами к краю стакана, нисколько не заботясь о том, что чай может быть горячим. Когда за официанткой закрылась дверь, Афанасьев, выждав, пока священник утолит первую жажду, решил продолжить:
– Итак, на чем мы с вами остановились?
– На том, что вы слишком рано покинули наше Собрание, – ответил митрополит, отирая усы и бороду, а заодно с вожделением смотря на нетронутый Афанасьевым стакан.
Тот, заметив неловкое положение гостя, деликатно пододвинул к нему свой нетронутый стакан. Евфимий опять не растерялся, и благодарно кивая хозяину, ухватился за следующую порцию чая. Видимо, действительно, старца одолевала нешуточная жажда. Дождавшись, когда тот опорожнит и второй стакан, спросил, тщательно скрывая свой интерес:
– И что же такого могло произойти в мое отсутствие?
Отставив от себя опустевший стакан, Местоблюститель, сцепив пальцы на животе, приступил к обстоятельному докладу:
– А произошло то, сын мой, что рано мы стали праздновать победу. Хоть сторонники расстриженного патриарха и покинули с позором Поместный Собор, однако же сдаваться намерений не выказали.
– Но ведь, насколько я знаю, их задержали на выходе? – перебил его Верховный.
– Задержали и уже отпустили, – поморщился Евфимий.
– Почему? – нахмурился Афанасьев.
– А какие основания были для задержания? – в свою очередь удивился митрополит. – Повторю тебе твои же аргументы, что ты давеча излагал мне. Грех мужеложства, запечатленный на видео? Так это теперь ненаказуемо ни по какому кодексу. Даже нарушение общественного порядка и антисоциальное поведение к ним не пришьешь. Административное задержание проводится только по на момент совершения противоправного деяния, факт которого еще надо доказать, а тут к тому же, Бог весть, сколько времени прошло с момента съемок, – пояснил митрополит, демонстрируя отличные познания в правовой сфере.
– А вы?
– А, что я? Максимум, что я могу, так это наложить строгую епитимью на впавших во грех священнослужителей, – сверкнул глазами Евфимий. – Ну, сядут они на жестокий пост – хлеб и воду, ну, отобьют своими медными лбами тысячу поклонов. А дальше, что прикажешь с ними делать?
– Церковный суд? – высказал осторожное предположение Валерий Васильевич.
– Оно, конечно, так бы и можно, – закивал головой священник, – а токмо дело это не быстрое и хлопотное вельми. А времени у нас – всего неделя.
– И всё-таки я не пойму причину ваших панических настроений, ваше Высокопреосвященство, – почесал лоб Афанасьев. – Патриарх низложен, крамола пресечена, грешников вывели на чистую воду, выборы назначили. В чём затык?
– Да, как же в чём?! – всплеснул руками Местоблюститель. – Выборы могут оказаться нашей пирровой победой!
– Поясните.
Митрополит, прежде чем пуститься в объяснения, с сожалением бросил взгляд на опорожненные стаканы.
– Может ещё чаю? – заботливо поинтересовался Верховный.
– Если не затруднит, – слегка потупил взор Евфимий.
Афанасьев опять нажал на кнопку и официантка вновь предстала пред заговорщиками.
– Ксения Андревна, голубушка, не сочтите за труд, принесите нам ещё чайку, если можно, – обратился к ней Афанасьев.
Скупая улыбка тронула губы богатырши:
– Минуточку, обождите. Я мигом обернусь.
– Так, что там насчет пирровой победы? – вернул Верховный в реальность, засмотревшегося на необъятные формы официантки, митрополита.
– Ах, да. Прошу прощения, – смутился священнослужитель. – Всё дело в том, что сторонники бывшего патриарха, представляют собой, хоть и не столь многочисленную группу, как его противники, но зато гораздо более сплоченное и дальновидное сообщество. Они заранее предусмотрели подобный исход событий. Церковь, к сожалению и вящему моему прискорбию, болеет теми же болезнями, что и общество, – вдруг пригорюнился старец, – а посему ей не чужды зависть, интриги, клевета и прочая неподобь.
– Это всё понятно, отче, но вы не отвлекайтесь от основной темы повествования, – не дал Афанасьев митрополиту пуститься в рассуждения о нравственности.
– А я и не отвлекаюсь, – сдвинул брови Местоблюститель. – Просто предваряю мысль о том, что нами получены сведения из окружения сторонников бывшего патриарха, в достоверности которых нет сомнений…
– Что за сведения?
– Они договорились о выдвижении единого кандидата на выборах. И этим кандидатом является ставленник Нафанаила – митрополит Крутицкий и Коломенский Мелхиседек.
– Блин, – не удержался Афанасьев, – где вы себе такие имена-то языколомные находите?
Митрополит строго погрозил пальцем, и Афанасьеву не оставалось ничего кроме, как захлопнуть своё ротовое отверстие.
– Но так как списки кандидатов формируются исходя из количества поданных за того или иного кандидата заявок, то учитывая разрозненность в наших рядах, их совокупный ставленник наберет наибольшее количество голосов, а значит и в списке на голосование будет находиться на самом верху. Его поддержат руководители самых крупных и богатых епархий. И к ним, в опасении, что вал разоблачений докатится и до них, могут примкнуть остальные епархии. Монашествующая братия николи не пойдет наперекор руководству епархий. А глядючи на монахов, и миряне потянутся вслед за ними. Мы же не смогли выдвинуть единого кандидата, – горько посетовал Евфимий.
Тут опять вошла Ксения и разговор вновь прервался. На этот раз она персонально обратилась к митрополиту:
– Святой отец, может вам собрать чего на стол? Что же вы один голый чай пьете? Вы только скажите, а я мигом обернусь.
– Спасибо, дочь моя, – ласково ответил он ей. – Много ли мне, старику, надо? И так вельми доволен всем. Благослови тебя, Господь! Кстати, дочь моя, – хитренько улыбнулся он в бороду, – не думала ли ты попробовать петь в церковном хоре? У тебя замечательное контральто!
– Да я как-то…, – растерялась Ксения, краснея, как девица на выданье.
– Подумай-подумай, – причмокнул он. – Не след держать втуне свои таланты, дарованные Всевышним.
– Я подумаю, – пролепетала она, всё ещё краснея.
– Как надумаешь, так приходи к Илье Борисовичу Толкачеву – регенту Патриаршего хора Храма Христа Спасителя, скажи, что я направил, он тебя послушает.
– Спасибо, – еле слышно выдавила она из себя, не поднимая глаз кверху. – Приду.
– Приходи, – осенил он её крестным знамением и протянул руку для поцелуя. Та, истово приникла губами к митрополичьей длани. Затем выпрямилась и подобно колумбовской каравелле неспешно удалилась, мерно раскачивая своей кормой, будто плыла по волнам.
Когда за Ксенией в очередной раз закрылась дверь, Афанасьев продолжил недоумевать:
– А вы, святой отец, как я погляжу, орел! Не успели прибыть, как уже начали переманивать к себе моих сотрудников.
– Не к себе, – довольно погладил тот свою бородищу, поправляя диктатора, – а к Господу Богу – Отцу нашему.
– Ладно. Поправку принял, – согласился Афанасьев и возвращаясь к прерванной беседе продолжил. – Вы святой отец, у нас как большевики, – ухмыльнулся он. – Временное правительство скинули, а что дальше делать – не знали. Ленин сам, в одной из своих работ, признался в этом. Что ж вы так прошляпили самый насущный вопрос?
Митрополит не нашелся, что ответить на вопрос, видимо, всё еще находясь под впечатлениями от общения с Ксенией, а потому, просто устало пожал плечами и потянулся за очередным стаканом ароматного цейлонского чая.
– Одного только не пойму, чем я-то вам могу помочь в такой трудности? Арестовать этого вашего Мелсихиси…?
– Мелхиседека, – строго поправил его старец, отхлебывая исходящую паром жидкость.
– Моя-то какая роль во всем этом? – продолжал он наседать на Евфимия.
– Я хочу, сыне мой, – твердым голосом начал митрополит, уже придя в себя окончательно, – чтобы ты, пока не отъехал по делам из столицы, пришел завтра в Храм и подал в Секретариат Святейшего Синода свой голос за клирика храма святителя Василия Великого, протоиерея Андрея Кузнецова – мужа пресветлого ума и жития праведного.
– Это кто ещё такой? – нахмурился Афанасьев не любивший, когда его используют в «темную».
– Ты, может быть, видел его по телевизору. Он ведет передачу по воскресеньям на Первом канале, – решил помочь Верховному митрополит.
– Много их таких по телевизору показывают, – проворчал Валерий Васильевич. – Эвон, ваш бывший патриарх, тоже с телевизора начинал по воскресеньям.
– Что поделать? – развел руками старче. – Телевидение, на данный момент, является самым простым и доступным способом донести слово Божие до сердец, нуждающихся в духовной поддержке.
– Кузнецов, Кузнецов, – бормотал Афанасьев, подняв глаза к потолку, чтобы припомнить такого человека. – Это не тот, что ведет передачу «От сердца к сердцу»?
– Истинно, – закивал обрадованно Местоблюститель.
– Припоминаю такого. Слушал отрывками несколько раз. Вроде неглупый человек, – стал рассуждать вслух Верховный.
– Ну, вот! А я, что тебе толковал?! – соглашался с данной оценкой священник.
– И как это поможет вашей партии одержать победу на праймериз? – ввернул иностранное словечко диктатор.
– Ой, не лукавь, сыне мой! – опять погрозил пальцем священник, скорее в шутку, чем для острастки. – Сам же прекрасно всё понимаешь…
– Нет, не понимаю, – упрямо мотнул головой Афанасьев. – Я не священник и не делегат Собора. Какое право я имею на выдвижение кандидатов? Церковь у нас отделена от государства. Не посчитают ли этот мой поступок ваши клерикальные круги, как вмешательство во внутрицерковные дела? Так ведь и до настоящего раскола не далеко добраться. А нам сейчас вот только этого ещё не хватало.
– Про отделение Церкви от государства, ты пойди, расскажи в ином месте и кому иному, но не мне. Это просто образное обиходное выражение. На самом деле, и ты это прекрасно знаешь, Церковь является одним из главнейших институтов государственного устройства, призванная служить его скрепой – духовной и нравственной. И адепты Церкви – суть такие же граждане государства, как и атеисты, и представители иных верований. Знаешь ведь расхожую фразу о том, что «нельзя жить в обществе и быть свободным от общества»31.
– Ленин. Статья «Партийная организация и партийная литература», том не помню какой, – машинально дополнил слова своего духовника Афанасьев.
– Сразу видно отличника «боевой и политической», – ухмыльнулся иерарх, тоже конспектировавший в свое время труды великого вождя.
– И всё же? – вернул его на прежние рельсы диктатор.
– Ты, сыне мой, не в упрек будет тебе сказано, имеешь весьма смутные представления о схемах и механизмах существования Церкви. Мы, в отличие от мирских властей, никогда не чурались принципов демократизма, как это принято сейчас говорить, а по-нашему будет – соборности. Поэтому, ты, хоть и не являешься делегатом Поместного Собора и не имеешь права голосовать, но зато, как и любой мирянин, вправе предлагать кандидатуру на Патриарший Престол.
– Ты полагаешь, отче, что моего голоса будет достаточно, чтобы ему последовали неопределившиеся и сомневающиеся делегаты?
– Не умаляй своей значимости, ибо это есть не что иное, как обратная сторона гордыни, а сие – грех превеликий! – наставительно произнес митрополит.
– Ну, хорошо, – почти согласился с доводами Евфимия диктатор, – допустим, приду я и подам соответствующую цидулю. Как об этом узнают все делегаты?
– Доннер-веттер32! – стукнул ладонями по подлокотникам кресла митрополит. – Вроде и неглупый местами муж, а иногда такую несуразицу брякнешь, что и младенец не догадается сморозить! Ты только приди в точно указанное время, а уж, как оповестить об этом делегатов – не твоя забота.
– Ага! – дошло, наконец, до Валерия Васильевича. – А вы, стало быть, к этому времени и делегатов всех соберете под благовидным предлогом, и ещё, небось, телевидение пригласите для массового охвата аудитории.
– А, то! – расцвел в улыбке бывший старлей. – Был бы жив Ленин, он бы непременно перефразировал свои слова о том, что «важнейшим искусством для нас является кино», добавив туда «телевидение».
– Вообще-то эти слова сказал Луначарский, но народная молва упрямо приписывает их вождю мирового пролетариата. А я бы к этой фразе добавил еще и слово «интернет».
– Истинно глаголешь, сыне мой, – задорно подмигнул в ответ священник, без спросу ухватившись за второй, а по сути, за четвертый стакан.
– Ладно. Уговорил. Заявки начнут принимать в 12 часов, если я не ошибаюсь?
– Верно, – кивнул старец, прихлебывая чай уже неторопливо.
– К 12.00 подъеду, так уж и быть. Но дозволь задать вопрос?
– Дозволяю, – милостиво разрешил служитель христианского культа.
– Почему ты сам, отче, не выставляешь свою кандидатуру? Мнится мне, что многие бы согласились проголосовать за тебя.
Митрополит отставил от себя недопитый стакан и нахохлился, как старый и мудрый ворон, сидя на ветке дерева под занудливым осенним дождем.
– Мы, помнится, уже затрагивали этот вопрос на прошлой нашей встрече, – нехотя произнес Евфимий.
– Затрагивали. Вскользь, – утвердительно качнул головой Афанасьев. – Но ты, отче, тогда отделался от меня словами об отсутствии твоей кандидатуры среди возможных претендентов. И теперь я хочу получить от тебя ответ в развернутом виде, – настойчиво произнес он.
– Что ж, изволь, – пожевал митрополит губами в раздумчивости. – Иногда и лицу духовного звания надо исповедаться перед паствой. Думал я об этом. Много думал. Зудел червячок тщеславия, признаюсь и каюсь. Но чем больше я думал, тем меньше нравилась мне эта затея. Не по мне ноша сия. Не знаю, как и объяснить-то по годному, – огладил он свою бородищу (верный признак неуверенности и сомнений). – Суетно всё это для души моей. Да и страшно, честно говоря.
– Чего же ты страшишься? Того, что постигнет участь Алексия II? – удивился диктатор. – Офицеру, даже и бывшему, не положено бояться подобных вещей.
– Не то говоришь, генерал, – поморщился церковник. – Не смерти страшусь я. К смерти каждый христианин приуготовляет себя, как к одному из таинств, ниспосланных нам Господом нашим. Но боюсь её подлости, способной ударить в спину. А ещё боюсь слабости своей. Ведь, стань Патриархом, смог ли бы я удержать в чистоте не токмо тело, но и душу свою от соблазнов мирских? К тому же, как ни крути, а должность сия скорее административная, нежели пастырская. Понимаешь о чем я реку?
Афанасьев согласно кивнул, примеряя на себя всё сказанное. Возможно, митрополит и сам догадывался, через что порой приходилось переступать неоднократно человеку, сидящему напротив него. А священник тем временем продолжал тихо журчать голосом:
– Будь я, хотя бы на десяток лет моложе, может и не отринул от себя стезю эту, ибо велика сила соблазна властию. Но отгорело всё. Не моё это и не по мне ноша сия. Сейчас же я на своем месте, хоть и тяжко иногда тоже приходится. И в дела мирские вникать и епархии объезжать, строжа клир и монасей, не соблюдающих порой Закон Божий со рвением. Иной раз мыслишки одолевают: «Не бросить ли всё и удалиться в дальний скит, дабы полностью отдать себя молитвенным бдениям». Вот и не пойму, то ли стар стал и поглупел изрядно, то ли наоборот, ума-разума набрался под конец жизни. Вечером глаза закрою: «Спасибо, Господи, что дал ещё один день прожить на белом свете!» Утром глаза открою и опять: «Спасибо, Господи, что дал пережить ещё одну ночь и ещё один день походить по свету белому!» Вот так вот, а ты мне тут про патриаршество толкуешь, – закончил он, улыбаясь в бороду, и лучики морщин на его лице подтверждали истинную правоту сказанных слов.
Помолчали немного, думая каждый о своем. Затем старик, словно встрепенулся и стал собираться на выход. Вставая с кресла и беря в руки пастырский посох, опять напомнил, как нерадивому школяру:
– Так не забудь же, к 12-ти ждем тебя со братией и со мирянами.
– Ну, что вы право, отче?! – скорчил недовольную гримасу Афанасьев. – Сказал же, что приду, значит приду.
– Ладно-ладно, не ершись! – опять улыбнулся Евфимий, осеняя диктатора крестным знамением.
IV.
Когда он вернулся в спальню, то настенные часы уже показывали без четвери двенадцать. Афанасьев, вполне справедливо надеялся на то, что Вероника к его возвращению будет спать, а значит, велика доля вероятности избежать ненужных споров о ненормированном рабочем дне руководителя государства. К его огорчению женщина не спала. Она, казалось, целиком и полностью погрузилась в чтение давешней книги о «попаданцах» в иной мир. Валерий Васильевич, стараясь, как можно меньше привлекать к себе внимание, начал раздеваться. Разумеется, его появление не осталось не замеченным со стороны молодой женщины. Она моментально отложила книгу на прикроватную тумбочку и сложив руки на груди с интересом стала наблюдать за процессом раздевания.
