Юрий Витальевич Яньшин
У порога
– Срамящим и хающим мя за роскошь и почести, оказываемые мне по чину, ответствую, – громогласно и с нотками назидательности в голосе начал он свою речь, причем, очень хитро выстроив свою защиту. – Дорогую оболочину ношу? Да! Часы за миллион долларов на руце? Паки и паки скажу, да! На яхте роскошной имею отдохновение в редкие минуты? Да! В лимузине бронированном и с охраной, как у Президента езжу? Опять, да! О том, что на это всё из казны церковной не было потрачено ни рубля, умолчу. Всё сие – подношения от дарителей. Не верящим в истину слов моих говорю: идите и загляните в книги бухгалтерские, где всё это оформлено в надлежащем виде. Что до моей любви к роскоши в облачении, то скажу, хулителям своим. Я, посвященный в высший монашеский чин, отринул, ради служения Господу нашему Иисусу Христу, семью, близких и всё, что связано с мирским и суедневным. Могу ходить в рубище, питаясь акридами и диким медом, яко Иоанн Креститель. Могу, подобно сербскому Патриарху Павлу ездить на автобусе. Да, только вам, сущеглупым, не сумевшим за внешним убранством разглядеть сущее, не понять того почему я так не делаю. Вы думаете, что мне на семьдесят четвертом году жизни надо всё это?! Или думаете, что я собрался два века жить, а после того, все унесть с собой в домовину?! Нагими приходим мы в этом мир, нагими и предстанем пред очи Господни на Последнем Судилище. И ношу я все эти драгие вещи не за ради утоления своей гордыни, а исключительно для возвеличивания Церкви нашей не только в глазах паствы своей, но и перед иными чужеземцами, дабы знали те, что Русская Православная Церковь не на паперти стоит за милостью иностранной, но сама стоит на своих ногах, уповая лишь на милость Божью и на народ свой, окормляющий пастырей своих. Сколько мне отпустил Господь времени, знает только Он сам. Лягу я вскорости во гроб и всё, чем я пользовался при жизни не перейдет к оставленным мною в миру бывшим родичам, но перейдет в пользование другого Предстоятеля. Так, в чем же моя корысть?! Вы скажете, почему, мол, я те подарки не продал и не пустил вырученные деньги на строительство храмов и на поддержку нуждающимся, как это делал Преподобный Сергий Радонежский? А я отвечу тем: «Потому что ныне времена другие». Тогда и народ Церковь были, действительно, на краю существования. И отдавали последнее. Люди отдавали Церкви своё последнее, ибо видели только в ней свою духовную защиту и опору. Не стало бы Церкви, то не стало бы и народа русского. И Церковь тоже отдавала из последнего своего народу, ибо тоже знала, что не нужна Церковь молиться в которой некому. Сейчас всё по-иному. И народ пребывает в сытости, да и Церковь окрепла вельми. Единственное, что им угрожает, так это бездуховность и бездушие. А отринь я эти подарки, не есть ли это обратная сторона той же самой гордыни? Человек – слаб, и телесно и духовно. И дарители сии тоже слабы. Утолением их тщеславия является то, что сам Патриарх Земли Русской не отринет от себя их подношения. И паки открою вам тайну. За то, что я иногда ношу на себе их дарения, они делают щедрые вклады на нужды церковные. Да, я потакаю их больному тщеславию, а они за это оказывают нам помощь. Теперь, что касается бронированного лимузина, подаренного покойным Президентом, царствия ему небесного, и заступы Господней. Я уже прожил свою жизнь. Мне токмо и осталось, что доской гробовой накрыться. Поэтому смерти я, как христианин и пастырь ваш духовный, не страшусь, ибо уже приуготовлен к ней. Страшусь токмо одного – нестроений и смуты, которые угрожают нашей вере православной в случае убийства Патриарха. А покушения уже были. И не единожды. Этого ли вы хотите?! Если так желаете, то, пожалуйста, заберите и лимузин, и охрану снимите. Стану уповать лишь на защиту Господню. А только и вы уж тогда признайтесь Всевышнему, как на духу, что желаете смуты и распрей над телом моим еще не остывшим. Послужит ли смерть моя авторитету веры православной? Если послужит, то я, подобно ангцу на жертвенном камне готов принесть себя во славу Божью. И последнее. Вы, жестокосердные, укоряете меня за то, что я в редкие минуты отдыха посвящаю себя тихому уединению на яхте, такоже подаренной Церкви и записанной в качестве её имущества. Разве я сирый и убогий, проводящий в молитвах и бдениях по шестнадцать часов, в своем преклонном возрасте, на заслужил, хотя бы тех редких минут для отдохновения от тяжести своего пастырства? Меньше седмицы провел я на ней о прошлом годе, и такоже в этом году. И не стыдно ли вам упрекать меня за этакую малость?! – закончил свою речь Патриарх совсем уж на минорный лад, после чего осенил себя крестом и, поклонившись на три стороны, с шумом уселся на свое место.
Если бы Афанасьев не знал ничего о гнилой сущности этого человека, то непременно бы первым встал и захлопал в ладоши от такой проникновенной речи. Надо сказать, что этот образчик ораторского искусства произвел впечатление не только на диктатора. Многие из тех, кто колебался в своих претензиях к судимому здесь Патриарху стали всерьез задумываться о целесообразности его низложения. Как минимум половина из делегатов, признавая грехи за Нафанаилом, в то же время, примеряя их на себя, в душе признавались, что на его месте поступили бы аналогичным способом. Ведь и в самом-то деле, какая может быть польза для православия, если её верховный иерарх бродит в рубище, как нищенка, шатаясь от изнурительных постов? Патриарх должен собой олицетворять духовное, телесное и материальное благополучие возглавляемого им сообщества людей. А что до сербского Патриарха Павла, раскатывающего по Белграду в автобусе, так у него и паствы – курам на смех, меньше чем один из московских округов. Афанасьев, смолоду привыкший к гарнизонным собраниям, даже не умом, а скорее кожей почувствовал перемену в настроениях публики, а потому уже хотел было вскочить с места и выложить свои убийственные, в прямом смысле слова, доводы к низложению этого престидижитатора человеческих чувств и умелого оратора. Однако взглянув на Евфимия, который, почувствовав нетерпение диктатора, еле заметно повел головой по сторонам в знак отрицания, отказался от мысли нарушить ход собрания. Видимо не всё «грязное белье» было вытащено на всеобщее обозрение.
И действительно, выслушав зажигательную речь Патриарха, спокойный, как удав после трапезы архимандрит Агафанкел, едко улыбнулся, так, что даже борода не смогла этого утаить от собравшихся, вкрадчиво произнес:
– Сказано Иисусом в Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут». Так ли, сие? – прищурился он в сторону пыхтевшего, как паровоз, на своей лавке Патриарха.
– Тако же, – кивнул тот с места и добавил. – Мне ли, грешному, спорить с самим апостолом Матфеем?
– А раз так, – с улыбкой иезуита произнес Агафанкел, явно, в прошлой жизни служивший в «компетентных» органах, – то ответствуй нам, за какой надобностью ты открыл вклад в Баттерфилд Банк, находящийся в столице Каймановых островов – Джорджтауне? Вклад за номером, – архимандрит заглянул в бумажку и процитировал, – A136/BNSL6422GA на сумму 800 миллионов долларов. Вклад открыт 16 декабря 2010 года на имя, данное тебе миру. В документе оговаривается, что вклад может быть выдан лицу, предъявившему иной паспорт, нежели указанный в договоре, но обладателю уникального идентификационного кода.
– Лжа! Лжа несусветная! – вскинулся Патриарх, потрясая посохом в порыве праведного гнева. – Не подписывал я никаких договоров! И никуда в декабре 2010 не отлучался! Поднимите архив с ежедневным расписанием и убедитесь, маловерные, что и в этот и во все следующие дни я был на подворье!
– Не сомневайтесь, ваше Святейшество, – усмехнулся следователь в рясе, – подняли и проверили. Действительно, вы никуда не отлучались из Москвы. Однако в этот день вы у себя в Переделкино принимали делегацию пророссийски настроенных бизнесменов из Ямайки, возжелавших открыть у себя православную часовню и церковно-приходскую школу.
– Вот видите! – опять вскочил Патриарх, как ужаленный. – Тщанием моим шагнуло православие и в Западное полушарие!
– Видим-видим, – нагло передразнил его архимандрит. – В число делегатов входил гражданин Великобритании и Ямайки – Крейг Бриджуотер, член совета директоров Баттерфилд Банка, с которым вы и заключили договор, не выходя из своих покоев.
– Опять сущая лжа и поклеп! – вновь начал бесноваться на своем месте Нафанаил.
– Оператор, – не повышая голоса, произнес Агафанкел, – продемонстрируйте слайды подписанного договора.
В Храме опять погас свет и на белом полотнище опять были продемонстрированы страницы русской версии договора с подписями сторон. На этот раз, собравшиеся, отреагировали, на представленный материал, вполне прогнозируемо. Они глухо, но с явными интонациями недовольства, зароптали.
– Это монтаж! Подпись подделана! – неистовствовал Патриарх, брызгая во все стороны слюнями от переполнявшего его чувства негодования.
– Подпись, конечно, можно и подделать, – не стал спорить руководитель следствия. – Да, вот только в качестве уникального идентификационного кода в договоре указан скан сетчатки глаза. И этот скан прилагается к договору. Желаете ли пройти процедуру сличения? Мы можем обратиться к мирским властям, с просьбой оказать нам помощь в этом деле, – сказал он, как припечатал к позорному столбу.
– Не бывать сему, порождения сатанинские! – рявкнул патриарх, утробным рыком, но даже в рыке том уже чувствовалась некая неуверенность.
– Ваше право, – пожал плечами архимандрит, – но следственную комиссию, в данном случае интересует совсем другое. Десять минут назад вы ваше Святейшество уверяли всех, что вам самому ничегошеньки не нужно, а все, что вы делаете, то все идет на благо Церкви. Если вам не нужны эти деньги, то кого вы хотели облагодетельствовать сиим богатством? Ни бывшей жены, ни прижитых в миру детей, у вас нет, насколько нам известно. Да, даже если бы и были, то принимая на себя первый церковный сан, вы отрекались от всей прошлой жизни, включая и родственные связи. И потом, что это за деньги? Каково их происхождение?
– Изыде, сатана! – буркнул, не вставая с места, допрашиваемый.
– Не след Патриарху произносить такие словеса в Храме Господнем! – строго заметил Местоблюститель.
– Следует ли понимать ваши слова, как отказ объяснить происхождение этих денег? – гнул упорно свою линию рясоносный следователь.
Нафанаил проигнорировал заданный вопрос, но не перестал грозно сверкать глазами. Первоначальная индифферентность делегатов медленно, но верно стала перекочевывать в стан его противников. Да и сторонники, ранее одобрительным гулом голосов поддерживавшие его, как-то приумолкли. Обладатели митрополичьих митр лихорадочно соображали, куда может подуть ветер перемен, затеянных неистовым белорусом, при явной поддержке диктатора. А, значит, не пора ли вовремя сменить сюзерена, пока разбирательство не коснулось их персон?
– Теперь затронем тему отдохновения от дел праведных, – позволил себе едко усмехнуться в бороду архимандрит. – В трудах неустанных о спасении душ верующих, было место и отдыху. А вот отдыхать Его Святейшество предпочитал в Покровской и Зачатьевской обителях, где его духовно и телесно обихаживали монастырские послушницы.
– Замкни уста свои иудины! – стукнул посохом Нафанаил, опять вскакивая с места. – Клир! Миряне! – с пафосом обратился он к Собранию. – До каких пор в стенах Храма Господня будут облыжно срамить и хаять Его Предстоятеля!? Не меня! Не меня! – еще раз с надрывом повторил Патриарх. – Веру православную, завещанную от предков, на позор выставляете и поношение! Опомнитесь, люди! Или желаете, чтобы в одночасье рухнуло созидаемое поколениями пращуров наших?! Не меня, грешного, распинаете вы сейчас, как некогда распинали самого Христа, но Церковь губите, внося нестроение и смуту! Паки реку, опомнитесь! Не совершайте роковых деяний!
Первые ряды сначала заерзали, явно пребывая в смущении, а затем их возмущение прорвалось-таки наружу. И неспроста. Некоторое из тех, что изначально поддерживали Нафанаила, были частыми гостями в указанных женских монастырях и, пользуясь радушием Предстоятеля, не упускали возможности поддаться искусу от греховного плода сладострастия. А, ну, как и их участие в этаком срамном и непотребном деле всплывет наружу? И что тогда? Менять шелковую рясу с бриллиантовой панагией на вериги отшельника в позабытом Богом и людьми скиту? Нет. Такая перспектива их явно не устраивала. Поэтому они тоже стали решительно протестовать против раскручивания этой темы. Не учли только одного. Сидящие позади представители клира, монашествующие и миряне, не разделяли их точку зрения, считая, что если Церкви требуется очищение, то оно должно быть всеобъемлющим. И они, в пику своим оппонентам, тоже не стали молча отсиживаться, бурно выражая свое возмущение уже теми, кто пытался замолчать неблаговидное поведение Патриарха и его приспешников. В общем, как и принято во всяком собрании русских людей, началась банальная свара, грозящая перерасти в столь же банальную потасовку.
Агафанкел стоял прямо, как скала перед бушующими у его подножья волнами, терпеливо пережидая, когда ропот возмущения стихнет сам собой. Ропот возмущения, созданный немногочисленной, но достаточно влиятельной и от того шумной кучкой сторонников Патриарха не желал утихать, поэтому Местоблюстителю пришлось прибегнуть к помощи колокольчика и угроз вывести насильно из помещения нарушителей спокойствия. Кое-как, но все же удалось утихомирить наиболее мотивированных буянов.
– Я мог бы предоставить видео, где послушницы на камеру и под присягой дают показания против Патриарха и его гостей, – недобрым взглядом обвел Агафанкел первые ряды собравшихся. – Но учитывая морально-этическую составляющую данного процесса, а так же то потрясение девиц, участвовавших в подобных бесовских игрищах свального греха, ограничусь тем, что все члены Архиерейского Собора в полной мере ознакомлены со всеми материалами. А посему, считаю недостойным и далее выставлять на позор неокрепших духом послушниц. А вот, что касается актов содомского греха, совершаемого на яхте «Баллада», подаренной Его Святейшеству, – тут он опять позволил себе театральную паузу, – то у следственной комиссии имеются не только устные и письменные показания. Следствие также располагает и видеоматериалами, изобличающими в богопротивных деяниях, как самого Патриарха, так, к сожалению, и некоторых высших иерархов Церкви. Оператор, включайте установку, начиная с четвертой позиции, – отдал он распоряжение и опять Храм погрузился в темноту, которую чуть-чуть разбавлял свет, проникающий через верхние и узкие проемы.
На белом полотнище за спинами Президиума опять возникло изображение. Видеокамера, неизвестно кем и когда установленная тайно в просторной и шикарно обставленной каюте сделала запись настолько гнусной оргии, что любой заранее морально не подготовленный к подобному зрелищу человек, не смог бы испытывать никаких иных чувств, кроме желания закрыть глаза и, стискивая зубы, доползти до туалета, где выпростать из желудка всё содержимое. Сцену, запечатленную видеокамерой, вкратце можно было описать, как плотские утехи обнаженных немолодых, пузатых и бородатых мужчин с такими же голыми, но безусыми юнцами. Качество съемки было настолько хорошим, что без всякого труда в ней можно было опознать всех основных действующих лиц. Члены Президиума даже не соизволили обернуться, чтобы поучаствовать в просмотре видеоматериалов. Видимо он не представлял для них никакого интереса по причине того, что уже был просмотрен ими раньше, а вторичный просмотр этого срама не входил в их планы. Делегаты и приглашенные, первые мгновения показа молчали, опешившие от настолько откровенной порнографии, но быстро придя в себя, разразились криками гнева в адрес невольных актеров фильма «для взрослых». Кто-то догадался остановить видео и включить свет. Никогда прежде в стенах этого Храма не раздавалось столько площадной ругани, направленной на тех, кто участвовал в богомерзком деянии, за которое в Библии призывали казнить «побитием камнями». В Патриарха, вскочившего опять с места и выкрикивающего проклятия в адрес «съемочной» группы, следственной комиссии и Местоблюстителя, полетели не только ответные нелицеприятные эпитеты, но и кое-что более весомое, от которого ему пришлось уворачиваться и отбиваться посохом. Некоторые клирики высокого ранга, узнавшие себя на экране и испытавшие на себе здоровую реакцию общества на подобные мерзости, не стали испытывать судьбу, а молча и быстро-быстро, пригибаясь и отворачивая головы, засеменили к выходу. Никто не стал их задерживать призывами остаться, и никто не преграждал им дороги к выходу, опасаясь даже дотрагиваться до извозившихся в собственной грязи иерархов. Повинуясь кивку Местоблюстителя, их молча выпустили, открыв для ретирады дверь в один из притворов. Объяви сейчас Местоблюститель о голосовании по низложению Патриарха, тут бы можно было, и опускать занавес, ибо дело можно смело считать завершенным. Но не таков был старший лейтенант Артём Палий. Дождавшись добровольного бегства с поля боя своих главных противников в лице приближенных Нафанаила, он решился идти до конца, чуя поддержку абсолютного большинства делегатов, а потому не стал строить "золотой мост»23.
Когда крики и топот ног немного стихли, то Нафанаил, видя, как позорно бежали его приспешники, тоже малость попритих на своем месте, ежась от колючих взглядов простых священников, монахов и мирян. Митрополит незаметно кивнул, оглянувшемуся на него Агафанкелу. Откашлявшись, тот продолжил вбивать гвозди в крышку карьерного гроба осуждаемого Патриарха:
– Но сиими богомерзкими и богопротивными поступками Его Святейшество (последние слова сейчас звучали, как насмешка) не стал ограничиваться. Всё, что было обнародовано сейчас, это были преступления, а иначе никак и не назовешь, против государства и людей, населяющих его. А ныне хочу предъявить доказательства его преступления перед Богом и Русской Православной Церковью. Речь идет о тайном сговоре по подчинению Русской Православной Церкви католическому понтификату, который состоялся в гаванском аэропорту 8 июня 2016-го года.
– Не было сего, – буркнул, не вставая Нафанаил, в душе уже чувствовавший свой крах, но продолжавший, чисто рефлекторно, сопротивляться неизбежному своему концу. – То, клевета и навет моего врага, что, вон там, в углу притаился, – пальцем указал он на Афанасьева.
– Вот сейчас мы это и выясним, – сухо и безапелляционно произнес архимандрит. – Включайте 7-ю позицию, – обратился он вновь к киномеханику.
Опять погас свет, и опять на белом экране замелькали кадры кинохроники. Это видео также отличалось завидным качеством. Сначала, ничего кроме просторного, но пустого помещения, похожего на пассажирский терминал заурядного аэровокзала на видео не наблюдалось. Затем, как по мановению волшебной палочки широкие двери в его начале и конце моментально распахнулись и из них стали одновременно выливаться навстречу друг другу два потока людей. Один поток был черного цвета, на фоне которого очень выделялись белые митрополичьи клобуки, и его возглавлял Патриарх Нафанаил – высокий и излишне дородный. Другой поток – разномастный, но его украшали малиновые кардинальские шапочки, и он был возглавляем худощавым и сутулым человеком в белых одеяниях Папы Римского. Обе представительные делегации остановились друг напротив друга ровно посредине зала. Руководители сделали ещё по паре шагов навстречу, прежде чем обменяться положенными в таких случаях поцелуями. Вдруг, тот, что был повыше ростом, неожиданно наклонился и припал своими губами к левой руке сутулого, негромко, но отчетливо произнося:
– Ego, mitis Servus Dei Nathanael, caput inclinavi et inhaero manu Pontificis Sui Catholici, in agnitione primatus sui super omnes christianos mundi, что означало (Я, смиренный раб Божий Нафанаил, преклоняю главу свою и припадаю к руке Его Католического Первосвященника в знак признания его главенства над всеми христианами мира).
Латынь в наших семинариях преподавали абы как, но даже для тех священников, кто с грехом пополам мог изъясняться на этом полумертвом языке дошел истинный смысл сказанного. И абсолютно непосвященному в церковные дела человеку, разбирающемуся в элементарных правилах этикета, было видно, что на его глазах происходила встреча вассала со своим сюзереном. А уж когда до них дошел смысл сказанного Нафанаилом, то тут уж и вовсе в головах клириков грохнуло не по-детски. От такого святотатства, с точки зрения любого православного человека, крепкого в своей вере, все присутствующие в Храме застыли, разиныв рот. Даже в страшном сне представить себе, что православный человек, не говоря уж о Патриархе, будет, вот так, подобострастно лобзать руку гонителю и притеснителю своей веры, да еще и с признанием ведущей роли католицизма, было совершеннейшим образом невозможно не только вчера, но ещё и пять минут назад. И тут, на, тебе – крушение всех вековых устоев.
Действо на экране продолжалось. Франциск, в свою очередь не отдернул руку, как и полагалось бы при встрече равнозначных персон, а напротив, поднял свою руку повыше, чтобы вассалу было удобнее лобзать его персты, украшенные папскими перстнями. Его лицо, сияло от самодовольной улыбки, а губы негромко произносили в ответ, тоже, кстати, по латыни:
– И я, как глава всех христиан, рад приветствовать своего верного слугу и помощника в богоугодных делах. И в знак свой признательности за верное служение долгу христианина, а также в знак своего доверия и благорасположения дарю тебе сей предмет, как символ твоего приобщения к истинной вере.
С этими словами Папа Франциск обернулся к своим сопровождающим и еле слышимым голосом отдал какое-то распоряжение. Откуда-то сзади подошел архиепископ Пол Галлахер (хоть и британец, но истовый католик в девятом поколении), являющийся секретарем по связям с государствами. Его сразу узнали среди папской свиты, ибо он часто мелькал на всевозможных экуменистических форумах. В руках он держал какой-то предмет красного цвета. Он передал его в требовательно протянутую руку Папы, а тот в свою очередь вручил его Патриарху, сопровождая подарок словами:
– Вручаю тебе эту биретту24, как символ нашего к тебе доверия и апостольского руководства паствой тобою окормляемой.
Нафанаил опять кинулся целовать папские ручонки бывшего генерала ордена Игнатия Лойолы25, а заодно и с нескрываемым трепетом принимать, истово прикладывая ко лбу, кардинальскую шапочку, при этом, едва не брякнувшись на колени от подобострастия. Это его последнее телодвижение вывело, наконец, из состояния глубокого ступора всех присутствующих в Храме. Все, включая даже соседа Афанасьева – благообразного попика, разом повскакали со своих мест в едином порыве священного негодования. На этот раз неистовство едва не превратилось в суд Линча. И если бы не две дюжины крепких монахов, отважно сцепившихся локтями вокруг затравленно озирающегося Патриарха, прижатого напором толпы почти к самой стене, то тут бы и пришел нечестивцу конец – порвали бы на лоскуты и пустили по ветру. И всё это сопровождалось такой неслыханной площадной бранью из уст священнослужителей, какую не встретишь порой даже в припортовом кабаке, в разгар какой-нибудь поножовщины.
– Шухло! Сучий потрох! Христопродавец! Пёс еси, кал еси! Каиново семя! Срамник гугнявый! Выблядок окаянный! Иуда, за сколь продал нас?! – раздавалось со всех сторон. И это были еще самые ласковые и безобидные эпитеты. Иные упоминать здесь было бы уж совсем срамно даже для начинающего писателя.
Местоблюститель уже не только тряс изо всех сил колокольчиком, но уже и вовсю стучал посохом по мраморным полам, безуспешно пытаясь хоть как-то угомонить разбушевавшихся клириков и прихожан. Он уже отчаялся вернуть тишину и порядок, но тут ему нежданно-негаданно пришел на помощь архидиакон Андрей Мазур – главный бас Русской Православной Церкви, престарелый (старинушке шел 94-й год) и больной на ноги, приведенный в Храм под руки своими учениками. Видя, что разбирательство готово вот-вот превратиться в банальное избиение, воз можно и со смертельным исходом, он, до предела напрягая свои легкие, гаркнул так, что ветерок спрессованного воздуха побежал по Храму, а некоторые из зажженных свечей не только заколебались, но и потухли:
– А, н-у, т-и-х-а! – трубным, как у слона голосом проревел он во всю мощь. – Т-и-х-а, я-а, с-к-а-з-а-л!
Как бы это не показалось странным, но возглас, произнесенный им во всю мощь диафрагмы, не только был услышан во всех уголках Храма, но и произвел на неуправляемую толпу чудодейственное впечатление, заставив разбушевавшихся людей разом примолкнуть и вернуться к реальности. Умаявшийся звенеть в колокольчик митрополит Евфимий с благодарностью посмотрел на престарелого клирика. А тот, вложивший слишком много сил в свой громогласный призыв, бессильно опустился на лавку, бережно поддерживаемый руками доброхотов. Волна цунами, готовая покончить с ненавистным отступником, на самом своем пике замерла, а затем глухо и озлобленно ворча начала медленно отступать. На протяжении всей бури, застывший, как монумент, посвященный саму себе, Агафанкел, вдруг встрепенулся и бросил мельком взгляд на Местоблюстителя, который и в этот раз подал утвердительный знак незаметным наклоном головы.
– Следственная комиссия, в моем лице, – продолжил архимандрит, как ни в чем не бывало, – полагает, что представленных Поместному Собору доказательств с избытком хватает, чтобы начать процедуру голосования по низложению и расстрижению Патриарха Нафанаила. Всем делегатам от клира, монашествующей братии и мирянам, были розданы бюллетени для тайного голосования…
Далее Агафанкел пустился в объяснения, где и каким способом предстоит голосование. Дилемма в бюллетени была обозначена только одна: низложение и прощение. Требовалось всего лишь поставить галочку напротив одного из ответов. У левого крылоса26 стояли три зашторенные кабинки для волеизъявления. Цвет драпировки каждой из кабин соответствовал сословию голосующих: черная – для монашествующих, белая – для клириков, красная – для мирян. Прозрачную урну для голосования, поставили прямо перед столом Президиума, дабы высшие церковные иерархи могли наблюдать за ходом мероприятия, не вставая с мест. Выпустив пар негодования, разношерстная толпа священнослужителей и прихожан вновь приобрела черты законопослушания и благолепия. Встав со своих мест, люди выстроились в три вереницы, соответственно своему званию и положению. Процесс проходил довольно споро. Никаких заминок и эксцессов не происходило. Афанасьев, как лицо, приглашенное в качестве гостя, бюллетеня не имел, поэтому всё время, отпущенное на голосование, посвятил разглядыванию незнакомых фигур и угадыванию, кто и как проголосует, исходя из мимики их лиц. Пока, он, сидя на жесткой лавке, наблюдал за быстро текущими людскими потоками, к нему незаметно подошел митрополит Евфимий.
– Ты, сыне мой, наверное, желаешь вопросить меня о чем-то? – тихо и ласково обратился он к Валерию Васильевичу.
– Да, – начал подниматься с лавки Афанасьев, чуя, что не гоже сидеть, когда пред тобой стоит Местоблюститель одной из основных поместных церквей.
– Знаю, – кивнул тот, и положил ему руку на плечо, не давая встать в полный рост. – Думаешь, почему я не дал тебе слова для обличения Нафанаила в еще более тяжких преступлениях?
– Да, – опять коротко ответил диктатор.
– В каждом единоборстве нужно соизмерять силу удара. Достаточно ли одного нокаутирующего удара для повержения соперника оземь или надобно продолжать его бить, пока он не умрет?
– Но разве недобитый враг не представляет еще бо́льшую опасность? – попробовал возразить Афанасьев, глядя снизу вверх на возвышающегося над ним священника.
– Подумай хорошенько, что бы могло произойти, если бы и ты подключился к обвинениям? И так стоило больших трудов успокоить народный гнев. В противном же случае, обязательно бы пролилась кровь. А я не хочу крови, тем более в доме Господнем.
– Тогда преступление останется ненаказанным, – продолжал упрямиться Верховный уже из чисто принципиальных соображений.
– Что мы можем знать о наказании Господнем? – задал Евфимий риторический вопрос. – Церковь уже дала свою оценку его злодеяниям, но если у тебя имеются к нему претензии, – мотнул митрополит головой в сторону, всё еще сидящего за оцеплением низложенного (теперь в этом не было никаких сомнений) Патриарха, – то поступай соразмерно своему разумению. То, дела мирские и нашей матери Церкви уже не касаются.
– Не знаю, – пожал плечами диктатор, – есть ли в твоих словах резон или нет. Но у меня своё видение мира и своё видение высшей справедливости.
– Каждый, да несет сам крест свой на раменах27 своих, – почти прошептал старший лейтенант генералу и осенив того крестом, степенно побрел в хвост той очереди, что стояла в белую кабинку голосования.
Процесс голосования не занял много времени. Минут за сорок всё было завершено. Подведение итогов голосования велось на глазах у всех, поэтому о каких либо махинациях не могло быть и речи. Из 711-ти заявленных делегатов, в голосовании приняло подавляющее большинство. Малая часть, уличенная в блуде телесном, с позором покинула Собор, что никак не сказалось на общих результатах. Еще минут пятнадцать ушло на сортирование поданных голосов. Стопка, куда откладывали голоса за то, чтобы простить оступившегося Патриарха была ничтожно мала. Пока Секретариат оформлял итоговый протокол, прошло ещё какое-то незначительное время. Наконец, Местоблюститель, опять нацепив на нос очки, взял в руки бумагу и торжественным голосом возвестил всем собравшимся:
– Глас народа – есмь глас Божий. А посему, я – грешный и недостойный раб Божий, объявляю его итоги. Из 711-ти делегатов в голосовании приняли участие шестьсот девяносто пять душ, а значит, необходимый минимум для того чтобы голосование было признано состоявшимся был набран. Из 695-ти бюллетеней, два бюллетеня были признаны Президиумом испорченными и неподлежащими учету. Из оставшихся 693-х бюллетеней, голоса были распределены следующим образом: за прощение Патриарха и снятия с него обвинений проголосовало одиннадцать душ; за низложение Патриарха, а также снятия с него сана проголосовало 6естьсот восемьдесят две души. Я, как Председатель Президиума и Комиссии по голосованию, утверждаю, его итоги и скрепляю их Большой Патриаршей Печатью. Бывший Патриарх Нафанаил! – обратился он и простер руку в повелительно жесте к понуро сидящему и уже ничего хорошего не ожидающему в свой адрес человеку, ещё вчера управлявшему самой большой православной общиной в мире. – Встань! И прими волю Господню со смирением, как и подобает христианину!
