Юрий Витальевич Яньшин
Формула Бога. Возвращение
Бабку Лукерью Захария встретил на Бирже труда почти 550 лет назад, когда пришел туда в поисках домработницы. Вернувшись из очередной многолетней командировки и обнаружив, как всегда, слои пыли, от которой все время свербило в носу, и затянутые паутиной углы комнат («Какого ляда пауки делают в раю?» – всегда искренне недоумевал он), решил положить этому конец. Последний раз, извозившись, как анчутка , в пыли и паутине, пришел на биржу, в твердой уверенности отыскать «благонравную женщину и чистоплотную женщину средних лет для работы по домашнему хозяйству». Попадавшие в Рай «обращенные» сразу по прибытии обеспечивались полным социальным пакетом, в который входило обеспечение бесплатным жильем, хотя бы в минимальных размерах, медицинское обслуживание, пожизненное (вернее «посмертное», хе-хе) денежное содержание, вполне позволявшее, если и не жит на «широкую ногу», то во всяком случае удовлетворять минимальные потребности. Для желающих как-то повысить свой социальный статус, но по каким-то причинам не нашедшим применения своим талантам, либо низкой квалификации, была создана целая сеть из таких вот бирж, где можно обеспечить встречу между предлагающими свои услуги и нуждающимися в них. Там же можно было и заключить соответствующий контракт между сторонами. Нежданно-негаданно для себя, очутившись в Раю, Лукерья, первое время, сама не своя ходила от счастья: хоть и маленькая – в две комнатушки квартирка, а все не полуразвалившаяся избенка, ни дров, ни хвороста таскать и пилить не надо (местный жилкомунхоз на 500 лет раньше земного стал налаживать газоснабжение в домах), ежемесячное пособие в 250 райалов, с учетом того, что пяти райалов в день вполне хватало для сытой жизни и даже на то, чтобы немножко откладывать на будущее. Конечно, бабку слегка огорчило то обстоятельство, что в ее услугах целительницы здесь не нуждаются как по причине того, что «райанцы» крайне редко заболевали, так и по причине хорошо налаженного медицинского обслуживания населения. Ей, правда предлагали с учетом ее жизненного опыта и познаний в траволечении поспособствовать в поступлении в местный медицинский вуз, но для этого необходимо было сначала закончить школу. От мединститута, бабка решительно отказалась, ссылаясь на то, что годы де ее уже не те, да и не верит она в эти «талбетки». А вот в вечернюю школу, в которую, как она уже успела узнать, ходили многие из ее возрастной группы, охотно пошла, осознавая, что без грамотности нынче никуда. Сидеть без дела, бабка, естественно не желала, да и мысль приобрести собственный домик на лоне природы, где можно было опять завести какую-либо живность, с некоторых пор не давала ей покоя. Все эти обстоятельства и привели бабу Лушу на биржу. Проходя длинными биржевыми коридорами, Захария еще издали приметил ее белый платочек среди чинно сидящих, и ожидающих подходящей вакансии. Чем-то она ему сразу понравилась. Видимо тем, что даже в стенах этого заведения не выпускала вязальных спиц, которые так мелькали, что не давали за ними уследить взгляду несведущего в этом деле. Подсел на как раз свободный возле нее стул. Познакомились. Разговорились и договорились, скрепив достигнутые договоренности биржевой печатью в одном из кабинетов. За 100 райалов в месяц, Баба Луша принимала на себя обязанности раз в неделю убираться в доме и ухаживать за комнатными растениями, которыми он намеревался, подражая шефу, обзавестись в ближайшее время. Захарии сразу понравились ее ответственность к порученному делу, деловитость, незлобивый характер, а главное – умение вести ненавязчивые задушевные беседы от которых ему всегда становилось легко и уютно, как закоренелому грешнику после исповеди у самого епископа. Уже через пятьдесят лет он стал рекомендовать бабу Лушу коллегам по работе, которые, как и он бывали дома лишь наездами и не обзаведшимися брачными узами. Еще двое из его коллег захотели воспользоваться ее услугами. С тех пор бабкины дела медленно, но верно пошли в гору. Через каких-то сто лет, она скопила достаточную сумму для того, чтобы приобрести небольшую усадебку за Городом, однако решила отложить эту затею в долгий ящик. Причиной задержки с покупкой было большое расстояние между желаемой недвижимостью и местом ее теперешней работы, от которой она отказываться не хотела. Близ Города все участки были заняты, так что и не протолкнешься, да и стоили там дома безумно дорого, а те, что в цене устраивали бабку, находились в лучшем случае в пятистах километрах. Оставалось ждать одного из двух: либо невесть откуда свалившегося на нее суммы никак не меньше миллиона райалов, либо технического прогресса, позволяющего решить проблему быстрого передвижения. Первый вариант был абсолютно фантастическим из-за стойкого неумения копить деньги, что выражалось в неуемной бабкиной страсти устраивать раз в месяц набеги на местные «блошиные» рынки, покупая там всякую ерунду, которую она сама потом не знала, куда и девать. Второй вариант был более обещающим, что, в конце концов, и случилось еще через сто лет, когда пустили первую электричку по пригородному маршруту, чем она в скором времени не преминула воспользоваться. А уж когда транспортная система дожила до повсеместного внедрения телепортов, то проблема и вовсе исчезла. К настоящему моменту, баба Луша являлась счастливой обладательницей не только просторного пятикомнатного дома с мансардой, надворными постройками в виде сарая, баньки и загона для двух прелестных «ангорских» козочек, но и 35-ти соток сада-огорода вокруг дома. С подработкой у других ангелов пришлось завязать, ибо новоприобретенное хозяйство требовало постоянного внимания, но с Захарией Лукерья расставаться не желала, а поэтому продолжала выполнять ранее принятые на себя обязательства. Так и жила, шесть дней проводя у себя, а седьмой посвящая дому Захарии. Правда, существовало у нее одно неудобство. Это неудобство имело свою конкретику в лице соседа – тихого пьяницы и отставного солдата – одноногого деда Онфима, который попал сюда двести лет назад, утонув в реке, спасая ребятишек, провалившихся под лед ранней весной. Ребятишек то вытащил, а самому уже не хватило сил выбраться из коварной полыньи. Хозяйство деда, по причине его природной безалаберности пребывало в довольно плачевном состоянии. Относительно благополучное финансовое состояние деда, позволившее ему в свое время прикупить скромный загородный участок с домиком, базировалось на социальном пособии, а так же на том, что в свое время он весьма удачно продал акционерному обществу «Райбытхим» рецептуру своего самогона. Его, правда, невозможно было пить, но зато он хорошо очищал от локальных засоров городскую систему канализации, не являясь при этом токсичным. ( По Раю упорно ходили слухи, что де «Кока-Кола» отлично справляется с данной проблемой, проблема заключается в том, что ни один из ее патентодержателей в Рай проникнуть до сих пор не смогли, видимо по причине своей запредельной грешности). Сам же дед существовал преимущественно в двух регулярно меняющихся ипостасях: в состоянии блаженной нирваны после принятия на грудь очередной порции алкосодержащего напитка собственного приготовления, или же в состоянии «приставучести» к бабке на предмет сватовства. Он регулярно к ней сватался, она с такой же регулярностью ему отказывала, жеманно пожимая плечами. И хотя бабка неоднократно жаловалась на несносного соседушку, в тайне все же была рада мужскому вниманию, которого была до сих пор лишена, как в том, так и в этом мире. Если дед по какой-то неведомой причине долго не возобновлял любовных поползновений, баба Луша начинала беспокоиться, беспричинно суетиться, плохо спать по ночам, и наконец, не выдержав, надевала на себя все лучшее из одежды и уже сама шла к незадачливому жениху с целью узнать: «не подох ли часом старый окаянец, а то чтой то долго не видать его нигде». Удостоверившись в том, что он просто задержался в одном из своих агрегатных состояний, гордо вскинув голову и поводя укрытыми шалью плечами, поминутно оглядываясь шла к себе неторопливой и разлапистой походкой.
Покончив с объятиями, старушка засуетилась:
– Что же я стою то, старая! Хозяин домой возвернулся, холодный, голодный! А я, дура, ничего не делаю! Ступай до ванны. Хоть ополоснись с дороги, а я пока стол накрою.
– Да что вы, бабушка, какой там стол?! Неужели в магазин побежите!?
– Не сумуй, не сумуй соколик, никуда не побегу, а только стол все одно накрою. Иди, давай в ванную, а я тебе белье подам как будешь вылазить, – скороговоркой зачастила бабка, оторвавшись от Захарии, и подталкивая его по направлению к ванной комнате. После этого ему не оставалось ничего другого как подчиниться, что он не без явного удовольствия и сделал.
Войдя в ванную и прикрыв за собой дверь, с удовольствием разулся, стянул узкие джинсы и потную от многочасового сидения в машине футболку, бросив ее в тазик, стоящий в углу, туда же полетели и казенные одноразовые трусы с инвентарной биркой. Открыл краны смесителя, попутно отметив, что кран с горячей водой подтекает. Отрегулировал напор и температуру на ощупь. Сидеть и нежиться в пенной воде не стал, посчитав подобную задержку неприличной по отношению к суетящейся домохозяйке, а потому переключив рычаг в режим душа, встал под его струи. Постоял, привыкая и постепенно расслабляясь от скопившегося за день напряжения. Не открывая глаз, нащупал в корзинке, прикрепленной сбоку ванны, кусок мыла. Еле отодрал. Видимо он пролежал здесь, дожидаясь хозяина, все тридцать с лишним лет. Выключив на время душ, как следует, намылился с ног до головы. И опять включил, так и этак поворачиваясь под теплым и упругом потоке, с удовольствием пуская струйки, случайно попавшей в рот воды. Дверь в ванну приоткрылась и в образовавшуюся щель проникла бабкина рука, держащая «плечики» с навешанными на них трусами, майкой и махровым халатом. Нащупав крючок, не глядя повесила на него «плечики» и не закрывая дверь поставила у порога смешные розовые домашние тапочки с розовыми помпонами в виде заячьих ушек. Он не смог припомнить, водились ли в его доме такие тапки, ну да ладно. Покончив с мытьем, тщательно вытерся висевшим тут же «вафельным», будто казенным, полотенцем. Быстренько оделся, повернулся к большому зеркалу, чтобы причесаться. «Хорош…», – с явным удовлетворением произнес он вслух. Из зеркала на него смотрел импозантный мужчина тридцать с небольшим лет, в меру загорелый, с хорошо развитой и обозначенной мускулатурой и серыми, сводящими с ума райанских женщин, глазами. Еще раз вгляделся, уже куда более внимательно в свое отражение. Новых морщин, со времени предыдущей командировки, не прибавилось, убыли в густой шевелюре не наблюдалось, лишь где-то в уголках висков тихо и по предательски притаилась пара седых волосков, но на фоне светлых волос они были незаметны. «Хорош, – еще раз повторил он. – И ведь не скажешь, что возраст за 4000 лет перевалил. А если нас привалить к теплой стеночке, то мы еще ого-го, как много могём». С этими мысленными словами он вышел из ванной и пошел на кухню, откуда уже вовсю доносились вкусные запахи. Зайдя на кухню, увидел суетящуюся у стола Лукерью. Она доставала из большого подвешенного к стене эмалированного шкафа со стеклянной дверцей, какие-то чашки, тарелки и вазочки и бодро расставляла все это на столе. Захария вначале подумал, что это холодильник, но холодильник с надписью «Саратов» стоял рядом на прежнем, как он помнил, месте. Этот же «шкаф» он видел впервые. А на столе чего только не было. В глубоких тарелках, плескался украинский борщ со сметаной, тут же на сковороде скворчали котлеты, издавая невыразимый аромат.
(Прим. автора. Пища в Раю всегда была вегетарианской, исходя из сущности самого Рая. И если «природные» относились к этому довольно спокойно, то вот «обращенные», в большинстве своем, были крайне раздосадованы данным обстоятельством. Это омрачало бы настроение еще неизвестно, сколько лет, пока местные ученые не научились сначала производить имитацию мяса из растительных белков. А по прошествии еще какого-то времени, Илья Мечников со товарищи из НИИ «Молекулярной биологии» не смогли синтезировать мышечные клетки животного происхождения).
Тем временем, баба Луша продолжала уснащать застолье все новыми и новыми яствами. Здесь были: жареная картошка с солеными рыжиками и черная икра в изящной розетке, салат из свежих овощей, обильно сдобренный оливковым маслом и бутерброды с тонко нарезанными слойками сервелата, пироги с разными начинками и рисовая каша с изюмом. Все это съестное обилие венчал почти ведерный медный самовар, начищенный до невероятного блеска. Но больше всего, Захарию умилили стаканы с ароматным чаем в подстаканниках наподобие тех, что всегда бывают в фирменных поездах дальнего следования.
– Баба Луша, да когда же ты все успела то?! – с искренним недоумением воскликнул он. – Вроде и не отлучались никуда…
– Так и есть, милок! – охотно закивала бабка. – Никуды не отлучалась. Так и ести.
Бабка, в свое время окончившая среднюю школу едва ли не с медалью, любила иногда прикидываться деревенской простушкой, а потому частенько коверкала слова или вставляла в свою речь фразы, давно вышедшие из употребления.
– Как же тогда объяснить всю эту пышность?! Или как-то узнали о моем прибытии?
– Узнать не узнала, а догадаться догадалась, – наводя тень на плетень, заявила баба Луша. Потом помолчав немного, добавила. – Сон давеча видела. Будто срок тебе вышел возвернуться, – пояснила она.
– Стало быть, вещий сон?! – удивился он.
– Как ни вещий? Вещий оно и есть! Я ить потому и пришла сегодня убираться, хоть и четверг на дворе. А мой день, сам знаешь – понедельник. Да ты кушай-кушай, пока не остыло, – пододвигая тарелки ближе к нему, продолжила она.
– Да-да, шпасибо, и вы ша мной давайте, – прошепелявил он набитым ртом.
– А и не откажусь, – охотно согласилась она.
Пару минут ели молча. Он наваристый борщ, она понемногу откусывала от нарезанного пирога с вишневой начинкой. Когда первый голод был утолен, а естественное любопытство все-таки взяло верх, Захария продолжил допрос:
– Так откуда, бабушка, сие изобилие? За чей счет банкет, так сказать? – прищурившись и ласково гладя свой живот, поинтересовался ангел.
– Откуда-откуда?! Оттудова, – кивнула она на «шкаф», убирая пустую тарелку с борщем и ставя на ее место сковороду с котлетами. – Ешь, давай.
– Нет уж, позвольте бабушка, объясниться, – орудуя ножом и вилкой над еще скворчащей котлетой, произнес он. – Что за шкаф тут стоит и, каким образом из него появляются все эти вкусности? Это что, микроволновка такая? Вроде не похожа.
– И-и, милок, – протянула баба Луша. – Отстал же ты от жисти энтой. Уж почитай лет двунадесять тому, как в кажинном дому таковой сундук обретается. Я вот и от тебя челобитну заяву подала, чтоб значится установили. Задарма ставют.
Но увидев, как собеседник невольно морщится от произносимых ей архаизмов, перестала выламываться и уже на вполне современном и деловом языке продолжила:
– Захотел поесть – нажал на вот эту красную клавишу на передней панели, – ткнула она указательным пальцем в сторону «шкафа». – Загорится сенсорный экран. На нем отображаются ближайшие к дому пункты приготовления пищи – сиречь кафешки. Выбираешь понравившуюся тебе кафешку путем нажатия на ее логотип. Открывается меню. Слева отображаются блюда уже готовые к употреблению, справа те, что требуют времени на приготовление. Обычно минут тридцать-сорок. Выбираешь, что тебе нужно. Высвечивается сумма к оплате. Берешь карточку, вставляешь вот в эту щель. Деньги снимаются, а кушанья появляются на этих выдвижных полках. Звоночек подскажет, когда можно открывать дверцы.
– Это что же, типа телепортации?
– Ну да. Типа того.
– А что, бабушка, у вас тоже такой аппарат имеется дома?
– Конечно имеется, – строго поджав губки, произнесла Лукерья. – Иль я порченая какая?! Все как у людёв. Уж больно хорош энтот «стол заказов». Стряпея-то из меня и в былые то годы не ахти какая была. Да и то сказать, стараться то и не для кого было.
– Позвольте! – вдруг спохватился он, перестав жевать. – Так вы что, свою карточку сунули туда?!
– Естественно. Что было под рукой, то и сунула, – подтвердила Лукерья.
– Но как же так?! Ой, как нехорошо получилось! Бабушка, ну что же вы раньше не сказали?! – возмутился Захария.
– А что, я, по-твоему должна была делать?! Сказать тебе: «Гони деньгу, а то останешься голодным!» Так что ли? – усмехнулась бабулька.
– Ну, нечто вроде того. Дай, мол, карточку, я тут прикуплю к столу…
– Ага, скажешь тоже! Человек с дороги, не мыт, не чесан, а я к нему с карточкой объяснять что там и к чему.
– Ну, все равно как-то неладно у нас с вами получилось. Право слово, мне неловко, аж кусок в горло не идет, – поежился он.
– Пустяки, служивый. На том свете сочтемся, – улыбнулась Лукерья
– Того света не бывает, попы все врут! – в голос рассмеялся ангел-полковник. – И все-таки, баба Луша сколько я вам должен? И кстати, я как обычно оставлял распоряжение банку о вашей зарплате. Никаких сбоев не было? Все нормаль?
– Нормально все. День в день, – отрапортовала она. – А вот тут ты меня, обидел соколик! Ужели думаешь, что я к тебе из-за денег хожу столько годов?! – разом поскучнела бабка.
– Ой! – сразу как-то покраснел Захария. – Я не хотел! Простите! Я просто подумал…
– Да ничего ты не думал, – перебила она его. – Если б думал, не брякнул бы такое. Я ведь к тебе не из-за денег, а потому что приглянулся ты мне сразу, еще там, на бирже. Помнишь?
Захария кивнул.
– А почему? Да все по тому, – сама себе ответила бабка, – что сердце у тебя золотое, ангельское, а еще потому, что ни там, ни тут не было и нет у меня никого ближе и родней кроме тебя. Деточек, вишь, Господь не сподобил дать, за грехи видно тяжкие. Зато вот, тебя сподобил встретить, заместо сыночка. Там глядишь и женишься, детки пойдут, и я с внучатами понянькаюсь, – выдавила из себя бабка, утирая концом платка, набежавшую слезу.
Захария благоразумно промолчал, что сам-то он будет постарше нее раз этак в семь. Вместо слов, он нагнулся, взяв бабкины ладошки в свои руки, и приник к ним губами. В глазах у самого, что-то вдруг резко защипало. Ведь у него, по сути, тоже никого из родни в этом мире не было. А старуха, тем временем продолжала:
– Един ты у меня соколик, на всем белом свете. Ни единой родной душеньки. Разве что, Онфим вот еще…
Захария, обрадованный поводом сменить унылую тему, тут же вскинулся:
– Как же, как же. Помню его. Как он?!
Бабка, словно очнувшись из забытья, в котором пребывала многие годы, встрепенулась и всплеснула ручками, как воробьиными крылышками:
– Так ить пьет зараза! Паскудник эдакий! Сладу с ним никакого!
– Кодировать не пробовали его? Говорят, помогает…
– Куды там! И слушать ничего не хочет. Говорит, если я пить брошу, чем тогда жить стану? – села на своего любимого конька Лукерья, а потом уже чуть тише добавила. – Инда и его понять мочно. Ему ить тоже одиноко тут. Ни детей, ни плетей.
– Так может быть вам того…
– Чего, того? – напустила на себя непонимающий вид, Лукерья.
– Пирком, да за свадебку!
– Да в уме ли ты, служивенький?! – опять закудахтала бабка. – Годы ить мои не те, чтоб под венец идти! Засмеют люди… Скажут, с глузду сдвинулась, старая кашелка…
– За те пятьсот с лишним лет, что я вас знаю, вы ничуть не изменились, – промурлыкал Захария.
– Ой, да не трави душу, Захарушка! Добро бы путный человек был, а то ведь алкаш, прости Господи! – начала уже было сдаваться бабка.
– Оно конечно так, баба Луша, а только ведь может и пьет он от того, что не может никак найти себя в этом мире, почувствовать свою нужность, хоть перед кем-то. Да хоть бы и перед вами, например. Неуж не жалко бедолагу? – гнул он свое.
– Верно говоришь, Захарушка. Мается он, душа неприкаянная. Думала я о сем, не буду врать, а только и решиться на дело таковое не могу в раз, – вздохнула она.
– А кроме того, – не унимался хитрый ангел, жуя котлету. – Не забывайте и о материальной стороне дела.
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересованно навострила ушки Лукерья.
– Вы ведь говорили как-то, что у вас участки рядом находятся. Верно?
– Верно. Касатик. Как не верно?! Говорила, – закивала та головой.
– И вроде как говорили, что он тоже по размеру сродни вашему?
– Верно. В самый глаз белку бьешь, родимый.
– Ну вот. Поженитесь, значит, и участок станет единый. Сколько, говорите, соток-то вместе будет? – хитро прищурился змей-искуситель.
– Семь десятков, – машинально и задумчиво произнесла бабка. Видимо мысль об объединении участков доселе не посещала ее голову.
– Сад-то у вас больно хорош, сами говорили. А это еще в два раза лучше будет. Козочек-то ангорских всего две? Ай-ай, как мало! – притворно пригорюнился Захария.
На кухне повисло молчание. Захария поглядел бабке прямо в глаза. Он знал, что она была человеком лишенным всякой корысти, но тут отметил в подернутых глубокой задумчивостью глазах старухи как цифры от предвкушения увеличивающегося надоя молока, в результате увеличения поголовья рогатого скота, замелькали со скоростью крутящихся цифр арифмометра. «Попалась, можно подсекать…» – плотоядно подумал он. Впрочем, это продолжалось недолго. Бабка икнула и разом пришла в себя. Засуетилась:
– Ой, совсем ты меня, милок, заговорил! Чай от уж давно заварился, – зачастила она, убирая почти пустую сковороду и разливая по стаканам заварку ароматнейшего цейлонского чая.
Захария не стал далее развивать любовную тему. Он знал – бабка ничего не забудет из сказанного им. Зерно, брошенное его щедрой рукой, упало на благодатную почву и уже дало первые ростки. Разлив кипяток из самовара по стаканам, заботливо подставленным Захарией, села и подперши рукой голову, продолжила, резко сменив тему:
– Что мы все про меня, да про меня?! Ты лучше расскажи-поведай, как там, на матушке Земле? Кем ты там был? Что делал? Как и чем люди живут на Святой Руси? А то у нас тут, сам ведь знаешь, пишут и показывают по визору про тот мир мало чего. Да и людишек, не в пример прошлым летам, прибывать стало горазд как меньше.
– Да, бабушка, мотало шапку по волнам, – вздохнув начал он.
Засиделись с бабкой едва не до сумерек. Самовар пришлось ставить еще раз. Как это и было во все прошлые разы, ее интересовало буквально все. И про личную жизнь его «подопечного», и про политический строй в стране, и про цены на товары, и про жизнь тамошних обитателей, про современные нравы, и про ворогов, что угрожают в очередной раз покинутой Отчизне. В общем, допрос с пристрастием получился на славу. Захария при этом чувствовал себя словно выжатый до состояния сухой корки лимон. Наконец, бабка и сама притомилась от обилия информации обрушившейся на нее. Промокая концом платка в очередной раз пот от выпитого чая, сказала тихим и печальным голосом:
– Ох, Захарушка, и смутные же времена настают на Руси Святой, и чую я старая, что добром все это не кончится. Вот помяни мое слово. Умоется еще кровушкой земля русская.
– Ну что же вы так-то уж, бабушка. Может все и обойдется еще, – с обреченностью, но и с долей надежды ответил он.
– Ты сам от в энто веришь соколик? – вздохнула она.
– Всегда ведь обходилось, и сейчас, может быть, обойдется.
– Всегда, да не всегда. Да и ныне случай особый, – возразила она и продолжила. – Уж больно могучие вороги собрались супротив нее, а у наших то и силушки не сметено воедино николи. Подточили Русь-матушку изнутри врази окаянные, не стала земля рожать богатырей да праведников. Оттого и тут у нас прибытку никакого нет.
– Ну зачем вы так то уж категорично? – пробовал он в свой черед возразить ей.
– Духом пала Русь-матушка. Дух ея лечить надобно допрежь, да времени, боюсь, может не хватить, – пригорюнилась она.
– Да, – согласился он. – Времени действительно маловато, но вы бабушка, тоже в своих суждениях на мои слова не сильно опирайтесь. Я ведь, чисто из субъективизма мог просто сгустить краски. Да и всей полнотой информации не обладаю.
– И-и, милок, я и сама чую, что так оно все и есть, как ты обсказал. А за то, что пытаешься успокоить меня – старуху, спасибо на добром слове. Одначе, думаю, что оставлять это дело никак нельзя. Начальствие уведомить надобно.
– Я как раз собираюсь писать докладную записку по поводу опасных тенденций имеющих развитие в земном социуме.
– Пиши, соколик, пиши. Тереби начальство от, не оставляй его в праздной сытости.
Тут бабка Лукерья замолчала, как будто обдумывая какую-то мысль и ища для нее подходящую формулировку. Он не стал торопить ее. Затем, пожевав губами, начала:
– А насчет дочки, я тебе так скажу…, – опять немного помолчав, как бы собираясь с духом, глубоко вздохнула и продолжила. – Коли уж решил бороться за нее, так борись, если не за душу ее, так за тело хотя бы. Пиши, настаивай, донимай. Сам обмолвился, что чин у тебя теперь не малый. Полковник говоришь?
Захария кивнул. А бабка продолжила:
– Вот. И чин твой немалый должен быть тебе в этом подмогой. А я уж завсегда готова молить Всевышняго о ниспослании тебе Его заступы и руковожения на сём поприще.
При последних словах бабка приподняла правую руку и широко и истово перекрестила ангела. Он опять было сунулся поцеловать старческую руку, но бабка не дала, погрозив ему сухоньким пальчиком, произнеся наставительно:
– Ангелы рук смертным не целуют.
Он хотел было возразить в том духе, что и бабку к смертным уже как бы причислять и нелепо, да и сам он ангелом является только на службе, но по здравому размышлению не стал этого делать. А баба Луша, тем временем, уже встала из-за стола:
– Ох и засиделась я с тобой, Захарушка. Пора и честь знать, вон на дворе уже смеркаться начинает. Дома дела еще есть. А! Вот еще что, – вспомнила бабка, хлопнув себя по лбу. – Если ничего доедать не будешь, то остатки еды кинь в дезинтегратор, а саму посуду не мой, а сложи в тот же шкаф, дверцы закрой и нажми клавишу «отправить», а то в следующий раз заказ не примут, пока посуду им не вернешь. Так, ну вроде бы все сказала. Если что, то звони, номер то чай остался мой?
Он кивнул. Бабкин номер у него был записан в записной книжке коммуникатора. Провожая старую, уже в прихожей сказал:
– Может, я провожу? А то, как вы в потемках то?
– Да что ты, родимый, переживаешь за старую?! Тут телепорт то за углом. Не переживай. И там тоже – в пяти минутах ходьбы. К Онфиму еще заглянуть надо бы, а то опять что-то давненько не объявлялся, поганец. Видать в Город умотал.
Уже в дверях, стоя напротив Захарии, подошла к нему вплотную и встав на цыпочки, чмокнула того в щеку. И не говоря ни слова, открыв дверь, бодро засеменила с крыльца вниз. Захария еще некоторое время постоял в проеме отрытой двери, наблюдая, как неугомонная старушка шагает к калитке. Дверь закрыл лишь после того, как бабка скрылась за углом.
X
До конца рабочего дня оставалось десять минут. Женская часть коллектива отдела контроля и наблюдения уже была на низком старте, подводя последние штрихи макияжа на своих и без того хорошеньких личиках. Мужская, как более дальновидная, потихоньку начинала отстегивать и складывать крылья, чтобы не помять их в очереди на телепорт. Майор Вершинин, только что закончил нудные переговоры с начальником АХО , давая тому наряд на замену разбитых стекол и выслушивая стенания по поводу закончившихся месячных лимитов и отсутствия свободных рабочих рук. Отстегнул крылья, критическим взглядом осмотрев обломанные и поредевшие в неравной борьбе с сумасшедшей фурией перья. Появляться на людях с этими лохмами посчитал для себя невозможным, поэтому кряхтя от усердия, кое-как пристроил их в рядом стоящей тумбочке, вытащив предварительно из нее всякую мелочевку и свалив ее на стол. «Ладно, – подумал он про себя. – Сейчас как-нибудь перекантуюсь, а в воскресенье схожу в «Ангелторг» и куплю новые. Никто ничего и не заметит. Авось». Пронаблюдав сквозь стекло своей конторки, как последние из сослуживцев покидают помещение и проверив еще раз как скачались на флешку результаты его сегодняшних мучений, зажал ее в кулаке и тоже стал пробираться к выходу. Уже через десять минут он стоял у калитки загородного дома своего начальника…
Начальник отдела Наблюдения и контроля, генерал-майор ангельской службы – Герард Публиевич Тацит, был личностью примечательной во всех отношениях. Сын прокуратора Бегники, проконсула Рима, всадника – Публия Корнелия Тацита , принадлежавший к высшей патрицианской касте Рима, с самого детства не нуждающийся ни в чем, благодаря положению отца, он, как и его отец, относился к наиболее образованным людям своего времени. Будучи во всех отношениях примерным сыном, он по примеру отца тоже с юных лет занимался историографией. Однако, в отличие от него, скованного в своих суждениях корпоративной этикой служебного положения, взгляды на окружающее имел гораздо более прогрессивные, о чем никогда не стеснялся публично заявлять, что служило предметом частой головной боли для его именитого предка. Помогая отцу в составлении «Анналов», частенько вставлял в них, видимо пользуясь отцовским «недоглядом» свои суждения и нелицеприятные выводы о правлении римских императоров, обличая как их деятельность, так и окружающую их атмосферу. Во все времена правду любят только в отношении к другим, но не к самому себе. Так всегда было, есть и будет во все времена. Не любили правду и римские императоры – Нерва, Траян и Адриан, но вследствие того, что Публий был слишком влиятельной фигурой на шахматной доске империи, до поры до времени помалкивали, втихомолку скрипя зубами от негодования. Холостяк по призванию, настоящий демократ по убеждениям, бескорыстный умница, всю жизнь вынужденный выглядывать из-за плеча своего именитого отца, Герард мог прожить свою жизнь в неге и роскоши, ведя неторопливые беседы с людьми своего круга о философии и искусстве, меценатствуя и участвуя в светской жизни. Но не таков был наш герой. Сразу после смерти отца, случившейся в 110 году н.э. он продал все Рейнские земли, принадлежавшие отцу, отпустил на волю всех рабов, предварительно снабдив их «подъемными», а на вырученную немалую сумму потратил на строительство первой бесплатной публичной библиотеки и лечебницы, для содержания в ней больных проказой. И все бы ничего, если бы этим все и ограничилось. Так нет. Он решил написать, когда-то обещанное, но так и не выполненное отцом жизнеописание правления последних трех императоров из династии Антонинов, а также Октавиана Августа, естественно в своей критической манере изложения. Хуже того, он не только решил написать сей труд, он его написал и издал за свой счет. Этого то ему правящие круги во главе с императором Пием Антонином и не простили. Была ли это цикута, излюбленный яд римских императоров, поднесенная ему в кубке на каком-то из симпозиумов, или сок белладонны, подмешанный в еду, подкупленным слугой, история об этом хранит молчание. Да это уже и не так важно, как не раз он сам говаривал. Важно то, что в результате стечения трагических обстоятельств, Герард Петрович оказался в Раю. Поживши непродолжительное время в европейском секторе, и перелаявшись вусмерть с тамошними историками и философами, включая одного из своих византийских родственников по побочной ветви, в середине VI века, прибыл сюда, прельстившись новизной недавно образованного сектора. Да так тут и остался. Всю жизнь любивший учиться, окончил, неожиданно для всех академию ангельской службы, где попутно с историей увлекся темпорально-пространственными перемещениями. Став одним из крупнейших теоретиков темпорологии, сделал неплохую карьеру, дослужившись до звания генерал-майора, сменив на посту начальника отдела наблюдения и контроля прежнего руководителя ушедшего на пенсию и по примеру еще одного римского императора Диоклетиана II и занявшегося выращиванием капустных кочанов.
