Юрий Слепухин
Джоанна Аларика
Глава 4
В темноте скрипнула калитка, раздался хруст шагов по дорожке.
– Дон Мигель? – спросила сидящая на пороге женщина.
– Он самый. Добрый вечер, донья Химéна. Еще не вернулся?
– Да нет еще, – словоохотливо заговорила женщина, – ума не приложу, куда он запропастился; и ужин давно простыл, а его все нет и нет. Садитесь, дон Мигель, подождите, он с минуты на минуту должен приехать. Расскажите, какие новости, – вы ведь газету получаете…
Пришедший опустился рядом на камень и закурил. Быстрый огонек на мгновение осветил расстегнутый ворот белой рубахи и худощавое молодое лицо с едва заметными индейскими чертами.
– Какие же новости вам рассказать, донья Химена? – сказал он, затянувшись дымом. – Вот скоро приезжает новый учитель…
– Ты, может, все-таки нас познакомишь, сестренка? – спросил из темноты посмеивающийся мужской голос.
Дон Мигель удивленно оглянулся, донья Химена ахнула и засмеялась.
– Ох, правда, я про тебя и забыла! Это мой брат Аугусто, сегодня приехал из Пуэрто-Барриос, познакомьтесь… А про дона Мигеля я тебе уже рассказывала.
– Положим, про дона Мигеля мне рассказывала не только ты, – сказал незнакомец, подходя ближе и подавая руку учителю. – Рад познакомиться, сеньор маэстро.
– Очень приятно, – ответил тот. – Кто же это вам про меня рассказывал, если не секрет?
Из открытой двери послышался сонный голос ребенка: «Мами-та-а!..» Донья Химена встала и, неслышно ступая босыми ногами, вошла в дом.
– Кто рассказывал? – переспросил дон Аугусто, усаживаясь рядом с Мигелем. – А один наш общий знакомый, скажем так. В профсоюзном руководстве Пуэрто-Барриос у вас нет никого из приятелей? Не припомните?
–В профсоюзном руководстве… Вообще-то у меня много приятелей из синдикалистов, но вот в Пуэрто-Барриос…
Мигель недоумевающе пожал плечами и затоптал окурок.
– Ну ладно, не ломайте голову, все равно не догадаетесь. Шлет вам большой привет дон Эрнандо Ортис. Помните такого?
– Ну как же! – воскликнул Мигель. – Дон Эрнандо, ну еще бы! Он сейчас там?
– Ага. Заправляет синдикатом портовых рабочих. Вы с ним давно знакомы?
– Целую вечность, каррамба! Точнее, еще со студенческих времен. Я ведь через него и вступил в ГПТ21, он, собственно, был моим «крестным». Ну, как он сейчас, дон Аугусто? Очень постарел?
– Да я бы не сказал… Ну, седина сединой, но по части энергии он, пожалуй, любого из нас обставит на два корпуса. Просил передать привет и сказать, что на днях непременно напишет.
– Я сам напишу ему завтра же, – кивнул Мигель. – Вот не знал, что он перебрался в атлантическую зону… Адрес его у вас есть?
– Так я сам могу отвезти, вернее будет.
–А вы сюда ненадолго?
– Нет, я всего на пару дней заехал по пути – своих повидать. Я там в порту работаю, машинистом.
– Вот как… Ну, тем лучше, письмо я вам завтра приготовлю. Ну, а как у вас там?
Мигель повернул голову и посмотрел на едва различимый в темноте силуэт собеседника. Дон Аугусто пожал плечами.
– Э, как всюду… более или менее. Вообще-то неспокойно.
– Да, это сейчас везде, – задумчиво сказал Мигель, потирая подбородок. – Но так, определенного ничего?
Дон Аугусто пошевелился в темноте, поднял что-то с земли и, судя по звуку, стал медленно ломать сухой прутик.
– Да как сказать… – отозвался он не сразу. – Дон Эрнандо, тот смотрит на дело мрачно. Вы когда будете ему писать, не забудьте рассказать про здешнюю обстановку. Он очень этим интересовался.
– Обстановка здесь довольно скверная, – также негромко сказал Мигель. – Вы сами понимаете, плантации…
– Ну, понятно. Ортаса это и беспокоит. Он говорил мне, что предпочел бы видеть вас где-нибудь в другом месте… не в департаменте Эскинтла. Небось на финках кругом одна сволочь?
– Да, я из плантаторов не знаю ни одного, кто не держал бы камня за пазухой. – Он подумал о Джоанне и украдкой взглянул на светящиеся стрелки часов, досадуя на опоздание Доминго. Потом усмехнулся: – Мне-то, в случае чего, была бы крышка в первую голову, это наверняка.
– Как члену партии?
– Не только. Я в прошлом году работал в Комитете аграрной реформы…
– А, – понимающе сказал дон Аугусто. – Я слышал, вас отсюда переводят?
– Да, в столицу, – почему-то неохотно ответил Мигель. Странное чувство какой-то неловкости на мгновение овладело им; он понял вдруг, что стыдится своего предстоящего отъезда. Покинуть «кофейные земли» в такой напряженный момент – почти дезертирство. В Гватемале последние десять лет именно народный учитель являлся обычно проповедником и представителем новых идей демократического правительства. А теперь, когда над страной нависла такая угроза, может ли он оставить на произвол судьбы тех, кого учил? «Но, черт возьми, я ведь не просил об этом переводе, – возразил он сам себе. – А отказываться от более ответственной работы из-за
каких-то слухов, из-за опасений тоже было бы нелепо…»
Дон Аугусто спросил:
– Вы сами из столицы?
– Нет, я там только учился. Я из Чамперико. В столицу мы с матерью перебрались после гибели отца. Он участвовал в заговоре тридцать четвертого года, его убили во время сентябрьской резни… после того как полковник Родриго Ансуэта предал движение. Помните?
– Помню. А в партии давно?
– С сорок девятого.
– Ясно.
Дон Аугусто снова помолчал, потом спросил как бы между прочим:
– Химена мне говорила, что вы хорошо знакомы с дочкой Монсона?
– Знаком, – не сразу ответил Мигель. – Она хорошая девушка. Не то, что папаша.
– Вот насчет папаши… Дон Эрнандо просил вам передать, что о нем ходят скверные слухи, об этом сеньоре.
– Знаю. Кому знать, как не мне! А что именно?
– Ну, что от него можно ждать любой пакости.
– Знаю, – подтвердил Мигель. – Но я знаю и сеньориту Монсон… не один год.
– Она, кажется, сейчас вернулась из Штатов?
– Да, вчера приехала. – Мигель посмотрел на собеседника. – Вас удивляет, что я с ней хорошо знаком?
– Нет, отчего же! – уклончиво ответил дон Аугусто. – Но вообще-то, знаете, из такой семьи… Тут нужно смотреть в оба.
– Вообще вы правы, но в данном случае нет оснований опасаться.
– Ну, понятно. Если вы знаете сеньориту Монсон не один год, то… Кстати, вы действительно давно с ней познакомились, или это было сказано в переносном смысле?
– Нет, в самом прямом. Мы познакомились в сорок восьмом, когда я был на последнем курсе.
– А-а, вот как… Да, это порядочно времени. Целых шесть лет, да-а… А вы, дон Мигель, не пытались отсоветовать девушке учиться в Штатах?
– Пытался, но это решил ее отец.
– Ну да, понятно. Она такая послушная дочь?
Мигель нахмурился, не глядя на собеседника. Что за допрос, каррамба! Впрочем, нужно понять и то, что со стороны многие вещи выглядят иначе.
– Я понимаю ваше беспокойство, дон Аугусто, но…
– Это не совсем м о е беспокойство, дон Мигель.
– Я понимаю. Поэтому я и отвечаю на ваши вопросы, верно? Так вот, относительно Джоанны. Я хочу сказать, сеньориты Монсон… Дело обстоит так. Я познакомился с нею, когда она кончала колледж. Тогда у нее был только патриотизм – ну, знаете, как бывает у наших подростков, – любимая родина, кетсаль, который не живет в клетке, и так далее. Все это выглядело у нее, конечно, невероятно наивно. В ее коллекции обожаемых национальных героев, например, рядом с Морасаном ухитрился сидеть Руфино Барриос. А начиналась эта коллекция, как полагается, с самого Текум-Умана, так что целый пантеон. Это одно. А второе – у нее был с детства один знакомый, приятель ее отца, который больше всего на свете ненавидел Убико – по каким-то личным мотивам или объективно, не знаю, – и от него она научилась ненавидеть диктатуру. Этот сеньор Кабрера, похоже на то, был для девочки, по существу, первым учителем, своего рода интеллектуальным наставником. Во всяком случае, книги для нее выбирал он. Ну вот… Это в какой-то степени объясняет, почему она так восторженно встретила октябрьскую революцию. По-детски, но восторженно. Ей было тогда тринадцать лет. В конце концов не обязательно нужно родиться в ранчо, чтобы сердцем чувствовать справедливость…
– Конечно, дон Мигель, кто же станет против этого возражать!
– Да… Ну, разумеется, тут уж Руфино Барриос получил отставку, и любимым героем стал профессор дон Хуан Хосе Аревало, – Мигель улыбнулся. – А отец все же оставался отцом, ей понадобилось еще много времени, чтобы с моей помощью разобраться во всем как полагается. Отца она любила, да и сейчас любит, надо полагать. Тут уж ничего не поделаешь. И когда он сказал, что посылает ее в Колумбийский университет…
Мигель пожал плечами. Дон Аугусто слушал внимательно, повернув голову.
– Ну, вы сами понимаете, редко какая девушка откажется от возможности учиться за границей. Ей очень хотелось посмотреть Штаты. Я попробовал приводить разные соображения, но, честно говоря, особенно веских у меня не было. И получилось так, что Нью-Йорк пошел ей на пользу, потому что в университете она сразу оказалась в гуще политической эмиграции: с Кубы, из Никарагуа, из Доминиканской Республики… Так что, вы сами понимаете, Джоанна изучала там не только политэкономию и журналистику. Ну, а коррективы в ее образование вносил уже я.
– Ну, понятно, дон Мигель, на то вы и учитель, э? Так так… Ну, а с самим Монсоном вам часто приходилось встречаться?
– Нет, редко. Последний раз в прошлом году, когда отбирали пустующую землю, – усмехнулся Мигель. – Вот от этого типа можно ждать всего…
– Боюсь, что да. Ну ладно, дон Мигель. Мы с вами еще завтра поболтаем, а сейчас я хочу зайти к одному приятелю, пока еще не очень поздно. Чего это Доминго так задержался? Ну, вы подождите, он, наверное, сейчас подъедет…
Дон Аугусто ушел. Мигель посмотрел на часы и закурил новую сигару. Из дома вышла донья Химена и молча села на порог.
–Ваш брат ушел к приятелю, – сказал Мигель. – А муж, видно, вообще решил не возвращаться домой.
– Беда с ним, – вздохнула женщина. – Как начнет работать, хоть за уши оттаскивай. А у вас что с отъездом, дон Мигель?
– Вот приедет новый учитель, сдам ему школу и поеду.
– Уж лучше бы оставались. Какого еще назначат…
– Плохого не назначат, донья Химена, не беспокойтесь. А помните, как ко мне детей боялись посылать?
– Так ведь не знали вас еще, – засмеялась донья Химена. – Теперь-то знаем!
– Вот и того узнаете. А как он будет работать, это и от вас всех зависит. Поверите ему сразу, значит и дело пойдет, а иначе и ему будет трудно. Человеку на новом месте нужно помочь.
– Стойте, – насторожилась донья Химена. – Вроде мой едет! Слышите?
В ночной тишине явственно послышался треск мотоцикла.
– Это он, – кивнул Мигель. – За километр узнать можно. Оштрафуют его когда-нибудь, вот увидите…
Постепенно приближаясь, шум превратился в оглушительную пулеметную трескотню, потом за деревьями мелькнул яркий луч фары, и все стихло. Заскрипела калитка, на дорожке показался силуэт человека, ведущего за руль мотоцикл.
– Наконец-то! – крикнула донья Химена. – Ты бы еще позже!
– А, и учитель здесь! Привет, привет. Как это тебе нравится – работаешь для нее как мул, а она только и знает, что кричать!
– Значит, соскучилась, – засмеялся Мигель. – Привет, Доминго. Что так поздно?
– Сейчас расскажу… Ремонсито спит?
– Спит, – отозвалась жена. – Аугусто приехал, так тебя и не дождался, пошел куда-то. Ужин разогревать?
– Приехал Аугусто, да? А, ну-ну, интересно, что у них там… Как ты сказала – ужин? Разогревай, а как же, поесть-то человеку надо после работы.
– После работы, – фыркнула жена. – Еще неизвестно, чем ты там занимался…
– Это уж ты зря, старуха! Занимался я тем, чем положено.
Доминго присел на порог рядом с женой и закурил.
– У них там на кухне труб что твоя фабрика, тут тебе и горячая вода и холодная, и пар, и чуть ли не сжатый воздух. Ладно. Сломался у них третьего дня кран, так они вызвали какого-то дурня, и он там такого навертел – одним словом, все перепутал, кипяток пустил в трубопровод для холодной, а трубы там свинцовые, ну, их и поразрывало к чертям в десяти местах. А все ведь в стенах, облицовка там кафельная…
Доминго со вкусом затянулся и покрутил головой.
– Пришлось разворотить им полкухни. Зато подработал сегодня – завтра буду лежать кверху пузом и плевать в потолок. Ну, жена, как там насчет ужина?
– Ты бы еще позже явился! Сейчас разогрею, погоди.
Она принялась раздувать огонь в жаровне. Приятно потянуло горьковатым дымком древесного угля.
– А ты опять без глушителя ездишь, – сказал Мигель. – Я тебе говорю, нарвешься на штраф.
– А что в нем толку, в глушителе, только мощность снижает. Шум мне нипочем, и так от паяльной лампы голова гудит.
– Да, но другим спать надо… Ну, как там?
– Это где, у Монсонов? Да ничего, полно гостей было, – зевнул Доминго. – Богато, черти, живут! Ты вот послушай, какая у них кухня…
– Ну тебя к дьяволу с твоей кухней! Привез или нет?
– Что это? А-а, письмо… Факт, было письмо, было… Вот если я его только не потерял…
– Слушай, ты!
– Ну-ну, – захохотал Доминго, увернувшись от тумака. – Эк его разобрало, скажите на милость! На, получай свое письмо, вот оно. Доволен?
– Я тебе покажу «доволен»! Ладно, Доминго, я пошел.
– Куда? А ужинать не будешь?
– Да нет, я уже. Пойду, у меня работы много на завтра…
Мигель встал и потянулся, разыгрывая неторопливость.
– До свидания, донья Химена! – крикнул он женщине, продолжавшей хлопотать у жаровни. – Ужинать не зовите, некогда, а муженька своего проберите хорошенько, я вовсе не уверен, что он и в самом деле целый день работал. Доминго, заходи завтра после обеда послушать радио, интересный матч будут транслировать!
– Ладно, может, зайду.
Мигель вышел из калитки и наискось пересек улицу, направляясь к одноэтажному зданию школы. Лохматая черная дворняжка встретила его на освещенном крыльце, радушно помахивая хвостом.
– Идем, Чучо, – сказал Мигель, отпирая дверь, – похоже на то, что есть хорошие новости… Входи, входи!
Пес прошмыгнул первым, вскочил в скрипучее плетеное кресло и шумно завозился там, устраиваясь поудобнее.
– Прочь с кресла, – рассеянно сказал Мигель, остановившись посреди комнаты и осторожно вскрывая конверт. – Сколько еще раз тебе, проходимцу, это повторять?
Пес вздохнул, словно обидевшись на «проходимца», но с места не тронулся.
Прочитав первые строчки, Мигель улыбнулся. Продолжая читать, он подошел к койке и присел на ее край. Потом улыбнулся еще шире, опустил письмо и подмигнул псу.
– Слушай, ты, – сказал он, ероша волосы. – Ты понимаешь, что значит «навсегда твоя»?
Чучо вежливо приподнял губу и стукнул хвостом по подлокотнику.
– Не понимаешь? Ладно, придется прочесть тебе все письмо, тогда, может, поймешь.
Мигель стал перечитывать письмо вслух. Пес слушал внимательно, потом заколотил хвостом еще громче и зевнул – нервно, с подвывом.
– Осел и сын осла! – рассердился Мигель. – Все еще не понял? Тогда ступай вон. Ну, живо!
Пес недовольно заворчал.
– Освободи кресло, мне нужно работать! – крикнул Мигель. – Нечего сидеть в кресле и изображать из себя человека, если в голове пусто. Ступай на улицу, Чучо!
Чучо заворчал еще недовольнее.
– Слушай! – насторожившись, громким шепотом сказал вдруг Мигель. – Слышишь, ящерица? Там большая ящерица…
При слове «ящерица» пес сорвался с кресла, а Мигель – с койки, и оба ринулись к выходу.
– Лови ящерицу, держи ее, хватай! – заорал Мигель, ударом ноги распахивая дверь; пес вылетел кубарем и с яростным лаем умчался в темноту.
Взяв с койки письмо, Мигель сел в освободившееся кресло, придвинул его к колченогому столику, заваленному книгами и ученическими тетрадками, и еще раз перечел все – от даты в верхнем углу до знакомого росчерка подписи. Потом достал из ящика небольшой портрет Джоанны в кожаной рамке, поставил его перед собою, прислонив к надбитой пивной кружке с карандашами, и задумался, подперев щеки ладонями.
Чучо за окном продолжал возбужденно лаять, безуспешно разыскивая в кустах свою ящерицу.
– Эй, ты! – крикнул Мигель. – Дурень! Поди сюда, что я тебе расскажу…
Глава 5
В ту же ночь около одиннадцати старое дребезжащее такси остановилось на углу двух тихих улиц резиденциального пригорода столицы. Перекресток был ярко освещен. Пассажир, сидевший на заднем сиденье, достал бумажник и нагнулся к шоферу.
– Послушай, приятель, сверни-ка, где потемнее, – попросил он, передавая деньги, и хихикнул коротко, немного смущенно. – Когда имеешь дело с замужней сеньорой, приходится соблюдать осторожность… Увидит случайно какой-нибудь сосед, и…
Шофер кивнул понимающе и сочувственно. Машина проползла десяток метров, скрывшись в угольно-черной тени платана; потом снова выбралась на освещенную часть улицы и укатила, лязгая и погромыхивая.
Пассажир докурил сигарету, стоя в тени и нетерпеливо поглядывая на светящиеся стрелки ручных часов. Улица оставалась такой же безлюдной, где-то далеко радио передавало танцевальную музыку, вокруг фонаря бесшумно и исступленно толклись мошки. Заорал вдалеке пьяный, и снова стало тихо, лишь пролетали, путаясь в темной ночной листве, обрывки синкопированных джазовых ритмов. Грузный человек, ждущий в тени платана, выругался сквозь зубы и закурил вторую сигарету.
Он ждал еще минут десять; потом из-за угла, едва слышно шелестя мотором, неторопливо выплыла низкая черная машина. Человек под платаном бросил сигарету и шагнул на мостовую.
Машина затормозила рядом с ним. Задняя дверца распахнулась, выглянуло лицо в очках.
– Полковник, вы? Прошу садиться, мы опаздываем.
Грузный полковник, сердито сопя, полез внутрь.
– Без вас знаю, что опаздываем, – сказал он недовольным тоном, когда машина тронулась, быстро набирая скорость. – Торчу здесь уже двадцать минут! Вы не могли придумать ничего умнее, как взять машину с номером дипломатического корпуса?..
Сидящий рядом человек в очках принялся что-то объяснять; полковник не слушал его, насупившись, глядел перед собой.
Внутренность машины освещалась через равные промежутки вспышками фонарей. Стало светлей, заиграли разноцветные отблески реклам. Не сбавляя скорости, машина пронеслась через
Пласа-де-Армас. Мелькнули часовые у входа в военное министерство. Полковник откинулся в глубь машины, быстрым движением, словно фуражку за козырек, надвинув на глаза шляпу.
Кончились людные кварталы центра. Снова глухие тихие переулки, редкие фонари в густой тени разросшихся деревьев, спящие предместья. За городом в машину ворвался сильный ночной ветер, аромат сосен и альпийских лугов. Полковник посмотрел на часы: время приближалось к полуночи.
Хозяин виллы поднялся из кресла им навстречу.
– Your Goddamn conspiracy, – сердито сказал полковник вместо приветствия, пожимая ему руку. – Making me play trick around like a detective – crazy kid22…
– We must take certain measures for the safety sake, dear colonel23, – отозвался хозяин медленным скрипучим голосом. – Кстати, будем говорить по-испански, если вы не возражаете. Мне нужна практика. А насчет «конспирации», ничего не поделаешь, в рискованной игре приходится принимать меры предосторожности, как бы глупо они ни выглядели. Прошу вас, сеньоры.
Полковник грузно опустился в кресло.
– Меры предосторожности… – проворчал он. – Хорошая предосторожность – ехать на такое свидание в машине с дипломатическим номером! Хорош я был бы, если бы меня задержали в такой машине…
– Ну, не будем преувеличивать. Здесь все же не задерживают пока дипломатов… и не обыскивают их машины. Глоток виски, сеньоры?
Полковник, продолжая хмуриться, взял стакан. Человек в очках отказался, сославшись на жару.
– Разве? – удивился хозяин. – Странно, я нахожу здешние ночи скорее прохладными. Очевидно, сказывается высота. Около шести тысяч футов, если не ошибаюсь? Где у вас по-настоящему жарко, так это на побережье.
– Да, в низкой зоне климат паскудный, – отрывисто сказал полковник, взбалтывая стакан. – Жаль, что действовать придется именно там.
– О, только в первые дни, дорогой полковник, только в первые дни. Ну что ж, раз мы уже заговорили о деле…
– Да, не будем терять времени, – кашлянул человек в очках. – Насколько я понимаю, у вас есть хорошие новости?
Хозяин, занятый раскуриванием сигары, помедлил с ответом. Он ощутил вдруг знакомое чувство отвращения к своей работе и к людям, с которыми ему по долгу службы приходится иметь дело. Чувство это в последнее время приходило все чаще и с каждым разом становилось все острее; недавно он даже поймал себя на желании уйти в отставку. Такая возможность, разумеется, была весьма слабой. Вернее, ее не было вообще. Будь он постарше, тогда другое дело. Но в сорок восемь лет правительственный служащий не может взять и уйти в отставку просто так, без веской причины. А вряд ли в Вашингтоне признают веской ту единственную причину, которую может выставить он и которая формулируется как несогласие с тактикой центральноамериканского отдела государственного департамента.
Впрочем, на самом деле это даже сложнее, чем просто «несогласие с тактикой». Тактика определяется стратегией, и нельзя не признать, что в данном случае одно вполне соответствует другому. Стратегия же государственного департамента в целом определяется национальными интересами Штатов. Это аксиома, которую он даже в мыслях не имеет права брать под сомнение. Все это так. Но ему самому от этого нисколько не легче. Ибо он, защищая интересы своей страны, вынужден заниматься делами, от которых попросту смердит.
Он отложил сигару – аромат ее стал вдруг неприятен – и с откровенной насмешкой посмотрел на кабальеро в очках.
– Хорошие новости? – переспросил он. – Well24… Это зависит от того, какие новости являются для вас хорошими, мой сеньор. Если вы имеете в виду начало гражданской войны в вашей стране, то я думаю, что в ближайшие дни вы действительно сможете порадоваться этой… хорошей новости.
– Слышно что-нибудь из Копана? – быстро спросил полковник. – Когда они, наконец, там зашевелятся, каррамба!
– Они зашевелятся тогда, когда им прикажут. Не раньше и не позже. Что слышно из Копана, я не знаю, но мне поручено сообщить вам, что операция будет начата раньше, чем предполагали.
– А что случилось? – спросил человек в очках.
– Особенного ничего, – хозяин пожал плечами и снова взялся за сигару. – Просто нельзя больше тянуть с делом, о котором уже орут на всех перекрестках. Беда в том, что наш друг Армас слишком любит рекламу. На этом полушарии не осталось, кажется, ни одной проклятой газеты, которая за последние недели не поместила бы фоторепортажей о его «крестоносцах». Крестоносцы на занятиях, крестоносцы на отдыхе, крестоносцы дефилируют мимо своего вождя и так далее. Вы забываете, что Гальвес не Сомоса. При всей своей терпимости, мягко выражаясь, дон Хуан Мануэль может все же в один прекрасный день возмутиться и положить этому конец. Мне сообщили сегодня, что на столе у Ториэльо лежит черновик послания гондурасскому канцлеру с решительным требованием разоружить и интернировать людей Армаса. Вы не хуже меня понимаете элементарную законность этого требования, поэтому нельзя быть уверенным, что оно будет оставлено без внимания. Это одно соображение. Ну, и кроме этого, простое благоразумие подсказывает начать операцию в тот период, когда в Совете Безопасности председательствует мистер Лодж. Говоря иными словами, не позже конца июня.
Человек в очках кивал, слушая хозяина.
– Так, так… я понимаю… Но в таком случае есть ли вообще смысл созывать Консультативное совещание?
– Оно и не будет созвано.
– Ах, вообще не будет… Так, так… Позавчера нас несколько обескуражило то, что требование созыва не было представлено в Совет ОАГ. Впрочем, я так и сказал коллегам, что, очевидно, возникли какие-то особые соображения.
– Да. Особые соображения сводятся к тому, что сейчас стало рискованно привлекать к этому делу внимание латиноамериканской общественности.
– Благоразумнее просто поставить ее перед fait accompli.
– Перед чем это? – насторожился полковник.
– Перед совершившимся фактом.
– А-а… Что ж, верно! Мы, солдаты, вообще против всех этих дипломатических изворотов, такие вопросы нужно решать силой оружия.
– Безусловно, полковник, – кивнул хозяин и обернулся к человеку в очках: – Вы хотели что-то спросить?
– Да, относительно этого, м-м-м… факта. Когда все же, по вашим предположениям, мы увидим его совершившимся?
– Я сказал, в ближайшие дни. Возможно даже, до конца этой недели. Вы удовлетворены?
Ничего не заметивший полковник хлопнул себя по колену и издал какое-то восклицание, но от человека в очках не укрылась насмешка, почти откровенно прозвучавшая в тоне хозяина.
– Простите, я не совсем понимаю… – начал он обиженно, но хозяин не дал ему кончить фразу.
– Это неважно! – Он поднял ладонь предостерегающим жестом. – Не будем заниматься психологическими наблюдениями, уже поздно. Мистер Перифуа поручил мне встретиться с вами, чтобы окончательно уточнить некоторые детали. Что касается ваших задач, полковник, то часть из них отпадает сама по себе. Армас располагает сейчас такими силами, что непосредственно военные операции, очевидно, будут успешно завершены в пределах сорока восьми часов с момента вторжения. Учтите, однако, что отдельные части вашей армии смогут продолжать сопротивление даже после формальной капитуляции командования…
– Чушь, – сказал полковник, дернув усами.
– Это не «чушь», а вполне реальная возможность, которую мы не имеем права не учитывать, – холодно возразил хозяин. – Поэтому вы, я имею в виду оперативный отдел генштаба, должны позаботиться о том, чтобы все части гватемальской армии, где офицерский состав известен своими симпатиями к правительству, были с первого часа брошены к границе. Мосты в долине Мотагуа будут подвергнуты бомбежке лишь после того, как все части окажутся на передовых линиях.
– Бред! – крикнул полковник. – Вы отдаете себе отчет в том, что именно они являются самыми боеспособными?
– Совершенно верно. Именно поэтому нужно перемолоть их в первой фазе операции. Вам это ясно? Они будут сопротивляться так или иначе, и если не разгромить их на границе, разнесут ферменты сопротивления по всей стране. А герилья в собственном тылу – это самое страшное, что может встретить Армас после победы. Учтите, его войска состоят из наемников и, следовательно, приспособлены к любому типу войны, кроме партизанской.
Полковник, нервно щелкая зажигалкой, закурил новую сигарету.
– Нелепость! – фыркнул он. – Герилья! Партизаны! Ветряные мельницы! Чего ради мы будем из страха перед завтрашними трудностями создавать себе ненужные трудности сегодня?
– Вы никогда не играли в шахматы?
– Здесь мы не играем, мистер! Здесь дело идет не о каких-нибудь там дипломатических штучках, а об исходе военной операции! Мы сделали все, чтобы именно эти верные правительству части к началу вторжения оказались как можно дальше от гондурасской границы…
– Это было ошибкой, – спокойно сказал хозяин. – Теперь вы ее исправите. Если части дислоцированы слишком далеко на севере, переброску нужно начать немедленно. Завтра же, вернее – сегодня утром, вы доложите военному министру, что в связи с тревожным положением на границе считаете настоятельно необходимым усилить гарнизоны в департаментах Чикимула, Сакапа и Исабаль. Кстати, это дает вам возможность лишний раз выступить в роли патриота, в вашем положении это не лишне. Сколько времени понадобится, чтобы перебросить войска на правый берег Рио-Мотагуа?
– Сейчас трудно сказать, – пробурчал полковник, – несколько дней… Смотря в каком состоянии дороги в горах…
– Одним словом, поторопитесь. Я распоряжусь не бомбить мосты, пока не получу сигнала от вас. Ну что ж… Эта сторона вопроса ясна. Теперь с вами, доктор…
– Я слушаю, – быстро сказал человек в очках.
– С вами мы должны уточнить другую сторону. Задача та же: обеспечить тылы Армии освобождения от возможных партизанских действий сторонников свергнутого режима. Таковыми могут оказаться как военнослужащие, о чем мы только что говорили с полковником, так и гражданские лица. Нужно ожидать, что с началом вторжения левые элементы правительства потребуют вооружить профсоюзы, и население получит в руки оружие.
– Думаю, что нет, – покачал головой человек в очках. – В правительстве имеют влияние не только левые элементы.
– Это мне известно, сеньор, я нахожусь в Гватемале не первую неделю. Вопрос в том, чье влияние перевесит. Синдикаты не должны получить оружие ни в коем случае, – сказал хозяин, подчеркнув интонацией последние слова. – Слышите? Ни в коем случае оружие не должно быть передано гражданским лицам! Это неизмеримо важнее, чем проблема уничтожения верных правительству армейских частей, надеюсь, вы отдаете себе в этом полный отчет. У нас нет оснований сомневаться в успехе вооруженного вторжения, но за успех всего предприятия в целом я не дам и цента, если вы позволите коммунистам вооружить народ. Вы это понимаете?
– Разумеется, разумеется, – закивал человек в очках. – Но даже если это случится…
– Если это случится, – нетерпеливо повышая голос, прервал его хозяин, – вам останется пустить себе пулю в висок или просить убежища за границей. И я не знаю, всякое ли посольство согласится открыть перед вами свои двери. Наше по крайней мере от такого шага воздержится почти наверное, это я заявляю вам со всей категоричностью. Мы не можем рисковать престижем Соединенных Штатов, укрывая у себя провалившихся заговорщиков. Надеюсь, вас не шокирует откровенность, мы здесь не на посольском рауте.
– Нет-нет, нисколько, – заверил человек в очках. – Я прекрасно все понимаю! Я хотел только сказать, что было бы ошибочно считать весь народ безусловно преданным нынешнему правительству. Подобное мнение распространено, но оно все же несколько преувеличено, поверьте мне…
– Послушайте, доктор! У вас может быть на этот счет свое мнение, у меня свое, но в данном случае ни одно, ни другое не играют ровно никакой роли. Я разговариваю сейчас с вами как официальный представитель тех кругов, которые финансируют и поддерживают ваше предприятие, и вес в данном случае может иметь лишь мнение, принятое упомянутыми кругами. Так вот, ошибочно или нет, но они считают, что гватемальский народ в массе поддерживает режим полковника Арбенса и что в силу этого нельзя ни в коем случае дать народу возможность влиять на ход событий. Операция должна быть проведена, фигурально выражаясь, за спиной народа и так быстро, чтобы он не успел оглянуться. Ясно?
Наступило молчание. Хозяин скользнул взглядом по лицам гостей и отвернулся к окну.
Слуга негр принес кофе. Расставив приборы на низком столике, он опорожнил пепельницы, сменил в вазочке обтаявший лед и вышел, бесшумно ступая на каучуковых подошвах.
– Прошу, – коротко сказал хозяин. Взяв чашечку, он откинулся на спинку кресла, машинальными движениями помешивая густую, почти черную ароматную жидкость.
