Юрий Слепухин
Джоанна Аларика

Полная версия

Часть первая
Глава 1

Четырехмоторный лайнер «Президент» ушел в воздух с аэропорта Ла-Гардиа точно по расписанию – в два часа тридцать минут пополуночи.

Высокий трап, украшенный эмблемой Панамериканской линии – крылатым глобусом, – был убран, овальная дверца в фюзеляже задраена; провожающие стояли в стороне, за барьером, не отрывая глаз от серебряного чудовища, освещенного прожекторами. По сигналу диспетчера с контрольной башни аэропорта дрогнули и медленно завертелись гигантские четырехлопастные винты, над группой провожающих заметались платочки, ветер скомкал и погнал по бетону оброненную кем-то газету. Потом мелькающие все быстрее лопасти слились в туманные диски, рокот моторов усилился и перешел в протяжный громовой раскат. Провожающие смеялись, что-то кричали, закрывая уши ладонями. На концах крыльев лайнера вспыхнули красный и зеленый ходовые огни, он тяжело тронулся с места и, набирая скорость, покатился по взлетной дорожке.

В рубке управления было темно, лишь остро светились зеленым фосфором стрелки приборов да мигали разноцветные индикаторные лампочки. Свет мощной носовой фары, отражаясь от белого бетона дорожки, слабо освещал напряженные лица обоих пилотов в фуражках морского образца, примятых дужками радионаушников. Мелькающие бетонные плиты слились в сплошную белую ленту, стрелка указателя скорости медленно ползла вправо по циферблату, проходя одно светящееся деление за другим. Еще секунда – и огромная машина едва ощутимым упругим толчком отделилась от земли и повисла в воздухе.

В пассажирском салоне, надежно изолированном от рева моторов, холода разреженных высот и колебаний атмосферного давления, мягким опаловым светом сияли белые потолочные плафоны, слышалась приглушенная музыка и негромкие голоса пассажиров. Некоторые, прильнув к иллюминаторам, смотрели вниз – туда, где разворачивалось и уплывало во мрак бескрайное электрическое зарево ночного Нью-Йорка; другие, слишком уже привыкшие к отлетам и приземлениям во всех точках земного шара и в любое время суток, равнодушно листали пестрые брошюрки с расписанием рейса, правилами поведения в полете и рекламами туристских компаний и отелей или, откинув спинку своего кресла, просто готовились проспать большую часть рейса. Лайнер шел по маршруту Нью-Йорк – Гватемала – Лима – Сантьяго – Рио-де-Жанейро; почти девять тысяч миль – редкая возможность отоспаться для делового человека, давно уже принесшего отдых в жертву ненасытному богу бизнеса.

Стюардесса в ловком мундирчике и кокетливо сдвинутой набекрень пилотке, украшенной тем же крылатым глобусом и буквами «ПАА», шла по проходу между креслами, делая пометки в списке пассажиров.

– Мисс Монсон, – остановилась она возле кресла номер 46, – вы летите до Гватемала-Сити, не так ли?

Девушка, смотревшая в иллюминатор, обернулась и рассеянно вскинула брови. С ее миловидного лица несколько мальчишеского склада, с крупным ртом и слегка выдающимися скулами, не сразу сбежало отсутствующее выражение.

– Простите? Ах, да, совершенно верно, до Гватемалы…

– Отлично! – Стюардесса профессионально улыбнулась и поставила в списке птичку. – Мы прибываем туда в девять пятьдесят, мисс Монсон, но вы, если пожелаете, успеете еще позавтракать на борту. Ранний ленч будет подан в восемь ноль ноль…

– Спасибо. Я еще не знаю, может быть, и позавтракаю… Вообще я не люблю есть в полете.

– Как вам будет угодно, мисс Монсон. «Пан-Америкэн» славится своим обслуживаньем, вы знаете. На борту наших лайнеров можно позавтракать не хуже, чем в любом первоклассном ресторане на земле.

– Вы меня почти убедили, – улыбнулась пассажирка, – придется попробовать.

– Как вам будет угодно, – повторила стюардесса. – Вы успели ознакомиться с инструкциями, мисс Монсон? Общее освещение будет выключено через полчаса, но для чтения вы сможете пользоваться индивидуальным – вот эта кнопка на подлокотнике. А этим рычажком вы придаете нужный наклон спинке кресла-кушетки…

– Спасибо, я уже летала. Благодарю вас.

– Спокойной ночи, мисс Монсон. Если вам что-либо понадобится – кнопка вызова находится рядом с выключателем индивидуального освещения.

– Ко мне вопросов не будет? – проворчал пожилой костлявый пассажир, сидящий рядом с девушкой.

– О нет, мистер… – стюардесса бросила быстрый взгляд на список, – Флойд, к вам не будет. Вы ведь следуете до Сантьяго?

– Именно, – мрачно подтвердил мистер Флойд. – К сожалению, мне на вашей посудине придется и завтракать, и обедать, и ужинать.

– О, вы об этом не пожалеете, – ослепительно улыбнулась стюардесса. – Спокойной ночи, мистер Флойд!

– Черта с два не пожалею, – буркнул ворчливый пассажир ей вслед. – Знаю я эту бортовую кухню… Впрочем, и южноамериканская не лучше – все перец, перец… Ешь и держи наготове огнетушитель. Вы вот сами увидите, – обратился он к своей соседке. – В первый раз в Латинскую Америку?

– Кто, я? – рассеянно переспросила та, снова отрываясь от иллюминатора. – Нет, что вы, я ведь там родилась…

– В Гватемале? – удивился Флойд. – Вот не сказал бы! Но, разумеется, ваши родители…

– Отец – настоящий гватемалец, – предупредила девушка его вопрос. – Почему вас это удивляет? Из-за этого?

Она улыбнулась и поднесла руку к прическе: волосы ее и в самом деле мало подходили для уроженки Гватемалы – странного пепельно-золотистого оттенка, они казались светлее загорелой кожи.

– Из-за всего, – пожал плечами Флойд. – Блондинку с коротким носом и серыми глазами так же трудно вообразить себе на Панамском перешейке, как негра на Аляске. Исключая туристок.

– В моей крови есть примесь европейской. По материнской линии.

– Это другое дело! – Флойд опустил спинку своего кресла и вытянул ноги, сунув руки в карманы. – Так вы домой… – Он зевнул. – Чем же занимались в Нью-Йорке? Просто прогулка?

– Я училась, – с гордостью сказала она. – В Колумбийском, на факультете журналистики.

Флойд повернул голову и посмотрел на нее, как ей показалось, немного насмешливо.

– Ого… И окончили?

– Вот так! – девушка подняла руку и щелкнула пальцами. – С отличием.

– О-о, даже так. Поздравляю, в таком случае мы с вами друзья по несчастью.

– Вы тоже журналист? – обрадованно спросила девушка.

– В некотором роде… Я сейчас работаю для «Юнайтед»…

Он опять зевнул. Девушка, очевидно обидевшись, прекратила дальнейшие расспросы и замолчала, отвернувшись к иллюминатору.

– Не обращайте внимания, – пробормотал Флойд, – мне вообще чертовски мало приходится спать… Так как вас зовут, вы говорили?

– Я вам ничего не говорила, – пожала та плечами. – Меня зовут Монсон, Джоанна Аларика Монсон.

– Меня – Реджиналд Флойд. Зовите просто Реджи, так проще. Монсон… Монсон… У вас там, если не ошибаюсь, есть один министр…

– Полковник Эльфего Монсон, – кивнула Джоанна Аларика. – Просто однофамилец… Меня всегда спрашивают, но это совпадение. Мы даже не дальние родственники, насколько я знаю. Вообще в Гватемале Монсонов много.

– Вот как… – лениво протянул Флойд. Он пошевелил ступней, разглядывая носок туфли, и вытащил из кармана трубку. – Чем же занимается ваш дэдди? Тоже политикой, как и его однофамилец?

– О нет! Он… У него просто плантация кофе – довольно большая, – добавила Джоанна извиняющимся тоном. – Политикой он пробовал было заняться при триумвирате генерала Понсе в сорок четвертом году, но не успел из-за октябрьской революции¹.

Флойд сунул в рот пустую трубку и закинул руки за голову.

– Надо полагать, нынешнее правительство ему не особенно по душе, не так ли? – подмигнул он своей собеседнице.

– Боюсь, что да… Он… – Джоанна замялась, подыскивая слово, – он придерживается несколько устарелых взглядов на многие вещи и… в конце концов это понятно, не правда ли? Когда политические и общественные взгляды человека сложились еще при старом порядке вещей, ему не так просто привыкнуть к новому… В частности, он почему-то убежден в гибельности аграрной реформы, это самое неприятное.

– Неудивительно, черт возьми, – усмехнулся Флойд. – У человека отняли возможность стать политиком, а теперь отнимают еще и землю.

– Вы плохо об этом осведомлены, мистер Флойд, – возразила Джоанна. – Землю у нас в стране ни у кого не отнимают – согласно новому закону правительство имеет лишь право откупить у владельцев известную часть пустующей земли. А вовсе не отнять! Кроме того, у нас взяли вовсе не так много. Кажется, около сотни акров, что ли.

– А сколько у вас всего?

Джоанна пожала плечами.

– Право, не знаю.

– Так, так… Одним словом, мне уже ясен характер семейного конфликта в доме Монсонов, – насмешливо заявил Флойд. – Консервативно настроенный папа – и дочь-прогрессистка, горячая сторонница полковника Хакобо Арбенса². Так?

– О, у нас в семье нет никакого конфликта! И потом я уверена, что папа рано или поздно поймет ошибочность своей точки зрения.

– Желаю от всей души, – сказал Флойд, подавляя очередной зевок. – Вам сколько?

– Мне? Двадцать три.

– Ну, в таком возрасте всегда думаешь, что родители рано или поздно поумнеют… А как смотрит на все это миссис Монсон?

– Мама умерла в год моего рождения,

– Простите, я не хотел вас огорчить… Как же вы думаете использовать свой новенький диплом, мисс Джоан? Где собираетесь работать?

– Небо, я и сама еще не знаю! – засмеялась она. – У меня столько планов… Надеюсь, устроиться будет не так трудно – я везу очень хорошие рекомендательные письма.

– Вы думаете, рекомендательные письма из Нью-Йорка будут иметь вес в Гватемала-Сити?

– Это зависит от того, кем они подписаны, мистер Флойд, – отпарировала Джоанна. – Я не люблю хвастать, но одно из них дал мне сам доктор Галйндес. И безо всякой просьбы с моей стороны… Вы слышали это имя?

– Галйндес? М-м… Трудно сказать…

– Вы не знаете? Это один из профессоров Колумбийского университета, дон Хесус де Галйндес. Во время гражданской войны в Испании он был членом республиканского правительства Астурии и потом бежал от Франко. Он сейчас пишет книгу, в которой разоблачает Трухильо.

– О-о, так вам просто посчастливилось – получить рекомендацию от такого знаменитого человека! – со скрытой иронией сказал Флойд. – Как же это?

– Он прочел мою дипломную работу «Свобода печати и диктаторские режимы Карибского бассейна», и, по-видимому, она ему понравилась. В общем я не знаю, – смутившись, поправилась Джоанна.

– Вы отлично знаете, не прикидывайтесь. И не краснейте, вам не шестнадцать лет. Так какую же основную мысль вы проводите в своей дипломной работе, если не секрет?

– Ну… что только свобода печати может служить достаточной гарантией против возникновения диктатуры. И что диктатура неизбежно возникает там, где нет свободы печати. Вы согласны?

Флойд усмехнулся.

– В основном верно, мисс Джоан. Хотя и несколько наивно… Впрочем, не будем спорить.

На этот раз ирония прозвучала в голосе Джоанны:

– Я вообще заметила, мистер Флойд, что ваши соотечественники неохотно говорят о карибских диктатурах. Не потому ли, что многие из них несут марку «сделано в США»?

– Не кусайтесь, зверек, – лениво отозвался Флойд. – Есть и такие, на которых стоит «сфабриковано в СССР».

– Клевета! – вспыхнула Джоанна. – Как вам не стыдно повторять выдумки, от которых пришлось отказаться самому Даллесу? Сегодня – простите, уже вчера – ваша делегация отступила от требования созвать Консультативное совещание ОАГ по вопросу о «коммунистической инфильтрации в Гватемале». Даже они поняли, насколько это глупо звучит!

– Послушайте, мой юный коллега, – сказал Флойд, с любопытством покосившись на девушку, – есть одна вещь, которую вам следует хорошо запомнить. Старый Джон Фостер никогда ни от чего не отказывается. Уж я-то это знаю, поверьте мне.

Джоанна машинальным жестом поправила прическу и замолчала, не зная, что ответить. Свет в салоне погас; она вздохнула и прижалась носом к холодному стеклу иллюминатора.

– Видно что-нибудь? – с зевком полюбопытствовал Флойд.

– Какие-то огонькн… Где мы сейчас находимся?

Флойд оттянул рукав и взглянул на часы.

– Судя по времени, где-то между Ричмондом и Вашингтоном… или чуть западнее. Спать не хотите?

– Нет, что вы…

– Ничего, скоро захочется. Прошу прощения…

Он лениво встал и, подойдя к сидящему на два кресла впереди пассажиру, хлопнул его по плечу.

– Не спите, Эл? Идемте лучше курить, мне тоже не спится. Проклятье, надеялся отдохнуть хоть в самолете…

Приятели вышли в маленький курительный салон. Флойд развалился на диванчике и, отчаянно зевая, принялся набивать трубку. Эл, тоже позевывая, сунул в угол рта сигарету, смял пустую пачку и щелчком швырнул ее в противоположный угол. Потом сел и похлопал себя по карманам.

– Спичек нет? Хотя стойте, вот они… Чертовская у меня сегодня изжога, с самого утра… Просто ума не приложу, отчего бы это.

– Сожрали что-нибудь неподходящее, – философски заметил Флойд, окутываясь клубами дыма. – В нашем возрасте, старина, приходится за этим следить.

– Ничего такого я не ел… Ф-фу, дьявол! Как мне не хочется тащиться в это проклятое Чили, если бы вы знали! Воображаю, какая там сейчас погода… В прошлом году я в это же время был в Аргентине – холод, слякоть. Целый месяц протаскался с самым гнуснейшим гриппом, какой только можно себе вообразить. Кстати, вы не забыли эти бюллетени для Джессупа?

Флойд молча кивнул.

– Хорошо, а то он взъелся бы. Реджи, вам повезло с соседкой – ноги у нее как миллион долларов, по трапу она поднималась впереди меня. Кто такая?

Флойд пожал плечами и вынул изо рта трубку.

– Новоиспеченная журналистка из Гватемалы, поклонница Арбенса. Окончила у нас Колумбийский и теперь в телячьем восторге несется домой, мечтая о свободе печати и всяких таких штуках.

– Дура, нашла, когда возвращаться! Вы бы ей хоть намекнули, э?

– Чего ради? Другое дело, познакомься я с нею неделю назад… А сейчас что, советовать ей перепрыгнуть во встречный самолет? Да и потом, ей-то самой мало что грозит, – Флойд улыбнулся и махнул рукой.

– Похоже на то, что ее дэдди как раз один из тех, кто заваривает всю эту кашу. Во всяком случае, он плантатор и не в ладах с правительством… мягко выражаясь. А прогрессивные взгляды самой мисс – ну, кто из нас в молодости не грешил?.. А вы думаете, там начнется скоро?

Эл пожал плечами и снял с языка табачную крошку.

– Фрэнк Осборн вернулся из Тегусигальпы… Я видел его вчера в пресс-клубе… Так он рассказывает потешные вещи. В Гондурасе не осталось ни одного пистолеро, который не записался бы в крестоносцы… и вербовочные афиши расклеены совершенно открыто: триста долларов в месяц, жратва и обмундирование. В общем похоже на то, что этот парень Арбенс – как это в библии? – «взвешен, измерен» и так далее… – Эл усмехнулся и пальцем прочертил в воздухе широкий косой крест. – Так что ваша блондиночка скоро переживет большое разочарование. О, кстати, по поводу блондинок! Мне рассказали совершенно потрясающий анекдот…

Маленькая лампочка над головой Джоанны бросала яркий круг света на дорожный бювар, развернутый у нее на коленях. Проставив в верхнем углу дату – «15 июня 1954 года», – она подумала и стала быстро писать тонким косым почерком:

«Мигель, мой любимый, я буду дома через каких-нибудь восемь часов, но не могу утерпеть и пишу тебе здесь, на борту самолета, чтобы отослать письмо с нарочным сразу же по приезде в «Грано-де-Оро». Твое я получила только сегодня, уже собираясь на аэродром. Подумать только, опоздай оно на час – и я бы его уже не прочла! Милый, спасибо за поздравление, – вижу, что моя каблограмма пришла вовремя. Ты не можешь себе представить моего состояния сейчас: тут все смешано в кучу (в очаровательную кучу!) – и мое возвращение домой, и мой диплом с отличием, и то, что не нужно больше жить в Штатах, и то, что я теперь самая-самая настоящая журналистка, понимаешь? А главное – то, что я приближаюсь к тебе со скоростью четырехсот миль в час. Как я по тебе соскучилась за этот год! Просто невозможно представить себе, что завтра мы увидимся. Завтра вечером у нас, очевидно, будет “большой прием” – папа написал мне, что приглашения уже разосланы. Милый, я тебя не приглашаю, потому что знаю твое отношение к тому обществу, которое собирается у нас в доме; но это будет вечером, и если ты приедешь днем (утром – еще лучше), то у нас будет достаточно времени наговориться до приезда гостей. Ох, эти гости! У меня заранее начинается зевота. Представляю себе всю эту милую компанию питекантропов: Гарсиа-старший и Гарсиа-младший (младший тоже относится к числу редких ископаемых, несмотря на вполне, казалось бы, современное звание лиценциата), Орельяна, Лопес, Кинтана с дочкой – единственным живым существом в собрании окаменелостей (ты ее должен знать – Долорес, такая хорошенькая, черненькая), потом Ордоньо, тоже с дочкой, которую я терпеть не могу, как и она меня. Ну ладно, хватит сплетен. А у меня еще одна приятная новость: в этом же последнем письме папа пишет, что купил мне машину – английский «миджет», двухместный, полускоростного типа. Уж мы ее обновим, правда, Мигелито? А вообще папино послание сильно меня огорчило (письмо мое выходит страшно непоследовательным, но ты не обращай внимания, это просто от радости. Когда очень радуешься, трудно собраться с мыслями и излагать их в порядке). Оно меня огорчило, знаешь, чем? Папа, по-видимому, стал еще более нетерпимым в своем отношении к правительству и ругает его почем зря. Я постараюсь с ним не спорить – последую твоему совету. Но это очень, очень неприятно. Слушай, помнишь, я писала тебе относительно профессора Галиндеса? Вообрази, он дал мне рекомендацию в “Ревиста де Гватемала”, я с ним разговаривала перед отъездом, он лично пригласил меня к себе. Вот что он мне сказал (я запомнила дословно): “Вы можете по праву гордиться своей страной, сеньорита Монсон, Гватемала сейчас показывает пример обеим Америкам. Поезжайте в добрый час и помните, что, как бы много ни сделало правительство полковника Арбенса до сих пор, еще больше предстоит ему сделать, и оно сможет справиться со своей благородной задачей лишь в том случае, если ему будут помогать все честные и способные граждане. Особенно молодежь”. Хорошо сказано, правда? “Особенно молодежь” – это значит Вы, мой уважаемый дон Мигель Асеведо, я, Джоанна Монсон, и так далее и так далее. Приятно вдруг почувствовать себя ответственной за судьбы своей страны! Слова профессора исполнили меня поистине дьявольской гордыней: возвращаясь к себе, я шла и упивалась сознанием собственной значимости, и нос мой задирался все выше и выше, пока меня чуть не переехали на углу Риверсайд-Драйв. Представь, какую потерю понесла бы Гватемала! Ну, что еще тебе рассказать? Я купила себе новую машинку (старую подарила подруге) – чудесный ремингтон “куайт-райтер” последнего выпуска, легкий как пушинка и совершенно бесшумный. И такого красивого светло-салатового цвета! Я в него прямо влюбилась с первого взгляда, так же как в свое время в тебя. Да, чуть не забыла! В предпоследнем номере «Висьон»³ появилась совершенно гнусная, клеветническая статья о внутреннем положении нашей страны. Мы немедленно написали редактору коллективное письмо – к сожалению, весьма корректное (чего этот журнал определенно не заслуживает), вежливо опровергая фразу за фразой. Подписались почти все латиноамериканцы нашего факультета за исключением отъявленных грингерос⁴. Тем мы даже не предлагали, ты сам понимаешь. Письмо, на мой взгляд, получилось очень убедительное, но его, разумеется, все равно никогда не напечатают…»

– …Послушайте, Флойд, я уже не первый год таскаюсь из одной республики в другую и знаю Латинскую Америку как свои собственные штаны. На этом проклятом материке у нас никогда не будет друзей, запомните это раз и навсегда! Я говорю о настоящих друзьях, вы меня понимаете. Все эти типы, как Сомоса, Батиста и Трухильо, в счет не идут. Такая «дружба» легко покупается и еще легче продается. Это мне напомнило последнюю шуточку Джессупа. «В Латинской Америке, – говорит, – я до сих пор видел только два типа правительств: конституционные или проституционные». Чертовски верно сказано, если вдуматься. Поэтому я и говорю, что настоящих друзей в Латинской Америке у нас нет и не будет, и этим основным положением нужно руководствоваться. Вы как хотите, а я утверждаю одно: им нужна палка и только палка…

Флойд слушал, приподняв брови. Выколотив трубку, он продул ее и с задумчивым видом уставился куда-то в потолок, концом мундштука пощелкивая себя по передним зубам.

– Палка? – переспросил он, усмехнувшись. – Палка, к сожалению, обычно имеет два конца, дорогой мой Эл. И она очень легко превращается в бумеранг, об этом тоже следует помнить. Я не паникер, но на вещи я смотрю здраво… И потом у меня есть «чувство времени», чего явно не хватает вам. Видите ли, когда-то – пусть не так давно – любое осложнение с любой из этих банановых анчурий⁵ улаживалось очень просто: наш посол звонил в Вашингтон, через неделю на анчурийский берег высаживалась морская пехота, наши парни без шума занимали президентский дворец и наводили там порядок. Я готов согласиться с вами, что это было отличное время, но оно прошло, хотим мы этого или не хотим. Теперь все это стало значительно сложнее. Приходится считаться со слишком многими факторами – такими, как национальное самосознание, растущая роль общественного мнения, наконец, даже…

– Аб-со-лютно не согласен! – крикнул Эл, перебивая коллегу. – Категорически – нет! Поймите, Флойд, одну вещь: вся беда в том, что все эти последние годы – точнее, с тридцать третьего по сорок пятый – мы слишком считались с латиноамериканским общественным мнением. И что получилось? Что из этого получилось, я вас спрашиваю? За двенадцать лет политики Доброго Соседства⁶ эти амигос обнаглели настолько, что сейчас вопрос стоит так: либо мы в кратчайший срок сумеем восстановить в Латинской Америке свой престиж силы – любыми методами! – либо с нами будет то же, что с англичанами в Индии. Поэтому я от всего сердца приветствую то, что не сегодня-завтра произойдет в Гватемале. Мне лично совершенно наплевать, что у тамошних плантаторов отбирают землю или что их заставляют повышать поденную плату пеонам… Скажу больше, мне наплевать и на «Юнайтед фрут» с ее прибылями и потерями! На что мне не наплевать, Флойд, – это на престиж моей страны, на престиж Соединенных Штатов, на престиж демократии…

Под крыльями «Президента», подернутая голубой утренней дымкой, плыла на север Флорида – земля апельсиновых рощ и золотых пляжей. Лайнер шел на высоте двенадцати тысяч футов; в первых лучах солнца, встающего над безбрежной равниной океана, он казался хрупкой серебряной игрушкой. Любители раннего купанья, выехавшие встретить рассвет на Пальмовом Берегу, поднимали головы, заслышав далеко разносящийся в чистом воздухе гул моторов, и провожали самолет долгими взглядами. Моторы пели уверенно, на низкой вибрирующей ноте; десятки сложнейших приборов, никогда не спящих и не знающих усталости, безошибочно вели лайнер по курсу, проложенному радиомаяками.

Только что сменившийся с вахты пилот дремал в своем кресле. Его напарник, небрежно положив руки на штурвал, насвистывал сквозь зубы песенку Бинга Кросби и думал о том, как лучше провести двое суток отдыха в Рио перед обратным рейсом. В своем тесном закоулке, окруженный бесчисленными шкалами и циферблатами, бортинженер лениво жевал резинку и, поглядывая на приборы, краем уха слушал навигатора, который через переговорное устройство рассказывал содержание дочитанного перед вылетом детективного романа. В курительном салончике, скрючившись в неудобной позе, храпел на диване Флойд, а его коллега, которому так и не удалось заснуть, сидел в другом углу, морщась от изжоги, и жевал потухшую сигарету.

В главном пассажирском салоне было тихо. Дежурная стюардесса, осторожно наклоняясь над спящими, одну за другой задергивала шторки иллюминаторов правого борта. Скуластенькая белокурая девушка спала в своем кресле-кушетке, уронив на пол бювар с недописанным письмом, и ее слегка осунувшееся от предотъездных хлопот лицо было по-детски счастливым.