Юрий Шестёра
Холод южных морей
Глава 2. Атлантика
Покинув Копенгаген и проходя остров Вен, внимание стоящих на мостике «Востока» привлекло множество народа, собравшегося возле небольшого дома, с виду похожего на церковь.
– Обратите внимание, Фаддей Фаддеевич, что идущий из Копенгагена к острову пароход, а также и многочисленные шлюпки полны людей. К чему бы это? – удивился Иван Иванович.
Капитан вопросительно посмотрел на Андрея Петровича, но тот молча пожал плечами. Их недоумение рассеял лоцман, бывший на борту шлюпа, рассказав любопытствующим, что на этом месте находилась первая обсерватория астронома Тихо-Браге. И чтобы оно осталось известным и в будущих веках, признательные датчане построили здесь вот этот самый дом, около которого ежегодно 19 июля бывает гуляние. Таким образом, память об этом знаменитом астрономе, который умер в 1601 году, сохраняют не только упражняющиеся в науках, но и все население датского королевства.
– Вот, господа, – обратился Фаддей Фаддеевич к находящимся на мостике, – доказательство того, насколько датчане уважают просвещение. Это, кстати, относится и ко всем просвещенным европейским государствам.
– Да, есть с кого брать пример… – задумчиво произнес Андрей Петрович.
* * *
21 июля, выйдя в Немецкое море, Беллинсгаузен назначил Лазареву рандеву в Портсмуте и приказал прибавить на «Востоке» сколько возможно парусов, и тот стал быстро удаляться от «Мирного». Попутный ветер, и прекраснейшая погода благоприятствовали этому.
При входе на Портсмутский рейд офицеры по обыкновению еще издалека в подзорные трубы рассматривали линейные корабли и фрегаты английской эскадры, стоявшие на якорях.
– Хоть наши корабли, пожалуй, и не хуже, но все-таки уступают британцам по красоте, – вздыхали они.
– Всему свое время. Дай Бог, научимся красиво строить и мы.
– А ведь, между прочим, открывать южные земли идем-то мы, а не англичане…
И лица офицеров просветлели.
– Не дай бог, отыщем Южный материк, так англичан прямо-таки кондрашка хватит! – задорно рассмеялся мичман Дмитрий Демидов, самый молодой офицер шлюпа.
В полночь шлюп «Мирный» положил якорь близ «Востока».
За несколько дней до этого в Портсмут на своей яхте прибыл принц-регент (впоследствии король Георг IV). Его яхта была богато вызолочена, окружаемая военными судами и множеством зрителей на прекрасных ботиках, шлюпках и яликах.
– Да… Такую живописную картину можно увидеть только в Англии! – восхищенно произнес Фаддей Фаддеевич, обводя взглядом своих офицеров.
– Потому как Британия – «владычица морей», – подтвердил слова капитана Иван Иванович.
При каждом разе, когда яхта с принцем-регентом проходила мимо шлюпов, ставили матросов по реям, которые кричали семь раз «ура!» и салютовали двадцатью одним пушечным выстрелом.
* * *
Фаддей Фаддеевич сообщил Андрею Петровичу, что собирается с некоторыми офицерами ехать в Лондон, чтобы приобрести секстаны и другие навигационные инструменты, а также необходимые книги и карты, которых в Портсмуте в достаточном количестве не оказалось. И пригласил его принять участие в этой поездке, на что тот с удовольствием согласился.
Хотя в Лондоне было много дел, связанных с немалыми затруднениями, однако участники поездки имели и досужие часы, чтобы осмотреть достопримечательности столицы, как-то: церковь Св. Павла, готическое здание Вестминстерского аббатства со всеми находящимися в нем редкостями, Тауэр, или древнейшую Лондонскую крепость, вокзал и театры.
Фаддей Фаддеевич на всякий случай просил графа Ливена (русского посла в Лондоне) приискать натуралиста, который бы согласился отправиться с экспедицией, но дело кончилось тем, что, приобретя все нужное для шлюпов, пришлось отправиться в дальнейшее плавание без оного.
В случае разлуки от бурь или туманов, Беллинсгаузен назначил Лазареву место соединения шлюпов на рейде Санта-Крус на острове Тенерифе, где надлежало запастись вином как для нижних чинов, чтобы разбавлять им питьевую воду, которая при длительном хранении приобретала болотный привкус, так и для офицеров.
В 5 часов пополудни 26 августа все гребные суда были подняты, и по сигналу приехал лоцман. Снявшись с якоря, шлюпы вступили под паруса.
* * *
Выйдя из Английского канала (пролива Ла-Манш), Фаддей Фаддеевич приказал штаб-лекарю Берху осмотреть матросов, дабы узнать, нет ли у них каких наружных болезней. Берх весьма обрадовал капитана, удостоверяя, что на шлюпе «Восток» нет ни одного человека чем-либо зараженного. Это можно было считать великою редкостью, ибо в Англии больше, нежели где-нибудь, развратных прелестниц, особенно в главных портах. Так, например, капитан Крузенштерн, во время своего путешествия вокруг света, заходил не в Портсмут, а в Фальмут, для того чтобы избегнуть этой заразы, потому как в Фальмут заходят только пакетботы, отправляемые в разные места, и поэтому в городе меньше распутных женщин.
Лазарев же уведомил Беллинсгаузена, что трое из лучших его матросов заражены, однако медик-хирург Галкин обнадежил в скором времени их вылечить. Это было очень важно, ибо сам по себе способ лечения ускоряет зарождение цинги.
– Вот проблема, Андрюша! Да черт бы с ней, с этой заразой! Но она, понимаешь ли, способствует развитию цинготной болезни, а мне в Адмиралтейств-коллегии прямо-таки все уши прожужжали: цинга, цинга, цинга… Да это и понятно – идем-то во льды…
– Да что ты так убиваешься, Фаддей! Закупи в Рио-де-Жанейро побольше свежих фруктов, и все дела.
– Ученый ты, конечно, человек, Андрюша, да, видать, не совсем, – укоризненно посмотрел на него Фаддей Фаддеевич. – Сколько же они могут храниться, эти самые фрукты? Пока обследуем остров Южная Георгия да землю Сандвичеву и подойдем ко льдам антарктическим, они как раз и кончатся. Вот нам бы побольше той черемши, которую вы с Григорием Ивановичем собирали где-то под Петропавловском на Камчатке, тогда было бы совсем другое дело.
– Черемши в Бразилии, конечно, нет, – улыбнулся Андрей Петрович, – а вот лимонов – хоть завались! И хранятся долго, и против цинги средство, не хуже черемши. Англичане уже с полсотни лет употребляют их в дальних плаваниях, а мы только и знаем, что бубним: цинга, цинга…
– Это на самом деле так? – недоверчиво спросил тот.
– Конечно, так. Григорий Иванович тебе скажет то же самое.
– Ну, спасибо тебе на добром слове! – повеселел Фаддей Фаддеевич.
– Только, ради бога, не говори, что бы ты без меня делал, – рассмеялся Андрей Петрович.
– Ну и язва же ты, однако, Андрюша!..
* * *
По опыту первого кругосветного плавания Андрей Петрович уже знал, что самые подходящие условия для литературной деятельности будут складываться в период после выхода шлюпов в Атлантический океан и до прибытия в Рио-де-Жанейро. А так как творческие дела с обоснованием признаков обнаружения земель в Антарктике были в общих чертах уже завершены, то он наконец-то смог приступить к обработке материалов, накопившихся за долгие шестнадцать лет.
Решив начать с подготовки описания своих путешествий, он в то же время делал наброски первых глав своего приключенческого литературного произведения. Однако, работая по десять – двенадцать часов в сутки, Андрей Петрович к своему ужасу вдруг обнаружил, что оба его произведения почти как две капли воды похожи друг на друга. Потрясение было так велико, что он на некоторое время решил вообще забросить свои творческие дела, пытаясь понять причину происшедшего.
Проводя теперь большую часть времени на мостике шлюпа или на его палубе, даже похудел и осунулся, переживая. Одним словом, наступил так знакомый всем литераторам творческий кризис. Это заметил наблюдательный Фаддей Фаддеевич и, видимо, интуитивно понявший состояние друга, как-то вечером подошел к нему и, взяв под ручку, провел в его каюту.
– Что-то неважно выглядишь, Андрюша, что с тобой? – тот неопределенно пожал плечами. – Все ясно. Диагноз – творческая хандра! – безапелляционно заявил Фаддей Фаддеевич. – Будем лечиться! – и позвонил в колокольчик.
– Накрыть стол! Но скромно, по малой программе! – уточнил капитан.
– Есть накрыть стол! – глаза Матвея радостно засветились.
– Опять радуешься, шельма? – вполне добродушно спросил капитан.
– Так точно, ваше высокоблагородие! Радуюсь за их высокоблагородие Андрея Петровича!
– А что так?
– У них который день грусть на лице. Хотел уже обратиться за помощью к вам, ваше высокоблагородие.
– Почему же не обратился?
Вестовой молча переступил с ноги на ногу.
– Побоялся… – ухмыльнулся Фаддей Фаддеевич. – Вот что, Матвей. Это для тебя я капитан, первый после Бога человек на шлюпе, а для Андрея Петровича – друг, первый друг на этом свете. А посему обращайся ко мне по его поводу без всякой боязни в любое время дня и ночи. Понял?!
– Так точно, понял, ваше высокоблагородие! – просиял Матвей.
Он, как, впрочем, и все на шлюпе, прекрасно знал, что только старший офицер, не считая, само собой, Андрея Петровича, пользовался такой привилегией, а тут на тебе…
– Ступай! Да пошевеливайтесь там с Макаром! Распустил я вас, окаянных! – ворчливо напутствовал его капитан.
Пока вестовые споро накрывали стол, друзья сидели молча, думая каждый о своем. Когда же Матвей вопросительно глянул на Андрея Петровича, тот повернулся к Фаддею Фаддеевичу:
– Мадера?
И тот кивнул головой в знак согласия.
Отпив из фужеров, закусили фруктами, которые соблазнительно поблескивали капельками влаги, как будто орошенные утренней росой. «Матвей расстарался», – отметил Андрей Петрович.
– Так что у тебя за проблемы, Андрюша? – полюбопытствовал Фаддей Фаддеевич.
И Андрей Петрович поделился с ним волновавшими его вопросами.
– Эх, мне бы твои заботы, литератор… – вздохнул капитан. – Как говорится, за двумя зайцами погонишься… – и задумался. – А что тебе ближе, Андрюша, «Описание…» или «Приключения…»?
– Наверное, «Приключения…», – подумав, ответил тот.
– И это почему же?
– Дело в том, Фаддей, что «Описание…» требует строжайшего соблюдения последовательности и учета всех фактов, в то время как «Приключения…» не отрицают возможности свободного изложения этих же фактов и их интерпретации, плюс авторский вымысел и полет фантазии, плюс возможность выражения своей точки зрения на те или иные проблемы, разумеется, в пределах общего замысла произведения. Конечно, это труднее, но зато плодотворнее. Наверное, где-то так…
– Ну вот, все, оказывается, уже и решено. А ты, знай, заладил: творческий кризис, творческий кризис… Никакого кризиса, дорогой мой друг! Пошли к чертовой матери «Описание…» и сосредоточься на «Приключениях…» И тогда я буду уверен, что к концу нашего кругосветного плавания ты будешь иметь на руках готовую к изданию рукопись приключенческого произведения. А «Описание…» можешь оставить до лучших времен, если только у тебя появится желание вообще его писать, в чем я очень и очень сомневаюсь. Вот так-то, свет Андрюша! Дай я тебя благословлю на творческий подвиг… – и Фаддей Фаддеевич осенил Андрея Петровича крестным знамением.
Литератор чуть ли не прослезился. Во всяком случае, когда он разливал по фужерам золотистую мадеру, рука его слегка подрагивала.
* * *
На морских просторах взорам мореплавателей постоянно представляются только вода, небо и горизонт, а потому всякая, хоть и маловажная, вещь привлекает их внимание.
Чтобы смыть лишнюю соль с солонины и чтобы она стала лучше для употребления в пищу, Беллинсгаузен приказал предназначенное команде ее количество на день класть в специально сплетенную из веревок сетку, которую подвешивать на бушприте так, чтобы солонина при колебании и ходе шлюпа беспрестанно обмывалась бы новой водой. Этим способом соленое мясо вымачивается весьма скоро и многим лучше, чем обыкновенным мочением в кадке, при котором в середине мяса все еще остается немало соли, способствующей возникновению цинготной болезни. Крузенштерн, например, во время плавания вокруг света, употреблял это же средство.
И вот все свободные от вахты матросы сбежались на бак, чтобы полюбоваться хищными повадками акулы длиною около девяти футов, которая непременно хотела полакомиться частью солонины, подвешенной в веревочной сетке под бушпритом для вымачивания.
– Ишь, стерва, что вытворяет! – изумлялись одни.
– Ату его, ату! – весело науськивали другие.
– Накось, выкуси! – торжествовали третьи, видя бесплодные попытки акулы, и со смехом показывали ей кукиш.
– Ну и настырна же, братцы! Так и вьется, так и выпрыгивает, так и щелкает своими зубьями…
Однако неоднократные попытки морской хищницы отхватить своими острыми, как бритва, зубами лакомый и такой, казалось бы, близкий кусок солонины оказывались, увы, бесплодными.
– А ну-ка, расступись, братцы, сейчас мы ее враз успокоим! – с азартным блеском в глазах расталкивал матросов квартирмейстер боцманской команды, держа в высоко поднятой руке острогу, привязанную к тонкому линю.
– Врежь ей, Петрович, по число по первое, чтобы знала впредь, вражина, как обижать российских мореходов! – одобрительно загудели матросы, тоже загораясь азартом столь необычной охоты.
Квартирмейстер уперся ногой в бушприт, широко размахнулся и с силой метнул острогу в акулу, которая как раз в очередной попытке выпрыгнула из воды. Раздался хряск, и вода обагрилась кровью.
– Ура! – торжествующе пронеслось над баком. – Ай да молодец, Петрович! Угодил острогой прямо в спину…
Акула дернулась раз, дернулась два, а затем, собрав, видимо, все силы, рванула в сторону от шлюпа, и острога с кусками мяса на ее зубьях ушла под воду, сопровождаемая общим вдохом разочарования.
– Не жилец она, конечно, – заключил плотно сбитый унтер-офицер, почесывая затылок, – но мы-то ведь остались без ушицы… Опять придется, братцы, трескать щи с солониной.
* * *
13 сентября при захождении солнца открылся пик на острове Тенерифе, самом большом из Канарских островов, находившегося в это время в девяноста четырех милях (около 174 километров) от шлюпов, и через сутки «Восток» и «Мирный» положили якоря на том самом месте, где за шестнадцать лет перед этим Крузенштерн стоял на якорях со своими шлюпами.
Андрей Петрович с душевным трепетом всматривался в очертания Тенерифского пика, затмившего своей громадой чуть ли не полнеба. «Ну здравствуй, красавец! Не надеялся уж больше и увидеть тебя так близко, – шевелил он губами. – А на вершину твою мы с Григорием Ивановичем так и не попали, но нашли нечто большее, на что и не рассчитывали. Спасибо тебе за свою тайну, которую ты сохранил для нас…»
Вскоре к шлюпу «Восток» под испанским флагом подошла шлюпка с капитаном порта королевского флота лейтенантом дон Меза, который задал обыкновенные вопросы: откуда, куда, нет ли больных и прочее. Затем лейтенант объявил, что в Кадисе (порт на юго-западе Испании) свирепствует заразная болезнь и, предостерегая нас, сказал, что лавирующие близ Санта-Крус две бригантины пришли оттуда, но правительством в порт не были допущены.
Помня о переживаниях Крузенштерна по поводу обмена салютами, Беллинсгаузен, чтобы не попасть впросак, послал мичмана Демидова к губернатору, генерал-лейтенанту шевалье де Лабуриа, уведомить о причине прибытия шлюпов и переговорить об обмене салютами. Демидов, возвратясь с берега, доложил, что губернатор очень вежливо его принял и уверил, что крепость будет отвечать выстрелом за выстрел, почему «Восток» салютовал из семи пушек, а крепость, на которой был поднят флаг, отвечала равным числом.
Утром следующего дня капитаны ездили на берег с визитом к губернатору. Вернувшись из поездки, Фаддей Фаддеевич делился впечатлениями с Андреем Петровичем.
– Принял он нас с отличной приветливостью, изъявил готовность вспомоществовать во всем и сказал, что имеет на то повеление от своего правительства. Затем присовокупил, что ему очень хорошо известно неподражаемое гостеприимство россиян, и он крайне рад, что на старости лет своих еще имеет случай быть им полезен.
Мы удивились, увидев в числе многих орденов, его украшающих, российский военный орден Св. Георгия четвертой степени. Почтенный старец предупредил наше любопытство, сообщив, что находился в российской службе в царствование императрицы Екатерины Второй, был в сражении против шведов под началом принца Нассау и участвовал в победах фельдмаршала Румянцева, о котором многое рассказывал. Восхищался воспоминанием, что крест за храбрость и заслуги получил из рук самой государыни.
При прогулках по городу Фаддей Фаддеевич носил в кармане искусственный магнит, которым касался земли в разных местах на улицах, и всегда обнаруживал множество железных частиц, пристававших к нему. Поделившись с Андреем Петровичем этим удивившим его наблюдением, приказал по его совету привезти на шлюп песку, выбрасываемого морем на берег, из разных его мест. Проведя вместе опыты, убедились, что он также наполнен такими же частицами.
На основании этого друзья пришли к выводу, что, вероятно, и весь вулканический остров содержит подобные железные частицы, и, следовательно, всякое испытание, связанное с использованием магнитной стрелки на его берегах, не принесет никакой пользы. Таким образом, давным-давно открытый остров Тенериф преподнес русским путешественникам еще одну загадку.
Достойное удивления драконово дерево, растущее неподалеку от поместья Бетанкура, завоевателя острова, обратило внимание наших путешественников. Оно на десяти футах высоты от земли имеет тридцать шесть футов в окружности!
В то же время, как отметил Фаддей Фаддеевич, в Крыму, на даче генерал-майора Говорова, называемой Албат, находится дуб в полной высоте, и не менее этого дерева достоин удивления: на пяти футах от земли он имеет в окружности те же тридцать шесть футов. Дуб этот в особенности знаменит тем, что под его сенью завтракали Екатерина II и император Австро-Венгрии Иосиф во время их путешествия по Крыму по приглашению светлейшего князя Потемкина-Таврического.
* * *
С утра 24 сентября, через пять дней после отплытия из гавани Санта-Крус, в первый раз показались рыбы бониты (макрели), которые старались как бы предупредить ход шлюпа, плывя перед его форштевнем. Матросы пытались поразить их острогой, однако одна макрель ко всеобщему сожалению, сорвалась с остроги, лишив команду хорошей ухи. Вместе с раненой и прочие бониты отплыли от шлюпа.
Вскоре после пересечения Северного тропика в первый раз увидели летучих рыб. Фаддей Фаддеевич, многозначительно переглянувшись с Андреем Петровичем, дал указание старшему офицеру организовать их сбор на верхней палубе шлюпа, когда те станут падать на нее довольно часто, и передавать на камбуз для приготовления из них жареного блюда для кают-компании. При этом Андрей Петрович был немало удивлен тем, что Иван Иванович воспринял вроде бы странный приказ капитана как само собой разумеющийся, не задавая каких-либо вопросов. «Не зря, стало быть, Фаддей перетянул его за собой с Черного моря, – даже позавидовал он другу. – Как, впрочем, и меня тоже…» – беззлобно заключил он.
Бониты же во множестве следовали за шлюпом, и удальцы из матросов неоднократно пытались ловить их удами, но так и не поймали ни одной рыбины. Неуемный же охотничий азарт бонитов достоин удивления – они, преследуя летучих рыб, прямо-таки выскакивали за ними из воды, когда те, ища спасения, вылетали из нее. Но здесь их поджидали фаэтоны и другие морские птицы, хватая на лету.
В полдень 30 сентября поймали на уду прожору (акулу), а вместе с ней подняли на шлюп и рыбу прилипалу, которые всегда держатся около акул, пользуясь остатками их добычи. Кроме того, ища возле них своего спасения от других хищных рыб, они прилипают к ним особыми присосками (откуда, собственно, и название этих рыб), ибо все морские обитатели боятся приближаться к акулам, которые, однако, при всей своей ненасытной прожорливости прилипал почему-то не трогают.
Зная, что прожору можно употреблять в пищу, капитан советовал матросам не гнушаться употреблением ее мяса. По просьбе Андрея Петровича художник Михайлов нарисовал обе добычи, а штаб-лекарь Берх снял с них кожу и приготовил для сохранения. Изготовлять же чучела из них на шлюпе Андрей Петрович не стал по двум причинам. Во-первых, чучело акулы было бы очень больших размеров, занимая много драгоценного места, и, во-вторых, если бы кожа рыб по каким-либо причинам при изготовлении чучел была бы повреждена, то добыть их снова было бы практически невозможно. Во всяком случае, он точно знал, что капитан ни в коем случае не стал бы тратить время на их поимку, нарушая утвержденный график движения экспедиции.
В тот же день видели склизковатое морское животное, называемое португальским фрегатом, или морской крапивой, но скорый ход шлюпа не позволил точнее рассмотреть это животное, разукрашенное всеми цветами радуги.
* * *
Через несколько дней ночью увидели свечение моря. Это величественное явление поражает зрителя: он видит на небе бесчисленное множество звезд и море, освещенное зыблющимися искрами, которые по мере приближения шлюпов становятся ярче, а в струе за кормою образуют огненную реку. Тот, кто этого никогда не видел, изумляется и находится в полном восторге.
Для выяснения происхождения этих искр с кормы шлюпа опустили флагдучный мешок и вытащили во множестве как больших, так и малых светящихся животных, из которых по особенному блистанию обратила на себя внимание пиросома, длиною до семи дюймов (около восемнадцати сантиметров), имеющая форму полого стекловидного цилиндра с закругленным основанием и наростами разной величины вдоль всего тела. Когда она находится в воде в спокойном состоянии, то иногда лишается света, но спустя некоторое время с наростов начинает светиться и наконец вся принимает огненный вид, после чего снова постепенно тускнеет, но при малейшем сотрясении воды блистание ее мгновенно возобновляется. Однако все эти изменения происходят только до тех пор, пока животное не мертво, а потом блистание исчезает. Для опыта дали кошке большую половину этого животного, и она охотно ее съела без каких-либо для себя последствий.
Друзья были очарованы этим зрелищем не менее других и хотя проходили этими же водами шестнадцать лет тому назад, но ничего подобного не видели. Конечно, и тогда видели свечение отдельных морских животных, но такого свечения водной поверхности до самого горизонта не было.
– Жаль, что этого явления мы не наблюдали во время нашего первого плавания, – с сожалением сказал Андрей Петрович. – Ведь в сетку для ловли подобного рода морских животных, которая теперь всегда висит у нас за кормой, пиросомы попадаются только в ночное время, днем же увидеть их в воде можно очень и очень редко. Очевидно, они по каким-то, пока нам не известным, причинам избегают солнечного света и с восходом солнца опускаются на глубину. Григорий Иванович непременно бы обратил на это внимание и разгадал бы эту загадку их поведения.
– Уж это точно, – вздохнув, согласился Фаддей Фаддеевич.
И Андрей Петрович за неимением на шлюпе натуралиста смог ограничиться лишь констатацией этого любопытного факта, сделав пометку в своем неизменном блокноте.
* * *
Андрей Петрович, конечно, хорошо знал, что из множества наук, связанных с морем, Фаддей Фаддеевич отдавал предпочтение картографии и гидрологии. Ведь еще Крузенштерн выделял его среди прочих офицеров, когда они проводили картографические съемки восточных берегов японского острова Кюсю и Сахалина. Он-то как раз и оформлял в окончательном виде генеральные карты этих побережий.
Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что хотя ветер и был попутный, но тих, капитан решил спустить ялик с астрономом Симоновым и штурманом Парядиным для измерения температуры воды на глубине.
Андрей Петрович, увидев плававший поблизости португальский фрегат, предостерег их, показывая на слизистое морское животное:
– Господа, не трогайте руками, ради Бога, морскую крапиву, это довольно опасно.
– Успокойтесь, Андрей Петрович, это нам как-то ни к чему, – улыбнулся Иван Михайлович, астроном.
Однако же, когда измерения уже были закончены, астроном не смог удержаться и из любопытства – а как еще мог поступить ученый иначе, видя в воде совсем рядом животное, переливающееся всеми цветами радуги, – все-таки коснулся его рукой и почувствовал воспаление многим сильнее, нежели от ожога береговой крапивы. На его руке образовались белые пятна с сильнейшим обжигающим зудом.
– Правильно говорят, что горбатого только могила исправит, – в сердцах махнул рукой Фаддей Фаддеевич, а Андрей Петрович лишь таинственно улыбнулся.
И штаб-лекарь Берх не корил астронома, делая ему какие-то припарки и смазывая руку одному ему известными чудодейственными, по его уверению, мазями.
* * *
В двух милях от шлюпа под ветром мореплаватели увидели водяной столб (смерч) и ясно могли различить пенящуюся вокруг его основания, похожего на перевернутую воронку, воду.
Глаза Фаддея Фаддеевича загорелись.
– Давайте, Андрей Петрович, расстреляем его из пушки? Ведь известно же, что подобные водяные насосы разбиваются ядрами и что даже одного сотрясения воздуха от действия пушечных выстрелов достаточно, чтобы разрушить его.
И хотя его самого распирало любопытство увидеть столь необычное зрелище, он, однако, с сомнением покачал головой.
– По-моему, это довольно опасная затея, Фаддей Фаддеевич. Смерч, вращаясь против часовой стрелки, засасывает в себя воду и все, что в ней находится, поднимая их высоко вверх и перенося на значительные расстояния. Ведь не зря же жители прибрежных районов бывают очень озадачены тем, когда с неба ни с того ни с сего начинают падать рыбы. А чтобы расстрелять его, нужно подойти к нему на пушечный выстрел, то есть довольно близко. Высота же смерча, как видите, не менее трех тысяч футов (около одного километра!), и когда он, разрушаясь, рухнет вниз, то всякое может случиться. И хотя это очень опасное для мореплавания явление, но сейчас смерч находится от шлюпов на довольно значительном расстоянии и никакой опасности для нас, таким образом, не представляет.
– Вынужден согласиться с вашими доводами, Андрей Петрович, – вздохнул капитан, а вместе с ним с сожалением вздохнул и вахтенный офицер, любознательный лейтенант Торсон. – А жаль – могло бы получиться чудное зрелище. Ну да ладно, будем следовать народной мудрости: «Не тронь дерьмо, оно и вонять не будет».
И Беллинсгаузен ограничился только тем, что предупредил о смерче Лазарева, который поблагодарил его за это и ответил, что и сам видит его.
* * *
С наступлением штилей продолжили опыты по гидрологии. Еще в Петербурге флота генерал-штаб-доктор Лейтон поручил лейтенанту Лазареву провести любопытный опыт. Опустили на глубину 200 саженей (около 400 метров) закупоренную бутылку, но на глубине пробка выскочила. Тогда Михаил Петрович лично закупорил пустую бутылку, на пробке вырезал крест с наружной стороны, перевязал горлышко сложенной вчетверо холстиной и опустил ее на ту же глубину. Когда же бутылку вытащили, она была наполнена водой, холстина сверху прорвана, а пробка оказалась на месте, но повернутая другой стороной, да так крепко, что ее с большим трудом удалось вытянуть лишь пробочником. Все же принимавшие участие в опыте были этим очень удивлены.
Однако, проведя ряд подобных испытаний на разных глубинах, пришли к следующему выводу. Теплый воздух, находящийся в бутылке, при погружении на глубину, где температура воды гораздо ниже, охлаждаясь, сжимается, и пробка под действием мощного давления толщи воды проталкивается внутрь бутылки, которая наполняется водой. По мере же поднятия ее на поверхность находящаяся в ней вода постепенно нагревается и, расширяясь, вдавливает пробку в горлышко. А так как нижний ее конец тоньше верхнего, то она, повернувшись, выталкивается из бутылки в ее горлышко как раз более тонким нижним концом, плотно закупоривая бутылку.
– Вот и весь секрет этого фокуса, господа… – удовлетворенно улыбаясь, заключил Михаил Петрович.
«Умен и пытлив, – по достоинству оценил Андрей Петрович способности лейтенанта и тоже улыбнулся, – а каким же еще должен быть командир шлюпа и заместитель начальника столь ответственной экспедиции?.. Однако подобный эффект возможен, по всей вероятности, только при довольно значительной разности температур воды на ее поверхности и на глубине», – пришел он к выводу, делая пометки в своем блокноте.
* * *
Когда 2 ноября стали на якоря на рейде гавани Рио-де-Жанейро, все члены экспедиции Беллинсгаузена были обрадованы, увидев шлюпы «Открытие» и «Благонамеренный», которые двумя днями позже них покинули Портсмут, а прибыли в Рио-де-Жанейро одним днем ранее. Дело в том, что капитан-лейтенант Васильев до прибытия сюда никуда не заходил, в то время как «Восток» и «Мирный» пробыли пять дней в гавани Санта-Крус на Канарских островах.
Утром следующего дня на «Восток» прибыл генеральный консул в Рио-де-Жанейро коллежский советник[6] Лангсдорф. И офицеры, столпившиеся на шканцах, были немало удивлены, когда тот сразу же оказался в объятиях начальника экспедиции и его заместителя по ученой части.
– Григорий Иванович, сколько лет, сколько зим! – радовался встрече Фаддей Фаддеевич.
– А вы, Андрей Петрович, так бороду и не отрастили, хотя, как помню, перед поездкой в Русскую Америку вроде бы и собирались? – приветствовал того Григорий Иванович, глаза которого прямо-таки источали радость от встречи. – Снова вместе, как когда-то на борту «Надежды»!
– С той лишь разницей, что вы уже не ученый-натуралист, а генеральный консул, я не вахтенный офицер, а начальник кругосветной Антарктической экспедиции, а Андрей Петрович не член торговой миссии, а почетный член Петербургской академии наук и мой заместитель, – уточнил Фаддей Фаддеевич, широко улыбаясь.
– С чем всех нас, господа, и поздравляю! – в тон ему подхватил Григорий Иванович.
И друзья продолжили разговор уже в каюте.
– Шикарно устроились, господа! – с некоторой долей зависти воскликнул Григорий Иванович, мельком оглядев каюту. – Это вам не наши каморки на «Надежде»!
– Это адмиральская каюта, которую занимает уважаемый Андрей Петрович, – пояснил Фаддей Фаддеевич. – И она стала традиционным местом наших дружеских встреч, как когда-то кают-компания на «Надежде».
Григорий Иванович сразу же обратил внимание на чучело чайки, стоявшее на книжном шкафу (натуралист – он и есть натуралист!), в то время как вестовые вносили кресло из капитанской каюты, с интересом поглядывая на генерального консула.
– И чем же так знаменита эта птица?
– Как птица ничем особенным, чайка как чайка. Но ее чучело изготовил мой вестовой Матвей, – и Андрей Петрович показал глазами на вытянувшегося в струнку матроса.
Григорий Иванович с интересом глянул на него и, взяв в руки чучело, стал внимательно разглядывать.
