Юрий Шестёра
Мангазея

Полная версия

Пролог

Из-за добротно сработанного стола, отодвинув деревянное кресло с высокой спинкой, встал мужчина, одетый в полукафтан^[1], поверх которого была надета ферязь^[2] с короткими рукавами. Он неспешно, по-хозяйски подошел к окну, с наружной стороны обтянутое марлей, и распахнул его створки. Потянуло ветерком, слегка надув марлю, как парус.

– Слава Богу, хоть спала жара, а то дышать было нечем.

– Оберегаетесь от комаров, Роман Федорович? – подобострастно спросил мужчина, сидевший за столом напротив кресла хозяина просторной комнаты, служившей для приема посетителей. – Не зря, стало быть, наказали натянуть-то марлю на окошко?

– От них самых, батенька, – вздохнув, ответил тот. – Когда государь Борис Федорович Годунов повелел мне отправиться воеводою сюда, в Тобольск, я и понятия не имел о несметных ордах этих кровососов, отравляющих жизнь.

– Да, Роман Федорович, здесь, надо признаться, действительно далеко не то, что в Белокаменной, – ностальгически вздохнул посетитель. – Там-то гораздо поспособней было.

– Это уж так. Конечно, и в моей вотчине под Москвой были комары, но это, почитай, для радости, лишь как напоминание об отличии неспешной сельской жизни от суетности московской. Ведь для местных инородцев эти полчища комаров – привычное дело с младенчества, а вот для нас, выходцев из России, это настоящий бич. Слава Богу, что хоть спала эта несносная жара, а посему, может быть, исчезнет или хотя бы несколько уменьшится это наказание Господне.

Он истово перекрестился и неожиданно рассмеялся:

– На Руси считают, что Сибирь – это бесконечные снега да трескучие морозы. Вот бы их, русичей, да сюда, под палящее солнце без единого, самого малого дуновения ветерка! То-то бы заохали да заахали…

Рассмеялся и посетитель:

– Вам бы, Роман Федорович, да сочинения какие писать! Уж очень образно выражаетесь.

Воевода, изучающе глянув на посетителя, изрек:

– Сочинения сочинениями, а вот нам с тобой, Кузьма Прокопьевич, мирскими делами заняться надобно.

У того вмиг слетела с лица блаженная улыбка.

– Слушаю вас, Роман Федорович!

Тот неторопливо вернулся к столу и сел в кресло. Затем, поглаживая бороду, некоторое время молчал, видимо, собираясь с мыслями. И наконец изрек:

– Государственные расходы постоянно растут, и посему Приказ Казанского дворца^[3] настоятельно требует от нас увеличить сбор ясака^[4] с инородцев. Потому-то и требуется освоение новых территорий в Сибири для обложения ясаком племен туземцев, на них проживающих.

– Слава Богу, Сибирь необъятна. Однако для присоединения к России новых ее земель потребуется знатное число служилых людей и немалое количество товаров, так как вам, Роман Федорович, конечно, известно, что сбор ясака с местных племен носит характер обмена, – озадаченно заметил посетитель.

– Я в курсе этого, Кузьма Прокопьевич. Тем не менее задача перед нами поставлена, и мы волей-неволей должны ее выполнять. Надеюсь, ты согласен с этим?

Тот с готовностью кивнул головой:

– А как же, Роман Федорович! Всенепременно!

– Тем более, – продолжил воевода, – что новый мангазейский воевода Давыд Васильевич Жеребцов, назначенный недавно вступившим на престол государем Василием Ивановичем Шуйским после убийства во время восстания москвичей Самозванца^[5], прислал депешу. В коей и сообщает о том, что к востоку от Мангазеи по берегам реки Турухан, левого притока Енисея, живут зело многочисленные, но до сих пор необъясаченные племена так называемых лесных ненцев, а не тундровых, живущих в окрестностях Мангазеи. Хотя и тех и других чаще называют самоедами.

– Это почему же, Роман Федорович? – удивленно спросил стрелецкий голова.

– Честно говоря, точно и сам не знаю. Но уж, во всяком случае, не потому, что они как бы едят сами себя, – улыбнулся воевода. – Вполне может быть, что корни этого названия лежат в русском выражении: «Ну что ты самоедством занимаешься?»

– Странное все-таки название туземного народа. Не находите, Роман Федорович?

Тот усмехнулся:

– Есть, конечно, в этом названии что-то языческое, туземное. Однако не будем отвлекаться.

Стрелецкий голова извиняющимся взглядом посмотрел на воеводу, а тот продолжил:

– Мангазейский воевода пишет, что якобы некие промышленные люди уже побывали в тех местах, так что путь туда вроде бы как проложен. А посему он испрашивает у меня разрешения на организацию похода отряда в те земли. Правда, при этом просит прислать некое число служилых людей, обещая снабдить отряд как огневыми припасами и пропитанием, так и товарами для обмена их на мягкую рухлядь из своих запасов.

– Весьма заманчивое предложение, – оживился посетитель, заинтересованно глянув на воеводу.

– Я тоже так считаю, – заметил воевода. – Дело-то и вправду очень даже стоящее. – И продолжил: – А посему тебе, Кузьма Прокопьевич, как стрелецкому голове надобно подобрать вдумчивого и расторопного человека, которому подчиним десяток служилых людей и немедля отправим их на коче^[6] в Мангазею с тем, чтобы по следующей весне отправить оттуда отряд к Турухану уже, сам понимаешь, по воде. Ведь на лошадях жители Мангазеи передвигаются только по городу, ибо за пределами городских стен лежит непроходимая болотистая тундра, а, как тебе ведомо, по глубокому сибирскому снегу на них тоже не пройдешь. В то же время, как понимаешь, на лыжах многой клади не утащишь.

Тот согласно кивнул головой, однако засомневался:

– А не маловато ли будет людей, Роман Федорович, для такого похода в почти неведомые земли? Ведь инородцы могут оказать и сопротивление при попытке подчинить их, обложив ясаком.

Воевода усмехнулся:

– Необходимую численность отряда, как я полагаю, определит мангазейский воевода на месте, ибо у него, пожалуй, будет поболее, чем у нас с тобой, сведений о проживающих в тех землях племенах туземцев. И посему он в случае необходимости присовокупит к нему своих стрельцов в достаточном числе, о чем я ему и отпишу.

– Тогда совсем другое дело! – облегченно воскликнул, откинувшись на спинку кресла, стрелецкий голова, многоопытный знаток воинского дела, закаленный в битвах с супостатами.

– И сколько же тебе, Кузьма Прокопьевич, потребуется времени для поиска нужного человека?

Тот плутовато улыбнулся:

– Да вообще-то, Роман Федорович, такой человек у меня на примете уже имеется.

– Так в чем же тогда дело?! – строго спросил воевода, нахмурив брови, недовольный неискренностью, как показалось ему, стрелецкого головы.

– Да в том, Роман Федорович, – поспешно ответил тот, убоявшись княжеского гнева, – что надо будет загодя переговорить с этим человеком о предстоящем деле, да и подобрать с ним поименно десяток служилых людей для будущего отряда, которые и составят его основу.

Воевода смягчился:

– Ладно. Завтра же к вечеру доложишь мне о результатах переговоров с этим человеком. Кстати, кто он таков?

– Афанасий Ляпунов, десятник^[7].

– Всего-то? – недоуменно посмотрел тот на него. – Неужто у тебя в гарнизоне мало сотников^[8] или уж, на крайний случай, пятидесятников^[9]?

– Ляпунов – сын боярский^[10], – поспешил уточнить стрелецкий голова, испуганно глянув на воеводу. – Кроме того, это вдумчивый и достаточно образованный командир, неоднократно проверенный в деле, который, надеюсь, будет достойным начальником отряда.

– Тогда другое дело, – удовлетворенно изрек тот. – Из казаков или стрельцов будет?

– Из казаков, – пояснил стрелецкий голова, чрезвычайно довольный тем, что гроза вроде бы как миновала.

– Это хорошо. Казаки – верные государевы слуги, не раз проверенные на деле, – и помрачнел. – Хотя в войске Самозванца, как стало известно мне, было много казаков как запорожских, так и донских. Ну да ладно, к сибирским казакам это никакого отношения не имеет, – заметил он. – Один только поход Ермака в Сибирь с дружиной из казаков чего стоит. – И уточнил: – Надеюсь, и остальные десять человек тоже будут из казаков?

– Непременно, Роман Федорович! – заверил тот.

Воевода удовлетворенно кивнул головой:

– Тогда согласуй этот вопрос с казачьим головой Стародубовым, а десятника этого пришли ко мне. Хочу сам хорошенько приглядеться к нему, прежде чем посылать во главе похода. Да и в случае, ежели он мне и впрямь приглянется, дать ему необходимые наставления надобно.

И задумался.

– Имей в виду, – продолжил он, – что я придаю очень и даже очень большое значение этому предстоящему походу на восток. Сибирь, как правильно отметил ты, необъятна, и предстоят еще многие и многие походы по ее окончательному завоеванию, дабы продолжить дело, начатое Ермаком Тимофеевичем, благодаря трудам которого, кстати, мы с тобой и беседуем здесь, в Тобольске, на берегу Иртыша. И этот предстоящий поход будет как бы первой ласточкой, возвещающей начало продвижения русских далее на восток, так сказать, встречь солнцу.

Потому-то, Кузьма Прокопьевич, и пекусь о нем да призываю Господа благословить его. Ведь не зря же понесем мы его веру в самые что ни на есть дальние земли.

И истово перекрестился.

Стрелецкий голова, также осенив себя широким крестом, с просветленным взглядом слушал воеводу, предвещавшего завоевание русскими Сибири аж до самого неведомого моря на восход солнца. Было от чего забиться сердцу бывалого воина…

* * *

Афанасий Ляпунов, рекомендованный стрелецким головой воеводе в качестве начальника отряда для похода на Турухан, вышел после встречи с тем в приподнятом, даже, можно сказать, восторженном, настроении.

«Но как же все-таки так получилось, – размышлял он, – что именно меня воевода назначил начальником отряда? Ведь в гарнизоне Тобольска десятки пятидесятников и сотников, да и есаулы есть, а воевода почему-то доверил командовать походом из Мангазеи на Турухан именно мне, всего-навсего десятнику? Правда, не зря же он почему-то поинтересовался, каким это образом и за какие такие заслуги я стал сыном боярским, – и, махнув рукой, решил: – Начальству виднее…»

А душа его прямо-таки пела. Еще бы! Ведь он одним из первых поведет отряд русских уже, почитай, от Оби на восток, к Енисею. А уже за ним непременно пойдут и другие отряды в неведомые сибирские земли расширять пределы Московской Руси до самого Восточного моря. Ведь именно об этом и говорил воевода, напутствуя его в поход на Турухан.

Он привычным движением поправил саблю у пояса и расправил плечи. Нет, он не подведет тобольского воеводу, главного над всеми воеводами городов Сибири. Он был твердо уверен в этом.

А затем все-таки не выдержал и вынул из кармана диковину, подаренную ему воеводой. И с нескрываемым удовольствием вспомнил, как перед его уходом тот достал из ящичка стола какую-то вещицу, похожую на яйцо, прикрепленное к витой серебряной цепочке.

– Это карманные часы, носимые при себе и получившие название «нюрнбергские яйца». Их только что стал изготавливать нюрнбергский механик Петер Генлейн. И когда государь Борис Федорович Годунов повелел мне отправиться воеводою сюда, в Тобольск, то одарил меня несколькими такими часами, приобретенными по случаю одним из его вельмож в Баварии, в городе Нюрнберге. А теперь я дарю тебе одно из этих чудесных произведений человеческой мысли в качестве аванса за твои будущие заслуги.

И протянул их десятнику.

– Но ведь это же очень дорогой подарок, Роман Федорович! – растеряно произнес Афанасий, завороженно глядя на это чудо. – И не только для меня, десятника, но и для любого человека с гораздо более высоким положением здесь, в Тобольске, – пояснил он.

– Ты, конечно, прав, Афанасий, – согласился тот. – Однако он, этот самый подарок, себя полностью оправдает, если тебе удастся, в чем я ничуть не сомневаюсь, – подчеркнул он, – обложить ясаком лесных ненцев, населяющих берега реки Турухан. Кроме того, эти часы, поверь мне, очень пригодятся тебе в предстоящем походе. К примеру, хотя бы для того, чтобы составить чертеж пути, пройденного твоим отрядом

– Это, конечно, так, но все-таки… – неопределенно произнес тот, принимая у воеводы ручные часы.

– Никаких «все-таки»! Следуй народной мудрости: «Дают – бери, бьют – беги», – усмехнулся воевода. – И не забывай раз в сутки подзаводить пружину. – Он показал, как это делается. – Ибо сверить истинное время в походе, ежели часы вдруг остановятся, у тебя, поверь, не будет никакой возможности. И еще – старайся резко не встряхивать их либо тем более не ронять. У них, к сожалению, пока еще очень хрупкий механизм.

– Как раз в условиях похода… – вырвалось у Афанасия, и он с испугом посмотрел на воеводу, тут же с раскаянием уяснив всю бестактность своего замечания.

Тот же только усмехнулся:

– У тебя вроде бы голова в порядке и не зря же на плечи посажена, так что и соображай ею…

– Понял, Роман Федорович! – смущенно произнес Афанасий.

Затем посмотрел на широкий Иртыш, несущий свои воды в полноводную Обь и далее, до самого Студеного моря^[11]. «Скоро осень. Надо бы поторопиться – путь до Мангазеи не так уж и близок, где-то около двух тысяч верст. А там, на месте, и решим с местным воеводой все вопросы по подготовке к походу», – подумал он.

И решительно направился к пристани, чтобы познакомиться с кормчим^[12] коча, на котором вскоре пойдет в плавание со своей командой казаков в Мангазею почти за две тысячи верст.

Глава 1
В Мангазее

От пристани Тобольска на веслах отвалил коч и медленно стал выходить на стрежень Иртыша, чтобы спуститься по его течению до полноводной Оби, а затем и до ее устья.

На подходах к Мангазее

– Ну что, Афанасий, вот и подошло время ворочать вправо. Вишь, как широка Тазова губа, почитай, почти как Обская, верст двадцати, никак, будет. Не зря же ее вкупе с Обской губой и Мангазейским морем прозывают, – озабочено сказал кормчий, удерживая руками водило руля. – Ведь и по Иртышу, и по Оби-реке плыли по течению, а теперича придется волей-неволей идти вспять течению уже Таза-реки, – вздохнул он. – Одна надежа на ветер, который хоть и несильный, но вроде как тянет от захода солнца.

– Почему так думаешь, Тихон? – с недоверием, но с надеждой, спросил тот.

Кормчий снисходительно усмехнулся:

– А ты, сухопутный человек, глянь-ка на поверхность воды Тазовой губы. Видишь рябь на ее поверхности? – Афанасий утвердительно кивнул головой. – Ведь Таз-река-то течет с восхода солнца, а ветер противится ее течению, вызывая тем самым эту самую рябь. Вот так-то, мил человек! – победоносно глянул на него кормчий.

– Сразу видно, что ты, Тихон, опытный мореход! – уважительно заметил Афанасий.

– Ты прав, – самодовольно ответил тот. – Я ведь плавал не только по рекам к городам сибирским, но и ходил Мангазейским морским ходом, издревле известным поморам. На своем коче четыре лета тому назад вез из Архангельска-города всякие немецкие товары и хлеб, потому как в мангазейской мерзлой земле оный не родится. В Карскую губу от Двины-реки шел две недели. А из Карской губы в Мутную реку вверх до волока на Ямале шел еще пять дней. Здесь пришлось коч волоком тащить версты полторы. А от верховьев Зеленой реки до Мангазеи ходу еще две недели.

Афанасий окинул взглядом коч длиной около шести саженей^[13] и шириной где-то не менее двух с половиной.

– И вот эту махину нужно тащить по земле? – ужаснулся он.

– Почему же это по земле? Тащить, вернее, тянуть коч надо по каткам, по не очень толстым обрубкам стволов деревьев, – пояснил Тихон, – которые после прохождения их кормой снова подкладывают под нос судна. А для облегчения строят ворот, для чего пешнями долбят вечную мерзлоту почти на сажень. Навивают на него длинную и крепкую вервь, то бишь канат, конец которой крепят к носу коча, и, вращая этот ворот за рукояти, вспомогают артельщикам тащить его. И тем не менее должен сказать тебе, что работа эта аховая. Пот заливает глаза, плечи гудят и ноют от канатов, перекинутых через них, а полчища треклятого гнуса^[14] едят поедом. Махнешь при случае ладонью по лицу, и она становится красной от крови. Причем, заметь, твоей же, – рассмеялся он. – Однако эта работа артельная, милая сердцу русского человека. К тому же должен заметить, что сейчас мы плывем на малом речном коче, а вот кочи, пригодные для морского хода, будут, почитай, раза в полтора поболее.

– О Господи! – только и смог произнести Афанасий, подавленный рассказом кормщика.

А тот снова усмехнулся:

– Вот так-то вот, мил человек! – а затем, как бы невзначай, заметил: – Ты, как я слышал краем уха, собираешься вроде как с отрядом в поход из Мангазеи на Турухан-реку?

Теперь усмехнулся уже Афанасий:

– Сорока эту новость на хвосте принесла?

– Да вроде того, – не стал лукавить Тихон.

– Стало быть, сорока права, – ничуть не удивился тот осведомленности кормщика: ведь об этом только еще готовящемся походе знало уже с дюжину человек, а Тобольск-то по своим размерам далеко не Москва.

– Тогда и тебе придется хлебнуть лиха из этой же чаши. Хотя, думаю, туда вы пойдете на дощаниках^[15], ибо даже на малом коче негоже идти в неведомые земли.

– Это почему же? – заинтересованно спросил Афанасий, сразу же забыв о досаде.

Тот смерил его удивленным взглядом, явно озадаченный непонятливостью предводителя казаков, а затем пояснил:

– Волок на Ямале с давних пор был известен поморским мореходам, да к тому же он почти ровный и не такой уж и длинный. А вот что ждет тебя на волоке между Тазом-рекою и Туруханом – одному Господу Богу известно, – и истово перекрестился. – А если он, не дай Бог, будет, пускай хоть и немного, в гору да длиной в несколько верст? Как вы тогда сможете перетащить через него коч, пусть даже и малый? А вот дощаники вам будут в самый раз, потому как у них, заметь, дно-то ровное, хотя и с ними придется изрядно попотеть. А теперь сам смекай, что к чему…

Афанасий ненадолго задумался, осмысливая слова опытного кормщика, а затем благодарно посмотрел на него:

– Спасибо тебе, Тихон, за мудрые твои слова! Ты, безусловно, прав, – согласился он, – на Турухан надо идти именно на дощаниках.

Тот улыбнулся:

– Не за что, казак! Того ли еще тебе придется хлебнуть в походе в неведомые земли…

– Как говорится, будем живы – не помрем!

– И то верно, – согласился кормщик, глянув направо, в сторону Тазовой губы. – А теперь, пожалуй, пора, – уже по-деловому изрек он и налег на водило руля.

Коч, как бы нехотя, стал поворачивать вправо.

– Убрать весла! – скомандовал кормщик и, когда длинные весла были положены вдоль борта, подал новую команду:

– Ставь парус!

Тот, поднятый на мачту, сразу же, выгнувшись, наполнился ветром, и коч заметно быстрее побежал по поверхности уже Тазовой губы. Тихон удовлетворенно погладил небольшую бороду правой рукой, удерживая водило руля левой.

– Теперича до Мангазеи осталось всего двести верст, – пояснил он. – И с парусным погодьем дойдем до нее в два дня. Благо что солнце в это время здесь не заходит вовсе, а лишь чиркнет своим краем по горизонту и снова подымается ввысь. А вот своею силою, на веслах, пришлось бы топать дней десять, никак не менее, – вздохнул кормчий. – Однако заметь, что ветер-то хоть не такой уж и сильный, а дует с кормы чуть левее, и это нам-то как раз и с руки будет.

Афанасий вопросительно посмотрел на него.

– Когда войдем в Таз-реку, ее течение станет уже сильным, особливо на стрежне. И через некоторое время, когда она чуток подвернет вправо, ветер-то и станет как раз попутным, то бишь пособным для нашего плавания, – пояснил Тихон.

– Дай-то Бог!

– На Бога надейся, да сам не плошай! – улыбнулся тот. – Не боись, казак, теперича уж точно скоро будем в Мангазее.

Афанасий огляделся. Берег по левую руку был не виден, поэтому он с интересом вглядывался в недалекий низкий берег по правую руку, покрытый серо-зелеными мхами и сверкающий небольшими озерцами. Иногда появлялись кусты тальника, подступившие к самой воде, да нет-нет и забелеют на буграх редкие березняки с низкорослыми деревцами. А над кочем кружили крикливые сизые чайки.

– Каюхи поджидают съестных отходов, – усмехнулся Тихон, глянув вверх, куда же смотрел и предводитель казаков. – А вот там до самого горизонта – тундра непроходимая, – пояснил он, поведя рукой вправо. – Оленье царство…

– Неужто она так и тянется до самой Мангазеи? – засомневался было Афанасий.

Кормщик утвердительно кивнул головой и заметил:

– Небось сам увидишь.

Тот, однако, с сомнением покачал головой: двести верст – и все тундра? И вдруг заметил у берега кустик, торчащий из воды, который вроде бы как зашевелился.

– Тихон, а Тихон, что это там такое шевелится? – заинтересованно спросил он.

– Где?

– Да вон там, – показал Афанасий рукой на берег. – Видишь одинокий куст, торчащий из воды?

Кормчий глянул в указанном направлении своими зоркими глазами и задорно рассмеялся:

– Да это же не куст, а оленьи рога, мил человек!

– К чему бы это? – озадаченно спросил тот, боясь поверить своим глазам: рядом с этим «кустом» он различил теперь и олений нос с широкими ноздрями у самой кромки воды.

Тихон, доверительно положив руку на его плечо и продолжая еще вздрагивать от смеха, пояснил:

– Да это же олешка спасается от гнуса!

И действительно, когда они проплывали уже совсем рядом, Афанасий заметил множество комаров и прочей летучей нечисти, вьющихся у носа оленя. Тот же время от времени резко окунал его в воду, смывая ненавистных тварей.

– А вот к вечеру, когда станет попрохладнее и потянет ветерок, который разгонит полчища гнуса, олешка выйдет из воды и пойдет на кормежку, – пояснил Тихон. – Это здесь, на реке, дует ветерок и разгоняет этих тварей, а вот на берегу спасу от них никакого нет, – добавил он, видя сомнение на лице спутника.

«Каждый спасается от нашествия комаров, как может», – подумал Афанасий, вспомнив о марле, натянутой с внешней стороны на окне тобольского воеводы.

– А теперь нужен глаз да глаз! – озабоченно сказал кормчий, высматривая что-то впереди по курсу коча.

– В чем дело, Тихон? – обеспокоенно спросил Афанасий.

– Подходим к впадению Таза-реки в губу, – пояснил кормчий, – а та впадает в нее несколькими рукавами. Да все бы ничего, если бы не мелководный бар^[16] в ее устье. А сейчас-то ведь самый конец лета, и посему у реки самый низкий уровень воды. И хотя мы плывем не на большом коче, с его соответственно и большей осадкой, все равно нужно держать ухо востро́.

Волнение кормчего передалось и Афанасию.

– Это не очень опасно, Тихон?

Тот же хитровато улыбнулся:

– Не боись, казак, введем коч в Таз-реку в лучшем виде! Чай, не впервой… А вот смотреть-то надо в оба – мореходное дело требует обстоятельности, а не только лихого наскока да надежды на удачу.

Афанасий уже видел многочисленные рукава реки, впадающей в Тазовую губу, по которой они подходили к ее устью. «В каждом деле своя наука, – рассуждал он. – А бесценный опыт, без которого никак нельзя в любом деле?» – еще раз убедился он и с уважением посмотрел на кормчего, уверенно вводившего судно в устье Таза-реки.

Когда же вдали показалась вершина башни в виде шатра, команда коча и казаки выбежали на палубу, теснясь в носовой части коча, где не мешал смотреть вдаль большой парус. Все оживленно переговаривались, показывая руками на чуть видную вершину башни. Еще бы! Заканчивалось плавание от самого Тобольска, столицы Сибири. И если для артельщиков это было просто очередным приходом в один из немногочисленных сибирских городов, где можно было отдохнуть, а если уж получится, то как-то и развлечься, то для казаков это окончание плавания было началом подготовки к походу в неведомые восточные земли.

– Что это там засуетились людишки? Неужто Мангазею углядели? А то мне тут из-за паруса вдаль-то ни черта не видно, – заинтересованно спросил кормщик, стоявший на корме коча у рулевого весла, когда к нему подошел Афанасий. – Хотя, судя по берегу, до нее еще никак не менее двадцати верст будет.

– И как же ты определил это расстояние? – засомневался он. – Вроде как все тот же однообразный берег…

– Э нет! Глянь-ка по левую руку. Видишь, перед стеной темной тайги небольшой мысок вдается в реку? – Тот утвердительно кивнул головой. – А на нем березку белую одиноко растущую?

– Ну…

– Так вот отсель как раз двадцать верст до Мангазеи-то и будет, – торжествующе посмотрел на него кормщик.

– Ну и дела… – Афанасий с уважением посмотрел на Тихона, а затем спросил: – И эта самая тайга будет тянуться до самой Мангазеи в отличие от противоположного берега, покрытого тундрой?

– Это так, – подтвердил тот и укоризненно посмотрел на Афанасия: – А вот что за суета на носу коча, ты же мне так и не ответил.

– Извини, Тихон! Впереди показалась вершина какой-то башни.

– Оно и понятно – детинец-то^[17] с башнями в Мангазее только недавно, видать, начали воздвигать. Стало быть, высока эта башня-то, ежели ее отсюдова видать, – уважительно покачал тот головой. – Я-то в Мангазее, почитай, почти более года как не был, все более до Тюмени да Сургута, а то и до самого Томска из Тобольска хаживал, – и, помолчав, продолжил: – Быстро, однако, обживается земля Сибирская. Да оно ведь и понятно – прибыток-то государевой казне какой она приносит от торговли мягкой рухлядью!

И хитровато посмотрел на Афанасия:

– В Мангазее и сам убедишься в этом. Не зря же ее зовут «златокипящей». Да то ли еще будет! Ведь и тебя-то в поход на Турухан-реку не зря же посылают. Будешь объясачивать многие племена туземцев, по ней живущие, еще более приумножая государев прибыток. Вот так-то, мил человек. Соображать надобно!

Афанасий только улыбался про себя, слушая рассуждения кормщика. Ведь после посещения тобольского воеводы и его наставлений ему и так все было предельно ясным.

Город

При подходе к Мангазее по левую руку открылось устье какой-то речушки.

– Ратиловка, – пояснил Тихон и при виде пестро-черных коров, пасущихся на лужке подле нее, расплылся в улыбке: – Наши, холмогорские… Ведь вроде бы и совсем недавно привезли из Холмогор лишь нескольких, а теперича глянь – почитай, целое стадо.

И конечно, любовались детинцем, стоявшим на высоком правом берегу реки с высокими деревянными стенами и башнями по углам. Из-за стены, обращенной к реке, поблескивали окна второго этажа какого-то здания.

– Надо же! – удивленно воскликнул кормщик. – За каких-то два коротких полярных лета какую крепость отгрохали! – и удовлетворенно покачал головой.

Тихон приказал убрать парус и на веслах подвел коч к пристани, находившейся за детинцем напротив посада^[18], у которой стояли еще два больших коча и несколько дощаников.

Справа, как и предрекал Тихон, насколько хватало глаз, проплывали бесчисленные безмолвные болота, окруженные низкими кустами тальника. «Бесконечная тундра…» – отметил для себя Афанасий.

Пристань была заполнена сбежавшимся народом – приход сюда судна всегда был событием в этом Богом забытом городе.

– Откуда прибыли, мореходы? – раздавались голоса.

– Из Тобольска.

– А с чем пришли, люди добрые?

– Привезли муку и зерно, – отвечали с коча.

– Спасибочко! Это как раз то, что нам и надобно! Сахар и чай намедни привезли гости^[19] из города Архангельска, а вот с хлебом у нас завсегда было туговато…

Когда с коча спустили сходни, на него не спеша, с видимым чувством своей значимости, поднялся человек в бархатном кафтане.

– Дьяк съезжей избы^[20] Иван Бастрыкин, – с достоинством изрек он.

Афанасий сделал шаг вперед и представился:

– Десятник Афанасий Ляпунов. Мне надобно передать воеводе Мангазеи грамоту от тобольского воеводы князя Троекурова.

Дьяк уважительно, опытным взглядом человека, знающего, что к чему, глянул на свиток^[21], который держал в руке Афанасий.

– Хорошо, я передам.

– Приказано лично.

Дьяк несколько разочарованно глянул на казака, сожалея, что сорвалась возможность лично угодить воеводе, так как, по его мнению, в грамоте тобольского воеводы содержались какие-то важные сведения. Тем не менее крикнул в сторону толпы на пристани:

– Макар, проводи десятника на воеводский двор, а то стрельцы у ворот проходной башни пока еще не знают его.

Афанасий повернулся в сторону кормчего:

– Прощай, Тихон!

– Мир тесен, Афанасий, и еще, чай, встретимся. И успехов тебе в твоих многотрудных начинаниях. Будь здоров!

И они крепко пожали друг другу руки.

Афанасий вслед за Макаром, который, как понял он, был одним из служителей съезжей избы, поднялся наверх по извилистой дороге, проложенной наискосок по крутому обрыву, и с интересом огляделся.

Прямо перед ним раскинулся посад.

– А домов-то в посаде, однако, много… – как бы про себя сказал Афанасий.

– А как же! – тут же услужливо откликнулся Макар, признавший в Афанасии важную особу. Ведь, рассудил он, абы кого к самому воеводе-то не допустят, да еще и со свитком, опечатанным печатью тобольского воеводы. – Людишки-то ведь из Архангельска-города, Холмогор и других мест по берегу Студеного моря все прибывают и прибывают с караванами купеческими. Потому как жизнь здесь все-таки посвободней, да и прибыльней будет, – пояснил он, – хоть и избы тут ставить не очень-то с руки.

– Это почему же?

– Мерзлота… – вздохнул Макар. – Копнешь землю чуток, а дальше не моги – тверда как камень, даже и посередь лета. Потому-то на мерзлоту эту надобно будет положить слой замороженной щепы, прикрытой сверху листами бересты, и уже на нее сруб ставить.

– Это еще зачем?

– А чтоб мерзлота под избой не отогревалась. Особливо зимой, когда печи топятся. Иначе домишко-то и перекосить может. – И лукаво добавил: – А кому, спрашивается, нужен дом с перекосом?

Афанасий понимающе кивнул головой.

– А посад-то делится на две части: торговую и ремесленную, и между постройками уже появились три неширокие улицы, мощенные сосновыми досками судовой обшивки, а также и переулки имеются.

– Откуда это же взялись эти доски, как ты сказал, «судовой обшивки»? – заинтересованно спросил Афанасий.

– Да с разбитых бурями кочей, а то и с плотбища^[22], которое находится вон там, за пристанью, – показал тот рукой.

– И велико ли это самое плотбище?

– Да нет, не очень. И строят-то на нем не кочи, а лишь одни дощаники по разной надобности.

«Это очень даже кстати!» – обрадовался Афанасий, вспомнив разговор с Тихоном на коче.

А Макар тем временем продолжил:

– Главной частью, если так можно сказать, – он неуверенно глянул на десятника: «Понятно ли говорю?» – торговой половины посада является большой двухэтажный гостиный двор в виде буквы «Е» и государевы житницы^[23], построенные еще при воеводе Федоре Юрьевиче Булгакове, которого с весны этого года сменил Давыд Васильевич Жеребцов. Ведь гостей, да, заметь, и не только наших, но и заморских, становится все больше и больше, особливо из Архангельска-города. Рядом же вокруг них теснятся многие купеческие дома.

А вон там, в глубине, за избами посада, виднеется церковь Успения Божьей Матери.

И он перекрестился на ее маковки. То же сделал и Афанасий.