Юрий Шестёра
Аляска, сэр!
Глава 1
Инцидент на пути к Камчатке
Судно медленно, как бы нехотя, но все сильнее и сильнее кренилось на левый борт. Сквозь иллюминатор каюты уже стали видны редкие барашки облаков, лениво плывущих в лазурных небесах под воздействием ровно дующего пассата. Но вот судно выпрямилось, на мгновение как бы замерло, а затем стало так же медленно крениться вновь, но уже на правый борт. Облака в иллюминаторе исчезли – сменились длинными, тянущимися до самого горизонта валами мертвой зыби. То было наглядным свидетельством жестокого шторма, бушевавшего сейчас где-то за сотни миль отсюда.
Монотонности бортовой качки соответствовало и настроение хозяина каюты. Алексей Михайлович горестно вздохнул, вспоминая перипетии минувшего дня.
* * *
В кают-компании шлюпа «Надежда», флагманского корабля Первой русской кругосветной экспедиции, возглавляемой капитан-лейтенантом Иваном Федоровичем Крузенштерном[1], было шумно и тесно. Еще бы! Ведь в ней одновременно собрались не только офицеры с обоих шлюпов, но и члены торговой миссии во главе с чрезвычайным полномочным посланником России камергером[2] Николаем Петровичем Резановым[3]. Дабы всех разместить, вестовые буквально сбились с ног, собирая стулья по офицерским каютам, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Повод же, по которому начальник экспедиции собрал у себя всех господ офицеров и членов миссии, был поистине уникальным: завтра здесь, у Гавайских островов, шлюпы расстанутся на целый год! «Надежда» под командой Крузенштерна уйдет в Петропавловск на Камчатке, а оттуда – в Нагасаки, для заключения торгового договора с Японией. «Нева» же, под командованием капитан-лейтенанта Юрия Федоровича Лисянского[4], отправится в Русскую Америку[5]. Капитан «Невы» по своему усмотрению должен будет прибыть или в Павловскую гавань на острове Кадьяк, что расположен у залива Аляска, или в Архангельскую крепость на острове Баранова, относящемся к архипелагу Александра.
Все присутствовавшие пребывали в приподнятом настроении, ибо первый этап кругосветного плавания был успешно завершен. Здравицы следовали одна за другой, но пили только шампанское: завтра шлюпам предстояло сняться с якорей и уйти в открытый океан. Шутки сыпались как из рога изобилия: истосковавшиеся по общению моряки наперебой упражнялись в изящной словесности. Не отставал от подчиненных и зараженный всеобщим весельем начальник экспедиции.
Один лишь Резанов снисходительно наблюдал за шумной компанией, почти не принимая участия в перекрестной словесной перепалке. И не столько потому, что был старше всех здесь присутствующих как по возрасту, так и, имея один из высших придворных чинов, по положению, сколько потому, что он был бойцом, закаленным в таких дворцовых интригах, которые не шли ни в какое сравнение с безобидными устными изысками флотской молодежи.
Меж тем Крузенштерн язвительно и как бы между прочим заметил, что испытывает высшее наслаждение при виде господина Воронцова, фланирующего по верхней палубе с зеленой обезьянкой на поводке, чем вызвал очередную волну оживления среди офицеров. Когда же он иронически предположил, что тот, видимо, считает данный вид времяпрепровождения наиболее приличествующим его графскому достоинству, лицо Алексея Михайловича вспыхнуло.
– Вы, Иван Федорович, – процедил Воронцов, – своим неуклюжим замечанием преступили пределы дозволенного. А посему жду от вас извинений за нанесенное мне оскорбление при всех присутствующих в кают-компании господах!
Лицо камергера помрачнело, и это не ускользнуло от внимания участников застолья. Все поняли, что назревает конфликт. Понял это, конечно, и сам Крузенштерн, но остановиться, закусив удила, уже не мог.
– Не много ли вы на себя берете, граф?! – воскликнул начальник экспедиции. – У вас, видимо, проблемы с чувством юмора, раз вы не способны нормально воспринять невинную шутку!
– Юмор юмору рознь, господин капитан-лейтенант! – резким, непримиримым тоном произнес Алексей Михайлович. Он специально озвучил звание оппонента, поскольку, будучи его ровесником, сам имел чин надворного советника, соответствующий, согласно Табели о рангах[6], флотскому чину капитана второго ранга, что считалось одним классом выше. – Вы можете позволять себе «невинно» шутить со своими подчиненными, однако я подчиняюсь лишь его превосходительству Николаю Петровичу Резанову! Кроме того, вы оскорбили не только меня лично, но – в моем лице – и весь мой род, далеко не последний в России! К сожалению, в данный момент я не могу обратиться к вам с требованием немедленной сатисфакции[7], ибо в условиях дальнего плавания дуэли категорически запрещены, поэтому оставляю за собой право сделать это сразу же по возвращении экспедиции в Кронштадт. – С этими словами Воронцов демонстративно покинул кают-компанию.
Все притихли, растерянно переводя взгляды с Резанова на Крузенштерна. После некоторой паузы Николай Петрович поднялся из-за стола и жестом пригласил Ивана Федоровича в свою каюту.
* * *
Резанов расположился в уютном кресле за большим письменным столом красного дерева, в то время как Крузенштерн остался стоять по другую его сторону в позе провинившегося школьника.
– Вы, Иван Федорович, очень огорчили меня, – начал тяжелый для обоих разговор камергер. – Ведь вы являетесь не просто флотским офицером и даже не только капитаном флагманского корабля, но еще и начальником Первой кругосветной экспедиции русского флота! Организованной, кстати, по вашей же инициативе и при вашем деятельном участии. И вдруг какой-то совершенно мальчишеской выходкой, поддавшись всеобщему игривому настроению, позволили себе сегодня не только подорвать собственный авторитет руководителя, но и незаслуженно обидеть уважаемого человека.
– Знаем мы этих «уважаемых» паркетных шаркунов, – досадливо буркнул Крузенштерн, глядя себе под ноги.
Резанов посмотрел на собеседника так, будто видел его впервые.
– Вы несправедливы, Иван Федорович, к графу Воронцову. Он по праву занимает должность столоначальника в Министерстве иностранных дел и в случае успешного заключения торгового договора с Японией будет, несмотря на его довольно молодые годы, представлен мною к пожалованию ему чина коллежского советника, равного в соответствии с Табелью о рангах, как вам, безусловно, известно, флотскому чину капитана первого ранга. Вот так, – многозначительно подчеркнул камергер. – Что же касается пристрастий господина Воронцова, то вас почему-то никто не упрекает в том, что вы развели в своей капитанской каюте целый зоопарк, накупив в Бразилии дюжину попугаев, в том числе красавца ара чуть ли ни в полсажени высотой. Граф же предпочел приобрести там же зеленую мартышку. Только и всего.
– Но я же не разгуливаю со своими попугаями по верхней палубе военного судна! – огрызнулся капитан-лейтенант, понимая, однако, неопровержимость доводов камергера.
– Так вы моралист, Иван Федорович?! – притворно удивился Резанов. – Тогда вам бы в самую пору не экспедицией руководить, а в институте благородных девиц преподавать! – Увидев, сколь обиженно вспыхнуло лицо Крузенштерна, он примирительно добавил: – Не обижайтесь, уважаемый Иван Федорович. Мы с вами, слава богу, одни, так что у вас нет повода вызвать меня на дуэль. – Глаза камергера озорно блеснули. – Я же прекрасно понимаю, что ваша недавняя публичная выходка, а по-другому я ее, извините, назвать не могу, вызвана тем, что какому-то, как вы соизволили выразиться, «паркетному шаркуну» уже с рождения выпало стать графом, аристократом, тогда как вам, выходцу из мелкопоместных дворян, предстоит добиваться места под солнцем трудом и знаниями. Увы, но данное положение дел не по силам изменить ни вам, ни мне… – Резанов ненадолго задумался. – Кстати, прошу вас присесть, Иван Федорович, тем более что самое главное я уже сказал…
Крузенштерн благодарно взглянул на хозяина каюты и, придвинув к столу кресло для гостей, расслабленно в него опустился: насколько он понял, «официальная часть» разговора, а на самом деле – разноса, закончилась. Действительно, камергер уже совершенно спокойным тоном принялся давать ему, неопытному пока в светских делах человеку, полезного рода наставления.
– Имейте в виду, Иван Федорович, что по прибытии в Петербург разговоры о сегодняшнем конфликте между вами и Воронцовым непременно возобновятся, и представители аристократических кругов вряд ли встанут на вашу сторону. Я хорошо знаю графа Михаила Петровича Воронцова, отца Алексея Михайловича. Он весьма близок к придворным кругам и, думаю, не простит вам оскорбления, нанесенного его сыну и наследнику. Поэтому постарайтесь превозмочь гордыню и тотчас по возвращении из плавания изыскать возможность извиниться перед Алексеем Михайловичем. Поверьте: это пойдет лишь на пользу вашей дальнейшей карьере, которая лично мне представляется блестящей.
Крузенштерн бросил на камергера настороженный быстрый взгляд: не шутит ли? Нет, собеседник явно говорил с ним откровенно и совет давал дельный. Возникшая было в душе тревога вмиг сменилась чувством благодарности.
– Собственно, – продолжал излагать свою мысль Резанов, – если бы вы прямо сегодня, воспользовавшись царившей в кают-компании атмосферой всеобщего веселья, извинились перед графом, инцидент был бы уже полностью исчерпан. Вы же вместо этого зачем-то полезли в бутылку, прошу прощения за выражение…
– Не сдержался, Николай Петрович. Каюсь…
– Вижу. Тем не менее впредь постарайтесь не допускать подобных промахов. Надо уметь извлекать уроки из своих ошибок, хотя, как говорят мудрецы, лучше все-таки учиться на чужих, – улыбнулся Резанов.
– Большое спасибо вам, Николай Петрович, за преподнесенный мне предметный урок, – с чувством произнес капитан-лейтенант и благодарно пожал руку, протянутую камергером.
Мир был восстановлен.
* * *
Алексей Михайлович вернулся в свою каюту и тяжко опустился на стул. Внутри все клокотало. Какой-то капитан-лейтенант, выскочка, посмел прилюдно оскорбить его. Его, представителя аристократического рода! Он знал, что отец, узнав об этом инциденте, не оставит от авторитета Крузенштерна камня на камне. Но при чем тут отец? Ведь оскорблению-то подвергся лично он, граф Алексей Михайлович Воронцов… Да, именно собственное бессилие его сейчас и бесило. Вдобавок Резанов, непосредственный начальник, не сделал ни малейшей попытки заступиться за него, своего подчиненного!..
Однако, поразмыслив, Воронцов пришел к выводу, что Николай Петрович ни за что не стал бы одергивать Крузенштерна или делать ему замечание в присутствии его подчиненных. Это было неписаным правилом чиновничьей этики.
Тут раздалось знакомое повизгивание любимицы Макаки, и мартышка прыгнула к Алексею на колени. Он погладил ее, и зверушка, словно почувствовав настроение хозяина, лизнула его в лицо, как собачонка. Растроганный Алексей Михайлович прижал обезьянку к груди и предался воспоминаниям…
* * *
Когда шлюпы отдали якоря на рейде бразильского порта Дестеро, все свободные от вахты офицеры, а тем паче и вовсе бывшие не у дел члены торговой миссии, на катерах сошли на берег. Как же было приятно вновь ощутить под ногами земную твердь после длительного водного перехода от Канарских островов! Да и Дестеро, по сравнению с заштатным городишком Санта-Крус, посещенным незадолго до этого на острове Тенерифе, показался относительно большим городом.
Знакомясь с новым городом, Алексей Михайлович забрел в магазинчик, торгующий разной заморской живностью, и его прямо с порога буквально оглушили крики попугаев всевозможных цветов и оттенков. При виде нового посетителя птицы начали наперебой выкрикивать португальские, английские, а то и вовсе непонятные слова и фразы, словно решили посоревноваться друг с другом в красноречии.
Хозяин магазинчика, португалец, довольно сносно изъяснявшийся по-английски, наметанным взглядом торговца сразу же оценил потенциальные финансовые возможности посетителя и стал на все лады расхваливать свой товар. Алексей Михайлович в ответ лишь вежливо улыбался и неспешно переходил от клетки к клетке. Когда, не заинтересовавшись говорливыми попугаями, он задержался у небольшого вольера с обезьянками, торговец перешел в более решительную атаку. Остановив его непрерывный словесный поток повелительным взмахом руки, Алексей Михайлович попросил объяснить ему преимущества тех или иных видов обезьян.
Продавец, быстро смекнув, что имеет дело не с дилетантом, которому можно вешать лапшу на уши, мгновенно перестроился на деловой тон и стал давать необходимые пояснения. Поняв, что наиболее подходящими для домашнего содержания являются зеленые мартышки, отличающиеся ко всему прочему острым умом и великолепными подражательными способностями, Алексей Михайлович остановил свой выбор на одной из самочек (поскольку самки, по утверждению продавца, были намного покладистее своенравных самцов). «Избранная» зверушка, словно догадавшись о намерениях стоявшего перед ней человека, преданно смотрела на него и непрерывно верещала, как будто хотела сказать: «Возьми меня, возьми меня…»
К вящей радости продавца, покупатель заплатил за мартышку объявленную им сумму, даже не торгуясь. Затем под его диктовку тщательно записал основной ассортимент питания и, узнав, что обезьянка практически всеядна, несказанно обрадовался. Напоследок продавец предупредил, что выгуливать мартышку надо обязательно на поводке. Но не на ременном или веревочном, поскольку такие она может легко перекусить и убежать, а исключительно на тонкой цепочке. И, разумеется, услужливо предложил несколько имеющихся в его магазине вариантов цепочек, уже прикрепленных к ошейникам.
Алексей Михайлович выбрал самый дорогой – блестящий поводок тонкого плетения длиной в полторы сажени. Затем аккуратно надел ошейник на обезьянку и вывел ее из вольера. Та тут же начала яростно стягивать цепкими лапками ошейник с шеи, и Алексей Михайлович вопросительно посмотрел на продавца.
– Не волнуйтесь, сэр, привыкнет, – успокоил его тот, не забыв подобострастно улыбнуться столь щедрому и выгодному покупателю.
– Ну что ж, Макака, тогда пошли домой, – изрек новоиспеченный хозяин мартышки и, поблагодарив продавца, вышел из магазинчика.
Кличка обезьянки родилась в его голове как-то сама собой.
* * *
Макака положила лапки на плечи Алексея Михайловича, как бы обнимая его, и притихла, едва слышно повизгивая. Он благодарно погладил зверушку, а затем пересадил на стол, достал из шкафа банан и протянул его ей. Та жадно схватила любимое лакомство, ловко, почти молниеносно очистила его, откусила довольно солидный кусок и начала блаженно жевать, признательно поглядывая на хозяина.
К удивлению русских моряков, гавайцы, явно избалованные частым посещением их островов кораблями европейцев, заламывали теперь за фрукты сногсшибательные цены. (В отличие, например, от острова Нукагива, расположенного чуть южнее экватора, где туземцы продавали всевозможные тропические лакомства практически за бесценок.) Поэтому здесь, в Дестеро, капитаны шлюпов ограничились закупкой фруктов только для нужд кают-компаний, тогда как сам Алексей Михайлович запасся ими тут впрок. Ведь следующая остановка ожидалась теперь только в Петропавловске на Камчатке, а там, как ему было известно, фруктами и не пахло.
Наблюдая за активно поедающей банан Макакой, Воронцов неожиданно вспомнил слова продавца-португальца о прекрасных подражательных способностях зеленых мартышек. И тут его, что называется, осенило! Он вскочил со стула и возбужденно заходил взад-вперед по довольно тесной каюте. В голове графа рождался план отмщения обидчику.
Наконец, несколько успокоившись, Алексей Михайлович снова подсел к столу и пристально посмотрел на мартышку.
– Извини, Макака, но тебе, кажется, предстоит стать моим орудием мщения, – загадочно произнес он.
* * *
Крузенштерн, нервно постучав в дверь и даже не дождавшись разрешения войти, буквально ввалился в адмиральскую каюту Резанова.
– В чем дело, Иван Федорович? – строго спросил камергер, будучи изрядно покороблен бесцеремонностью капитана, который доселе вел себя по отношению к нему достаточно корректно.
– На шлюпе произошло чрезвычайное происшествие, Николай Петрович! – выпалил визитер, словно бы и не заметив недовольства хозяина каюты.
Резанов аккуратно вытер о тряпочку испачканный чернилами кончик гусиного пера, которым только что писал что-то на бумаге, и отложил его в сторону. Озадачившись непривычно возбужденным состоянием Крузенштерна, поддаваться его настроению, однако, не стал.
– Присаживайтесь, Иван Федорович, – сухо предложил он нежданному гостю. – И спокойно объясните, пожалуйста, что случилось.
Крузенштерн нервно пододвинул кресло к столу и, усевшись напротив Резанова, продолжил по-прежнему запальчиво:
– Графская обезьяна…
– Успокойтесь, прошу вас! – перебил его камергер, поморщившись. – Вы же, в конце концов, не институтка, а флотский офицер, да еще и руководитель экспедиции!
Крузенштерн на мгновение непонимающе замер, но когда уловил-таки смысл слов собеседника, продолжил уже чуть более спокойно:
– Извините, Николай Петрович, но я действительно крайне возмущен безобразной выходкой графа Воронцова!
Резанов облегченно вздохнул: он опасался услышать от капитана о чем-то и впрямь из ряда вон выходящем, угрожавшем, не дай бог, безопасности шлюпа. «А тут всего-навсего очередное выяснение отношений между соперниками», – усмехнулся камергер про себя.
– Продолжайте, Иван Федорович, я внимательно слушаю вас.
– Так вот… Вхожу я, значит, в свою каюту и – что же вижу?! В моем кресле, за моим письменным столом сидит эта паршивая графская обезьяна! Мало того! Она листает журнал с моими путевыми заметками и каждый лист обливает чернилами из стоявшей у меня на столе бутыли! Когда на мой крик прибежал вестовой[8] и принялся ловить эту поганку, она прытко убежала в спальню… Я же чуть не плакал: эта тварь успела уничтожить добрую половину моих записей, сделанных, почитай, почти за год нашего плавания! – Лицо мореплавателя исказилось гримасой страдания.
– Сочувствую вам, Иван Федорович, – искренне пособолезновал камергер. А затем, ненадолго задумавшись, философски изрек: – Полагаю, это просто-напросто вернулся брошенный вами же бумеранг.
– ?!..
– Я имею в виду, что проделка обезьяны – своего рода расплата за тот ваш необдуманный поступок в кают-компании «Надежды», когда мы стояли у Гавайских островов. Видимо, граф Воронцов просто не нашел другого способа отомстить вам.
– Но не столь же иезуитским образом!
– Согласен: случай возмутительный. Однако лично для меня он лишний раз подтвердил остроту ума Алексея Михайловича, – с заметной долей удовлетворения констатировал Резанов. – К тому же, должен признать, тем самым граф Воронцов обеспечил вам, Иван Федорович, превосходное паблисити – по возвращении в Кронштадт ваше имя непременно окажется в центре внимания аристократических кругов Петербурга. Еще бы! Получение сатисфакции не на какой-то там заурядной дуэли, а именно таким, как вы соизволили выразиться, иезуитским способом!
– Спасибо и на том, Николай Петрович, – мрачно поблагодарил Крузенштерн собеседника. – Только будь граф моим подчиненным, я бы списал его на берег в первом же порту!
– Ну, до Петропавловской гавани надо еще добраться, – многозначительно усмехнулся камергер. И добавил: – Хорошо, с графом Воронцовым я разберусь. Однако сейчас меня больше интересует, что сталось с его обезьянкой?..
Капитан отвел глаза в сторону.
– Когда вестовой изловчился и поймал-таки ее, то выбросил по моему приказу за борт, – буркнул он.
Резанов тяжко вздохнул.
– Верно говорят, что гнев – не лучший советчик. Именно эту истину и внушала всегда своим приближенным Екатерина Великая, царство ей небесное! Впрочем, другого решения я от вас, честно говоря, и не ожидал, – с плохо скрываемым чувством неприязни добавил он.
И тут случилось непредвиденное.
Крузенштерн вдруг резко вскочил с кресла и срывающимся голосом выпалил:
– Вы, Николай Петрович, видимо, забыли, что по документам Морского министерства именно я числюсь начальником экспедиции?! И что, в соответствии с этим, именно я отвечаю за все происходящее на вверенных мне судах! Вы же позволяете себе по каждому случаю, являющемуся, с вашей точки зрения, непозволительным, учинять мне разносы, как провинившемуся школьнику!
Резанов, явно не ожидавший от капитан-лейтенанта столь дерзкого выпада, посмотрел на того с неподдельным интересом. Потом, выдержав должную паузу, размеренно, чеканя каждое слово, произнес:
– Если бы вы, Иван Федорович, обратились ко мне сейчас официально, то были бы вынуждены титуловать меня, в соответствии с моим чином, «вашим превосходительством». Тогда как сами вы, согласно тем же самым чинам, титулуетесь всего лишь как «ваше благородие». Я ничего не путаю? – Крузенштерн молча потупился. – Это во-первых. Во-вторых, моя должность полномочного посланника России в Японию гораздо выше должности начальника экспедиции. Надеюсь, вы и здесь возражать не станете? Ну и, наконец, в-третьих, в инструкции, врученной мне самим государем императором, именно я называюсь главным начальником экспедиции. Вы разве не знали об этом?
– Знал, – недовольно ответил Крузенштерн. – И посему неоднократно обращался в Управление Российско-американской компании[9] с донесениями, в коих писал, что только я, по высочайшему повелению, призван командовать экспедицией и что оная вверена вам без моего ведения. Другими словами, открыто выражал свое несогласие с вашим назначением. В конечном счете, моя должность состоит ведь не только в том, чтобы смотреть за парусами!
– Почему же тогда вы, сударь, вышли в море, так и не дождавшись официального решения относительно нас с вами – двух руководителей, приписанных к борту одного судна? – снова усмехнулся камергер.
– Меня очень торопили, – огрызнулся Крузенштерн.
– Лукавите, Иван Федорович! Торопили не столько вас, сколько меня, ибо это именно мне надлежит как можно быстрее установить торговые отношения Российской империи с Японией. Так что вам, любезнейший, надо бы поумерить свои амбиции! Ибо при дворе его императорского величества никому бы и в голову не пришло, чтобы «его превосходительство» камергер Резанов оказался в подчинении у «его благородия» капитан-лейтенанта Крузенштерна! Смиритесь, сударь, это аксиома. Тем не менее наши разногласия, поскольку уж они возникли, будут теперь разрешаться официальными властями.
Крузенштерн язвительно рассмеялся:
– Учитывая ваш предстоящий визит в Японию, Николай Петрович, в Кронштадт мы вернемся только года через два…
– С чего бы такой скептицизм, Иван Федорович? Камчатка, к вашему сведению, тоже является территорией Российской империи. Вот там и будем разбираться, кто из нас прав в толковании инструкции государя императора.
Начальник экспедиции бросил на невозмутимого полномочного посланника настороженный взгляд.
* * *
Явившись по вызову Резанова, Воронцов твердым шагом вошел в его каюту и встал перед письменным столом, по другую сторону которого восседал, как обычно, в своем кресле начальник. Камергер внимательно посмотрел на подчиненного и без предисловий резюмировал:
– Не вижу на вашем лице раскаяния, Алексей Михайлович.
– В чем именно, Николай Петрович? – невинно ответил вопросом на вопрос Воронцов.
Резанов невольно улыбнулся.
– Да уж, в чувстве собственного достоинства вам не откажешь, граф.
– Стараюсь брать пример с вас, ваше превосходительство.
– Отчего же так официально, ваше сиятельство? – Камергер намеренно подчеркнул принадлежность подчиненного к аристократическим кругам. «Пожалуй, следует перевести разговор в более спокойную плоскость, – подумал он. – Как-никак, а все-таки передо мной – представитель одной из самых известных в России фамилий». Даже здесь, за многие тысячи верст от Петербурга, Резанов продолжал оставаться придворным вельможей.
– Оттого что я отнюдь не мальчик для битья, ваше превосходительство.
«Породу не спрячешь, – восхищенно усмехнулся про себя Резанов, в душе даже немного позавидовав независимости собеседника. – Это, небось, не Крузенштерн, у которого за душой нет ничего, кроме амбиций».
– Присаживайтесь, Алексей Михайлович, – уже вполне миролюбиво предложил он.
– Благодарю, Николай Петрович.
– И все-таки позвольте полюбопытствовать: как вы сами оцениваете свою затею с обезьянкой? – спросил камергер, когда Воронцов уселся в кресло.
– Положительно. Я остался весьма доволен тем, что две недели упорных ежедневных тренировок с Макакой не пропали даром. – Увидев, что Резанов вопросительно вскинул брови, Алексей Михайлович пояснил: – Считаю, что с помощью обезьянки я убил сразу двух зайцев. Во-первых, отомстил своему обидчику самым неожиданным и явно очень болезненным для него образом, а во-вторых, избавил его от гнева моего отца. Ведь вряд ли вы станете возражать, Николай Петрович, что отец, в случае моего бездействия, не воспользовался бы своими связями при дворе и не подверг бы Крузенштерна суровому наказанию.
«Ох, и умен!» – снова мысленно восхитился камергер, в который раз убедившись в незаурядности мышления графа. Вслух же спросил:
– Однако мне-то что теперь прикажете с вами делать? Я, признаться, не имею ни малейшего желания расставаться с вами, но вы своим… хм… поступком решительно лишаете меня возможности нашего дальнейшего сотрудничества…
– Моя честь и честь моего рода для меня превыше всего! – отчеканил Воронцов и протянул камергеру исписанный убористым почерком лист гербовой бумаги розового цвета, используемой исключительно для официальных документов дворянского сословия.
Николай Петрович прочел вслух:
– «Докладная записка»… Хм… – Затем, молча пробежав глазами остальной текст, задумчиво проговорил: – Сим документом вы, Алексей Михайлович, вроде как облегчаете мне жизнь…
– Исключительно из уважения к вам, Николай Петрович.
– Я вызвал вас не для того, чтобы выслушивать дифирамбы в свой адрес. – Резанов поморщился, что означало: «Знайте свое место, господин Воронцов». – Итак, насколько я понял, вы просите об отставке… – Он нашел нужное место в тексте и зачитал: – «…по причине совершенного мною поступка, несовместимого с должностью члена торговой миссии». Я правильно вас понял, Алексей Михайлович?
– Совершенно верно, ваше превосходительство.
– М-да… – досадливо протянул камергер. – А я ведь, по правде говоря, при ведении переговоров в Японии очень рассчитывал на вашу помощь. Ибо в вашем департаменте при Министерстве иностранных дел вы слывете одним из лучших знатоков восточных стран.
– Напрасно переживаете, Николай Петрович. Поскольку Япония продолжает твердо придерживаться изоляционистской политики, ваша миссия, как мне представляется, закончится тем же результатом, что и британская торговая миссия, посетившая Страну восходящего солнца пятью годами ранее. Думаю, потребуется время, и немалое, пока японцы осознают наконец свою выгоду от заключения торгового договора с Россией.
– И на чем же основывается ваш прогноз, Алексей Михайлович? – заинтересованно спросил камергер.
– Япония пока слаба экономически, поэтому ее вполне устраивает тот товарооборот, который обеспечивают ей голландцы. Но как только японцы начнут развивать собственное фабричное производство – а это неизбежно, поскольку Япония, учитывая исторический опыт ее развития, непременно захочет остаться независимым государством и станет всеми силами стремиться к этому, – они будут просто вынуждены установить торговые контакты с промышленно развитыми странами. В том числе и с Россией, своей ближайшей европейской соседкой, – заключил Воронцов, с некоторым даже вызовом взглянув на начальника, хотя, как он прекрасно понимал, отныне уже бывшего.
– Почему же вы до сих пор молчали об этом?! – искренне возмутился Резанов, неожиданно признав в собеседнике единомышленника.
– А кого раньше интересовало мое мнение? – снова вопросом на вопрос ответил Алексей Михайлович. – К тому же подобными умозаключениями я, думаю, добился бы лишь того, что меня не включили бы в состав вашей торговой миссии. Отец же очень настаивал именно на этом. Разве не так, Николай Петрович?
– Вам не откажешь в проницательности, – ответил полномочный посланник, поощрительной улыбкой подтверждая правильность хода мыслей подчиненного. «К большому моему сожалению, уже бывшего», – автоматически отметил он.
– Не переживайте, Николай Петрович, – словно прочитав его мысли, сказал Воронцов. – Даже в случае неудачного исхода переговоров ваша миссия все равно будет иметь положительное значение.
– Каким же образом, разрешите полюбопытствовать? – приподнял одну бровь камергер.
– Как дружественная инициатива правительства Российской империи. И это зачтется России в будущем.
Резанов был поражен неожиданным поворотом хода мыслей собеседника. «Надо будет обязательно использовать этот аргумент в отчете о ходе переговоров с японцами», – удовлетворенно решил он для себя. И с грустью подумал о неизбежности расставания с графом, человеком столь неординарного мышления.
– А каковы же ваши планы на будущее, Алексей Михайлович? – поинтересовался камергер, меняя тему разговора. – Вам ведь теперь придется возвращаться в Петербург через всю Сибирь в одиночку. – В его голосе прозвучало искреннее сочувствие.
– Почему же возвращаться? – недоуменно вскинул брови Алексей Михайлович. – Раз уж судьба занесла меня в столь дальние края, с моей стороны грешно было бы не воспользоваться сим благоприятным обстоятельством. Так что я намереваюсь отправиться из Петропавловска не в Петербург, Николай Петрович, а в совершенно противоположную сторону – в Русскую Америку. – Он загадочно улыбнулся.
– Хотите поступить на службу в Российско-американскую компанию? – оживился камергер. – Тогда я готов дать вам соответствующую рекомендацию, поскольку главный правитель Русской Америки Александр Андреевич Баранов не единожды жаловался в своих докладных записках на недостаток достойных помощников…
– Премного благодарен, Николай Петрович, за заботу. Уверен, что ваша протекция, с учетом того что вы являетесь председателем Главного правления Российско-американской компании в Петербурге, была бы для меня бесценна. Но, во-первых, финансовая сторона вопроса меня, как человека вполне обеспеченного, интересует крайне мало, а во-вторых, мне не хотелось бы связывать себя какими-либо обязательствами. Меня больше устраивает положение человека… свободной профессии, так сказать. Проще говоря, я хочу, если удастся договориться с Барановым о содействии, посвятить себя изучению быта местных индейцев. Ведь пока о них нет практически никаких мало-мальски достоверных сведений.
