Юрий Корочков
Воздушные гладиаторы
Там-то всё и проясняется! «Бостон» сбил расчёт ПЗРК «Стрела-7», как раз на этот случай поставленный у станции. Нечестно? Ну так и вся эта игра была нечестной. На наше счастье тот, кто всё это затеял, пожалел приближённых лётчиков, и выслал машины под управлением пусть продвинутых, но автопилотов, чьи действия оказались предсказуемы и позволили нам одержать победу над сильнейшим противником.
Ольга.
Алексей поднял голову от опустошённой пивной кружки. На душе было погано. Утром, приехав домой, он вышел в интернет и проверил соцсети. Он не ожидал увидеть ничего особенного. В интернет он давно уже заходил от случая к случаю, точно зная, что ничего по-настоящему значимого не пропустит, а время гаджеты воруют со страшной силой. Но сегодня было иначе: лётчик ждал сообщений от друзей, которые могли догадаться, кто же был одним из лётчиков, участвовавших в громком деле в небе Белоруссии. Оказывается, главная схватка произошла прямо над площадкой рок фестиваля, были даже несколько раненных.
То, что он увидел, просмотрев новостную ленту, повергло Алексея в шок. Какой там бой! Все события ближайших месяцев просто ушли на задний план! Нет, ближайшими были как раз ожидаемые письма друзей, обсуждения прошедших событий, предположения о том, что же это было, и кто в этом участвовал. А вот дальше… Дальше шло открытое письмо, опубликованное мужем девушки, в которую Алексей был давно и безнадёжно влюблён, так и не решившись признаться ей в своих чувствах.
Теперь Алексей вновь и вновь крутил перед глазами прощальный пост любимой:
– Шестнадцать лет тому назад у меня начался туберкулез легких и сразу принял бурные формы. Это был новый, усиленный штамм болезни, против которого не существовало лекарств. Когда я уже была при смерти, родители отвезли меня в швейцарские Альпы. Долгие месяцы пролежала я на балконе высокого здания больницы, как будто повисла между небом и землей. Шел снег, день и ночь кружились и падали снежинки, а я лежала в меховом мешке, ожидая конца.
Тогда мне было девятнадцать лет, умирать не хотелось, я боялась того, к чему шла. Но выбора не существовало, умирать было нужно, и вот, понимая неизбежность этого, я задалась целью выкорчевать в себе волю к жизни. Это не было примирением со смертью, нет. Это была борьба против жизни. Чтобы стало легче на душе… Понимаете ли вы разницу? Я принялась воскрешать в себе все любимые образы и затем умерщвлять их, разрушая иллюзии, вытаптывая желания… Времени было много, врачи отвели мне не меньше месяца жизни.
Снег падал день и ночь, я открывала глаза и все видела белые хлопья, проплывающие мимо меня из ниоткуда в никуда… Работа шла медленно, но успешно, и вот настал день, когда я почувствовала, что мне все равно – ощутила в себе великое равнодушие, покой и свободу. Ах, если бы вы только могли понять… Я, наконец, стала свободной: поняла, что и жизнь и смерть не являются радостью или страданием, добром или злом. Это лишь бездушная смена форм бытия, в котором моя личность – ничто. Сказать это легко, но трудно понять.
Итак, жизнь была успешно выкорчевана из сердца, но смерть всё не приходила. Я лежала в меховом мешке между небом и землей и равнодушно ожидала конца – без радости и сожаления. Но горный воздух незаметно сделал свое дело куда лучше, чем хвалёные лекарства: якобы неизлечимая болезнь стала мало-помалу проходить, восстановились физические силы, и однажды врач «поздравил меня с жизнью».
В снежную метель добралась я до деревушки, примостившейся на склоне горы, полночи просидела в старинном здании маленького местного вокзальчика в ожидании экспресса на Цюрих, делающего здесь двухминутную остановку. А потом, потом и сама не заметила, как поезд тронулся. В утренней предрассветной дымке мимо поплыли белые вершины гор, в ущелье начался уже дождь, а когда поезд остановился внизу, я выглянула в окно – Боже! – вокруг благоухал дивный весенний день. Деревья стояли в цвету, из невидимых садов веял сладкий аромат.
Вечер того дня был праздничный: толпы людей в белом запрудили улицы, всюду слышался говор и смех, чей-то сильный и страстный голос пел о любви… Вот тогда, одна среди беспечной, говорящей на чужом языке толпы, в эту весеннюю ночь рождения к новой жизни, я сделала открытие: меня нет. Я умерла.
Конечно, вначале было тяжело. Потом привыкла, втянулась в каждодневную суету, оставаясь ей чужой. Шла по жизни, как не особенно любопытный путешественник. Вышла замуж за чудесного мужчину, полюбившего меня всем сердцем, родила ему дочь, и даже на миг вообразила, будто смогу вновь жить как все. А потом болезнь вернулась – боевые вирусы так просто не отступают, а с болезнью вернулась и свобода от жизни, которую я некогда обрела в далёких горах. Все проходит, пройдет и жизнь – значит, ничего не нужно.
Или нужно только сознание свободы – потому что когда есть это, то больше ничего, ничего не надо. Считать жизнь злом и страдать от этого – означает придать ей значение, которого она не заслуживает. Пессимист – родной брат оптимиста, оба они разными способами утверждают одно и то же. Что же касается меня, то я – скептик, любящий хорошее вино и сильные ощущения. «Долой теплые набрюшники!» – вот мой лозунг. – Люблю пророков, побиваемых камнями, Прометеев и Квазимодо. Люблю неоплаченный скромный подвиг. Сторонюсь от людей с двойными подбородками, в карманах которых аккуратно сложены удостоверения на звание героя и золотые кредитные карты за совершенный подвиг! Прощайте, все кого я знаю и кому я не совсем безразлична. Сегодня я подписала отказ от продолжения поддержания жизни. Значит, завтра меня не будет, потому что последнюю неделю за меня дышит машина – от лёгких не осталось уже ничего.
Приписка к письму, сделанная мужем Ольги, гласила, что письмо, согласно последней воле супруги, он разместил после её смерти. Похоронена она на старом люберецком кладбище, координаты геолокации прилагаются. Про него в прощальном письме ничего не было, да оно и неудивительно – это он любил её, не наоборот. Более того, она даже не знала о его чувствах: до болезни он не успел признаться Ольге в любви, а вернулась на родину она уже замужней. Крепко усвоенные с детства принципы не позволили Алексею говорить с Ольгой о чувствах, тем более он видел её счастье и не хотел даже в малом это счастье омрачать.
Но влюбиться в другую так и не сумел. И вот теперь любимая ушла туда, откуда не возвращаются. А он сидит, пьёт дрянное пиво и не может даже попрощаться – поздно…Вообще всё поздно.
Полуфинал.
Прогреваю мотор и думаю о предстоящем полёте. Полуфинал всемирных игр дело серьёзное – стоит ждать подвохов! И вовсе не случайно вчера был назван именно этот 1938 год. Год непривычных широкой публике, но уже весьма и весьма развитых самолётов. Похоже, что французы, против которых предстоит выступить мне, да и японцы с американцами, которым предстоит столкнуться во второй схватке, покажут сегодня много интересных «домашних заготовок». И только мне на старом, верном, но по меркам 1938 года безмерно устаревшем, «Ишачке» предстоит скорее удивляться, чем удивлять.
Мысли плавно соскальзывают на то, как же мы все, и я в частности, дошли до жизни такой. После победы в бою над Белорусью, потрясённый смертью любимой, я крепко запил, а потом осознал, каким же, по сути, эгоистом был всю жизнь. Жалел себя, упивался своим «несчастьем», и напрочь забыл, что «любовь не ищет своего». Почти месяц провёл я той зимой в Псково-печерском монастыре трудником, выполнял самую тяжёлую и грязную работу, но, в итоге, примирился с собой.
Специалисты, обследовавшие обломки сбитого «Бостона», нашли-таки бомбу, которую тот должен был сбросить. Наши противники подстраховались по полной! Мы ожидали обнаружить стандартный западный спецбоеприпас, с его однозначной маркировкой и прослеживаемой историей, но не тут то было! Бомбер вёз боеголовку производства ещё позднего СССР, да не простую, а одну из опытных «чистых» бомб, появившихся лишь к самому концу 80-х годов, но так и не пошедших в серию из-за распада страны.
Где они раздобыли это чудо, как сумели подготовить к использованию – загадка. Впрочем, если за организаторами стоят госструктуры, то с подготовкой проблем возникнуть не могло. А вот поверить, что все эти годы боеголовка хранилась в одном из западных арсеналов… очень сомнительно. Ну да сейчас не о том – это работа для разведки.
Всемирные авиаигры, в просторечии называемые гладиаторскими, выросли из тех нелегальных боёв, в которых мы принимали участие всего полгода назад. Тогда, после побоища в белорусском небе, казалось, что игры прикроют, но где там… Слишком большую популярность они уже обрели, слишком много денег было вложено, и правительства пошли на легализацию. Тем более кровавое развлечение давало выход агрессивной энергии, которая, иначе, грозила социальными взрывами.
Как и прежде, генератор случайных чисел за сутки до предстоящей схватки называет «год». Согласно правилам, участники не имеют права пользоваться техникой и оружием, первые образцы которого появились позже указанного срока. Исключение сделано для систем спасения пилота. Наша с Иваном идея о «национальных» командах жива. Необязательным правилом, но знаком «хорошего тона» считается использование пилотами «отечественной» техники.
Сохранилось и правило вступления в клуб игроков. К участию в отборочном туре игр допускается всякий, имеющий собственный самолёт… А участник обязуется сражаться в любой схватке, на которую назначен «год» после выпуска его самого старого аэроплана. Случается, что антикварная этажерка вылетает на бой с реактивным истребителем! Но это редкость, да и пилоты профессионалы в таких случаях аккуратно ломают фюзеляж противника стараясь не повредить пилота. Настоящие же бои проходят между неофициальными национальными командами крупных держав. Вот тут схватки ведутся не на жизнь, а на смерть!
Сейчас, во время мира, игры единственная возможность официально стать асом, ведь армии засчитывают одержанные на играх победы в боях. Воссоздание военной авиации идёт медленно, и до первых полётов на новых машинах далеко, конкурс на поступление в ряды обновлённых ВКС ожидается запредельный, так что мы с Арвидасом и Иваном решили ещё немного погладиаторствовать и нарастить «личный счёт», желательно никого не убивая.
Сегодня полуфинал. Заявлен 1938 год. Утром я сражаюсь с французом, а во второй половине дня американец с японцем. Мне нечем удивить публику – видавший виды И-16 тип 17 с двигателем М-25В к 38му году уже абсолютно устарел. На вооружении многих стран появились самолёты, прославленные во время следующей войны. Вообще говоря, формальных ограничений на использование того или иного самолёта нет, и я точно знаю, что, к примеру, Гюнтер без колебаний дал бы мне сегодня свой Bf-109D, но…
Но я привык к «Ишачку», искренне полюбил этот курносый истребитель и верю в него! Так что не будем нарушать традиции, и посмотрим, что же приготовил француз.
Поднимаюсь в воздух и начинаю интенсивно набирать высоту. Конечно, некоторые считают, что на фоне земли легче спрятаться, улучить удобный момент и решить дело одним ударом. И при отсутствии радаров такая тактика не лишена смысла. Но это не мой стиль! Предпочитаю иметь запас высоты и скорости для того, чтобы самому выбирать рисунок боя.
Усиленно верчу головой в безрезультатных поисках противника. По всем законам, он уже должен быть в «квадрате» поединка. Неужели прячется у земли? Чуть двигаю ручку от себя, и вдруг замечаю, что усилие заметно больше привычного. Смотрю на крылья – так и есть! Крылья блестят, покрытые коркой льда! Старая подлость! Подкупленный техник помыл самолёт перед самым вылетом, а то и плеснул водички на крыло прямо во время рулёжки. И вот результат – обледенение! Вернусь – голову оторву! Впрочем, теперь главное вернуться. Снаряды то и у меня и у противника самые настоящие, а с учётом обстоятельств, стоит и иных подлостей ожидать!
Что ж, значит нужно срочно снижаться, иначе совсем скоро я стану беспомощной мишенью в чужом прицеле! Продолжаю вертеть головой вдвое быстрее. Ага! Вон он! В лучших традициях, притаился за тучкой и теперь заходит слева, со стороны солнца. Ну, кто же там? Ухожу в глубокое пике, чтобы набрать скорость и избавиться ото льда. Одновременно пытаюсь определить тип самолёта противника.
Стремительный силуэт приближается, и я с удивлением узнаю американский Кёртис Хок! Ничего себе неожиданность! Но удивляться некогда, тем более вспоминаю, что эти американские самолёты стояли на вооружении ВВС Франции перед Второй мировой войной. Но что же я знаю об этом самолёте? Уж его-то ТТХ я не заучивал накануне!
Смутно вспоминается: Кёртис Хок – цельнометаллический низкоплан со скоростью около 500 км/ч, вооружённый одним крупнокалиберным и тремя обычными пулемётами, живучий к повреждениям звездообразный двигатель воздушного охлаждения, достаточно маневренный, но не слишком скороподъёмный. Ну, я на обледенелом ишачке тоже скороподъёмностью не страдаю!
Мысли занимают какие-то секунды, но пора выходить из пике! Быстро, но плавно тяну ручку управления на себя, постоянно помня о дурных штопорных характеристиках норовистого ишака. Выхожу из пикирования на двух километрах, и наблюдаю стремительно приближающийся более скоростной Хок. Шансов у меня немного, но они есть!
«Ястреб» на всей скорости заходит ишаку в хвост, а я медленно начинаю набирать высоту, имитируя желание занять верхний эшелон. Отчётливо видны яркие трёхцветные круги на крыльях, расстояние сокращается до 500 метров. Вот Хок открывает огонь изо всех стволов и в мою сторону протягиваются яркие пулемётные трассы. Скажу вам, что ощущение весьма неприятное!
Резко перекладываю ручку вправо и ухожу из-под тянущихся ко мне трасс вправо вниз. Пике получается очень крутым, и выйти из него не так и просто. Выхожу с максимальной перегрузкой всего в 800 метрах от земли. Оглядываюсь, ожидая противника слева – сзади, и не верю своим глазам! Как?! Хок несётся на меня справа! Пилот предвидел мой манёвр, а американские инженеры создали великолепную машину, обладающую отличными пилотажными свойствами! Ястреб вновь открывает огонь! В сторону ишачка тянутся отчётливые трассы, и нужно принимать быстрое решение. Снова удирать? Но запаса высоты больше нет, да и на вертикали я явно проигрываю противнику!
А! Была не была! Резко беру ручку на себя, и истребитель буквально подпрыгивает, задирая курносый нос к небу. Скорость резко падает, вот-вот начнётся сваливание в штопор, но главное сделано – прицел у Хока сбит и он, не ожидая такого манёвра, проскакивает прямо надо мной. В моём распоряжении всего несколько секунд, чтобы поразить мелькнувшее всего в полусотне метров брюхо противника. Изо всех сил жму на гашетки, и ишачок содрогается от отдачи, буквально проседая на хвост. Вот по вооружению у меня явное преимущество – целых две 20мм пушки ШВАК и два сверхскорострельных ШКАСа! Трассы тонут в сером брюхе противника, а ишачок, наконец, сваливается в штопор.
Что там происходит дальше не вижу – не до того. Теперь главное – выскочить из смертельно опасного на этом самолёте штопора. Прыгать нельзя – это поражение, в лучшем случае ничья, если моя очередь всё же сбила Хока. Сосредотачиваюсь на счёте витков и приборах. Первый виток, второй, взбесившийся альтиметр вращается быстрее самолёта, ускорение вжимает в чашку сиденья, а я жду. Шанс только один. Строго по инструкции, написанной в далёком 1935 году, на двух с половиной витках быстро, но плавно даю ручку и молюсь, чтобы мотор не заглох! Перегрузка ещё нарастает, фюзеляж трещит, и кажется, что фанерно-полотняный самолётик вот-вот развалится, но вращение прекращается, переходя в отвесное пикирование.
До земли всего 300 метров! 200, 150, тяну ручку управления так, что кажется, сейчас лопнут сухожилия! Ишачок плавно, миллиметр за миллиметром выравнивается, но медленно, слишком медленно! Стремительно приближаются вершины вековых сосен, я вот-вот врублюсь в этот сотни лет нетронутый лес, но каким-то чудом машина всё же выходит в горизонталь и я несусь на запредельной, почти шестисоткилометровой скорости буквально чиркая днищем о верхушки деревьев! Это потрясающе! Вот ради таких моментов стоит жить на свете! Никто, никогда не сумеет передать ощущения пилота в подобную минуту!
Но радоваться и ликовать рано, надо замедлиться, чтобы двигатель не словил клина и узнать, что же там с противником. Плавно ухожу в набор высоты, гася избыточную скорость, и озираюсь по сторонам. Вдалеке над лесом поднимается густой столб жирного чёрного дыма, а в небе парит оранжевый парашютный купол. Похоже, я всё-таки выиграл! Теперь можно и домой – на аэродром!
