Юлия Вадимовна Клименко
Имя женщины бессмертно
Глава шестая. Предвкушая вечер
Только Раав блудница пусть останется в живых.
(Книга Иисуса Навина 6:16)
"Разрежьте мне сердце – найдете в нем Париж". С этой мыслью я открыла один глаз. Яркое белое солнце безжалостно светило мне прямо в лицо. В кое-каком веке я не закрыла шторы. Так была обласкана моим Теодором, что забыла абсолютно про все, даже про ежедневную рутину, без которой, как я думала, не смогу уснуть.
Мой Теодор. Я улыбнулась. Чего это я так? Неужели мне настолько не хватало любви, что я влюбилась за одну ночь из-за душевных разговоров? Слева от меня зашевелилось тело.
«Доброе утро. Так сладко я не спал за все 26 лет», – он потянулся во весь свой огромный рост. «Который сейчас час? Половина седьмого есть? Мне срочно пора на работу».
Я, так и не проронив ни слова, озарила его улыбкой, которая скрывала в себе все самые хорошие мысли о нем.
Неожиданно и громко зазвучал голос Эвы: «Эй, все вы, кто идет на работу! Да, вы, мужчина в сером пальто, я о вас говорю! Пусть ваш день будет прекрасен, а мысли – полны этим утренним воспоминанием обо мне! Меня, кстати, зовут Эва!», и тут же раздался многоголосый смех. Я выглянула из своего окна и увидела, как в соседнем, задрав вверх руки, стоит Эва, показывая свои обнаженные груди. В следующую секунду из окна подались вперед Эмильена и Рене, только уже в одежде, заливая улицу громким смехом. Кто-то из прохожих махал им рукой и улыбался. Женщины, закрывая глаза своим детям, недовольно поглядывали на Эву. А несколько мужчин стали кричать, что непременно заглянут в наш бурлеск. День начинался с любви, смеха и лучей, обосновавшихся в моей комнате. Это было чудесное утро. А мое сердце ликовало.
Проводив Теодора, я пошла в комнату Эвы, где, как оказалось, собрались все девочки, включая мадам Тьерри. Рене, Эмильена и Эва устроили шуточную перепалку, а заодно и небольшую драку подушками. Словно за своими любимыми детьми с интересом наблюдала Мама, расположившись в богатом кресле и сложив пальцы треугольником. На кровати лежала Мадлен.
«Девочки, хватит орать, я сегодня не в настроении!»
«Отчего же?» – перевела на Мадлен взгляд Мадам.
«Каждый день одно и то же! Утром и днем тяжелый, отвратный сон после ночной оргии. Потом болезненный подъем с постели, столовая лечебная вода в попытках помочь своему организму справиться с похмельем, крепкий кофе, ленивое блуждание по комнате в попытках собрать мысли в кучу. Потом ванна, омасливание тела и волос, примерка наряда для вечера и ночи. Перебранки и споры с девочками о том, кто сегодня берет жирного клиента. Тяжелый макияж, укладка, комплексы из-за тела, которое видишь в отражении. Наконец, сладкий или жирный перекус, вино, чтобы пережить эту ночь. Следом обязательно сигаретка. Переодевание в сценический образ. Выход в разукрашенный, дурно пахнущий зал, громкая музыка, приезд гостей, думающих только штанами. Снова вино, сигареты или сигары, если кто угостит. Танцы, песни с пьяными мужчинами. Лапанье, жамканье, лицемерие, пустые обещания. Шутки, драки, кокаин, табак и снова вино, очень много вина. Промискуитет с ночи до утра с женатыми, юнцами, разлагающимися старцами, несносно богатыми, бедными, нашедшими последний грош, холостяками, военными, больными, здоровыми, французами, индусами, американцами, русскими, грубыми, нежными, вонючими, волосатыми, бисексуалами… И только утром – недолгое освобождение и по новой. Изо дня в день, неделями, месяцами, годами».
По мере столь драматичной речи у всех присутствующих улыбки на лицах упокоились с миром. Девочки прекратили перепалку и осели на пол. Мама облокотилась на колени, поджав лицо ладонями. Я же стояла, опершись о стенку.
«Может, я хоть как-то скрашу твой настрой, Мадлен. Сегодня ты и Лилит идете на встречу в ресторан на крыше отеля. Вас заказали», – безэмоционально проговорила Мама.
«И как это должно мне что-то скрасить? Все одно к одному».
Я не слышала, о чем пошел дальнейший разговор, потому что наскоро вышла из комнаты, смахивая слезы. Несомненно, доля правды в словах Мадлен была. Если разумно разобрать наш день, как это сделала она, то ее слова будут точны в полной мере.
Почему же тогда мы не могли уйти отсюда? Жизнь, к которой мы привыкли. Возможно, я была самой богатой куртизанкой Парижа, но моих сбережений все равно не хватало для того, чтобы купить дом со слугами и зажить своим удовольствием. У меня была целиком обставленная мною комната. Мой гардероб состоял исключительно из вещей, которые я купила себе. Кольца и серьги были подарками ухажеров. Я словно ни в чем не нуждалась, но вместе с тем не могла перестать заниматься этим. Конечно, не буду лукавить, иногда мне действительно нравилась моя работа. Во-первых, я обожаю секс. А возможность попробовать много и разного буквально сводила меня с ума от вожделения. Во-вторых, мне нравилось находиться в обществе и быть его центром. Этот микромир – основной зал "Шоу Сирен" делал меня королевой нашей вселенной. А кем бы я была за его пределами? Пока что обо мне говорят, меня желают, обо мне думают. А помнили бы меня, живя в своем особняке за пределами Парижа? В-третьих, мне нравилось общаться. Сколько же характеров и душ я здесь познала! Сколько темных уголков рассмотрела! Сколько желаний и жутких ипостасей человеческой натуры мне пришлось лицезреть! Я могла бы написать книгу о людях. Те, у кого нет такого опыта общения, даже не представляют, что такое человек – не каким он должен быть, не как мы привыкли представлять мужчин и женщин, а какие они есть по своей природе. И их стороны делятся не только на прекрасные и ужасные. Они имеют десятки, если не сотни оттенков.
Ну, и, конечно, честно говоря, я не представляю, как я смогу бросить Мадам. Мы прикипели друг к другу. Да, в вопросе денег мы строго придерживаемся профессионального тона, но в остальном… Думаю, нам будет горько расставаться. И жалко бросать ее, ведь, все-таки, я – основной ее достаток.
Вытирая лицо белоснежным полотенцем, я посмотрела на свои заплаканные глаза. И, как это часто бывает, мои слезы от вида такой несчастной мордашки потекли новым потоком. От чего я рассмеялась. Мне бы себя жалеть! У меня есть все!
Только я об этом подумала, как мое сердце защемило тоской. Без настоящих причин, но предвкушая предстоящие обстоятельства. Я прокашлялась, чтобы привести себя в чувства, и вышла из ванной, все еще наполненная этой тревогой.
Глава седьмая. Маскарад
Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
(Первое послание к Коринфянам 13:4–8)
«Маскарад? Да, что только богатые не придумают», – округлила глаза и надула губы Рене.
«Ладно, давай, садись», – она махнула рукой, призывая сесть к себе на кровать, и тут же принялась перемешивать карты.
«Какой у тебя запрос?».
«Запрос? Ну, давай узнаем, что меня ждет на этом маскараде».
«А можно точнее, Лилит? На маскараде тебя сегодня ждут, как минимум, сальные взгляды, а как максимум – секс. Это я тебе и без карт скажу».
«Рене, у меня есть какое-то предчувствие. Не могу успокоиться. Вся трясусь. Словно и радостный трепет, и ощущение какой-то уникальной ошибки. Сама в себя не могу прийти. Рассеянная вся».
Рене долго смотрела мне прямо в глаза. А потом снова начала тасовать карты Таро.
«Карта Влюбленные. Интересно. Дальше карта Дьявол. Луна. Семерка мечей. Очень интересно, но уже пугает. Посмотрим дальше. Десятка мечей. Башня. Вытяну последнюю. Смерть…».
Я совершенно не знала что это означает, но животный страх сковал все мое тело.
«Рене?..»
«Лилит…Я, конечно, не ясновидящая, но тебе стоит быть там осторожнее».
«Что это значит, Рене?» – мое сердце, словно птичка в клетке, металось и готово было выскочить из груди.
«Смотри, "Влюбленные" – это хорошо, казалось бы. Встреча с избранником, влюбленность, нежность. Но возлюбленный твой не простой человек, на что указывает карта "Дьявола". "Луна", "Семерка" и "Десятка мечей" обычно указывают на обман, предательство, неожиданные повороты событий, связанные с душевной болью. "Башня" и "Смерть" говорят о каком-то магическом воздействии на твою жизнь и полное перерождение. Это карма, Лилит. Не знаю, что там у тебя сегодня произойдет, но оно точно должно было случиться. Кто-то ведет тебя».
* * *
Перед выходом в зал я поправила на себе мужской костюм и шляпу. Выставив вперед дорогую трость с головой пантеры, шагнула в залитое шумом пространство.
Из Дефанс Дурдан явились братья Дюбуа. Из Ле Бурже – Леон Лебье. Был и сенатор Эмиль Ройтленгер, и главный редактор журнала «Франс-Суар», Виктор Суре. И Жан Дюран, и Шарль д'Омон, и Жерар Лебье с сыном – все они что-то такое делали в кино. А потом еще Николя Готье с женой – популярный сейчас художник, по нему все с ума сходят. Герцогиня де Шампань с подругой мадам Фуко – эти ездили не только ради карт, но и ради женщин. И многие другие завсегдатаи светских мероприятий, ресторанов, баров и, конечно же, моего бурлеска.
«Эдвард Стэнсгейт. Приятно познакомиться, миледи».
Я повернулась на звук мелодичного голоса и тут же встретилась лицом к лицу с ним. Улыбка белоснежных зубов подчеркивала его мелкие морщинки у ярких глаз. Глаза его источали свет. Они были абсолютно добрыми и выражали неподдельный интерес. Они были нежного фисташкового цвета без примесей иных оттенков. А зрачки настолько маленькие, что позволяли еще больше завороженно утонуть в этой благоговейной, чистой, спокойной зелени. Его пшеничные, уложенные волосы блестели под теплым светом ламп. Небольшой нос, небольшой рот, румянец на щеках. И густые брови, обрамляющие черные ресницы. Его молочный костюм был необычайно чистым и выглаженным. Оранжевый галстук отлично сочетался с его загорелой кожей.
«Месье Стэнсгейт, ни одна уважающая себя парижанка не станет переходить проезжую часть по зебре и на зеленый свет. Она обязательно дождется плотного потока машин и ринется напрямик, зная, что рискует. Буду перед вами совершенно душевно нага – я рискую, Эдвард», – совершенно самозабвенно воскликнула я.
«Наконец-то, я могу хотя бы рассчитывать на толику смысла в этом торжестве, а не только весь вечер запивать холодным шампанским искусственное веселье», – Эдвард снова улыбнулся, не уводя искрящихся глаз от моих. «Позвольте же преподнести вам цветы красноречия и пригласить вашу компанию милых дам в наш союз серьезных мужчин».
В мужчинах оказалось не так много серьезности, сколько пафоса, с которым они обсуждали возможность узаконивания проституции:
«Проституция поддерживает развитие государства через штрафы, налоги и лицензии на алкоголь. Поддерживает мужчин на рабочих местах, что работают в качестве полицейских или медиков. В конце концов проститутки снижают градус агрессии среди мужского населения, вдоволь выплескивая ее… в прямом смысле».
Трое мужчин громко рассмеялись, я же меняла ногу на ногу каждый раз, когда слышала слово «проститутка». Это наверняка странно, ведь я, по сути, ей и являлась. Однако никогда ранее, даже косвенно обо мне так не говорили. От того я пыталась переварить это слово, смакуя, вот только получилось лишь неприятно проглотить его комом, режущим горло и пищевод.
«А какая прибыль идет рынкам, если рядом с ними бордель! Да и вообще, бордели – своего рода достопримечательности в каждом городе и в каждой стране, а проститутки – лицо нации!» – мужчины снова захохотали.
«А какую мораль несет проституция!» – неожиданно подхватил другой. «Продажа тела защищает от изнасилований тех женщин, что боятся мужчин – это раз», – мужчины единодушно кивнули, к этому моменту к ним присоединилась уже целая толпа мужчин и женщин. «Препятствует супружеской измене по любви – это два! И, в конце концов, не допускает гомосексуализма и кровосмешения – это три!».
«Подписываюсь под каждым словом!» – выкрикнула чья-то сопровождающая, держась под руку за своего покровителя. Толпа разразилась переливами звонкого женского смеха и грудным мужским.
«А вот в Древнем Вавилоне нас бы называли хранительницами любви и служили бы мы в храме великой Иштар. Она царствовала в пантеоне богинь», – я подала голос, глядя на удивленную толпу. Очевидно, никто не ожидал услышать такую реплику от «проститутки». А я не ожидала от себя, как к концу этого короткого, но острого полилога, я уже четко приняла этот факт – я никакая не жрица, не повелительница мужских сердец, не обладательница прелестных форм, а настоящая проститутка.
«Милочка, какие познания!» – все мужчины снисходительно улыбнулись, по толпе прошелся одобрительный шум, который через минуту стих.
Все вели себя так, будто не произошло этого большого внутреннего взрыва, открытия подмены понятий, расширения зрачков от переосмысления всех смыслов, заточенных собственной фантазией. Но произошло. Конечно, произошло. Внутри меня только что пронеслось целое цунами. Так оглушительное, что весь этот звон бокалов, шелест подолов платьев и многообразие интонаций казались пронзительной тишиной. Я сидела не одна, но так по-одинокому, что даже не заметила, как все это время на меня с большой тревогой в глазах смотрел Эдвард Стэнсгейт, который отчаянно пытался взять меня за руку, но так и не решился прикоснуться из-за своего стеснения.
«Лилит… Мы можем уйти отсюда прямо сейчас. Вы расскажете мне абсолютно все, если сможете. Но я точно обещаю, что смогу. Смогу вас выслушать, и почти обещаю…», – он осекся и тут же разозлился на себя. «Нет! Я абсолютно точно обещаю, что пойму вас! Вы не сделали и половины тех плохих вещей, что совершил я, а к себе я с завидной регулярностью ожидаю от людей, почему-то, полного принятия и понимания».
Я посмотрела на него и засмеялась.
«Вот, от жены моей тоже почему-то жду. Что она поймет, что сидеть сейчас с вами намного правильнее, чем находиться в компании с ней и ее подругами, которых я презираю. Они всем столом, кстати, прямо сейчас осуждающе смотрят на нас», – я испуганно начала оборачиваться, но Эдвард нежно, но быстро схватил меня за подбородок, направляя мое лицо обратно к его лицу. «Вас не учили не смотреть злой собаке в глаза? Тогда у вас было бы уже пятьдесят процентов шанса на выживание».
«Как вы нетактично о своей жене отзываетесь. Никогда не понимала, что же заставляет мужчин жить с нелюбимыми».
«Понимание придет к вам с мудростью, я убежден. Не будем даже тратить время на эти объяснения», – Эдвард многозначительно кивнул головой в сторону двери. «Мне кажется, мы оба уже нашли здесь все, что искали».
Глава восьмая. Ла Ферте
Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом.
(Книга Руфь 1:16–17)
И вдруг открылся простор летних луговых полей: бабочки-капустницы порхали, играючи сбивая друг друга; облака, обдаваемые ветром, бежали с бешеной скоростью на лазурном полотне неба; головки мака ласкали своей нежностью щиколотки при задорном беге сквозь все волшебное пространство, залитое солнечным светом, который простирался в благословении над этим лугом, над городом, над всем миром. Ритм крутящегося, словно наперегонки с кем-то, земного шара был настолько немыслим, что показалось, будто воздух резко кончился. Тогда я протянула руку прямо перед собой, схватив в отчаянии пригоршню кислорода, умыла им лицо и, полуоткрытым ртом, задышала снова еще глубже, чем прежде! Вот бы увезти с собой кусочек этого времени, освещенного его присутствием. Увезти, как ракушку с пляжа, как камушек с пирса, как родную мокрую от дождя землю в качестве талисмана удачи. Греть внизу живота теплые воспоминания. С замиранием ожидать, что это повторится вновь. Именно так я чувствовала влюбленность к мсье Стэнсгейту. Так ощущала ту жизнь, которой он меня наградил.
Наш дом и так был самым известным кабаре в Париже, но Эдвард помог собрать для нас исключительно многочисленную аристократическую клиентуру, а меня лично сделал сенсацией. Другие знатные женщины были подкуплены для того, чтобы сформировать мое окружение. В качестве приданного для моего эксклюзивного контракта на оказание услуг Эдварду я получила огромную сумму, замаскированную под пожертвование через святого отца Теодора моей любимой церкви.
Он также арендовал для меня замок Ла Фертэ в Луаре, который является бывшим цистерцианским аббатством. После захвата два века назад большая часть строений была уничтожена, а монастырские земли распроданы. Однако, затем все было перестроено под богатый дворец. Витражные окна, безукоризненно ухоженная территория, изысканные интерьеры. Только представьте! В моем будуаре стояла изготовленная на заказ бронзовая ванна с монограммой – моими инициалами – «Л.Б.». А в спальне висел писанный красками автопортрет: обнаженная Лилит, меж ног которой рос прекрасный цветок.
Раз в три недели я устраивала в поместье торжественные приемы, на которые всем слугам было поручено не жалеть средств. А я развлекала гостей своими поэтическими чтениями. На самом деле, быть частью культурной жизни для женщины моей профессии было вопросом не просто статуса, но и выживания в мире элит. Именно это и отделяло великосветскую благочестивую куртизанку от уличной проститутки. Это была единственная черта, соответствующая Эдварду.
Итак, иногда это были томные и загадочные выступления, а случалось, я решалась на диковинку:
«Дамы и господа, буквально через минуту ожидайте самое экстравагантное блюдо этого вечера!» – прогремел дворецкий, в то время как остальные изумленно переглянулись.
«Блюдом вечера» была я, внесенная в зал на огромном серебряном подносе, обнаженная, украшенная только красными яблоками. Это было шедеврально. Не было знатного человека во всей Франции, не знавшего о моих торжествах. Все мечтали попасть сюда, и попадали! Если, конечно, были избранными. Моя система была гениальной: двери резиденции, за которой их ждала секретность, конфиденциальность и тайна, открывались только по звонку в конкретное время определенному человеку. А дальше – полное облачение в искусство любви и во внимание великой женщины – меня.
В течение всего этого полугодия я получила несколько предложений руки и сердца, и все, конечно же, от богатых мужчин. «Благотворители», как я их нежно называла, пошли бы на многое, чтобы получить такую искусную куртизанку в качестве приза на долгосрочной основе. Однако, несомненно, я была влюблена только в одного – в Эдварда Стэнсгейта. В качестве символа своей любви к нему я придумала незабываемый подарок для него – слиток из гипса по форме своей груди. Если бы я могла, подарила бы слиток не груди, а своего кровоточащего и звенящего от нежности к нему сердца! Все, о чем я мечтала, – это стать навсегда его…
* * *
«Крошка, как по мне, брак – это нечто вроде кооператива, ответственного за обеспечение иногда любовной, иногда сексуальной, иногда душевной связей и индивидуальных потребностей. Что значит навсегда? Брак вообще должен быть временным. Долой тиранию единичной любви! Вычеркиваем слово «верность»! Слишком запутанная система», – отмахнулась от меня Мадлен, до сих пор не моргая, смотревшая мне в глаза, слушая о моей новой жизни. Ее эмоции было сложно угадать. Вот она ловит каждое слово, а вот уже, не веря в услышанное, морщит нос.
«Одно могу сказать точно, милая, любишь – люби, пускай. Но люби ты саму любовь и себя в этой любви, а не мужчину. Иначе окажешься в их власти. Он всего лишь клиент, Лилит, попомни мои слова. Полюбив его, ты лишишься всего», – твердо сказала Мадам Тьерри, словно она точнее всех в мире понимала, что говорит. От чего меня пронзило страхом, а в душу просочилась темнота.
«Вы обе говорите глупости, при всем уважении, Мама! Вы просто боитесь, что, уйдя из Дома, клиенты, которые появлялись здесь ради меня, просто покинут вас!», – вдруг вскочив с постели, где мы втроем минутой ранее мягко лежали, крикнула я.
«Наша связь с Эдвардом это первобытная сила!».
«Это твой рок», – пробормотала Мама.
