Юлия Шолох
Три башенки и бездонная пропасть
За исполнение желания – одна смерть, одно страдание, один на зло обречён,
и лишь один ни при чём.
Пролог
Вот так всё и произошло.
Экипаж притормозил у ведущей к вершине холма дороги, петляющей среди камней, как небрежно брошенная верёвка, в конце которой большой уродливый узел. Замок графа Дабхиса. Мрачный и серый, как сами горы, прячется в тени, как будто ненавидит свет. Наверное, его специально построили по эту сторону гор, куда солнце никогда не заглядывает.
Рядом закряхтел Мариус, пытаясь распрямиться и немного размяться. Даже мне долгое путешествие далось нелегко, представляю, как ломает его старые кости.
– Долго ещё, мисс? – спросил он.
– Скоро будем на месте. Скоро ты сможешь отдохнуть.
Я снова постаралась улыбнуться. Не говорить же ему, в самом деле, что, возможно, нам лучше остаться тут, в тесной карете, чем явиться во власть графа, и, что вполне может выйти, вскоре о полноценном отдыхе или даже о короткой передышке останется только мечтать.
Неуклюжий экипаж тяжело повернул на дорогу и потрясся по камням. В корзине спал Тифей, которому всё нипочём. Кажется, во время тряски он даже глаз ни разу не открыл.
Осталось всего полчаса, и я буду на месте. В сердце зла, в распоряжении убийцы, под чужим именем и с чужой историей за плечами. Никому и дела до меня нет. Если моё остывшее тело похоронят где-нибудь в местном камне, никто и никогда об этом не узнает…
ГЛАВА 1. Прощание
Самый сложный в жизни путь – путь с кладбища, на котором ты оставил горячо любимого тобой человека. Вернуться домой и продолжать жить обычной жизнью практически невозможно. Жалкие попытки существовать дальше забирают больше сил, чем само горе, хотя и его пределов не охватить самыми скрупулёзными описаниями.
Меня подталкивало к возвращению домой и прочим действиям существование Мариуса. Остальные слуги моей почившей любимой тётушки находились в молодом или зрелом возрасте, они получили расчёт, положительные рекомендации и даже выплаты с крошечной суммы, оставшейся после её смерти. Рано или поздно слуги найдут другую работу и устроятся не хуже. А вот Мариусу уже под семьдесят, такого работника и даром никто не возьмёт. Родных у него нет, всю жизнь он провёл подле тётушки, тяжко работал до самых седин и больше не способен зарабатывать себе на жизнь. Даже если я отдам ему все оставшиеся сбережения. Ну, протянет он в доходном доме, пока последнее не потратит, или, скорее, пока последнее у него не вытянут какие-нибудь ушлые прохиндеи. И тогда только побираться идти.
Не могу допустить, чтобы Мариус, на глазах которого я росла, умер от голода в канаве. Не допущу!
И ещё, конечно, Тифей. Магическое животное, утверждала тётушка, но я думаю, это просто ленивый кот, от магии у него разве что невероятные размеры. Он настолько толстый, что не способен заниматься поиском пропитания, а взять его в качестве домашнего питомца – никто не возьмёт, кому он нужен? Ни поиграть, ни мышей извести, только ест да спит. Тётушка обожала его гладить, взваливала себе на колени его полосатую чёрно-серую тушу с тонким, висящим плетью хвостом и утверждала, что он теплом своего тела лечит боли в её костях.
Тётушки больше нет, а Мариус и Тифей остались.
Теперь о них обоих некому позаботиться, кроме меня.
Знаю, что сказали бы соседи, поделись я с ними своими опасениями. Что же ты, сказали бы они, укоризненно качая головами, нашла, о чём думать, когда сама на улице без средств к существованию осталась. О старике, чья жизнь уже близится к закату? О бесполезном коте? О себе бы лучше подумала. И посмотрели бы такими жалостливыми глазами, что хоть иди на реку да топись.
Поэтому делиться своим горем мы ни с кем не станем. Да и как? Как объяснить чужому, что в душе словно свет погас. Словно замолкла музыка, и ты больше не слышишь ни звука. Словно ровная дорога с обочиной, усеянной донником и васильками, резко прервалась, сменившись чёрной утробой бездонной пропасти.
Не стало тётушки – и словно не стало части меня.
Но нельзя опускать руки. Ей бы не хотелось, чтобы я сдалась.
Вот уже и улица, на которой мы жили. Небольшие дома, спокойные, скучные люди, от которых не жди неприятностей. Вот дом мадам Куриной, которая обожает печенье и знает миллион разных его рецептов. Она часто бывала у нас в гостях, всегда с угощением. За ней – дом единственного в деревне человека, который не скрывает, что маг, не боясь общественного презрения и порицания. Наверное, потому что получил наследство и обеспечен до конца своих дней. А вот это дом многодетной семьи Ляпишовых. Неухоженная лужайка, зато как пышно тут цветут весной форзиция и звездчатая магнолия! Умопомрачительное жёлто-белое, нежное кружево мягко охватывает дом, и он покачивается на нём, как на облаке и становится самым красивым на улице. Тётушка любила смотреть на это чудо и заодно беззлобно жаловаться, что такого красивого цветения не давали даже ее любимые кустарниковые розы сорта «Кокетка».
Больше она этого не увидит.
Да, тётушка любила красоту. И веселье. Она всегда говорила: «Не верю, что мы рождены для страданий, как утверждает Пресветлая вера. Не может быть, что человек приходит в мир только чтобы служить Богу да быть ему угодным. Я вот думаю, что никто на небе не обидится, проживи мы свою жизнь весело и счастливо».
Да, милая тётя, я тоже так думаю. Шёпот срывался с моих губ, будто тётушка могла его услышать. Не знаю, что там, после жизни, узнаю когда-нибудь, надеюсь, нескоро, но здесь тётушка прожила неплохую жизнь. Правда, она никогда не была замужем и не имела детей, зато была сама себе хозяйка, ни от кого не зависела, меня воспитала и создала в своём доме чарующую атмосферу тихого счастья.
Её обожали все. Если в доме появлялся новый слуга (которых всегда было больше, чем требовалось), появлялся только потому, что тётушке было жаль всех обездоленных и она старалась помочь каждому – и начинал наглеть, его ставила на место не тётушка, а остальные слуги. Я знаю случай, когда Мариус, в те времена ещё сильный мужчина, заставил уйти слугу-воришку, о чём тётушка никогда не узнала. И о краже не узнала – деньги просто вернули на место.
– Я очень везучая, моя милая Ильза. Вся моя жизнь сопровождается везением. И знаешь почему? Потому что меня окружают чудесные люди! – Вдохновенно делилась со мной тётушка. – Может, в чём-то мне и не везло, но только не в счастливых встречах!
Я вытерла глаза платком. Она права, все наши домочадцы были прекрасными людьми, а их мелкие недостатки стирались благодушием, царившим в доме, как тёмные пятна осветляются солнечным светом. Они были прекрасными из-за неё.
Теперь нет ни тётушки, ни дома. Вот он, появляется из-за жилища мистера Фиста. Аккуратный двухэтажный особняк с большими окнами и мозаикой на фундаменте. Родной до боли вид, но сейчас уже с налётом отчуждения. Мы отдаляемся друг от друга, потому что я больше никогда его не увижу.
Дом уже продан наследником, дальним родственником тётушки. Мне достались все её деньги, большая часть которых ушла на жалование слугам, Мариус и Тифей. Через день я должна освободить помещение. Мой дальнейший путь известен – я отправлюсь на поклон к другой своей тётушке – виконтессе Амнисте. Эта многоуважаемая леди яростная пуританка, но родственницу на произвол судьбы бросить не должна.
– Главное, ни в коем случае не посмей проболтаться ей о своих умениях! – Пугала меня тётушка, когда мы планировали мою одинокую жизнь, жизнь без неё. – Иначе она не посмотрит, что ты чуть-чуть родная кровь, возьмёт за шкирку и выбросит, как щенка, за ворота! Конечно, под её надзором жизнь будет не сахар, лучше было бы выдать тебя замуж, потому что своего источника дохода у тебя нет и не появится, а для жизни, как это ни прискорбно, требуются деньги. Следовательно, рано или поздно тебе придётся выйти замуж. Но я не могу тебя заставить, – качала она головой. – Если неизбежное случится, пусть это произойдёт потом, без меня, и я этого хотя бы не увижу.
Тогда все подобные беседы были для меня какой-то придурью, которую я ей позволяла, ведь тётушка должна быть рядом вечно! А оказалось, она готовилась не зря – я всё же осталась одна.
Вот и ограда, калитка приоткрыта. У крыльца стоит Мадлен – в выходном платье, у ног чемодан. Глаза красные, нос распух, при виде меня она не может сдержать слёз, закрывает лицо платком.
– Мисс Ильза, не знаю, что и сказать. Как же вы дальше-то будете? Как мы все будем без неё?
Я знаю, что сделала бы тётушка, как утешила бы горькие слёзы, будь то слёзы ребёнка или взрослого, собаки или человека. Надо просто подойти близко-близко, прикоснуться и пожелать, чтобы всё было хорошо.
– Рано или поздно горе уйдёт, Мадлен. Всё будет хорошо.
Я разглаживаю оборки на её платье, ветер выхолаживает мои мокрые щёки, дёргает чёрную ажурную косынку на волосах. Мадлен ещё некоторое время всхлипывает, потом высмаркивается.
– Мне пора идти. Иначе опоздаю на дирижабль. – Шепчет уже уверенно.
– Да, Мадлен, иди. Удачи. – Я сжимаю её руку. – У тебя всё будет хорошо, новые хозяева со временем станут родными и вполне вероятно, в новом месте тебе встретятся чудеса.
– Да, так говорила хозяйка.
Мадлен несмело улыбнулась. Никто не знает, что ждёт впереди на самом деле, надежда – единственное, что у нас есть. Значит, нужно надеяться.
Мадлен сунула платок в карман, подхватила чемодан и поспешила к калитке.
– Удачи вам, мисс Ильза! – Крикнула, помахала рукой и исчезла.
Теперь дом совсем пуст. Войти туда, зная, что тётушка больше никогда не наполнит своей добротой ни единого уголка, очень тяжело.
Крыльцо скрипит. Не помню, чтобы оно скрипело раньше. Может, внимания не обращала, а может дом тоже что-то чувствует и плачет по-своему.
И дверь скрипит, так жалобно… Мариус, который почему-то сидит у двери, встаёт со стула и молчит. Он хотел проводить тётушку со мной, но не смог выйти за ворота, сердце прихватило. Пришлось вернуться. А теперь он сидит у двери, как побитый пёс.
– Мариус! Почему ты не в постели? Тебе нужно лежать!
Он тяжело дышит и молчит. Подозреваю, тётушку он любил не только как хозяйку, хотя и уверена, что между ними никогда ничего не было. Когда я была помоложе и грезила о любви, тётушка улыбалась так грустно! Я её прямо спрашивала, почему она не вышла замуж? Неужели не нашла человека, который покорил бы её сердце? Или… ах, не может быть, неужели он был и собирался на ней жениться, но вдруг трагически погиб? И она больше никогда и никого не смогла полюбить? Или ещё хуже – неужели любимый её предал, променял на другую, менее достойную особу?
Тётушка смеялась до слёз, а потом, вытирая глаза, сказала:
– Конечно, я была влюблена, Ильзочка, детка, конечно была. И никто не виноват, что ничего не вышло, кроме меня самой. Я оказалась трусихой. Говорят, что под лежачий камень вода не течёт, не рискнёшь – не выиграешь… но сколько я видела тех, кто рискнул и проиграл! Твоя мама рискнула… конечно, у неё родилась ты, но это единственное хорошее, что с ней произошло. И она, и твой отец погибли, потому что не могли жить вне своего круга. Хорошо хоть тебя успели прислать. Вот результат их риска. А я не рискнула. Мне некого винить, Ильза, да и жалеть поздно. И не могу я жалеть, ведь у меня есть ты.
Она обхватывала своими мягкими ладошками мои щёки и целовала меня тёплыми губами, и всякие мелочи вроде чужой сломанной жизни переставали иметь значение.
Теперь меня некому обнимать. Тётушка-мегера-виконтесса не станет пачкать белых ручек, да и я не горю желанием обниматься с тем, кому эфемерные идеи об абсолютной чистоте и порядочности дороже живого человека.
– Мариус, пожалуйста, иди к себе и отдохни.
– Но в доме никого больше не осталось. Может, мне приготовить обед?
– Нет, – я постаралась говорить мягко. – Тебе нужно отдохнуть и набраться сил, потому что скоро мы уезжаем, и вот тогда мне понадобится вся твоя решимость. Вся твоя поддержка. Пока же отдыхай. Я позову тебя позже, когда приготовлю что-нибудь перекусить.
Он поклонился и ушёл. Как должно быть тяжело остаться вот так на старости лет никому не нужным. Хотя нет… мне он нужен!
Каждый уголок дома напоминал тётушку. Каждая салфетка, каждая акварель на стенах и каждый подсвечник. Всего касались её руки, всем любовались её глаза, всё слышало её волшебный смех.
Но горевать не позволили насущные дела, которые сами собой не делаются. Я заказала билеты на дирижабль до Парквуда, карету от Парквуда до усадьбы виконтессы Амнисте, упаковала вещи. Несмотря на то, что самые роскошные платья пришлось продать и одежды осталось всего ничего, уложить её оказалось делом непростым. Потом я раздала соседям продукты, которые нельзя долго хранить, и получила в виде благодарности несколько кусков мясного пирога и пирога с капустой. Запаковала в корзину для пикника вместе с молоком и горячим чаем. В дороге голодать мы точно не будем, хотя, если Тифей поднажмёт, нам с Мариусом может ничего не достаться.
Кроме одежды и мелочей я забрала только один набросок карандашами, сделанный тётушкой. Мой портрет. На картине запечатлен момент, когда я резко обернулась, светлые локоны взлетели, серые глаза расширены от удивления, на губах улыбка. Ни одной идеальной черты в лице, но вместе они складываются в крайне приятное зрелище. Или просто тётушка меня такой видела. Особенно её восхищала ямочка на моей левой щеке.
– Ты прекрасна, Ильза, деточка. – Успокаивала она меня, когда я случайно услыхала на танцах, как кто-то сказал, что в моей внешности нет ну ни капли необычного, просто не за что зацепиться! Ни соли, ни перца, одна преснота! – В простоте нет недостатка, Ильза. Общество так любит изысканность, утончённость, высокопарность, что забывает о главном. Только доброе сердце может зажечь любую свечу, возродить то, что мертво, подарить вторую жизнь. Только простота жертвует безвозмездно и не думая. Всё остальное – прикрытие собственного недалёкого ума.
Последнюю ночь в доме, где прошла вся моя жизнь, я почти не спала. Прощалась в сотый раз. С тётушкой, которая навсегда в моём сердце, с городком, который тоже оставил во мне свой след. С безоблачным детством, когда не нужно было о себе заботиться.
Я стала взрослой.
ГЛАВА 2. Новый дом
Особняк почтенной виконтессы Амнисте был таким огромным, что крыша уже показалась, а мы всё ехали и ехали, а самого здания всё не было и не было. Сводчатый красный шифер над белыми стенами, лужайка – травинка к травинке и аккуратные шары кустов, разбросанных в строжайшем порядке. Фонтан обложен мрамором и бьёт строго вверх. Ворота начищены до ослепительного блеска.
Казалось, в любой момент грохнет музыка, какой-нибудь строгий военный марш, который сразу укажет, как положено себя вести в здешних окрестностях.
– Какой огромный дом. – Мариус забыл о неудобствах долгого путешествия и с интересом смотрел в окно. – Прислуги в имении, вероятно, видимо-невидимо.
– Не сомневаюсь. И для тебя найдётся компания.
Он встревожено посмотрел на меня.
– Её милость действительно согласилась меня принять?
– Конечно, как ты можешь сомневаться!
На самом деле никого принимать она не соглашалась. Когда тётушки не стало, нотариус отправил в соответствии с оставленным ею завещанием письмо виконтессе, в котором содержалась горячая мольба приютить племянницу. Про кота и престарелого слугу там, конечно же, не упоминалось, но раскрывать сейчас правду было бы жестоко. Мариус и так чувствовал себя неловко: волновался, хотя и старался не подавать виду.
Экипаж объехал дом по широкой дугообразной дороге и подкатил к заднему входу. Даже тут крыльцо было из камня, такое скрипеть не будет никогда, ведь камень не плачет.
Слуг было много, все в новёхонькой форме с белоснежными нарукавниками и воротничками. Мариус в своём довольно приличном, но поношенном костюме выглядел на их фоне оборванцем. Да и я недалеко ушла – моё черное шерстяное платье было по меркам города давно вышедшим из моды. Зато тёплым.
С высокомерностью местной прислуги пришлось столкнуться в тот самый момент, когда экипаж остановился. Лакей бросился открывать нам дверцу довольно резво, но при виде гостей его лицо исказилось в недовольной гримасе непозволительно сильно. Он еле изволил протянуть мне руку, а от Мариуса отскочил, будто тот болен моровой сыпью. К багажу вовсе не притронулся, стал ждать помощи возницы.
Рады нам тут не были. Дворецкий, хотя и не позволил себе высокомерных взглядов, оставил в прихожей и отправился докладывать о нашем прибытии без особой спешки.
Я подвела Мариуса к ближайшему диванчику и заставила сесть. Принесли и оставили наши вещи. Корзину со спящим Тифеем я подхватила раньше, чем она свалилась со скамейки, куда её пытался примостить слуга. Кот, несмотря на то, что его бока опасно свесились с края корзины, даже не шелохнулся. Иногда я завидовала его непоколебимой уверенности, что всё сложится само собой, следовательно, волноваться совершенно не о чем.
На улице стояла ранняя весна, дул пронизывающий зябкий ветер. Но в экипаже было тепло, а в доме вообще стало жарко. Я сняла с плеч толстую шаль и, свернув её, положила на Тифея. Теперь можно осмотреться.
Прихожая для торговцев в доме тётушки была размером с нашу гостиную. И конечно очень красивая: тонконогая полированная мебель и великолепные картины на стенах. Свет от трёх грушевидных ламп, все горят, несмотря на отсутствие окон, очень светло.
Но я бы предпочла вернуться к себе домой.
Дворецкий явился минут через десять и проводил меня на встречу с хозяйкой. Каждый шаг на пути был наполнен роскошью обстановки и тонким вкусом.
И вот двери гостиной распахнули, и я увидела виконтессу, стоявшую у большого камина с экраном из янтаря. Присела в реверансе, опуская глаза.
– Проходи, садись.
Голос был сухим и крайне властным. Я выполнила распоряжение.
Её милость была в строгом наряде благородного сизого цвета. Волосы убраны под чепчик, лицо сухое, губы тонкие. Неприветлива и немногословна, она осмотрела меня, как осматривают лошадей и сказала:
– Юна и мила, но это всё так скоротечно. А большего я не наблюдаю. Да, к сожалению, ничего большего. Но вынуждена заметить, что тебе хватает воспитания молчать, когда тебя не спрашивают. Ты сыта?
– Да, тётушка.
Её брови изумлённо вскинулись.
– Тётушка? Что за фамильярность! Впредь не забывай, ко мне следует обращаться виконтесса или леди Дульсина.
– Да, конечно. Прошу простить за допущенную бестактность. Я столько лет называла Лавинию тётушка, что теперь это слово для меня означает дань глубокого уважения.
– Мне твоё уважение ни к чему. – Она резко отмахнулась от меня рукой. – Ты должна быть мне благодарна и помнить своё место. Я дам тебе приют, потому что мой долг не позволяет закрыть глаза на твоё бедственное положение. Но мою благосклонность может заслужить только чистая сердцем и помыслами девушка, в чьём характере есть стремление следовать заветам нравственности и послушания. В обществе не будет порядка, пока юноши и девушки не начнут воспитываться в традициях высоких моральных принципов. Иного поведения я не потерплю. Ты поняла?
– Да, леди Дульсина. Я приложу все усилия, чтобы заслужить вашу похвалу.
Мой ответ заставил её чуть-чуть смягчиться.
– Итак, вижу, с тобой можно договориться. Ничего, ты привыкнешь к порядку и однажды поймёшь, что мои действия направлены на твоё благо. Старайся, слушайся и однажды из тебя выйдет достойная особа, с которой не стыдно появиться на люди. Теперь ступай. Я подумаю, что с тобой делать.
По крайней мере, она меня не выгнала. Её милость действительно строга и требовательна, но это всяко лучше, чем умереть от голода, что неминуемо произойдёт, останься я на улице. И всё же я смирила свой характер не из-за страха, а из-за двух существ, которые находятся от меня в зависимости. Ради них я готова терпеть и быть послушной. Тоскливо, конечно, такой огромный богатый дом – а в нём так мало души.
Про Мариуса при первом разговоре я упоминать не стала, вначале заслужу её одобрение, потом признаюсь. Слуги же подумали, что разрешение получено. По дороге в комнату, которую мне выделили для проживания, я приказала устроить Мариуса в отдельном помещении, сказала, он мой личный слуга. Судя по приёму, который нам оказали, проживание вместе с местными слугами превратится для Мариуса в пытку, чего я никак не могла допустить. Пришлось схитрить, но совесть моя не протестовала. А когда ко мне явилась экономка и попыталась убедить, что места в доме настолько мало, что отдельную комнату ему предоставить никак невозможно, я отправила её за более подробными распоряжениями к виконтессе. Конечно, она не посмела тревожить леди Амнисту по пустякам, и комната Мариусу нашлась. В таком доме каждому можно без ущерба выделить свой уголок, я-то знаю. Просто отдельную комнату выделяют слугам высокого ранга или в качестве награды за долгие годы работы, а Мариус местным никто. Но это им. А мне он во многом заменил отца. При виконтессе главное не проговориться. Слуга заменил отца? Позора не оберешься!
Думаю, за глаза слуги считали меня глупенькой бедной родственницей, но впредь мои редкие указания оспаривать не спешили, и я получала всего в достатке.
Так мы и стали жить. Виконтесса редко баловала меня вниманием, но если приглашала к обеду или ужину, приём пищи превращался в длинные нудные лекции, где я становилась главным объектом внимания. Мой предполагаемый характер разбирался на части, каждая из которых требовала улучшения, мой внешний вид обсуждался и подвергался критике, но кроме личной неприязни жаловаться было не на что. Почти сразу же её милость начала выдавать мне для изучения книги и труды церкви Пресветлой веры, требуя заучивать наизусть большие куски текста. Я учила. Стоило без запинки выдать ей урок, как виконтесса добрела и читала нотации не таким злым голосом, как обычно. Но чаще всего она была слишком занята своими делами, чтобы оказывать внимание бедной родственнице.
Вначале это радовало, но со временем я стала тяготиться положением нахлебницы. У тётушки не было такого дня, когда бы я почувствовала себя чужой или плохо воспитанной. Здесь же мне было день ото дня всё хуже. Представляю, как скверно чувствовал себя Мариус! Я могла обеспечить его отдельной комнатой, но не могла заставить других слуг молчать. И думаю, обсуждать Мариуса они не стеснялись. Как и портить ему жизнь. В конце концов, он старался просто не выходить из своего убежища. Часто чувствовал себя плохо, много лежал. Бывало, днями не ходил дальше туалетной комнаты. Я старалась, как могла – приносила ему вкусные блюда, мелкие подарки и Тифея. Сидела у его кровати, читала вслух или рассказывала весёлые истории из нашей прошлой жизни. Но это помогало всё меньше, да и что весёлого я могла рассказать днём, если вечером меня ждал отчёт виконтессы, вечно недовольной моим видом и каждым моим словом? Она велела сшить для меня новые платья, мрачные и тёмные, которые застёгивались под самую шею, а старые убрать с глаз долой. Она приказала мне гладко зачёсывать волосы и не вздумать завивать легкомысленные локоны. Она повторяла, что ходить я должна тихо, как мышка, и говорить шёпотом. Я начинала бояться, что при таком образе жизни вскоре начну чахнуть, как Мариус. Надежда на будущее в этом доме имела свойство испаряться прямо на глазах.
Единственный, кто чувствовал себя в новом месте проживания вольготно – Тифей. Жил он в моей комнате, но питаться ходил на кухню и с пустым брюхом никогда не возвращался.
Мне было двадцать лет. Я жила из жалости у виконтессы, которой была чужда человеческая и семейная теплота, из близких у меня остался только старик да вечно дремлющий кот, своих средств к существованию нет и не предвидится, впереди пустота. Женщины благородных кровей в нашем мире не могут работать, это неприлично. Никто не будет иметь с ними дела. Если у них нет своего дохода, они или живут на милости родственников, или выходят замуж. Оба варианта казались мне адом. Кто выдержит подобное существование и не сойдёт с ума?
Однажды надежда всё же меня покинула. Просто утром я встала и поняла, что не жду моментов, ради которых стоило просыпаться. Ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет.
Что делать дальше? Я всегда была человеком, смотрящим вперёд с оптимизмом, но сейчас свет уходил из меня, как и вес. Я хирела, засыхала, как цветок без воды и солнца, и не видела впереди ничего хорошего. А ведь за окном весна, время, когда природа возрождается и стремится напитаться соками, стремится цвести и наслаждаться тёплым временем года.
В мою душу возвращалась лютая зима.
Однажды, незадолго до ужина, который мне чаще всего приносили в комнату, в дверь постучался Петер, самый младший слуга. Он был мне приятен, так как много улыбался – его пока не приучили исполнять роль мебели.
Петер дрожал, вернее, его просто трясло от страха:
– Скорее, леди Ильза. Ваш слуга помирает! – Отчаянно крикнул он.
Я вскочила, за секунду пережив в памяти все дни болезни и смерти тётушки. Так скоро? Я потеряю последнего для себя близкого человека так скоро?
Я спешила, почти падала, пока, забыв все рекомендации виконтессы о достойном способе передвижения с черепашьей скоростью, бегом поднималась на чердак, где жили слуги. У коморки Мариуса стояли несколько горничных, схлынувших при виде меня в разные стороны. Они были подавлены и сильно нервничали, это испугало меня ещё больше.
– Мариус!
Он лежал на узкой кровати, голова запрокинута на высокой подушке – и хрипел. Его рука слабо вцепилась в грудь, в туго застёгнутый жилет.
– Мариус, пожалуйста, пожалуйста, не умирай. Что мне сделать? Как тебе помочь? Врач! У вас есть врач?
Я повернулась к экономке, которая появилась и, в отличие от других слуг, не стала заглядывать в раскрытую дверь из коридора, а вошла. Вид у неё был такой, будто ничего особенного не происходит.
– Есть. Мы вызываем в поместье доктора из общей больницы.
– Так вызовите!
– Уже, мисс Ильза, за доктором послали человека.
– Мисс Ильза…
Я бросилась обратно к Мариусу и взяла его за руку. Наклонилась, прислушиваясь к тихим словам:
– Ничего… со мной ничего страшного… это приступ… не в первый раз… он уже проходит.
– Не говори больше, отдохни. – Я кивнула. – Тебе заварят обезболивающий настой. Потом тебя осмотрит доктор. Не уходи, прошу. Не бросай меня одну.
Он устало улыбнулся.
В коридоре расшумелись, переговариваясь. Я встала и закрыла дверь, нечего из чужого горя устраивать зрелище.
Когда на улицу опустилась ночь, ему стало легче. Отвар помог. Я все эти часы провела рядом, скрючившись на стуле, и теперь спина разламывалась от боли.
– Мисс Ильза, вам бы отдохнуть…
Не успел проснуться, а уже пытается заставить меня уйти.
– Чуть позже, ладно?
Мариус сглотнул, его подбородок дрогнул. И слов не нужно, я сама понимаю – радостно знать, что в огромном равнодушном мире есть человек, который будет рядом, когда тебе плохо Может, зря я потеряла надежду? Ведь у меня впереди много времени, а чудеса случаются в один миг, как говорила тётушка. А ещё она очень любила…
– Смотри, Мариус.
Я подняла руки и раскрыла ладони. Над ними появился голубой дымок, закрутился, уплотнился и свился в небольшого дракончика, забавно хлопающего крыльями. Его большие когтистые лапы болтались в воздухе.
– Мисс, что вы! Надеюсь, вы не часто такое делаете! Кто-нибудь может увидеть.
– Не бойся. После смерти тётушки я ни разу…
Он понял без слов. Мои иллюзии всегда радовали тётушку, которая радостно смеялась при виде этой простой забавы и аплодировала ей с детским восторгом. Конечно, я и сама была рада лишний раз сотворить живую картинку – разве это не чудо? Кроме меня и тётушки о моей магической силе знал только Мариус. И хотя наши соседи были добрыми людьми, узнай они, кто я, доброта могла бы вмиг смениться отвращением.
Почему маги считались низшими существами? Пресвятая вера утверждала, что магия – пустое, созданное для самолюбования и лености действо, которое не подобает уважаемым людям. Только плебеи балуются пустотой, настоящие богоугодные люди проводят жизнь в ежедневных, ежечасных трудах и не надеются на тёмную силу, которая обещает заменить тяжкий труд щелчком пальцев.
Как-то я спросила тётушку, почему такая красота, которую творят мои руки, считается никчемной и грязной?
– Разве магия не может помогать людям? Разве мои создания не радуют глаз, как картина или музыка? Почему люди так презирают магов?
– Ах, детка, если бы я знала! – Воскликнула она. – На самом деле множество магов занимаются полезной работой. Например, те, кто может помочь растениям расти или лечит животных. А те, кто подманивает рыбу? Они же лучшие рыбаки! Но к несчастью, все они умалчивают о своей магической силе, иначе им пришлось бы тяжко. И ты, милая, никогда и никому не признавайся. Твои картинки чудесны: цветы трепещут, словно живые, сказочные звери на твоих ладошках резвятся, как настоящие. Но тебе лучше не проверять, что произойдёт, если люди узнают о тебе правду! Даже те, в ком ты была совершенно уверена. Обещай никогда не творить своих созданий в незнакомых местах, где могут оказаться случайные свидетели, и никогда никому не признаваться до того, как полностью убедишься, что этот человек заслуживает доверия!
Я обещала, конечно, и держала слово. Но сейчас, в день, когда я почти потеряла Мариуса, вокруг не осталось не то что чудес, а и надежды. И мои иллюзии были единственным светлым пятном в кромешной темноте.
Мы с улыбкой наблюдали, как голубой дракон изворачивается, как колышется его узкое тело, как из крошечной зубастой пасти с еле слышным фырчаньем выплывает клуб белого огня.
Дверь резко распахнулась, я вздрогнула и дракон пропал.
Но было поздно прятаться. В дверях стояла виконтесса. Её и без того не слишком приветливое лицо обрело выразительность камня, а зубы будто заострились.
– Немедленно ко мне! – Ледяным тоном приказала она, еле взглянув на Маркуса, который снова схватился за сердце.
В коридоре виднелось тёмно-синее платье экономки.
Я оторопела. Её светлость лично поднялась на чердак и заглянула в комнату слуги? Этого быть не могло! Почему, откуда она тут оказалась?
Но теперь, вероятно, неважно. Она видела. Она всё видела…
Мариус испугано взглянул на меня, его губы снова дрожали. Я погладила его по руке.
– Тихо, Мариус, всё в порядке. Всё хорошо.
Он покосился в коридор, где стояла и терпеливо ждала экономка.
– Я должна идти, ты слышал. Но потом я вернусь.
Экономка лично сопровождала меня всю дорогу, держась на расстоянии.
Ладони покрылись липким потом, пока я спускалась вниз по лестнице в приёмную виконтессы. В голове каждый шаг звенел колоколом.
