Елена Фили
НезаРазные истории
Линда Сауле
@linda_saule
Выбор
В зашторенной комнате на кровати лежали двое. Пахло теплым утром и чем-то временным. На прикроватной тумбочке в тарелке увядали кружки колбасы и дольки лимона, схватившиеся пожелтевшей сахарной коркой. Рядом белела пустая бутылка из-под водки и две мутные, захватанные стопки.
Женщина не спала. Ее бледное, покрытое испариной лицо излучало любовь. Она рассматривала строгий мужской профиль, жадно поглощая глазами каждый сантиметр гладко выбритой кожи, ровный нос, широкие, темные брови, припухшие от ночных поцелуев губы. Потом взгляд упал ниже, на крупную, мужественную руку, отдыхавшую на смятой простыне. На безымянном пальце дразнилось в утреннем свете узкое колечко. Но этим утром золотой блеск словно потускнел. Скосив глаза на массивные мужские часы, на которых обе стрелки показывали девять, Лара удовлетворенно улыбнулась. Получилось! Теперь целый месяц – рядом, она и мечтать о таком не могла.
Словно почувствовав ее взгляд, мужчина шевельнулся. Шумно вдохнув всей грудью, он открыл глаза и проморгался, оглядывая комнату заспанными, темно-карими глазами.
– Ты чего меня не разбудила? – хриплым шепотом произнес он.
– Сегодня ж карантин начался, – прижалась она к нему, ощущая, как тело пробивает озноб. Она прижалась сильнее, стараясь согреться.
– Знаю, потому и спрашиваю, – отозвался он. – Ты о чем думала?
– Я плохо себя чувствую, Тош, —тихо произнесла она. – А вдруг я уже больна?
– Веришь во всю эту хрень?
– Верю, – вздохнула она. – Не зря же, говорят, он только женщин убивает. Наверное, слишком много нас стало.
– Женщин много не бывает.
– Ну конечно.
Она устало вздохнула и, помолчав, добавила:
– А знаешь, что еще говорят?
– М? —хмыкнул он.
– Что вакцина уже есть, но стоит полтора ляма. И вообще ее не достать, – она бросила на него взгляд, полный надежды. – Ты раздобудешь для меня одну?
– Зачем тебе? – воскликнул он.
– Мне кажется, я заразилась. В груди так холодно и ног почти не чувствую, словно одеревенели.
– Ах ты, маленькая притвора, – ухмыльнулся он и схватил ее за голую грудь. – Я для тебя достану все, что только пожелаешь!
– Больно же, Тош!
Она притворно взвизгнула, а потом посерьезнела:
– Ты же не уедешь? —произнесла она с тоской в голосе, пытаясь поймать его рассеянный взгляд. – Сейчас и выходить-то никуда нельзя, куда ты поедешь? Скажи, что застрял на работе, придумай что-нибудь, только не бросай. Ты много продуктов привез, нам на месяц хватит!
– Девочка моя, – потянулся он губами к ее холодному лбу и замер, прикрыв глаза.
– Уедешь значит, – горестно произнесла она. – Тебя ж повяжут на первом повороте!
– Если еще поваляться с часок, тогда уж точно повяжут. Надо ехать, – он резко встал с постели и прислушался к звукам на улице. Подойдя к балкону, он дернул дверь, чуть не сорвав белый отрез тюля со следами кошачьих когтей по всему краю. Резкий порыв апрельского воздуха – асфальтно-дождливый, беспокойный – ворвался в комнату и с тихим шорохом опал.
Лара тоже встала, как была, нагишом, и, пошатываясь, подошла к Антону. Прижавшись сзади, обхватила его грудь руками. Ее била мелкая дрожь. Две фигуры замерли у открытой балконной двери, его – крепкая, не пропускающая свет, ее – нежная, невесомая, похожая на тень. Они глядели вниз, где по пустой улице между девятиэтажками медленно катился старенький грузовик. Из прикрепленного к кузову громкоговорителя разносился монотонный ржавый голос.
– Оставайтесь дома. Для вашей безопасности – оставайтесь дома.
– Точно надо ехать, – решительно сказал Антон и развернулся, сорвав замок ее рук. Они упали, словно обрубленные ивовые ветви, вдоль белесых, ослабших бедер.
Через пять минут он уже стоял у дверей одетый, в наглухо застегнутой плащевой куртке. Взгляд сосредоточенный, почти чужой.
– Тош… Ты же привезешь мне вакцину? – произнесла она вместо прощания, ощущая дрожащую слабость собственных конечностей.
– С тобой все в порядке, это просто похмелье.
– Я люблю тебя.
– Я тоже.
Выйдя из подъезда, Антон прошел до угла дома, сел в затемненную по всему периметру стекол БМВ и завел мотор. Первым делом обнюхал себя и, поморщившись, полез в бардачок. Он достал парфюм и сделал четыре пшика – два на шею, два на рубашку. Бросил флакон обратно, но закрывать бардачок не спешил. Рука его потянулась глубже, сквозь стопки документов и накопившейся мелочевки. Он выудил оттуда плоский пластиковый пакетик и внимательно посмотрел на этикетку. «СТОПВИР-21», – гласили отпечатанные на прямоугольнике буквы. Чуть сдавив, он нащупал тонкий шприц и небольшую продолговатую ампулку.
– Полтора ляма, – пробормотал он. – А два – не хочешь?
Обернувшись, посмотрел на окна только что покинутой квартиры: балкон был закрыт, силуэта не видно. Видно, легла. Неужели, и правда, больна? Он снова взглянул на пакетик, раздумывая, сжав губы добела, нахмурив брови. Потом метнул его обратно в бардачок и решительно захлопнул дверку. Включив музыку, он рванул вперед, оставляя позади сонные, безнадежно притихшие девятиэтажки.
Нужно было торопиться. Жена не любила завтракать одна.
Дурман-трава
Гроб был закрытым, грязно-бурого цвета, и больше походил на продолговатый ящик. На боковых впадинах его лежал плотный, застарелый слой пыли. Вокруг гроба ходил священник и размахивал кадилом на железной бечевке. Улетая вперед, кадило запрокидывалось и тихонько лязгало, а возвращаясь, выпускало струю тягучего белесого дыма. От него вскоре начали кашлять, и пара человек, пригнувшись от неловкости, стали протискиваться к выходу. Остальные с завистью глядели им вслед и едва слышно вздыхали.
Ближе к изголовью гроба, возле портрета, стояла Софья Петровна, жена покойного. Темный платок, плотно повязанный на ее голове, вдавил поперечную линию в высокий, прохладный лоб и залёг безмолвной полосой над сухими от слез глазами.
– Софочка, гроб-то протереть надо, – прошептала ей на ухо сестра покойного, баб Зина.
Софья Петровна обвела гроб глазами и кивнула, оставшись стоять без движения. Священник, ритмично покачиваясь в такт кадилу, прошагал мимо, и резкий запах ладана окутал Софью Петровну и старушку.
– Бедный братик! – прошипела она, качая головой, чтобы рассмотреть гроб через белые клубы дыма. – Попрощаться не дали, еще и в пыльном гробу в земельку пойдет!
– Отдали, и на том спасибо, – ответила Софья Петровна и вновь сомкнула губы.
Покойного звали Александр. Он работал в Москве, на бумажном производстве. Что именно случилось в тот день, Софье Петровне толком и не объяснили. Она поняла одно – температура поднялась так стремительно и так высоко, что в «Коммунарке» муж впал в кому, из которой больше не вышел. Коронавирус не изменил своей любви к людям преклонного возраста, сожрав легкие ее мужа за несколько недель до пенсии. Только спустя два с половиной месяца, когда пандемия ослабила свою неистовую хватку, наглухо запечатанный гроб вернулся в родной город. Помогли институтские связи Саши, не то лежать ему вовек на дальнем краю столичного кладбища, без заботы и доброго поклона.
Священник дочитал заупокойную, и Софья Петровна напоследок прикоснулась к гробу под гулко-церковное всхлипывание родственников и друзей. Женщина провела рукой по боковым пристенкам, стараясь смахнуть на пол пыль, но она так и осталась на пальцах, застарелая и липкая. Софья Петровна ощущала эту пыль, когда ехала на кладбище в нанятом микроавтобусе с табличкой «Проезд 60 руб.», когда глядела, как ползет на ремнях в рыжую землю гроб с телом, когда зеленые еще пацаны в черных майках взялись за лопаты. Только когда собрала тугой ком растревоженной земли и бросила вниз, и глядела, как летят цветы на высокий холмик под деревянным крестом, это ощущение наконец-то ее покинуло.
На поминках оживились, разговорились. Сначала тарелки, а потом и гости. Черные ломти спускались с рюмок и ныряли в мясную подливу, рты, по-земляковски, без масок, усиленно жевали, обжигающий куриный бульон обволакивал внутренности, заиндевевшие рюмки не оттаивали. Гости пили не чокаясь и, вставая, всякий раз наполняли пустой зал столовой грохотом отодвигаемых стульев. Когда звучала траурная речь, Софья Петровна принималась плакать, и еще немного плакала, когда она заканчивалась. Так она проплакала почти все первое, а когда подали второе, Софья Петровна медленно поднялась, и за столом воцарилось внимательное молчание.
– Мы с Сашенькой жили долго, – сказала она, глядя на вниз, на край скатерти. – Работал он много, себя не жалел. Все для нас с Кирюшей собирал, каждый месяц, как по часам, присылал, – она всхлипнула. – Да он и тратить-то не умел! – вдруг с истеричной ноткой вскрикнула Софья Петровна, и над столом пронесся печальный смех. – Дом пятнадцать лет строили! – она взвила кверху левую руку. – В этом году последнюю доску в забор поставила. А вот как судьба с нами.
При словах «дом строили» за столом раздались всхлипы, и несколько человек принялись плакать.
– Я вам хочу сказать. Вы все здесь Сашины друзья, мои друзья, правильно говорю? Кирюши только нет, но вы и сами знаете, где он сейчас, – за столом обреченно закивали. – Вы знаете, что за жизнь там у них, что ни день, то мука. А уж на карантине… Одно его спасало, что мамка с папкой тут на воле, здоровые живут. Заклинаю вас, дорогие мои, – она с силой вдавила руку себе в грудь, приминая отворот платья и обводя умоляющим взглядом всех присутствующих, – не говорите ему, что с отцом случилось. Христом Богом молю – не дайте знать, что Саши больше нет. Не перенесет мальчик. Я крепкая, справлюсь, а он не сдюжит.
– Да кто ж ему скажет!
– Понимаем…
– Софочка, не скажем, не плачь.
– Не узнает он, я тебе слово даю.
Раздались бравые возгласы, и Софья Петровна, часто моргая, благодарно кивнула.
– Он мне вчера звонил, спрашивал, отец где, не вернулся ли еще, не заболел ли в Москве этой, чумной? Я говорю, нет, работает, а не звонит, потому что занят очень, бумагу туалетную печатает. И смех, и грех, – горько икнула она. – А он мне знаете что? Ничего, говорит, приедет, да и отдохнет.
– Дома он теперь, Софочка, не рви себе душу, – пробасил мужской голос с дальнего конца стола, опережая приступ вдовей печали. – Отдыхает, земля ему пухом.
При этих словах Софья Петровна, по-крестьянски тяжело махнув рукой, молча присела. Уперев локти по бокам от тарелки с остывшим пюре, она уставилась на хаотичные пятна подливы и кружки огурца.
– А помните, как он… – начала она, и лица, осветившись детским любопытством, повернулись к ней. Тронулся лед воспоминаний и в памяти гостей, как карточки волшебного фонаря, взбудоражились и поплыли короткие и длинные связи с покойным. Вдруг зашевелились и ожили забытые детали, нюансы неприметного облика. Вспомнились несмешные шутки, и раздражавшие некогда черты вдруг стали обретать удивительное, почти безупречное совершенство. Брошенное когда-либо слово приобретало сакральный смысл, а некоторые поступки, вроде того, что покойный незадолго до смерти переписал на жену свой автомобиль, выстраивались в зловещее предзнаменование. В конце концов, доведя до критического идеала облик почившего, гости стали собираться. Софья Петровна, чуть покачиваясь, пыталась было помочь молчаливым официантам в белых, одноразовых перчатках, но, столкнувшись с почтительной укоризной, решила все же отправиться домой.
Потекли дни, в которых все было почти по-прежнему. Пустой дом примирился со своей участью, а Софья Петровна укротила, наконец, кусты малины, придав неприлично-буйной растительности подобающий вид. Дом ее стоял за городом. Вокруг лежали поля, мирно дребезжали соседские стройки, а ниже по склону текла река. Женщина часто спускалась туда, осторожно обходя заросли дурман-травы, а по возвращению садилась у открытого окна и, слушая вибрирующие трели соседской бензопилы, представляла себе Кирюшу. Вот он, в чисто-стиранной тюремной робе разгружает провизию, а вот таскает кирпичи или стелет асфальт. Представлять сына за работой ей было приятно. Сложнее было представить, как в пять вечера он насмерть пробил прохожему легкое складным ножом.
По вечерам, отмыв руки от чернозема и, по привычке, сбрызнув антисептическим раствором, она наливала большую кружку травяного чая и бралась за телефон. Словно назойливая муха, бьющаяся о стекло в своем безнадежном танце, Софья Петровна повторяла собственноручно созданный ритуал. Наскоро разделавшись с приветствием, она переходила к главному. «А вдруг кто проговорился?» «А Коля, когда Кирюше звонил, не сказал?» «Нет?» «А Аня точно не написала?» – засыпала она вопросами одного за другим. Ей отвечали с пристрастием, разделяя опасения, поддакивая и заверяя. Друзья и близкие включились в эту игру и выполняли ее условия с кровной приверженностью, тщательно оберегая совместно взращенную тайну. Однажды высказанная просьба обзавелась группой заговорщиков, и они принялись за дело с энтузиазмом стариков и с поистине монастырской выносливостью. В любой компании теперь, едва касались имени покойного, его вдовы или сына, тотчас загоралась невидимая предупредительная лампочка, и беседа, плавно огибая опасные участки, возвращалась в мирное, безопасное русло.
Привыкнув за последние месяцы проводить время взаперти, Софья Петровна не ведала об этой преданности. Напротив, ей стало казаться, что в зазубренных, однообразных ответах ее собеседников стала проскальзывать недосказанность. Если ей отвечали «нет», она слышала «да». Если в разговоре возникали паузы, она воспринимала их как предательское подтверждение собственных подозрений. Она стала раздражительной и удивляла друзей не свойственной ей говорливостью. Не желая слушать о погоде или чужих внуках, она терзала подруг и друзей, вытряхивая из их измученных душ несуществующее признание. Оскорбленные в своих самых высоких чувствах, они начали ее сторониться. Вместо голосов Софья Петровна все чаще стала слышать долгие гудки, и это несоотносимое с ее внутренним терзанием равнодушие – больно ранило ее.
Тогда она принялась писать письма сыну, чего раньше никогда не делала, предпочитая телефонные переговоры. Она распечатала упаковку бумаги, вручную разлиновала ее и принялась за дело. Это были не обычные письма, где найдется место и хорошему, и плохому, как обычно случается. То были письма, насквозь пронизанные лучами жизни, залитые безоблачным сиянием восхитительного, поистине райского существования двух влюбленных друг в друга пенсионеров. В этих посланиях страшная эпидемия так и не добралась до их поселка и не коснулась никого из рабочей бригады отца. В них сквозила радостная, долгожданная усталость от долгих лет труда и забот, беспрестанно пели птицы и летали безжалые пчелы, в них не заканчивались прогулки вдоль сытой рыбой реки и не пересыхал колодец с ключевой водой во дворе. Там не догорал костер с бурлящей в котле нежной говядиной и картошкой, собранной отцом, который, изо дня в день только и делал, что забесплатно поправлял свое здоровье. Он так полюбил лежать в гамаке на крыльце их нового дома, что из-за такой любви разбитый на заднем дворе сад стал давать неслыханные урожаи черешни и персиков. Вот какая была жизнь в этих письмах. И Софья Петровна до того полюбила их писать, что позабыла и про ежедневные контрольные звонки, и про пыль на крышке гроба, и про последний разговор с Сашей, где он, излишне храбрясь, говорил о сотнях и тысячах умерших от китайской заразы москвичей. Все осталось где-то за краем приусадебного участка, который зазеленел и расцвел белыми всполохами душистых, пьянящих цветов дурман-травы, тихо прокравшихся сюда от самой реки.
Время от времени Софья Петровна подсчитывала, сколько лет осталось сидеть Кирюше, – получалось где-то около семи. Иногда эта цифра казалось ей незначительной, а иногда нависала большой грозной тенью. Тогда она хваталась за ручку, задумывая письмо лучше прежнего, чтобы сыну о доме думалось легко, а работа шла только на пользу. И черная тень тогда послушно бледнела, превращаясь в мирные дни и месяцы, в ясные, отдохновенные годы. Софья Петровна вытягивала очередной чистый лист из пачки и начинала аккуратно, неторопливо на нем выводить: «Здравствуй, сын!»
Дарья Грицаенко
dariyagritsaenko@gmail.com
Перспектива
На остановке общественного транспорта возле станции метро ходит парень. Он, как и все, камуфлирован в маску и перчатки. Впрочем, что маски, что перчатки – на людях разные. По ним можно определить уровень дохода и социальный статус, а по некоторым – даже профессию и возраст. Но наш человек максимально обезличен. У него все какое-то никакое, нечто в серо-коричневом цвете.
Пространство вокруг заряжено обреченностью, изо всех щелей мерещатся хвори, вирус незримо присутствует рядом с каждым. Но несмотря на это, человечество натужно пытается изображать жизнь – «как будто все нормально». Ведь если делать вид, что мы побеждаем, в это можно начать верить, а поверив, убежденно двигаться к цели, ну а движение, как известно, – жизнь.
Впрочем, есть те, кому вся эта философия не нужна, они и так с легкостью не замечают угрозы и делают то же, что и всегда.
Например, тот, за кем мы следим. Он всматривается в снующих мимо прохожих, провожает их взглядом, обращая внимание на карманы и сумки. На то, как люди достают и убирают кошельки. Для него в природе существует только такой вот «кошельковорот».
Недалеко остановились две девушки. Одна другой что-то показывает в своем смартфоне, вторая удивляется, достает свой и что-то показывает в ответ. Они смотрят друг на друга и смеются. Но это происходит как бы на заднем фоне. Наш исследователь видит другое: когда вторая девушка достает мобильный, она не закрывает сумку, и оттуда виден краешек кошелька.
Парень приближается к ним, удерживая в поле зрения открытую сумку. Подходит совсем близко, но тут одна из девушек отчего-то вскрикивает, и рука в коричневой перчатке, уже протянувшаяся за добычей, вздрагивает. Вор, а теперь мы это уже знаем точно, проходит мимо, как бы прогуливаясь.
Он опять ищет свой случай и замечает женщину, которая покупает сигареты. Она расплачивается и кладет свой кошелек в карман. У нее тоже на руках перчатки, они красного цвета, а на лице красивая черная маска с рисунком в виде улыбки.
Вор подходит к ней со спины и как бы случайно толкает. При этом его рука лезет в ее карман.
– Простите.
Рыбка поймалась, но жертва этого даже не заметила.
Вор отходит подальше, не спуская взгляда с обворованной им женщины. Та становится в очередь на маршрутку. Вор осматривает украденное: там не много купюр, но есть банковская карточка. Он берет деньги и карточку, а остальное бросает в мусорный бак. Оглядываясь, на своем смартфоне заходит в Google, сканирует украденную карту и подвязывает ее к своему аккаунту. Ищет страничку переводов, при этом продолжая наблюдать за женщиной в красных перчатках. Система запрашивает сумму. Вор прикидывает состояние жертвы и вводит «20 000». Задумывается, стирает, пишет «50 000» и жмёт на кнопку.
На экране всплывает окошко отказа.
– Собака!!!
Ещё раз вводит «20 000». И снова – отказ. «10 000» – отказ.
– Черт, черт!!! Гадские лимиты! Все такие умные стали, защиту на карты понаставили, аж бесит!
Вор начинает осматривать надписи на ларьках. Мелькают логотипы Visa и Mastercard, люди расплачиваются карточками, слышаться звуки оплаты. Его взгляд останавливается на наклейках Paypass, там карточки и телефоны только подносят к терминалу, причем не очень близко.
Вор вкладывает карточку себе под перчатку, накидывает капюшон и надевает защитные очки. Вплотную подходит к первому такому ларьку и как бы невзначай в момент, когда очередной покупатель начинает подносить для оплаты свой смартфон, проводит рукой недалеко от терминала, и покупка осуществляется с украденной карточки.
Женщине на телефон приходит сообщение. Она читает его – это уведомление о списании со счета. Удивляется, начинает паниковать. Хаотично ищет свой кошек, роется в сумке, заполненной всякой всячиной. Но если раньше женская сумка была больше похожа на косметичку, то теперь скорее напоминает филиал аптеки. Она снимает свои красные перчатки и ещё раз все пересматривает, выворачивает карманы, осматривается вокруг… Всхлипывает, растерянно оглядываться по сторонам.
– Господи, Господи, Господи… Кошелек… А… Мой кошелек украли. И карту. Мамочки… За что мне это? Ну почему я?
К ней подходит наш парень в очках.
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Женщина начинает плакать.
– Кошелек украли! Карточку украли! Деньги уже списывают! Я не знаю, что делать!!! А мне они сейчас так нужны.
– Спокойно. Я вам помогу. Нужно просто заблокировать карту на сайте банка. Вы ведь помните свой пароль?
Она кивает, продолжая нервничать и суетится, и несколько раз чуть не роняет свой мобильный.
– Быстрее, быстрее! – торопит ее парень. – Зайдите на сайт банка. Найдите вкладку «Заблокировать».
Она пытается выполнить то, о чем ей говорят, но у нее не получается.
– Не вижу! Ааа!!! Не могу найти! Черт!
– Давайте я вам помогу.
Парень берет ее смартфон, заходит в онлайн-сервис банка и как будто случайно блокирует мобильный.
– Йой…
Вор поднимает на женщину старательно извиняющийся взгляд и отдает ей телефон. Та лихорадочно вводит код разблокировки экрана. При этом парень все видит, и когда женщина вводит код, проговаривает его губами.
– Ваш логин, скорее!
– Номер телефона.
– Вводите! Быстрее!!!
Она в панике набирает номер.
– Теперь пароль! Быстрее!!!
Ничего уже не соображая, она вводит и его тоже. Руки трясутся, пальцы еле попадают на кнопки.
– Давайте дальше я сам.
– Да, да, да. Держите.
Она отдает ему смартфон. И тут к ним подходит сотрудник полиции. Он подносит руку к козырьку головного убора:
– Лейтенант Петров, ваши документы.
Женщина протягивает ему свой паспорт. У него не получается просмотреть его в перчатках, и он их снимает, а когда отдает документ, слегка касается ее пальцев. Она, то и дело всхлипывая, истерично и комкано начинает рассказывать, что произошло:
– Кошелек… Они украли… И списывают. Вы же их остановите?
– Кто они? У кого украли? Идемте в отделение для дачи показаний.
Полицейский разворачивает женщину и уводит, а она ему продолжает рассказывать:
– У меня кошелёк украли, а потом пришла смска о списании денег и… Ой, телефон…
Несчастная понимает, что она оставила мобильный у парня.
– Извините, я сейчас… Я телефон забыла, сейчас заберу, подождите, подождите!
Она возвращается, но парня уже нет, оглядывается на полицейского, но и тот тоже скрылся. Смотрит вокруг, опускает руки, устало вздыхает, медленно одевает свои красные перчатки.
– Господи, какая же я дура!
– Дура, в банк нужно звонить, – колко замечает стоящая рядом незнакомка.
– А вы не могли бы…
– Э, нет, милочка, вон таксофон, иди звони.
Потерпевшая подбегает к телефонной будке, берет трубку, смотрит на нее в попытке вспомнить, как ей пользоваться.
– Да, бесплатно уже. Вот бы раньше… – подсказывает сидящая на остановке старушка.
– Я же номера не знаю…
– Чего тут знать, «02» звони, – говорит сердобольная бабулечка.
Женщина набирает две цифры, качает головой и набирает три.
– Алло, алло полиция! У меня украли карточку и телефон, и в банк… а я номера не знаю… Фамилия… Иванова Инна Ивановна.
Потерпевшая что-то еще говорит, лихорадочно достает ручку и что-то пишет, потом кладет трубку, опять ее берет, набирает номер.
А где-то, чуть дальше, вместе идут вор и подставной полицейский. Полицейский курит, а вор что-то ему экспрессивно рассказывает, размахивает руками, берет у полицейского сигарету, затягивается и отдает обратно. Они смеются и шутя хлопают друг друга по плечам.
В больнице, в кабинете врача, руки в синих медицинских перчатках держат больничную карту Ивановой Инны Ивановны. Врач листает странички, изучает историю болезни, доходит до последней записи и ставит новую дату.
– И много успели украсть?
– Да нет, не слишком. Наверное, думали, что у них больше времени. Доктор, а могут они…
– Должны. Может, я с ними и познакомлюсь. Как, говоришь, выглядят?
