Юлия Ивлиева
Танцующие на каблуках
Глава 7
В изысканный и пафосный бар «Сток» ехать уже никто не собирался. Они сидели в ближайшем кабаке, похожем не то на средневековый трактир, не то на музей при металлоприёмнике. По всей видимости, владелец так представлял себе стиль лаунж. Деревянные столы, со старательно выбитыми щелями и покрытые темным лаком. Такие же стулья и барная стойка. На потолочных балках расположились древние железные утюги, печатные машинки, серпы и топоры. Оставалось надеяться, что антураж закреплен и не рухнут на голову. Среди бутылок современного, разного по цене алкоголя, стояли запыленные антуражные бутылки якобы с ромом и глиняные крынки. Стены украшали шкуры, головы и древнее колюще-режущее оружие.
Лекс сосредоточенно пытался принять данность. Ему казалось, если он напряжет в организме какую-то мышцу, некий нерв, то надрыв погасит накрывающие его чувства, у него получится смириться, перестать захлебываться от паники и боли, которые он никак не мог выпустить наружу и заглушить тоже не мог. Не получалось.
Егерь, напротив, казался расслабленным и спокойным. Только взгляд, пылающий яростной лихорадкой и злостью, выдавал, что под жестоким контролем бушует ураган. Если отпустить контроль, ураган вырвется и снесет все в округе.
Они оба завязли в трясине боли и чувства вины. Казалось, что они должны были сделать что-то по-другому, тогда все было бы иначе. Но что? Какую работу над ошибками произвести. Как добыть такую возможность? Тонкой струйкой в эту лужу чувства вины стекались все сожаления, испытанные за жизнь.
Лекс почти не помнил мать. Он помнил это дурацкое чувство вины, за то, что это он ее погубил. Она была странной беспомощной женщиной. Учительница начальных классов, убежденная, что всегда можно сделать работу над ошибками. Он до дрожи в руках изумлялся ее поведению. Безысходному принятию любой ситуации и убежденности, что потом, когда все закончится, можно будет исправить ошибки, сделать домашнюю работу, переписать набело. Еще в младших классах она велела ему одолжить покататься велосипед совершенно чужому мальчишке, будто не понимала, что он уедет с их двора, и велосипед больше не найдешь. Он сопротивлялся, но она смотрела спокойно и приказывающе. А потом так же спокойно заверяла Лекса, что мальчик заигрался и еще вернется. И уже ночью, уложив всхлипывающего сына в кровать, уточнила: «Значит, мальчишке велосипед нужнее чем тебе. В следующий раз поступим по-другому». Но следующего раза не было. И велосипеда у него еще очень долго не было. Его вообще не бывает. Этого следующего раза. Второго шанса.
Он еще подростком научился не ждать от матери решений и действий, вообще ни от кого не ждать. Лекс наверняка знал, что она не поможет. Не кинется защищать, когда обижают, не найдет выхода и не добудет, когда очень надо, не поможет с выбором, когда тебя несет не в ту сторону. Будет бесконечно рассуждать о временных трудностях, которые непременно должны закончиться и обязательно сделают нас сильнее. В чем выражалась ее сила он так и не узнал. Потому что трудностей в ее жизни хватало.
Он помнил, как она приносила таблетку за таблеткой отцу, когда надо было вызывать скорую, боялась побеспокоить врачей, ведь за ночь их вызывали уже дважды. Она постеснялась позвать соседей снести носилки с отцом, и мужчина уже с инфарктом спускался по лестнице сам, потому что две тетки со скорой отказались его нести. До скорой он не дошел. Те же соседи, которых все-таки пришлось побеспокоить, заносили мертвое тело обратно в квартиру. Она будто и не поняла, что его не стало навсегда. Будто готовилась сделать работу над ошибками, ждала возможность исправить. Она тихо и жалобно бубнила какие-то прописные книжные истины о том, что забирают лучших, что там, на небе, хорошо, а мучаемся мы здесь на земле. Она ждала. Она всегда была учительницей и на работе, и дома. А он, Лекс, всегда находился в классе и всегда с невыученными уроками.
Живой женщиной и чувствующей матерью он видел ее только однажды. После прогулки с его псом Рексом, овчаркой-переростком, забракованным в питомнике, но безумно любимым Лексом. Она не взяла его за ошейник, заходя в подъезд, тот заскочил в лифт первым и двери закрылись. Мать осталась с поводком – толстым хлопковым ремнем и деревянной ручкой на петле. Она на первом этаже, а лифт поехал вверх. Поводок потянулся к потолку. Исход казался очевидным. Когда петля с массивной ручкой упрется в двери лифта под потолком, там, в лифте, Рекс сначала прижмется мордой к полу, пытаясь бороться с натяжением, потом взвизгнет, потом псине оторвет голову.
Позже со слезами на глазах, представляя этот момент снова и снова, преодолевая прошлый страх, Лекс понимал, самый очевидной реакцией матери должно было стать – выпустить ручку из рук и удивленно ждать произошедшего. Она не умела прогнозировать ситуацию, не могла оценить последствий. Живое существо умирает навсегда. Без возврата. Без возможности исправить.
Но тогда у матери непонятно откуда взялись силы. Неизвестно какие гормоны ее оглушили, сколько адреналина жахнуло в кровь, и что придало ей практически исполинской силы, но она смогла оторвать поводок. Зацепила за какой-то выпирающий болтик на дверце лифта и перетерла. Разодрала его, оторвав петлю и ручку. Веревка уползла вверх, исчезла за дверями лифта, мать зарыдала, не замечая окровавленных пальцев, Рекс перепуганный, но живой доехал до верхнего этажа.
Мать еще весь вечер рыдала на кухне. Лекс с мокрыми глазами сидел рядом. Рекс, не понимая причины и давным-давно не помня о лифте, терся к ногам огорченных хозяев.
– Я не понимала, что он умрет, – шептала мама, размазывая слезы по своему лицу и мокрыми горячими ладонями тряся сына за предплечье. На руке Лекса оставались розовые пятна – кровь, разбавленная слезами. – Просто что-то на меня нашло. Кто-то вложил силы и… мысль… осознание… как будто, если я не порву эту веревку, больше вообще ничего не будет… Нельзя исправить, нельзя изменить. – Тогда она не была учительницей, она была живой женщиной в панике.
Да. Иногда ничего больше не будет.
Лекс потом тер этот ремень и натягивал до боли в руках, но разорвать не смог. Он рыдал в своей кровати от страха за почти случившееся, злился на себя, что сам бы не смог справиться и погубил бы Рекса и дрожал от безысходности, осознав, что смерть – это навсегда.
Сейчас он не мог принять смерть Дикого. Ему, как матери, верилось, что можно что-то исправить. Отмотать назад и встретиться не вечером в баре, а сразу, как он приехал в город. Или еще лучше он бы мог приехать на день раньше, он же собирался. Это бы вообще кардинально изменило все. Все сложилось бы иначе.
Но работа над ошибками была невозможна. В жизни она вообще редко случается.
– Почему он? За что? И еще эта девица в веревках. Почему такая странная смерть? – Лекс задавал вопрос за вопросом после долгого молчания, пока они глушили стакан за стаканом и разговор не шел. Егерь молчал. Они пили. Потом еще. – Что-то по работе?
– Вряд ли, слишком странное убийство. Но эту версию отработаем – кивнул Егерь. – Для заказного убийства слишком заморочено. Пистолет с глушаком – самая рабочая версия для убийства, связанного с бизнесом. Ну, еще в ДТП по-прежнему убивать модно.
Лекс кивнул. Он и сам не представлял, что бы кто-то заказал убийство в такой форме. Больше уж походило на заморочки какого-то маньяка. Но какого лешего маньяку понадобился Дикий? Лекс точно помнил из учебников по криминалистике – маньяки не только сами с психическими отклонениями, они и жертв выбирают не совсем с нормальной психикой или с какой-то сложной судьбой. Дикий никак не вписывался в клиническую картину.
– Его домработница обнаружила. Вернулась за кольцом. С утра забыла… Она его и увидела. В больницу увезли… – Егерь вздохнул.
– Что-то уже есть предварительно? – Лекс не мог унять нервные движения. Держа стакан, в котором остался только лед, он коротко и ритмично покачивался в кресле.
– На теле Дикого нет никаких следов, – Егерь сидел спокойно, словно каменное изваяние, смотрел в стакан. Там тоже бултыхался лед. Он разлил им еще по порции виски. – Ни выстрела, ни следов веревки, его не ударили, не задушили. Кожные покровы ровные. Отравление, тоже, маловероятно.
– И что же это? – Лекс оторопело уставился на Егеря. Он, как и друг, ни на секунду не сомневался – Дикого убили. Все, что он видел в квартире, говорило об этом.
– Пока эксперты предполагают сердечный приступ, – Егерь дернул плечами, будто хотел скинуть тяжесть этого дня и вздохнул, подавив зевок.
– Ты хочешь сказать, он увидел эту связанную девку и умер? Причем с абсолютно счастливым выражением лица? – Лекс ощущал, что несет полную околесицу.
– Я хочу сказать, что ни хрена не понимаю. И даже предварительной версии, даже мыслей, самых диких и отвязных у меня нет, – раздраженно кинул Егерь. Лекс понимал, бесит его не он – Лекс. Друг злится на себя.
– Девица опознана, сумка с документами на месте, деньги и карточки не взяли. Наталья Сергеевна Демидова. Студентка медицинского университета, последний курс. Нормальная семья. Познакомились в баре. Поехали к нему. Секс. На девушке тоже нет никаких посторонних следов. Только Дикого. И в квартире чисто. Домработница тщательно убиралась незадолго до этого. В квартире были Дикий, Демидова и убийца. Есть еще две пары отпечатков. Но, во-первых, непонятно, когда они оставлены, а во-вторых, в нашей картотеке они не числятся.
Оба знали, алкоголь ничего не заглушит. О предстоящих последствиях даже думать не хотелось. Егерь уже сообщил отцу Дикого. Наверняка с утра на семью обрушатся журналисты. Марат – крупный бизнесмен. Почти две трети предприятий страны по изготовке и переработке полиэтилена принадлежит ему. А тут такая дикая смерть при извращённых обстоятельствах. Пресса этого не пропустит.
– Мои ребята копают, что-нибудь найдем. С девчонки начнем. Если по Дикому брать, то самая рабочая версия – это из-за отцовского бизнеса, но она несостоятельна.
Лекс удивился, что Егерь выговорил это слово. У него у самого уже заплетался язык. Он мог только, как умная собачка Соня, кивать, преданно глядя в глаза.
– Дело отдадут тебе? Дикий твой друг, – прошедшее время у Лекса не сложилось. Он не смог произнести «был». Не применялось прошедшее время к Дикому. – Какая-нибудь профессиональная этика, личная заинтересованность? Не откажут?
– Возьму. Всех подключу, кого понадобится. Это дело буду вести я, – голос Егеря звучал глухо и без эмоций. Он все решил. Других вариантов не рассматривал. – В крайнем случае, Марат надавит.
Дело Дикого должно быть раскрыто, доведено до конца, и кто бы не являлся убийцей, он будет наказан. Сквозь болото, мутное и тягучее, что затянуло мозг Лекса от половины бутылки виски, выплыла мысль. На что готов Егерь, чтобы убийца Дикого получил заслуженное? Готов ли переступить закон? Что для него закон сейчас? В системе Егерь работал долго, почти всю свою жизнь. Так или иначе обладал полномочиями и тайными знаниями сверх тех, что полагались ему по штату и должности. Лекс знал, что у друга были проблемы с неконтролируемых агрессий. Насколько он позволит себе выйти за рамки?
Отца Дикого, Марата Николаевича Блатта, Лекс помнил хорошо. Дикий гордился им, говорил о нем много, постоянно. Настоящий мужик, истинный лидер. Они все хотели бы такого отца. Да чего уж там, мальчишками они все мечтали быть Маратом Николаевичем. Тот всегда имел крепкие и хорошо скрываемые связи в высших кругах. Поговаривали, чуть ли не президентское окружение. Именно они помогли вытащить тогда Дикого из кровавого месива, которое закрутилось вокруг них.
Интересно, как часто Егерь вспоминает их юность? Или не вспоминает вовсе, стараясь забыть, как стараются забыть дурной, стыдный поступок?
Закончив Академию МВД, трое юных, амбициозных и ретивых парня мечтали о расследованиях, мнили себя Шерлоками Холмсами и Пуаро, но времена им попались не те. Расследовать можно было только кражу кошелька у старушки. Все крупные дела вели наверх. А про вышестоящих, как про покойников, – или хорошо, или ничего. Порочная, неистребимая круговая порука сворачивала людей в гигантские клубки. При малейшей попытке потянуть за одну ниточку требовалось распутать все. А как распутать? Этого трогать нельзя, он за собой еще троих потянет, а те еще десятерых. Пол страны не посадишь, столько места нет. Да и замена так быстро не подходит.
Где они нашли этот отряд зачистки? По чьей рекомендации? Никто толком не помнил. Но тогда им представлялось, что это будет секретный отряд «Альфа» на службе государства, двухлетняя служба в котором, подарит «майора» и хорошую должность в органах.
Все трое, не глядя, подписали контракт с туманными и непонятными обязанностями. За такую перспективу можно хоть что! Хоть мусор грести!
Вот им и предстояло грести мусор. Если бы они знали какой. Вместо лупы и курительной трубки у них появились пистолет Макарова, Стечкина и десантный нож. А на выезд еще и автомат полагался, безномерной.
Лекса передернуло и затошнило, как и всегда на этих воспоминаниях. Много лет он гнал их от себя. Просто не думал. Просто не вспоминал. Даже научную теорию нашел на этот счет.
Чтобы мозг привык к чему-то новому – работе, физической активности, успеху, выигрышу в лотерею, надо усиленно и постоянно об этом думать, развивать проект в мыслях, представлять, как двигаешься навстречу событию, получаешь желаемое, живешь этим, ощущаешь, что уже все достигнуто, все сбылось. Мозг реальность от мыслей не отличает. Он перестроится, нервные клетки отрастят специальные отростки, которые знают нужную реальность, и эта реальность действительно наступит. Появиться новая жизнь. Лекс верил и в обратный эффект. Если не думать, не крутить в мозгах и мыслях какое-то событие, то нервная клетка уничтожит отростки с памятью за ненадобностью и событие сотрётся, исчезнет, хотя бы из ощущений и ночных кошмаров.
– Он был как горностай, – тишину нарушил Егерь. – Дикий горностай.
Лекс вынырнул из своих мыслей и непонимающе уставился на друга. Возможно, он уже настолько пьян, что совсем ничего не соображает. Наверное, пропустил часть разговора.
– Знаешь, этот зверек, он белого цвета. Весь в шелковом длинном белом меху. Красивый, мордочка умная, глазки живые, любознательные. Бегает, прыгает. Живет в снегах. Дикий и хищный, – язык Егеря не заплетался, мысли и слова не путались. А Лекс по-прежнему не понимал, о чем он.
Хотя бутылку они выпили на равных, Лекс ощущал себя в коконе опьянения. Плохо соображал, тяжело двигался, слабо реагировал. Вот только каждая мысль о Диком все равно причиняла нестерпимую боль. Здесь алкоголь был бессилен. Лекс слушал друга, глядя на него в упор, и изо все сил стараясь понять, что тот говорит.
– Так вот, этот зверек ловит хорька или зайца, что он там жрет? И ест. Ты представляешь процесс? Живое существо раздирает острыми зубами другое живое существо. Клыки впиваются в еще теплую плоть. Кровь брызжет во все стороны. Мясо рвется в клочки, пережёвывается и исчезает в хищной пасти милого пушистого зверька. Акт жизни и смерти одновременно, – Егерь сверлил Лекса безумным взглядом, пытаясь выяснить, достаточно ли явственно друг представляет картину.
Лекс глубоко вздохнул, пытаясь справиться с рвотным позывом.
– И знаешь, что?
Лекс дернул головой, подтверждая желание знать. Он и представить не мог, чем еще его удивит Егерь.
– Горностай никогда не пачкается в крови. Убивает, разрывает, жует, поглощает. Кровавое действо. Но он никогда не пачкает свою белую шкурку. Чистым выбирается из лужи крови на белый снег, – Егерь выдержал паузу. – Вот Дикий был таким. Выбирался чистым из любого кровавого ада, из любой передряги. Без кошмаров и призраков, без воспоминаний и бессонных ночей, с целой нетронутой собственной душой.
Лекс понял. Егерь был прав.
Из кровавой лужи зачисток они выбрались живыми все трое. Разной ценой. Но живыми и свободными. И только Дикий сохранил совесть, которая не терзала, вкус к жизни, который остался таким же ярким как в детстве, и спокойный сон. Выбрался почти непорочным, не испачкал души, замарав руки по локоть.
Это называлось просто «задание». Тех, кого нужно было оставить в живых, показывали на фото. Одного или двоих. Остальных надо уложить на месте.
Ликвидировать.
В масках, бронежилетах их везли в машине или автобусе с наглухо закрытыми окнами. Иногда в вертолете. Они врывались в обозначенные здания или подвалы и через несколько минут выводили из кровавого месива пару заказанных людей для допроса и следствия. Кто? Зачем? Вопросов не задавали.
Обычная бандитская группировка, но с федеральной крышей. С разрешением на любые действия. Разрешением на отстрел. С заданием. На службе.
В учебке ребята слушали про подобные операции, как сценарий ужастика. Делали важный вид, показывая, что ничего особенного в этом нет. Хмыкали, называя это просто работой. Простых людей не убирают. Тех, у кого еще с девяностых руки по локоть в крови. Они это заслужили.
Со временем боец привыкал. Границы стирались и рамки дозволенного размывались, хорошо-плохо уже не было таким конкретным. Когда служение Родине переходило в отстрел неугодных системе лиц, когда ты в роли судьи и карателя. Ощущение вседозволенности быстро подменяет реальность.
И вот уже на тему смерти отпускаются скабрезные шуточки, а фотографии с бутафорскими отрубленными головами, муляжами трупов, служащих мишенью при обучении, кажутся прикольными. А еще, они сами кажутся себе крутыми парнями, искушенными и опытными, почти вершителями судеб.
Лекс забежал в подвал, воняющий плесенью и мочой, еще до конца не представляя, что его ждет. Новичков было двое, он и Егерь. Дикий уже бывал, но впечатлениями не делился. На Лекса спустилась другая реальность. Словно в шутере он шел в темноте, ожидая нападения врага. Только выстрелы, крики, кровь и застывшие мертвые лица были настоящие. А запах страха и паники навсегда врезались в память, застрял в носу.
Из того подвала Лекс вышел трясущимся, на негнущихся ногах. Чистый воздух полоснул по легким словно спирт по горлу и еще неделю отдавал, кровью, плесенью и мочой. Его драло и выворачивало наружу в ближайшем сугробе. Дикий принес воды. Больше никто не подходил. Понимающе давали время прийти в себя и потом не стыдиться своей реакции. Такая была почти у всех.
В себя Лекс так и не пришел. С той зачистки в нем прочно поселился страх. Ужас, что он услышит команду «задание» и свою фамилию в списке. Он, как сомнамбула, ходил по базе, в зал на тренировки, боялся об этом говорить даже с Егерем и Диким.
А потом ужас победил инстинкт самосохранения, и он написал заявление об увольнении.
– У тебя контракт, – заглянул Егерь через плечо друга. Лекс даже не слышал, как тот вошел в туалет, который использовали только технички. Он уже битый час писал на подоконнике заявление за заявлением и, разорвав на клочки, выкидывал бумажки. Его трясло крупной дрожью, а взгляд метался словно загнанный зверек.
– Я на такое не подписывался, – еле выговорил он. Зубы выбивали чечетку. Воняло хлоркой и бессилием.
– Неустойка в этом контракте – твоя жизнь, – уже тогда Егерь умел смотреть своим стальным взглядом, от которого все внутри замирало. Неужели ты думаешь, сможешь просто уйти? После всего, что ты здесь узнал.
– Я никому не скажу. Сбегу подальше. К черту на рога. У нас страна огромная, ну, не кинутся же искать? Меня одного? – грудь сжимало так, что дыхание замирало, воздух просто не мог просочиться.
– Может, и не кинутся, – Егерь пожал плечами, усаживаясь на подоконник. – Знаешь любимую шутку нашего майора?
Лекс знал, но Егерь повторил:
«– Молодой человек, а где вы работаете?
– В очень крупном предприятии, с офисами и представительствами по всей стране, даже в самых глухих и отдаленных деревнях.
– Банк?
– МВД».
Никто не засмеялся.
– Зачем искать? Просто встретят в другом филиале, – поставил точку Егерь.
Лекс настырно сопел.
– У тебя здесь мать и отчим, – давил друг. – Подумай. Пожалей.
– Только мать, – отрезал Лекс и смыл в унитаз обрывки листков. Плохо впитывающая воду бумага закружилась в водовороте. Вот так и его кружило и мутило, когда он надевал на себя броник и проверял оружие.
А потом этот мальчишка. Лекс уже не хотел вспоминать, перед ним всполохами маячил бар и повзрослевший Егерь со стаканом, но даже смерть Дикого не могла вырвать из паутины воспоминаний.
– Я до сих пор помню лицо того пацана. Отчима не помню, а его помню, – одними губами прошептал Лекс, и Егерь сразу понял, о чем он.
Их опять везли. Вертолет, автобус, выгрузка. План места они получили только на месте. Там целая армия. Живым брать только одного.
«Можно сильно потрепанным» – хохотнул майор.
Вопреки инструкциям армия оказалась оравой подростков, почти детей. Без оружия. Какие-то арматуры, биты, заточки против огнестрельного. По факту – бойня. Но молодые, почти подростки, верящие в то, чего не понимали, сражающиеся за свои фантазии. Накрученные взрослыми хитрыми дядьками, они бились на смерть, даже получив пулю, еще бежали с железными палками на людей в камуфляже.
– Сзади, – заорал Егерь, которого Лекс узнал бы и в парандже. Дикий уже дернул пистолетом в его сторону, но Лекс успел обернуться сам и выстрелил сразу несколько раз. Еще пару раз попали в нападающего Дикий и Егерь. Пацан оседал к его ногам, арматура проскользнула в его ладонях и звонко брякнулась на бетонный пол. Из горла хлюпнула кровь и потекла по подбородку. Не верящие в смерть глаза смотрели в упор на Лекса. Лекс как в киноленте увидел жизнь того пацана. Потрепанные спортивки и кеды. Футбол с такими же ребятами как он на вытоптанном пыльном поле со столбиками вместо ворот. Тащит пакеты до дома, забрав их у замученной бытом и безденежьем мамки. Злость и бессилие на папку-алкаша. И улыбку на веснушчатом лице, которую уже никогда никто не увидит. Обычный пацан.
Лексу дали больничный на две недели. А потом он просто сел в поезд безбилетником и оказался у бабкиной сестры в деревне. Двести километров от города, три дома с покосившейся крышей, захудалый магазин, почтовое отделение в соседнем селе и участковый, один на восемь населенных пунктов, который до этой деревни доходил раз в два месяца. Нет, не он, почтальонка принесла телеграмму от Егеря. Его ждали на похороны матери.
Ее не убили, зверски и мучительно, как ему представлялось на верхней полке поезда по дороге обратно. До нее вообще никто не дотронулся. Ей просто показали фотографии Алексея. Ее любимого и ненаглядного, правильного и послушного, который даже в столь тяжёлые для страны времена служащего в органах. Собственно, чем он занимался в органах ей и рассказали. Фотографии с бутафорскими трупами, автоматом, с ножом в крови. Она взглянула, тихо осела на стуле, майор подхватил, не дав ей упасть на пол.
Про то, что он сбежал, идет внутренне расследование, и она может помочь его найти мать уже не слышала.
В гробу она лежала бледная и маленькая. Практически такой, как была при жизни, только глаза закрыты и лоб ледяной. Отчим едва держался на ногах. Его постоянно загораживали собутыльники и соседи. Наверное, боялись, что Лекс его убьет.
Лекс не рыдал и не жалел, он навсегда сохранил в душе комок вины. За спиной стояли Дикий и Егерь. Они не осуждали, не жалели и помочь ничем не могли.
Хлопок автомобильной двери отрубил завывания соседок «на кого ж ты нас покинула», «какая молодая угасла» и старую жизнь. Лекс покидал город, не представляя, какая у него будет новая. Лишь бы другая. Покидал с похорон. Вернулся на похороны.
Оба мужика налакались в зюзю. До того прекрасного состояния, когда горе и вообще все эмоции глушит не алкоголь, а сосредоточенность на сохранении тела в вертикальном положении. И по возможности правильная расстановка звуков в членораздельную речь. Завтра с утра жизнь покажется не мила, подсказывал опыт.
Егерь даже смутно помнил, что на утро ему предстоит не только совещание со своей командой по делу, развод обязанностей и поручений, но и борьба с начальством за это самое дело, и уже предвкушал ту горсть таблеток, которую он выпьет сейчас и с утра, чтобы хотя бы мозг функционировал полноценно. Бог с ним с уверенным и бравым видом. Мысль о третьей бутылке вискаря он отмел. Просто больше не лезло. Слабак. Возраст.
Лекса явно несло поговорить. Видимо, алкоголь плюс утрата прихлопнули его на странный, не свойственный ему эффект. Воспоминания. Ностальгию. Перед глазами плыли картинки его детства. Дикий и Егерь в шортах и драных штанах. Неудачное падение с забора. Гонки на велосипедах. Футбол на пыльном поле старой школы. Штабик на дереве. Разбитые коленки и фингал под глазом. Не то Лизка, не то Люська с голубыми глазами и светлыми косами, по длине которых считавшаяся главной красавицей двора. Первый стакан водки, героически удержанный внутри, первый секс. Вот тут он не помнил ни имени, ни лица.
Воспоминания раздирали изнутри. Но даже ослабленный виски контроль не позволили вылить слезливо-сопливое настроение на Егеря. Нет, он не боялся осуждения друга, а переживал, что они выпьют еще одну бутылку, и завтра с утра Егерь окажется не боеспособен. А Егерь должен работать и найти убийцу Дикого.
Самым простым, что пришло в голову Лекса, оказалось снять девочку и вместо секса, на который он вряд ли был способен, замучить ее рассказами об их детстве и дружбе. Какое-то время идея представлялась хорошей и всерьез планировалась к исполнению. Ну ладно, он оплатит по двойному тарифу.
Встретившись взглядами друг с другом, они горько ухмыльнулись почти одинаково и почти одновременно. Егерь велел бармену вызвать два такси.