Юлия Боднарюк
Ковент-Гарден
– Вооружаешься? – он кивнул на бутылку в руке девушки – Правильно делаешь. А то ещё обидят дружка твоего! – Тут парни снова сцепились. Кира отошла в сторону.
– Зачем ты за нами шёл?
– Подстраховать решил. Что-то мне твой провожатый не внушает доверия, – пояснил парень, легко увернувшись от удара.
– Не хочешь же ты сказать, что с нами попрёшься? – пыхтя, возмутился Венька.
– Хочу! Попрусь! И не с вами, а с ней, ты мне как-то не интересен. Ты вон, потерял её на полдороги! – здесь они, наконец, оставили попытки друг друга придушить и только злобно зыркали один на другого.
– Меня, кстати, Артёмом зовут. А тебя? А тебе далеко? Да? Это прекрасно! Да брось ты эту бутылку, ты даже не знаешь, как ей пользоваться!
– Поделись опытом, – ехидно откликнулся Веник. – Устрой мастер-класс!
– Чтобы потом от какого-нибудь волосатого полудурка получить благодарностью по затылку?
– Не всё же нам от вас огребать!
– А ты поменьше языком молоти и не огребёшь!
Когда за спиной Киры послышались скрежетание зубами, фырканье и неразборчивая ругань, она не стала оборачиваться, а только ускорила шаг. Это возымело ожидаемый эффект – не успела она дойти до угла дома, как с обеих сторон от неё возникли её спутники – оба в слегка помятом виде, – и дальше они пошли вместе.
– Я одного не понимаю, как тебя-то туда занесло? – недовольно пробормотал Веник.
– Ну, прикинь, нравится! – отозвался Артём.
– «Он за железный порядок, он скромно одет…»
– «Он почти без наколок, мама, он интеллигент! От заграничной заразы он спасает Москву…», – смеясь, продолжила Кира.
– Слушай, ты! «на душе сто колец, два тату, да на память косуха подружки»2! – Артём легонько подтолкнул Киру.
– Предлагаю продолжить о том, о чём ещё не спел Шевчук!
– Странно, что наша музыка нравится тем, кто принимает условия игры, – процедил сквозь зубы Веня.
– Хорош приватизировать музыку! И мне лично никто никаких условий и не предлагал. Я сам их для себя установил, понял?
– Это тебе так кажется! Просто в тебе нет протеста и правильно – без него жить удобнее!
– Офигеть, какой протест! Вопли, шухер на голове, цепочка от унитаза на шее, косуха в жару, косуха в метель, в косухе на пляж… А суть? То, что вам на всех плевать? Так и всем на вас плевать, чего в этом удивительного-то?
– Знаешь, Тёма, свобода начинается как раз с крашеного зелёнкой ирокеза. Когда тебя перестанет волновать, как кто на тебя посмотрит, значит, пройдена первая стадия посвящения, – негромко заметила Кира.
– И ты туда же, – печально покачал головой Артём. – Ты всё равно зависишь от чужого мнения, не в прямом, так в обратном отношении. А не будет никто на тебя обращать внимание, весь «протест» твой, который на самом деле не протест, а выпендрёж, сойдёт на нет!
– Всё всегда идёт от простого к сложному. Нестандартные мысли рождаются потом, и в нестандартно подстриженную голову они придут быстрее.
Артём молчал. «Ну что, согласен!» – неожиданно для самой себя ткнула его локтем Кира. Он обернулся к ней, так, что Веник его не видел, улыбнулся и подмигнул ей.
– Лучше сразу начать выбираться из этой Системы. Иначе она, считай, предопределила клетки, по которым мы пойдём. Пройдёт лет пять-десять, Кира выйдет замуж, родит детей, ты сядешь или шею свернёшь…
– … ты сторчишься… – продолжил Артём. – Не знаю как ты, а мы ещё посмотрим, кто там кому что предопределил!
– Это стандартный сценарий. Если плыть по течению и не барахтаться, вынесет туда же, куда и всех! – заметила Кира.
– Можно и барахтаться, а вынесет всё равно туда же. Нет, надо начинать иначе. Все, чьей жизни можно позавидовать, просто однажды решились на что-то, выпирающее за пределы рутины. И кто-то наверху, кого уже достала посредственность, их за это вознаградил.
– А тебе так важно, чтобы позавидовали? Ни фига себе панк! – удивился Артём.
– Да, важно! Потому что настоящей жизни обязательно будут завидовать, какой бы она не была! И я не о бабле говорю и не о престиже, а о драйве!
– И чтобы не знать, что за следующим поворотом. И не знать, чего захочешь завтра, – подхватила Кира.
– И всё-таки у нас с этим лысым немного больше возможностей, нам проще выйти за эти рамки. А ты готова? Тебе ведь тоже захочется любви, семьи, детей? Для этого придётся навесить на себя дом, работу, обязательства…
– Готова. И я, в принципе, не собираюсь от всего, что ты вначале перечислил отказываться. И я уверена, что не скажу потом «я страдала фигнёй, искала обходные манёвры, а эти ценности вечны». Только у нас – особенно сейчас! – в мозги под давлением нагнетается одна и та же мысль, что для женщины материнство – предназначение, смысл жизни… И финиш. А мне этого мало! Я хочу жить, наслаждаться жизнью, что-нибудь сделать выдающееся. Я не хочу быть передаточным звеном между моими родителями и моими будущими детьми. Если все будут передаточными звеньями, которые поддерживают существование едой и работой, кто же жить-то будет?!
Какое-то время они шли молча. Чёткие, словно скрупулёзно вычерченные карандашом, тени, опережая их, шагали по светлым фасадам. На другой стороне улицы меняли фонари, и тротуар скрылся за ночью, только белая стена какого-то дома периодически наливалась ментоловым светом вывески напротив. Слепые тёмные окна и заброшенные кирпичные закоулки чердаков на крышах с подачи луны усугубляли ощущение хищной одинокости, хотя тройка бредущих по …ой улице молодых ребят не обманывалась им, хорошо зная ухищрения своего города, примирившись с ними, привыкнув не обращать на них внимания.
– Знаешь, лет в 17, ну три года назад короче, я тоже казался себе уникальным. Думал, что знаю нечто такое, чего никто не знает, – задумчиво начал Артём.
– А потом так разозлился от разочарования, что пошёл чурок гасить? – ехидно поинтересовался Венька.
Артём грустно посмотрел на Киру и многообещающе улыбнулся:
– Извини…
После чего двинул Веньку в ухо. Кире, показалось, что он сделал это вполсилы. По крайней мере, Венька сразу же врезал ему в ответ, и между парнями завязалась драка.
Кира отошла немного в сторону. Что ей делать, она не знала. Визгливо кричать «Прекратите!» было как-то противно, а разнять её случайных приятелей лучше даже не пробовать. Отчего-то они разом очутились на земле, причём хлипкий Венька довольно уверенно молотил накачанного Тёму.
– Ой, там, кажется такси стоят, – растерянно произнесла Кира, глянув в конец улицы.
Махач моментально прекратился, причём Артём киношно замер, держа на замахе сжатый кулак. Ребята уставились в направлении её взгляда. Тёма медленно выдохнул:
– А ты ехать хотела, да?
Кира машинально кивнула. Конечно, после концерта она хотела отправиться домой, и Веника прихватила, чтобы он проводил её совсем недалеко. Только теперь Кира отчаянно пожалела о том, что машина нашлась так быстро.
– Хотела… только, – Кира на минуту задумалась, – только у меня, кажется, денег нет.
– И у меня нет! – довольно откликнулся Венька, поднимаясь, и выразительно уставился на их бритого попутчика.
«Ну же! Не гусарствуй, скажи, что нечем платить за такси, и мы пойдём дальше по ночному городу и будем спорить, и драться, и прикалываться, и Кира будет с нами!».
Артём похлопал себя по карманам джинсов, запустил руки в карманы куртки и довольно долго в них копался, безразлично глядя поверх голов и выжидающих взглядов, и попытался изобразить разочарование, но у него получился обратный эффект.
– Что ж, Кирюш, придётся тебе терпеть нас до самого утра! Так, а с тобой я ещё не договорил…!
– Вообще, можно и у дома заплатить…
– Нет! В смысле, мы всё отложим, да ведь, Метёлка? – он хлопнул своего панковатого спутника по плечу, так, что тот покачнулся.
– Веник, – недовольно поправил тот. – Ладно, Лысый, замнём на время ради дамы.
Они вышли на набережную. Тусклые огни берега не падали на воду и в её безнадёжной черноте одиноко плавала луна. От ночного магазина на углу доносились пьяные выкрики.
– Фонтанка, – заметила Кира. – Кто-нибудь помогите мне.
Она полезла на парапет. Венька попытался поддержать её под руку, но Артём просто подхватил под мышки и поставил на широкий барьер. Справившись с секундным головокружением, Кира выпрямилась в рост и, держась за руку Тёмы, осторожно пошла над водой.
– Какое доверие! – съязвил Веня.
– Мне думается, Артём едва ли имеет в планах заставить меня искупаться. Впрочем, если гарантируешь, что удержишь, иди ты рядом.
– Это зря! – заверили оба парня, покорно меняясь местами.
– Может, я не права. Может, я ни фига не разбираюсь в людях, и тебя стоит опасаться? – Кира на секунду остановилась и обернулась к Артёму.
– Тебе – нет.
– У тебя тёмное прошлое?
– Судя по его виду, у него и настоящее не очень-то светлое! Мне интересно, вот если бы к тебе так относились? Если бы ты куда-нибудь приехал, а тебя там прессанули десять местных гопников?
– А на хрен мне ехать туда, где меня могут прессануть десять местных гопников? А там, куда я езжу, я не цепляюсь к прохожим, не пляшу вприсядку на центральных площадях и не смотрю на всех орлиным взглядом.
– Не обобщай. Многие из них ведут себя как нормальные люди, и хотят, чтобы к ним тоже отнеслись нормально, по-человечески.
– Вопрос в том, готовы ли к тебе отнестись нормально, по-человечески? Знаешь, в чём беда цивилизованного мира? Да в том, что населяющие его люди думают, что все остальные столь же цивилизованы. А это не так. Ты к ним с общечеловеческими ценностями, а они к тебе со своими порядками, которые они задолбались соблюдать у себя на родине, потому что там за это наказывают, а здесь всё можно, потому что у нас, ах, гуманизм ко всем гуманоидам!
– А сам не боишься опуститься при этом ниже их уровня? – спросила Кира.
– А есть время выбирать методы?
– Время включить мозг всегда есть! – отреагировал Веня.
– Я его, в отличие от некоторых, никогда и не выключаю! А ты просто пытаешься своим фуфлыжным протестом подменить реальный. А реальный протест у нас в России вообще редко существует на открытом воздухе.
– А мне по хрену на политику!
– О’кей, тогда на что тебе не по хрену?
– Да на мою жизнь! Хочу, чтобы в неё никто не вмешивался.
– Ты ненавидишь общество, бла-бла-бла, мы это уже поняли!
– Я не ненавижу общество. Я не хочу обитать в том болоте, которое оно для себя создает. У меня одного возникает ощущение медленно затягивающейся петли на шее? Вроде меня лично ничего не затрагивает, но как будто стены сжимаются и те люди, что вместе со мной внутри отступают в центр круга и от этого всё меньше воздуха.
– Ну, опасения оправданы – когда некуда будет двигаться первыми задавят тебя, меня, Киру, таких как мы. И чтобы этого избежать останется лишь смешаться с толпой.
– Чем мы обязаны счастью первыми попасть под раздачу?!
– Потому что – не обижайся, Кирюха, я сейчас только про него, – глядя на вашу панкобратию, живо вспоминаются порка в дореволюционных гимназиях и какой-нибудь пронафталиненный план Аллена Далеса… (Сочинённый в КГБ! – хором отозвались Веня и Кира). Даже человек отчасти продвинутый, враз забудет о своей продвинутости и заголосит о падении нравов.
– Люди, которые чрезмерно озабочены всеобщей нравственностью, как правило, не отягощены собственной, – заметила Кира.
– А вот это уже общество глубоко не колышет, – отозвался Веня. – Потому что очень многим не нужен праведник – на него сложно равняться. Им нужна жертва, которую можно пинать и выглядеть охрененно порядочными.
– А ты считаешь себя лучше других? – неожиданно спросил Артём, после чего перевёл взгляд на девушку. – А ты, Кир? Вот честно?
– Скажем так: я считаю себя лучше многих. И не хуже остальных, – тут же ответила Кира. – А ведь ты всё-таки признал, что мы в одной лодке!
Артём изобразил скорбь на лице и развёл руками.
– А я просто знаю, как мне жить, – отрезал Веня. – И лучше меня этого никто не знает.
– Ага. Только с общих рельсов ты всё равно не соскочишь. Разве что под откос! Это под силу единицам, а не каждому встречному-поперечному неформальчику, который мнит о своей раздутой личности чёрт знает что! И ты это знаешь не хуже меня!
– Да ну тебя! После разговора с тобой хочется пойти и повеситься!
– А ты его не слушай, – предложила Кира. – Откуда ты знаешь, может у него именно такая цель – чтобы ты пошёл и повесился?
– Хм!
– Отнюдь, – с задумчивым видом бросил Артём.
– Всмысле?
– А хрен знает. Очень удобное слово, когда хочешь кого-то запутать!
– Кирюха тебя раскусила. Не люблю тех, кто мнит себя гуру!
– А сам-то! – хмыкнул Тёма.
– Тебе могут наговорить всё что угодно. Всё в этой долбанной жизни можно увидеть с десяти разных сторон и наизнанку. Кем угодно можно считать человека, который поступает не так, как ты. Главное – понимать, кому и когда стоит сказать: «Мне до фонаря твоё мнение».
– А так мы куда выйдем? – поинтересовался Веня, когда компания нырнула в узкий проход между глухими стенами.
– К месту назначения, – откликнулась Кира и повернулась сперва к Вене, потом к Артёму. – Здесь я и живу.
– Краской воняет, – заметил Веник, когда они трое поднялись на крыльцо.
– А, это парадное красили и бросили тут банки, – Кира остановилась и замолчала. Её спутники опустили глаза в пол.
– Пока… Вообще, так здорово вся дорога прошла… и с ней полночи. Спасибо, что проводили.
– Пока, – одновременно выдохнули парни. Венька подмигнул Кире, Артём попрощался коротким кивком, и они оба вышли на улицу.
Кира медленно поднималась, уже никуда не торопясь. Подступившая усталость расслабляла мышцы, но ещё оставалась терпимой. А вот грусть была мучительной и острой, как проглоченная вилка. Кира всегда привязывалась к случайным знакомым, а Веня и Артём теперь не казались ей случайными. Она даже телефона ни у кого из них не спросила, постеснялась, побоялась, чего? Она поднялась уже на третий пролёт, а снизу всё ещё слышался скрип заржавленного доводчика. Сейчас лязгнет металлическая дверь и всё. Конец рок-н-роллу и иже с ним.
Скрип действительно резко оборвался, но хлопка двери она не услышала. Она поднялась ещё на несколько ступенек, но тут снизу раздался придушенный оклик:
– Кира!
Не веря себе, девушка перегнулась через перила и глянула в пролёт. Задрав голову, с площадки первого этажа ей помахал Тёма.
Она подождала его у окна. Он поднялся к ней, очень довольный:
– Не знаю как у вас, у панков, а у нас принято девушку до квартиры провожать – ночь всё-таки. Какой этаж?
– Последний, пятый.
– Странный вечер, – заметила Кира, когда они прошли пролёт. – Столько переговорили… Вообще мы все очень мало знаем друг о друге. Слишком любим перебирать собственные мысли…
– Необычное ощущение, что кто-то ещё бывает прав! – усмехнулся Тёма – Хотя жизнь у каждого своя, и мир у каждого свой, и перестраивать его заново в лом.
– Но приходится всё равно.
– Приходится… раньше никогда так не думал. Но этим лучше не увлекаться, а то в один прекрасный день проснёшься не у себя и не в себе. Веник прав – лепить жизни по одному лекалу нет смысла.
– Вот мы и пришли.
– Ну, тогда пока! – улыбнулся Артём и шагнул к лестнице.
– Пока…
Он притормозил и снова развернулся к Кире.
– Всю эту ночь хотел тебе сказать – ты красивая, – прошептал Артём и даже зажмурился на секунду. Кира скромно улыбнулась. Вдруг Тёма оказался совсем близко к девушке и обнял её, крепко прижав к себе. Кира заметила, что ноги её уже не достают до пола. Артём осторожно поцеловал её – сначала в мочку уха, потом в щёку и коротко – в губы. После чего отпустил и быстро стал спускаться по лестнице
* * * * *
В квартире было тихо – должно быть, родители уже ушли на работу. А она, похоже, безнадёжно опоздала на первую пару. С оханьем Кира оттолкнулась от подушки и села, спустив с дивана худые ноги, потрясла головой, отчего и так взлохмаченные волосы растрепались ещё больше.
Она заметила – после бурного веселья отходняком непременно приходит эта очищающая тишина бессолнечного скромного утра. Босиком по холодному полу Кира подошла к окну. На дворе было сыро. Дождя будто бы ещё не прошло, но прозрачные облака, застилавшие всё небо, были чуть темнее обычного. День за окном манил свежестью. Он уже не обещал лета, как это было весь месяц, но и не предвещал осени, а был каким-то промежуточным временем года.
Она быстро оделась, накрасилась, что-то съела, запихнула в сумку две тетрадки и вышла из квартиры. Сбегая по лестнице, Кира сунула руку в карман куртки – проверить проездной, – но кроме карточки нащупала что-то ещё. Вытащила руку – это была сплющенная крышка от сигаретной пачки, на которой почти сдохшей без чернил ручкой был нацарапан одиннадцатизначный номер. Кира засмеялась, потом усмехнулась. Тёма всё-таки оказался хитрее.
Только выйдя на крыльцо, девушка поняла, что ошиблась. Веня тоже не терял времени – в полдвора перед ступеньками её парадного белилами был размашисто написан ещё один телефон.
2012 г.
Кот
Ленинград, декабрь 1937 года
Стекло превратилось в сплошной лёд, его уже нельзя было растопить дыханием и понять, где проезжаешь. И не ясно, действительно ли это тот же город и тот же день, или же это всё уже прошлое. Узорчатые оранжевые отблески, пробившиеся сквозь оконную льдину, падали ей на колени, на сложенные руки в белых варежках. И капля, упавшая вдруг на рукав тоже легкомысленно заблестела оранжевым.
Даша отвернулась от всего трамвая, прижалась лбом к колючему стеклу, чтобы никто не видел, как она плачет. Последние три дня она постоянно, неожиданно, не отдавая себе в этом отчёта, начинала плакать, и с этим ничего нельзя было поделать. Слёзы лились сами по себе, без всхлипов, без задыхания. И на службе приходилось низко склоняться над машинкой, в магазине – утыкаться в витрину, на улице – прятать лицо в бобриковый мех воротника.
Ещё ничего не произошло, а она уже пряталась. Впрочем, сегодня она явственно поняла, что произойдёт.
Отца, военинженера, арестовали ночью третьего дня. Дашу потрясло, насколько стремительно, нагло и буднично это случилось. Безразличного лейтенанта ничего не смущало – ни то, что отец старше его, ни застывшая в безмолвном ужасе Даша, да и полуночное вторжение он видел обычным делом. Когда отца увели, Даша не закрыла двери. Села на пороге в халате и просидела так очень долго.
Конечно, она много слышала о том, что такое случается. Да что слышала! Этот одинокий майор с печальным лицом, живший этажом выше. Той ночью не спалось, она вышла в переднюю и увидела отца, стоявшего у входной двери. В застывшей холодной тишине были различимы слова с лестницы. Два дня спустя квартиру майора уже заняли другие люди… Ещё женщина из конторы… она тоже пропала внезапно, говорили – следом за мужем…
Но все равно не может этого быть! К тому же, Даша всегда чувствовала перемены отцовского настроения, и ничего не предвещало беды! В тот вечер он вернулся веселый, они поужинали, прочитали письмо от мамы…
Даша опустила руку в карман пальто и нащупала три толстых надорванных конверта. Она нашла их утром, письма были спрятаны в щель между столом и бюро. Слёзы снова подступили к горлу – папа спрятал их в тот момент, когда раздался звонок в дверь, не хотел, чтобы смотрели мамины письма, чтобы узнали, где она.
Мама была в санатории в Минводах – в последнее время она жаловалась на желудок, – и через неделю должна была вернуться домой. На следующий же день после ареста, уже повинуясь безотчетному страху, Даша отправила ей письмо с просьбой остаться в санатории. Потом пожалела – о чём она думала, маме нужно скорее вернуться, ведь сама она теперь совершенно не соображала, как помочь отцу. А сегодня ей показалось, что письма недостаточно. Даша боялась слать телеграмму – через сколько рук она проходит! – но сегодня в обеденный перерыв всё же сбегала на телеграф и отправила. Теперь она жалела и о телеграмме тоже.
Ей не хотелось думать дальше, какой-то неведомый прежде инстинкт блокировал на входе мысли, маскировал, изгонял из головы те детали, обдумать которые было сейчас жизненно важно.
Первый звонок раздался вечером следующего же дня, едва Даша, вернувшись со службы, переступила порог квартиры. Она взяла трубку. Отбой. Он был ещё и первым за весь день, как будто весть об аресте сама, без проводников разлетелась по штабу и легла проклятием на их квартиру – чуть ли не впервые за годы телефон молчал. Даша проглотила ком в горле – снова вспомнилась та ночь без сна с жёлтыми тенями на потолке, когда даже пригревшийся у неё под боком кот не спал, то и дело поднимал голову и смотрел на неё. Наутро, когда Даша без аппетита завтракала, телефон снова зазвонил. Сегодня ей позвонили в третий раз. На работу. Общий телефон стоит на первом этаже, и вахтёрша поднималась, звала Дашу. Даша спустилась вместе с нею вниз, но когда сказала «алло» и том конце извинились и повесили трубку.
От её слёз, дыхания и прикосновений разгорячённой щеки на стекле вытаял овальный глазок. В нём мимо скрипящего трамвая проплывал окованный 20-градусным морозом Ленинград. Над проспектом тяжёлой белой сеткой нависли обросшие густым инеем провода. По вытоптанным до блеска тротуарам спешили прохожие. А над ними громоздились колонны и балюстрады, портики, балконы, и окна, окна… Какими тусклыми казались они по сравнению с искрящимся снегом! Белёные потолки с лепниной и бледные обои озаряли матовые, на три рожка люстры, а где и голые лампочки на шнурах. Безнадёжными казались их потуги осветить даже эти комнаты, куда уже ломилась зимняя чернота, не позволяя жить хоть немного светлее. Сейчас и она вернётся в свою опустевшую квартиру, снимет пальто и окрасит таким же бессильным светом ещё три окна в этом городе.
И тут Даша поняла, что домой идти нельзя.
*****
Эта фраза то и дела проскакивала в трамвайном многоголосом шуме, светилась на вывесках и множилась в стёклах домов. Просто нельзя и всё. А пойдёт, уже ничего не исправит.
До какого-то момента не придаёшь значения эпизодам, не стыкующимся с собранной мозаикой твоих представлений. И они кажутся лишними и их бы выбросить из памяти, но они уже свершились. И гибельным грузом повисают на хрупкой конструкции, которую ты успела выстроить, ненадёжно уравновесив. Нравится тебе это или нет, но надо строить по-новому, пока тебя ею не убило.
Теперь мозг воспалился и работал в лихорадочной спешке, ежесекундно выдавая скомканные мысли. Оставаться в Ленинграде тоже нельзя. Надо уехать и лучше – сразу, не дожидаясь утра. Это возможно. Сегодня она получила жалованье, его должно хватить на билет и на первое время. Паспорт и комсомольский билет тоже с собой.
Куда ехать? В Москву, к дяде? Нет, там найдут в два счёта. К бабушке и тёте, в маленький посёлок под Ярославлем. Точно! Они перебрались туда недавно, и её никто не станет там искать!
Мама! Мама должна вернуться сюда, у неё путёвка, не останешься ни одного лишнего дня. Зря всё же письмо отправила, Даша от такого письма точно рванула бы домой. Но нет, надо ехать к маме. Опередить почту. Рассказать всё. И тогда решать – как спасти отца и как спастись самим.
Стоит ли вообще ехать домой? Вещи, тряпки, конечно, жалко, но они уж точно не дороже их с мамой свободы. Только … ведь дома кот! Она совсем забыла о нём!
Трамвай коротко звякнул, качнулся обоими вагонами вперёд и замер. В последнюю минуту спохватившись, что это её остановка, Даша протиснулась между пассажирами и еле успела спрыгнуть с подножки. Трамвай укатил, и она осталась посреди дороги одна.
Она вообще теперь одна. Мама далеко. А папа вообще так бесконечно далеко, что стоит о нём подумать, как сжимается грудная клетка, давя сердце и лёгкие. Близко только рыжий Брыся, который ждёт её в пустой квартире.
Даша побрела к дому. От трамвайной остановки это было недалеко – в переулок, третья от угла арка во двор. К вечеру мороз окреп, и ей хотелось поскорее добраться до дома. Но чем ближе она к нему подходила, тем чаще в мозгу всплывало посетившее её в трамвае предчувствие. Эта мысль была настойчива, она выскальзывала из тисков сотни разумных доводов, которыми Даша пыталась её приструнить, и дошла до того, что наложилась на какую-то легкомысленную мелодийку.