Юлия Александровна Фомина
Ника. Реально, как во сне

VII. У человека всегда есть выбор

Бабушка говорила, что у человека всегда есть как минимум два выхода в любой ситуации. Даже в случае, если тебя съели.

На этой неделе Ника совсем не работала. Как-то не до того ей было. Она судорожно, уже по третьему кругу перебирала все свои возможности избежать невеселой весьма участи. Пришла повестка по почте, и мама все узнала. Она почти слегла, похудела, как-то даже постарела что ли, и была много молчаливее обычного. Ника, и до того прибывающая в состоянии полного душевного смятения, совсем сбилась с ног, т. к. теперь боялась, что и так немолодая уже мама на нервной почве совсем сдаст.

Ночь перед допросом, или разбором – черт его знает, как называется куда там ее вызывают, Ника почти не спала. Она сто раз засыпала и просыпалась, бормоча какие-то оправдания себе под нос. Помаявшись так до четырех утра, встала окончательно. Открыв социальные сети и почту, поняла, что даже не воспринимает, что она там смотрит. Выключила компьютер.

Кофе был горьким до жути. Насыпав сахар, Ника с трудом провернула в чашке ложку: насыпала сахар она уже в третий раз, а размешивать стала в первый. Видимо растворимого кофе она тоже положила три ложки. С горкой. Так кофе и остался почти не тронутым.

Когда волнуешься, косметика ложится совсем не ровно. Ника поняла, что один глаз выглядит гораздо больше и веселее другого. Попыталась что-то исправить смоченной в жидкости для снятия макияжа ватной палочке, но поняв тщетность усилий, стерла все.

Намного раньше нужного Ника уже ожидала в холле ГИБДД. Увалень в окошке мирно прихлебывал ароматный сублимированный, конечно же, кофе. Он был вполне умиротворен – незаметно прошедшая его смена подходила к концу. Стульев возле означенного в повестке кабинета почему-то не было. Был большой, видимо чертежный, стол. Ника, ели державшаяся на ногах от возбуждения и недосыпа взгромоздилась на него, впрочем, тут же поспешно переместилась из центра на край из-за угрожающего скрипа прогнувшейся, под ее весом, столешницей. Все вокруг какое-то казенное, разворованное до полного безобразия и жутко ненадежное… Неприятное заведение. Никогда раньше Нике не доводилось бывать в таких местах.

Наконец, она дождалась молодого, почти мальчика, юркого лейтенанта, худого до нельзя, загнанного вконец службой и собственной добросовестностью. Он взглянул на нее с явным сочувствием, отпер захватанную до черноты дверь с болтающейся на честном слове ручкой и предложил присесть на один из длинной череды стульев у стены кабинета. Стулья были шаткими, жутко потертыми и внушали опасения, что можно напороться на торчащий в неожиданном месте гвоздь. Ника осторожно присела на крайний, наиболее внушающий доверие с виду стул и оглядела кабинет.

Узкий, длинный. Не больше 12 квадратных метров навскидку. Только и умещалось, что два стола, два шкафа, оргтехника и стулья вдоль стены, оставляя крохотные проходы между этим нагромождением. Несуразной планировки помещение. Везде были папки, бумаги и какие-то схемы. Одинокий, выживающий неведомо как в таких условиях фикус о шести листьях ютился у стены напротив стульев на деревянном длинном и довольно ненадежном чурбачке. Вероятно, цель его обитания в этом кабинете была создать в интерьере хоть немного уюта и расположить посетителей на благожелательный лад. Вот он и держался. Интересно, сколько раз его роняли со столь неустойчивой подставки, пока не привыкли рефлекторно огибать, не глядя? Пахло пылью. А еще… Кабинет был просто пропитан эмоциями. Черно-желтой полосатой прожигающей кислотной ненавистью, алчной жадностью, имевшей прокисший горьковатый привкус пропавших яблок опять же желтого цвета. Радостью простой и честной, а также, жадной радостью с луковым запахом, тем самым луком, припущенным слегка в нерафинированном подсолнечном масле. Радость цвета сизого дыма – с запахом нечестной наживы. И это еще не все. Не меньше, воздух был пронизан такими эмоциями, как покорность (или даже обреченность) и безразличие. Они отдавали пресным хлебом и содой. Отвратительный букет. Примерно такой же бывал во всех больницах. С небольшими вариациями, конечно. Даже обычной чувствительности человеку становится неуютно в обоих госучреждениях именно из-за «букетов» этих эмоций, настолько насыщенных, если не сказать – плотных, почти материальных на ощупь. И это только самые сильные и ощутимые эмоции. Часами, наверное, можно распутывать клубки этих цветов и запахов чтобы догадаться в общих чертах об историях, происходящих в этих стенах.

Вернулся молодой юркий лейтенант, раскрыл папку и предложил на́чать. Удивительно, что он даже не спросил Никин паспорт. Ну или хотя бы не убедился, что Ника – это Ника в принципе. Ну да ладно. Не ошибся же – остальное просто детали. Не будем учить молодого сотрудника работать. На вопрос о том, что ей грозит, был дан уклончивый ответ, мол, суд решит, и вообще, он это дело не ведет, а просто подменяет сотрудника.

Ничего нового Ника, в общем и целом, не услышала. Ей предложено было написать объяснительную, но только лишь Ника примостила неловко на колене выданный ей фанерный планшет с ручкой и соответствующим бланком, как дверь без стука отворилась, и на пороге появился средних лет мужчина в обычном гражданском недурном весьма костюме, с плотно повязанным широким узлом под самое горло галстуком. Ника никогда не могла понять, как они, галстучные, не задыхаются, если широченный и явно очень жесткий узел буквально упирается в кадык. От мужчины исходила целая смесь запахов – лосьона для бритья, дезодоранта, одеколона и чего-то еще. Вероятно, весьма, что запахи сочетались и даже были приятны в умеренном весьма количестве, но в таком маленьком непроветриваемом помещении они тут же назойливо весьма заполнили собой все пространство.

Лейтенант, увидев «галстучного», встретился кратко с ним взглядом, встал из-за стола и ни слова не говоря покинул тесное помещение.

– НикА, – незнакомец поздоровался кивком, назвав ее по имени, странно его исковеркав. По этому одному ударению Ника сразу поняла, что он иностранец. Прибалт? Эстонец?

– НикА, – повторил тем временем галстучный – Ника только кивнула слегка удивленно на его приветствие, – если я правильно понимаю назначение бланка на ВашьИх коленЯх – сейчас вы собирайтесь чистосердечноу во всем призньяться, чтобы в совокупнОсти за садействые, за первое нарУшение и за то, что вы явлайтесь матерью-одиночкой получить снисхОжденье от сУда?

«Ой как он говорит коряво! Будто нарочно коверкает, да не знает как правильно это делать!» – подумала Ника.

Она часто работала с иностранцами. С Китайцами точнее. Но они вообще по-русски не говорили. Поэтому и не раздражали своим коверканием Никины уши.

Галстучный протиснулся, наконец, в помещение целиком, широкими своими плечами полностью закрыв узкий проход. В комнате стало гораздо темнее и теснее, а от этого еще более неуютно. Хотя, куда уж больше…

Пройдя ловко мимо Ники, он нестерпимо обдал ее удушающей волной парфюма, удобно расположившись за столом ретировавшегося в какой-то момент лейтенанта.

– А, какой у меня есть выход? – безнадежно повела плечом Ника.

– ВихОд… Выход, – поправился он, – Есть всегда. И не один. Даже если тебя съели – у тебя как минимум два выхода.

Никина щека дернулась. Только сегодня она вспоминала эту бабушкину присказку, бесцельно убивая медленные минуты до начала экзекуции.

Сквозь запах терпкого одеколона, крема после бритья, дезодоранта и еще черти чего Ника никак не могла уловить суть намерений галстучного. Какая-то адская смесь, думала она рассеянно – совершенно невозможно даже думать в таком благоухании!

– Вы хотите предложить мне выход? – на всякий случай поинтересовалась Ника. Разговор был как минимум странным. Но вдруг попросят взятку? Она конечно же согласится на любые условия.

– Я мОгу. И надеюсь, что вы примете мое предложьение. Вы жье мать. У вас на иждьивение несовершеннолетньяя дочь. Пожьилая мамаА, которая сейчас наверньяка за вас сыльнО переживает.

– А, откуда вы вообще все это… Как вы сказали вас зовут?

– Я не говорьил. Зачем вам лишняя информасия? – галстучный серьезно посмотрел на Нику, и она осеклась под его строгим взглядом. Странный акцент. Никогда такой не слышала. Европеец, славянского типа. Может, прибалт? Глаза его не были матовыми. Он не лгал, действительно значит выход был?

– И что же вы мне можете предложить? – стараясь сдержать предательскую дрожь в голосе, хрипло спросила Ника. Как всегда, в такие неудобные моменты кровь прилила к ушам, щекам и шее. Боже! Да они просто горели, выдавая ее с головой.

– Продолжение обычной нормальной привычной вам жизни, – Ника отметила, что он сказал это совершенно не коверкая слов. Но удивляться было некогда.

– А… А что я должна буду? Деньги? Сколько? – спросила Ника и тут же в ужасе от сказанного прикрыла ладошкой рот, оглядев круглыми глазами кабинет – вдруг камера пишет, как она тут взятку должностному (?) лицу предлагает. Или не должностному? Кто он вообще? А может и не деньги ему нужны?! А что-тогда?

Мысли бешено крутились в ее голове. Кто это так за нее хлопочет?

Галстучный, глядя на Нику нетерпеливо поморщился. Будто, ему не нравилась подозрительность девушки, и он решил ускорить процесс.

– Я предлагаю вам проехать со мной. Видите ли… Есть некоторые несостыковки в вашем деле… Ваша машина не повреждена. Вы обратили на это свое внимание? Мы могли бы использовать эти вешши, чтобы избавить вас от ненюшных собитий.

– Дааа… – ошарашенно протянула Ника действительно вспоминая, что не отойдя еще после шока она осматривала свою машину и не нашла практически никаких повреждений. А ведь по смыслу, повреждения должны были быть. И значительные!

– Но, – прервал Никины мысли галстучный, опять вдруг начав коверкать слова – Вы вместе с тем все же подписали чистосЕрдечное признаньие при составлении протокола… Это очьень плёхо. Вы должны понИмать, что вам после суда придется покинуть семью для отбывания срока наказания в колонии посельении. А вашу дочь отправят в детский дом. Это очьень-очьень плёхо. Но как вы уже поняли, есть вихоуд. Выход. Я предлагаю вам пройти тести.

Ника непонимающе заморгала глазами, не сразу поняв, про какое тесто идет речь. Но, быстро сообразила, что «тести» означает «тестироваие».

– А, – обрадовалась Ника, – детектор лжи? Ну, это конечно. Я согласна. Достаточно детектора лжи?

Галстучный снова поморщился.

– НикА, я ничего не говорил вам о детекторье лжи. Нужны другие тести.

Никин взгляд потух. Она знала, что существует несколько десятков способов обмануть полиграф. Начиная от медикаментозных средств, притупляющих реакцию наравне с выпитой накануне изрядной порции спиртного, с десяток различных химических средств, искажающих кожную реакцию до широко использующихся у зэков приемчиков физиологической блокировки обычной реакции, когда они, отвечая на вопросы ритмично сжимали и расслабляли сфинктер ануса, концентрируя все свое внимание на этом занятии.

Видимо галстучный знал откуда-то не только подробности ее личной жизни. Он был знаком с осведомленностью Ники и желал проверить ее как-то по-другому. Жаль.

– Я надеюсь, что вы благоразьУмная жьенщина, – продолжал тем временем галстучный, – завтра суд, времени не так уж много.

Никина щека вновь болезненно дернулась – она жутко не любила, когда ее кто-то называл «женщина». Как-то сложилось в современности, что тех, кому не стукнул полтинник и в которых не набралось центнера живого веса автоматически причислялись в вежливом разговоре к категории «девушек». То есть «женщинами» обычно называли ту не определенную категорию лиц женского пола, а явно стареющих обрюзгших крупногабаритных особ, или совсем уж бабушек. А обращение «бабушка», звучало как-то совсем уж рудиментарно. Даже говоря о бабушках в третьем лице, о них говорили скорее, как о пожилых женщинах.

Ника все еще пыталась заглянуть в глаза галстучному иностранцу, чтобы найти истину в его взгляде. Но ее просто душил заполнивший собой все пространство тесной комнатенки удушливый смрад парфюма незнакомца. Казалось, он заполнил не только комнату, но и всю ее суть, от чего она вдруг стала рассеянной и сонной, не способной трезво мыслить и оценивать происходящее. Потом, она как-то вдруг поняла, на сколько устала ото всей этой так нелепо свалившейся на нее истории.

– О каких тестах идет речь в таком случае – вяло как-то спросила она у галстучного иностранца.

– Вы показали необычный результат не так давно в больнице имени Склифософский. Этот Ваш результат заинтересовал некоторие важние пэрсони. Так жэ, былО доложьено нашими сотрудниками о Ваших опытах над сотрудниками ДПС. Исходя из результатов Ваших опитов. Вы должны прОйти некоторые тести для начала Вашей слушби.

Ника застыла. Потом поняла, что нужно выдохнуть. Ну человеку же нужно не только вдыхать воздух? Он должен выдыхаться… И вдыхаться опять… Она шумно и судорожно выпустила воздух из груди. Затем подумала еще и сделала вдох. Легкие шершаво заполнил нещадно смердящий парфюмом воздух. Вся ее вялость как-то улетучилась и мысли в голове замелькали как бешеные белки.

Теперь все проясняется. За мной следят. Но откуда?.. А кто за мной следит? И как давно? Стоп! Полный стоп! «Тесты для начала… службы…» О чем речь идет? Я не состою на военной службе и не собираюсь…

Галстучный, видя замешательство Ники и усом не повел. Он продолжал:

– Разумеется, у вас есть ряд вопросов. Я догадиваюсь что беспокоит вас болше всего и могу гарантировать то, что в случае, если тести пройдут удачно, то во-первих ваша дочь и мать будут обеспечены материално, за ними будут присматриват на время вашего отсутствия и конечно же гарантируется медицинская и любая другая своевременная помош. Во-вторьих я вас могу успокоить в том, что, если вы согласитесь на прохождение тестов, вашей свободе ничего не грозит, вы не будете подвергнуты суду с последующим отбиванием наказания в колонии-поселении, что в свою очеред не приведет вас к тому, что ваша драгоценная дочь – это время должна находиться в детском доме. Я знаю, что-то, что я вам рассказываю вас смушает, или даже полностью переворачивает некоторие ваши взгляды, но, моя донна, я сторонник быстрых и прямых решений. Я просто делаю свою работу. И тааак… Может мы не будем доводить дело до суда и решим все иначе? Ви уже приняли свое решьение?

Ника подняла угрюмый взгляд на галстучного:

– Вы из КГБ? Или из ЦРУ?

Галстучный откинулся на стуле и закачался на его шатких задних ножках. Потом стул вновь опустился шумно на все четыре «конечности» и галстучный, скривив рот ответил:

– Насколко это важный вопрос для вас? Вы вдруг возобладали чувством патриотизьма и если уж контора – так пуст хоть отечествьенное Кэ-Гэ-Бе?

– Значит вы меня вербуете в ЦРУ, – безапелляционно сделала вывод из сказанного Ника. Она уже поняла, что такой далекий от ее мелкой жизни мир большой политики ломится в ее дверь, угрожая раздавить ее привычный мирок в случае неподчинения.

– Я думаю, что для вас слишком много информации будет губительно. Поэтому, если уж вам непременно нужно определиться, какая контора вас вербует – пусть она останется просто Конторой. Скажу единственное, что это намного болше, чем КэГэБе или СэРэУ. Но болше этого вам информасия просто не нужна. Я так понимаю, что вы согласны. Сегодня Вашей маме доложат, что дело удалось замять, но вам для этого понадобилось уехать на некоторое врэмя. Немного позже вам дадут возможность сделать один телефонный звонок к своим родным. На этом наш разговор окончен, – иностранец резко встал и вышел, не сказав более ни слова.

Ника не в силах была что-то предпринимать самостоятельно. До последнего момента их разговора она пыталась вглядеться в глаза вербовщика и понять, о чем он думает. Но от удушающего парфюма она никак не могла сконцентрироваться, от чего, как она внезапно осознала, у нее в какой-то момент неимоверно разболелась голова.

Молодой лейтенант, запыхавшись, доложил строго, как по уставу, что ее ожидает служебный транспорт с сопровождающим.

Ника, мучаясь от накатившей дурноты, с пылающими болью висками, бездумно побрела в указанном направлении к служебному выходу к весне за дверью, прочь от парфюмированного воздуха, которым она почти захлебнулась за последние полчаса.

За рулем насмерть тонированного черного БМВ кто-то сидел. Стекло опустилось и оказалось, что это старый Никин знакомец – ПГ. Ника растерялась:

– Павел Геннадиевич?

– ПГ – коротко кивнул тот.

«Вот значит, как. И он из той же шайки. Что же будет?!», – подумала она, а в слух сказала:

– Здравствуйте… Вы меня куда-то повезете?

– Здравствуйте, Ника. Да, у нас с вами предстоит поездка.

– А можно сначала?.. – Ника не успела спросить про поездку домой. Ей как-то нужно было успокоить мать и объясниться с малышкой.

– Домой нельзя, – отрицательно покачал головой ПГ, уловив ее начатый вопрос. – Это основное условие. Вам же все сказали – допустим один телефонный звонок после прохождения экзамена.

– Экзамена?! – в очередной раз брови Ники поползли вверх.

ПГ поморщился.

– Если угодно – тестирования. Я не люблю эти иностранные словечки. Время идет, мы выбиваемся из намеченного графика. Садитесь, поехали.

– Из какого графика?!

– Садитесь же! Или вы передумали? – ПГ был чем-то раздосадован.

Ника молча открыла дверцу машины, из которой пахнуло тем же мерзким запахом смеси мужского лосьона для бритья, дезодоранта, туалетной воды и чего-то еще… Ника отшатнулась, подумав, что в ней, наверное, приехал тот – галстучный и помедлив, села все же, размышляя на тем, не совершает ли она сейчас самую большую ошибку в жизни.

Ее напугали. Она чувствовала себя совершенно беспомощной. Но видимо придется подчиниться, ибо другого выхода в этой ситуации за такой короткий период времени она попросту не смогла придумать.

Не успела Ника откинуться на удобном сидении, как сильная рука сидевшего сзади, совершенно не различимого в темноте человека, прижала ее голову к подголовнику и что-то резко укололо Нику в шею. Темнота…

VIII. Третья сторона медали

Белое. Потолок? Фууу, как же тошно! Восстанавливая последние события, Ника вспомнила странный диалог с иностранным господином в тесном галстуке. Потом… Потом она вспомнила как села в машину к ПГ. И все. На этом ее воспоминания закончились.

Ну что же, достаточно этой информации для того, чтобы найти в себе силы осмотреться и увидеть что-то кроме потолка.

Странная онемелость в теле пугала. Она чувствовала руки и ноги, но не могла двинуться ни на миллиметр.

Взгляд ее тоже как-то замер, изучая белое. Потолок? Какой-то странный. Без деталей. Обычно же потолок не представляет собой однородную белую поверхность. На нем, если приглядеться, куча объектов: датчиков пожарных сигнализаций, камер видеонаблюдения, всяческих осветительных приборов… Люстр, наконец! А здесь все как-то бело и очень однородно.

Обзор закрыло лицо кверху тормашками. Женское лицо. Черноволосая какая-то не очень русская женщина.

Да, и звуков нет. Очень странное чувство. Женщина шевельнула губами, но звук при этом отсутствовал как на экране компьютера, у которого отключены колонки.

Что-то кольнуло в руку. Остро так. Больно. И вдруг мир вокруг начал оживать. Сначала появились звуки. Мужской голос. Очень знакомый голос. Где же она могла его слышать? Да, точно! Это тот самый доктор, похожий на Жванецкого… Как там его звали?

– Ничего-ничего, милочка, погодите. Это уже почти прошло. Вы просто проснулись немного раньше нужного нам. Поспали бы вы еще минуток десять и эту неприятную процедуру попросту бы проспали.

Над Никой был потолок. Обычный больничный потолок. Ей удалось опустить взгляд вниз. Она лежала, перед ее взором возникла дверь. Прочная такая, с затянутым тонкой решеткой смотровым окошком.

Руки. Она почувствовала, как сковывавшее их неведомое онемение проходит. Ожившее тело пронзила боль. Ломило все – руки, ноги, шею… Тело затекло от длительного бездействия и теперь требовало свое. Ника попыталась подняться, но ее остановили.

– Погодите, милочка, это сейчас нельзя. Может остановиться сердце. Знаете ли, сейчас очень много людей умирают от синдрома «внезапной смерти»?

Нике этих слов было достаточно, чтобы прекратить действия. Умирать как-то не хотелось. Мало ли какой гадостью ее накачали. Паразиты! Справились? Довольны?

Через пятнадцать минут Нике было разрешено встать.

– Где туалет? – хмуро поинтересовалась Ника.

– Если ваше самочувствие еще не пришло в норму, сиделка предложит вам утку, милочка, – широко улыбнулся доктор, похожий на Жванецкого, сложив на груди пухлые руки, соединив пальцы ладоней, – а я отвернусь. Знаете стишок про утку?

 
«Если утка лысая
И совсем не крякает:
Значит, в утку писают,
Значит, в утку какают!»
 

От него все так же отвратительно пахло… Ника скорее узнала его не по голосу, а по запаху. Своеобразный такой неприятный запах немытых мужских рук.

Ника понимала, что история, в которую она впуталась никаким образом не позволит ей так же легко «спрыгнуть». Она смутно понимала, как могла попасть под наблюдение… Конторе? Кажется, так назвал галстучный иностранец организацию, которая уполномочила… Вербовку? Что-то невообразимое. Непонятно кто, неизвестно каким образом столь широко осведомленная…

– Мне надо позвонить, – хмуро сказала Ника доктору.

– Увы, это решаю не я. Но я обязательно замолвлю за вас словечко, если вы будете послушной девочкой и будете соблюдать все мои рекомендации. Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – односложно кивнула Ника.

– В таком случае, если вы действительно хорошо себя чувствуете, мы можем приступить к тестам. Вы готовы?

Ника кивнула. Он молча показал Нике на дверь в санузел. Дождавшись, когда она приведет себя в порядок, доктор постучал в дверь. Снаружи лязгнул запор и дверь открыли.

– Следуйте за мной.

Медицинская лаборатория с молчаливыми лаборантами. Укол ланцетом безымянного пальца. Забор крови. Белая комната с видеокамерой. Молчаливый врач аскетичного вида опутывает проводами с датчиками. Задает контрольные вопросы. Работает полиграф. Напротив нее сидит доктор, похожий на Жванецкого – Дмитрий Арнольдович. Молчит, наблюдая процедуру. В какой-то момент Ника отвлекается от вопросов аскетичного вида доктора, улавливая мысль Дмитрия Арнольдовича: «Хорошо, что она не знает, что дочку ей больше не увидеть».

Разрывая путы проводов и увлекая за собой привязанное к ногам кресло, валясь вместе со стиснутым за грудки Дмитрием Арнольдовичем она прохрипела яростно:

– Что это все значит? Что с моей дочерью?!

Чьи-то сильные руки сзади больно сжали ее руки. Как больно! Подлый укол в шею. Опять?! Темнота.

Она еще помнила его глаза. Странный такой взгляд, как будто, где-то он далеко был. А ей так хотелось, чтобы он был с ней. Еще раз. И больше ничего нужно и не будет. Все остальное так неважно. Ведь у него такие руки… Такие… И губы… Очень реальные, как во сне… Но это уже и не сон?

Белое… Потолок? Опять?! Онемение отпускает быстро. Видимо, антидот введен до того, как она пришла в сознание.

– Извините за провокацию, – тяжело вздохнул Дмитрий Арнольдович, – на самом деле с Вашей ненаглядной дочуркой все себе хорошо. Хотя, честно говоря, я не знаю как у нее дела, но если бы что-то было не так, мне бы уже было доложено. Следовательно, у нее все хорошо. Я должен был вызвать в вас как можно более сильные эмоции, которые можно зафиксировать для продолжения исследования. И знаете что? Это удивительно. У вас просто невероятные показатели. Сегодня мы продолжим. Нужно подготовить вас к службе. Для ускорения процесса придется применять медикаментозные методы. Но это совершенно безопасно, можете не волноваться.

– К какой службе? – к Нике вернулась способность говорить. Она была опустошена воспоминаниями ускользнувшего от нее сна и попросту оглушена всем на нее обрушившимся так внезапно и стремительно.

– Это не в моей компетенции, знаете ли, – смутился врач, особенно в эту минуту напомнивший Нике Жванецкого.

Он зашагал размашисто по комнате, остановился, замахал, как ветряная мельница руками и поспешно ретировался к выходу. Обернувшись на пороге, он сказал:

– Приводите себя в порядок. Где находится ванная – Вы знаете. Я жду Вас, постарайтесь уж оперативненько, – мерзко хихикнул он.

Нике ничего не оставалось, как подчиниться.

Лаборатория. Забор крови. Дмитрий Арнольдович уже кивает над результатами каких-то развернутых анализов и непонятных диаграмм.

Ника почувствовала знакомый запах смеси мужского одеколона, лосьона для бритья, дезодоранта с довольно-таки металлическим привкусом. Она не могла не узнать его – галстучный? Ника озиралась по сторонам, ожидая, что он сейчас появится. Но нет, никто не появлялся.

Дмитрий Арнольдович подошел к Нике с сосредоточенным лицом и уселся на белом вертящемся стуле напротив.

– Ника, вы чувствуете аромат мужского парфюма?

– Да. Сильный запах, навязчивый такой… Как же не почувствовать. А что?

– Не задавайте мне, пожалуйста, вопросов. Если они вам заданы, значит это необходимо для получения от вас ответов. Так вот, следующий вопрос: ассоциируется ли у вас этот запах с чем-то? Или, может быть, с кем-то?

Ника понимала, к чему клонит Дмитрий Арнольдович. Лукавить было незачем.

– Я не могу назвать вам его имени. Он не представился. Такой… иностранец… со странным акцентом… Прибалт возможно.?

– Верно. То, что вы чувствуете сейчас – это оружие. Его разработали военные химики и медики для борьбы с такими сверхчувствительными людьми, как вы. Называется оно «Завеса». Цель применения такого вещества – заглушить сенсорные данные у людей с широким или повышенным, по-другому выражаясь, спектром чувств – сенсов, эмпатов, сенистезов. Как вам удобнее. Как вам приятнее называть, так и называйте. Это не важно, – Дмитрий Арнольдович махнул, будто досадливо рукой и замолчал, видимо формулируя и фильтруя свои слова, – применение такого препарата лишает способности таких как вы улавливать зрительные, обонятельные и мысленные образы окружающих на короткое время. Как-только ароматическое воздействие прекращается, эмпаты вновь обретают свои временно утраченные способности.

– Я такая не одна?

– Не одна, – вздохнул Дмитрий Арнольдович, – не одна. Но все же, вы – яркий представитель. Ваши результаты превосходят все ожидания, но… Как говорится, «против лома нет приема, если нет другого лома». Ваши способности легко блокируются описанным мною только что химическим оружием «завеса». Моя задача научить вас противостоять действию химического воздействия для того, чтобы в случае необходимости, вы беспрепятственно могли воспринимать необходимую информацию.

– Кому необходимую? – не выдержала Ника.

Дмитрий Арнольдович вздохнул. Поднял на Нику страдальческий взгляд, как бы говоривший: «Ну мы же договорились, что здесь вопросы задаю я?!» и ответил ей, нехотя:

– Я уже говорил вам о своих задачах и компетенции. На сколько я был осведомлен, в разговоре с вашим – за кого там вы его приняли? Прибалтом, – Дмитрий Арнольдович криво усмехнулся, а Никины брови давно застывшие высоко, сумели еще выше приподняться от удивления – Вы условились нашу контору называть «Конторой». Так о чем же вы хотите меня спросить? По-моему все предельно ясно. И повторю: эта область не в моей компетенции. Когда мы с вами кончим всю подготовку, вам будут предоставлять всю необходимую информацию, – понявший, что Нику он не убедил, Дмитрий Арнольдович, еще раз глубоко вздохнув закончил, – и разрешат возвращаться домой между выполнением заданий. К дочке.

Никины мысли заполнила Ниночка, глаза заволокло мутной пеленой слез. Ника рассеянно позволила делать с собой все что было необходимо доктору. Она была вся в собственных мыслях, в своем ей только понятном мире, укрывшись от остальных такой отрешенностью, через которые даже не проникал смысл распоряжений неприятного ей до ненависти Дмитрия Арнольдовича. Но все же ясно было, что она не у маньяка в руках, человек просто выполнял свою работу, отрабатывая свой хлеб.

Но с другой стороны… Ненавистный доктор, ненавистная странная история, ненавистные врачи… Очередной, уже ожидаемый укол в шею – ее попросту выключают, как ремонтируемого робота, чтобы не мешалась. Темнота.

Однажды как-то вдруг сон стал явью, ничем от него не отличаясь. Она таяла, как шоколад в его объятьях. И эти минуты были центром ее жизни. А все остальное было таким ничтожным…

Конечно, она безумно любила свою малышку и маму. Но ничего не могла с собой поделать. Сколько было усилий приложено для того, чтобы поймать Его взгляд!

Она всегда имела большой успех у мужчин. Раздражающий такой успех. Причем, со странным таким перекосом – чем старше были волокиты, тем большее внимания она получала с их стороны. Отвратительно!

А он был совсем не стар. Весьма импозантен, умен и успешен. Сильный и смелый. Напористый в меру. Он был Мужчина во всем. От него пахло приятно и правильно. Иногда просто хорошими сигаретами. Иногда лучистым запахом луговых цветов, когда он был расположен к ней и имел хорошее настроение… Иногда, когда дела шли не так, как они должны были идти, Ника сторонилась и ограждала себя от того пылающего сероватого желто-оранжевого, который не просто был неприятным оттенком, а слепил, сопровождая невозможно резким, почти перцовым запахом… Много эмоций, которые менялись, как весенняя погода. Нику пугала такая смена настроений, но ее влекло к нему так неудержимо, что все эти моменты быстро забывались, как если бы набежавшие на солнце облака разогнал дерзкий весенний ветерок. И снова только сияющие солнечные лучи, только приятный запах луговых цветов и хороших сигарет… И тогда он улыбался. Может быть даже и ей…

Ника маялась комплексом неполноценности – что в ней не так? Самоутверждаться не хотелось, так как, мстя ему за неполученное или недополученное, она мстила лишь себе самой. В своих мыслях она понимала абсурдность ситуации. Не в его вкусе. Попросту некрасивая, по его меркам… Она осознавала со стыдом, что практически вешалась ему на шею, понимая это сама и сама себя казня… Забегая вперед нужно сказать, что единственный выход, который был тупиком истории в том, что Ника уволилась с хорошей работы только по тому, что не могла так больше. Просто не могла. И все. Так началась ее карьера свободного художника.

Взрослый разумный человек не может совладать с собственной слабостью. Ужасно! С другой стороны, время – лучший лекарь всех времен и народов. Тоска проходит постепенно, с ней уходит чувство бесцельно прожитого и беспомощности. Особенно ей помогло то, что она нашла в себе силы поменять так полюбившуюся ей работу с небольшим, но стабильным заработком и с нею уверенность в дне грядущем. Это было для нее чем-то похожим на то, как если бы взять и перевернуть пожелтевший и запомнившийся в малейших деталях лист календаря. Ты просыпаешься рано на рассвете и перед тобой, как карта путешественника, разворачивается новый день и новая жизнь. Перемены всегда пугают, но непременно привносят в застоявшуюся жизнь чувство удовлетворения от того, что все же решилась. Все же смогла перевернуть эту страницу жизни.