Юлиан Семенов
Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу
Картина четвертая
Кабинет премьера. МЕРКУЛОВ и ГИАЦИНТОВ.
МЕРКУЛОВ. Послушайте, полковник! Я имею забот поболе вас! Я должен читать сообщения консулов из-за границы, у меня в государстве керосина нет, маяки по побережью гаснут, я денег учительству три месяца не платил, у меня началось победоносное наступление на красных, по масштабу не удававшееся никому, даже Деникину, и, естественно, я не могу, я не имею времени заниматься с вашими вонючими агентами и доносчиками! Что я вам, пугало огородное? Ну, не вышло у вас – так и бог с ним! Но хоть бы проверили сначала! А то мне раззвонили, я – японцам, два ордена вам дал, вся пресса вопила: «Разгневанный народ в Маньчжурии растерзал Блюхера!» А где ваш Блюхер? В могиле или к себе в штаб вернулся?! Зачем языком болтали?!
ГИАЦИНТОВ. Я хотел вас порадовать, Спиридон Дионисьевич!
МЕРКУЛОВ. Я вам превосходительство, а не Дионисьевич!
ГИАЦИНТОВ. Ваше превосходительство, позвольте мне просить вас об отставке.
МЕРКУЛОВ. Чего-чего?!
ГИАЦИНТОВ. Лучше вагоны разгружать, чем слушать такое! Можно подумать, что я ничего не сделал для вас! Можно подумать, что я мало работаю! Можно подумать, что уничтожение здешних коммунистов прошло мимо меня…
МЕРКУЛОВ. Глупышка. Ведь отец же я вам. Нешто дозволено на старого человека обижаться? Сердце у меня болит, под грудью щемит, по ночам Бог ко мне приходит – оттого нервен, пойми. Всякое могу сказануть, а думаю об вас всех с лаской. Ноша на мне, пойми. Хочешь, попробуй, как тяжела, горб сразу переломаешь. У нас тот станет великим, кто пустит кровушку вовремя и к месту. Тогда пущай ее хоть реки льются – это как избавление от болезни, это вроде как высокое давление кровопусканием спустить. Понял, почему обижен я? Не за себя, дурашка… За тебя, красавца моего, обижен… А ты – в отставку…
Входит ТАЧИБАНА.
ТАЧИБАНА. Прошу простить, что я без предварительного звонка, господин премьер. Примите мои поздравления по поводу прекрасно проведенной операции по уничтожению Блюхера. Великолепный сюрприз.
МЕРКУЛОВ. Ничего-ничего, не клюй наших, Тачибана. Вы – раскосы, хитры, да и мы не лыком шиты.
ТАЧИБАНА. Полковник, советую вам внимательно присмотреться к спекулянту по имени Чен.
ГИАЦИНТОВ. Кто? Чен? Это – мелюзга, биржевик и мелкий жулик.
ТАЧИБАНА. Мы зря не советуем.
ГИАЦИНТОВ. Чен? Странно. По-моему, вы ошибаетесь.
ТАЧИБАНА. А с Фривейским тоже ошибаемся?
ГИАЦИНТОВ. Тише, он в приемной.
ТАЧИБАНА. Его нет в приемной, он у шифровальщиков сейчас. Не надо учить меня конспирации…
МЕРКУЛОВ. Вы смотрите, зря Лешу не обижайте. Знаю я вас, кровопийц. Ни за что человека изничтожите. Может, чистый он…
ГИАЦИНТОВ. Мы аккуратны с ним предельно… Но Чен… Право – смешно…
ТАЧИБАНА. Если вы его упустите – мои контрразведчики вам этого не простят.
ГИАЦИНТОВ. Давайте каждый будем беспокоиться о своих делах.
ТАЧИБАНА. У нас у всех дела общие, давайте уговоримся раз и навсегда. Господин премьер, я должен поздравить вас с грандиозным успехом на фронте – красные отступают повсеместно.
МЕРКУЛОВ. Знаю.
ГИАЦИНТОВ. Есть предложение, которое требует японской поддержки.
ТАЧИБАНА. Назовите мне что-либо, не требующее здесь японской поддержки.
МЕРКУЛОВ. Не зарывайся, Тачибана. А то с Америкой обниматься стану.
ТАЧИБАНА. Америка – плохая любовница. Мы – надежней, господин премьер.
ГИАЦИНТОВ. Итак, моя просьба: через ваши дипломатические каналы надо передать сегодня чекистам в Читу: в дайренском поезде, во втором вагоне, едет мещанин Панызырин. В воротничке его френча зашиты письма от меня к генералу Гржимальскому и удостоверение личности князя Мордвинова.
ТАЧИБАНА. По нашим сведениям, именно он должен был провести акцию по уничтожению Блюхера в Дайрене?
ГИАЦИНТОВ. Именно.
ТАЧИБАНА. Вы хотите рассчитаться с неудачливым агентом.
ГИАЦИНТОВ. Не его вина, что Блюхер столь внезапно уехал, никто этого не предполагал.
МЕРКУЛОВ. А в чем дело? Князя жаль.
ГИАЦИНТОВ. Я хочу подтолкнуть время, Спиридон Дионисьевич. В случае провала, а этот провал будет случайным, вне связи с Блюхером, у нас уговорено, что Мордвинов даст показания на генералов, живущих в Чите. А Блюхер к ним сейчас обращается, они ему особенно сейчас нужны.
ТАЧИБАНА. Несчастный князь. Я слышал, он довольно одаренный музыкант.
ГИАЦИНТОВ. Музыканты – народ экспансивный, а ЧК любит экспансивные показания. Но откуда у вас эти сведения? Он свою музыкальную страсть скрывал…
МЕРКУЛОВ. Открой, генерал, открой свой тайничок.
ТАЧИБАНА. Первая задача разведчика – знать тайные страсти окружающих, так меня учит начальник имперской безопасности Ицувамо. И в заключение, господа: завтра в порт прибывает транспорт с танками, которые на фронте подтвердят стратегический успех белых войск.
ГИАЦИНТОВ. Вот это воистину – ура!
Входит ФРИВЕЙСКИЙ.
ФРИВЕЙСКИЙ. Господа! Спиридон Дионисьевич!
МЕРКУЛОВ. Ну что ты распелся? Говори.
ФРИВЕЙСКИЙ. Вот телеграмма из Берлина от царствующей династии Романовых. «Наши сердца и помыслы с вами, господин Меркулов, в вашей великолепной борьбе с большевиками».
МЕРКУЛОВ. Господи! Господи! Господи!!!
Отходит в угол и долго молится, стоя на коленях.
ГИАЦИНТОВ. Спасибо, Алешенька… Пойди в приемную, сядь к телефону, мне должны звонить – соединишь… А после поговорить надо.
ФРИВЕЙСКИЙ, быстро взглянув на Гиацинтова, уходит задом – очень медленно…
Картина пятая
Кабинет Блюхера. БЛЮХЕР с АДЪЮТАНТОМ.
АДЪЮТАНТ. Василий Константинович, последние сводки.
БЛЮХЕР.Спасибо. Из Владивостока шифровки от Исаева еще не было?
АДЪЮТАНТ. Нет.
БЛЮХЕР. Дьявол их всех забери… Как слепые котята тычемся… Ах, Сева, Сева… Максим Максимович… Что ж ты нас без ножа режешь… Посмотрите, там генералы еще не подошли?
АДЪЮТАНТ. Они уж с полчаса ждут.
БЛЮХЕР. Вы что, с ума сошли?
АДЪЮТАНТ. Интеллигенция нафталинная, от них все беды.
БЛЮХЕР. Вы коммунист?
АДЪЮТАНТ. Комсомолец.
БЛЮХЕР. Странно. А говорите, как базарная торговка. Запомните раз и навсегда: только тот поднимет руку на русскую интеллигенцию, кто задумал погубить революцию. Да-да, потому что вождь рабочей революции – интеллигент по фамилии Ленин. Зовите генералов.
АДЪЮТАНТ выходит. Появляются два ГЕНЕРАЛА в военной форме, но без погон и орденов.
БЛЮХЕР. Здравствуйте, граждане, присаживайтесь, пожалуйста.
ГЕНЕРАЛЫ садятся в кресла.
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Мы были приглашены для беседы – мы пришли выслушать вас.
БЛЮХЕР. Я хотел бы познакомить вас с меморандумом, который Япония выдвинула в Дайрене.
ГЕНЕРАЛЫ читают меморандум.
Разобрали? Так вот, мы этот меморандум не приняли. И сразу же белые во главе с Молчановым по приказу японцев выступили против нас, чтобы русской кровью утвердить здесь японские интересы. Итак, вопрос на сообразительность: с кем должен быть русский патриот, любящий матушку-Родину, – с белыми, с Молчановым или с нами? Отвечать прошу по принципу: «да» – «нет»! Всяческая хреновина надоела – спасу нет!
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Позвольте не отвечать на ваш вопрос, ибо генерал Молчанов – мой боевой товарищ, я с ним мерз в окопах в пятнадцатом году.
БЛЮХЕР. Хотите быть чистеньким?
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Я обязан быть таковым по отношению к другу.
БЛЮХЕР. А по отношению к Родине – вы, генерал?
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я не могу преступить грань. Большинство моих друзей находится в рядах тех, кто не с вами. Я – ни за них, ни за вас.
БЛЮХЕР. За кого ж?
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. За Родину – простите великодушно драматизм ответа.
БЛЮХЕР. А генерал Брусилов не за Родину? А генерал Бонч-Бруевич не за Родину?! А генерал Каменев не за Родину?
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Это запрещенный прием в дискуссии.
БЛЮХЕР. А я с вами не дискутирую. Времени нет – белые прут.
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Белые – тоже русские, гражданин министр.
БЛЮХЕР. А оружие у них чъе? И с каких пор иены стали русскими деньгами? Отчего они расплачиваются японскими иенами? А?! Или это – тоже запрещенный прием? По костям русских мужиков – «линкольны» торговцев поедут! Этого хотите?.
В кабинет Блюхера врывается ПОТАПОВ с тремя чекистами в кожаных куртках. Чекисты бросаются к генералам, обыскивают их.
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Дикая комедия разыгрывалась, боже праведный…
БЛЮХЕР. В чем дело?
ПОТАПОВ. Сейчас доложу Уведите их! И оружие у них найдите, оружие. (Генералов уводят.)
Мы вчера сняли с поезда одного мещанина, который на поверку оказался князем Мордвиновым, связным Гиацинтова. Он шел на связь с генералами. У них тут заговор. Глава – Гржимальский, эти – на подхвате.
БЛЮХЕР. Вот сволочи, а…
ПОТАПОВ. По ним давно пуля плачет.
БЛЮХЕР. Доказательства есть?
ПОТАПОВ. Мордвинов все признал.
БЛЮХЕР. А факты? Улики? Доказательства?
ПОТАПОВ. Так без давления ж признал, Василий Константинович.
БЛЮХЕР. То, что признал, – это мура. Склады с оружием где? Явки, пароли? Конспиративные квартиры? Я тебе могу сказать, что сам – японский шпион. Поверишь, что ль?
ПОТАПОВ. Василин Константинович, странно ты говоришь.
У меня голова пухнет. Вроде – под защиту гидру берешь.
БЛЮХЕР. Я под защиту беру истину, разведка. Где остальные генералы?
ПОТАПОВ. В тюрьме.
БЛЮХЕР. А Мордвинов?
ПОТАПОВ. Тоже.
БЛЮХЕР. А ну, давай ко мне всех.
ПОТАПОВ. Они ж сырые…
БЛЮХЕР. От вареного яйца ноль пользы, витаминов нет.
А папочку с делом оставь, погляжу… Хотя нет… Ко мне – не надо, едем в тюрьму. Неужели все такие сволочи, а? Как же тогда русскому человеку верить, разведка?
Центр сцены. Рельсы. Церковь, а может быть, тень от креста на толпе крестьян. Дымятся пожарища. Слышны далекие бабьи причитания. В центре крестьянского схода ПОСТЬШЕВ и те два бойца, которых он остановил во время первого панического бегства, приводят на середину сходки КОЛЬКУ-анархиста.
ПОСТЫШЕВ. Погорельцы, идите сюда.
К Постышеву с тихим плачем подходят несколько мужиков и баб.
Кто вас жег?
БАБА. Вон стоит, ирод.
ПОСТЫШЕВ. Колька-анархист?
МУЖИК. Он…
ПОСТЫШЕВ. За что ты их пожег?
КОЛЬКА. А буржуи они.
ПОСТЫШЕВ. С чего взял?
КОЛЬКА. С того, что у всех избы соломой крыты, а у этих кровелем.
СТАРИК. Да господи! Кто ж тут скажет, что я такой-сякой! Семья у меня большая, все в труде! Оттого и кровель! Рази нет, мужики?!
Мужики молчат.
Чего молчите-та?! Мефошка, скажи! Пров, чего рыло воротишь, я ж тебе поле пахал!
ПОСТЫШЕВ. Что ж молчите, граждане? Если старик – кулак-мироед, у меня с Колькой один разговор будет, а если он справный мужик, работал в поте лица, так я все по-иному оценю. А ну, вот вы, гражданин.
МУЖИК. А я что? Я не знаю ничего.
ПОСТЫШЕВ. Сам из этой деревни?
МУЖИК. Ну а как же иначе, понятно, с этой…
ПОСТЫШЕВ. Деда знаешь?
МУЖИК. Какого деда?
ПОСТЫШЕВ. Вот этого?
СТАРИК. Меня, меня не знаешь, что ль?!
МУЖИК. Так рази он дед? Он и не дед вовсе. Кузьма он Пантелеев.
Из толпы выходит СТАРИЧОК с лысой головой.
ЛЫСЫЙ СТАРИК. Гражданин комиссар Постышев, дозволь мне слово сказать.
ПОСТЫШЕВ. Пожалуйста.
ЛЫСЫЙ СТАРИК. Ты мужика пытаешь, гражданин Постышев, а он нынче смущенный, мужик-то. Потому и молчит. Раньше справный мужик в мироедах ходил, а потом Ильич сказал, что справный мужик – тоже человек, а не каркадил нильский, и жить наравне может. Потому как – нэп! Тут вздох по нас прошел и радость, а теперя энтот вот гражданин сказал, что он заместитель Ильича, и приказал всех справных пожечь. Вот оттого мужик смущенный и боится сказать, что Кузьма Пантелеев мужик как мужик, на себе пашет, на себе таскает, из себя жгут вьет. Я – сирота, живу Христа ради, мне страх неизвестный, потому как терять нечего, а остальные – молчат. Вы-то уйдете, а энтот – гражданин анархист – тут останется, а с им – гарнизон, а он им водки выдал и мяса со складов, они за него кому хошь голову прошибут. Вот и все!
ПОСТЫШЕВ. Колька, ты отчего ж решил, что Пантелеев буржуй?
СТАРИК. Да какой я буржуй?! Вон зубы-то мои где? Нет их! Голод да цинга скрошила.
КОЛЬКА. Ишь, комедь вкручивает. Небось забыл, как вчера орал: «Пропадите вы все пропадом с вашими красными!»
СТАРИК. Так ты ж мой комод грабил!
КОЛЬКА. Я революционер! Мне на твои комоды семь раз плевать! А ты что для революции сделал?!
СТАРИК. Блюхеру коня отдал! Сыновей к нему в армию проводил!
КОЛЬКА. Про это молчи: заместо этого ты землю получил.
К Кольке медленно идет простоволосая БАБА. Она бросается на Кольку. Ее с трудом оттаскивают от него.
БАБА. Плевать я хотела на вашу землю и твою революцию! Гад! На кой она мне, если ты Манечку мою опоганил!
ПОСТЫШЕВ. Чего вы для него требуете?
БАБА. Смерти ему мало. Мало ему смерти, иуде подлому, нет на тебе креста, а еще Ильичом клялся, паразит.
ПЕРВЫЙ БОЕЦ. Может, простить, товарищ Постышев?
ПОСТЫШЕВ. Ишь, либералы. Ты – добреньким, а комиссар пусть стреляет, да? А он красным знаменем клялся, когда дома жег и девочек насиловал! А если б он эдакое с твоим отцом и с твоей дочкой изобразил – тоже простил бы?!
ВТОРОЙ БОЕЦ. К стенке его! К стенке!
Гремит залп. Кричит воронье. В наступившей темноте – унылый колокольный звон.
Картина шестая
«Версаль». В номере ВАНЮШИН и ГИАЦИНТОВ.
ВАНЮШИН. Ты меня странно позвал, Кирилл. Какая-нибудь неприятность?
ГИАЦИНТОВ. Я тебя похитрить позвал.
ВАНЮШИН. Устал?
ГИАЦИНТОВ. От хитрости не устают, от нее гибнут.
ВАНЮШИН. Афоризмы, афоризмы, кругом афоризмы. Они красивы, а истина уродлива.
ГИАЦИНТОВ. Сие не афоризм, сие – аксиома. Что Исаева с собой не привез?
ВАНЮШИН. Странный человек – ты ж меня просил быть одному.
ГИАЦИНТОВ. Ты ему доверяешь больше, чем себе.
ВАНЮШИН. Себе я не доверяю, я по натуре растратчик.
ГИАЦИНТОВ. Коля, ты к Фривейскому как относишься?
ВАНЮШИН. Никак. Он мне не интересен. А что?
ГИАЦИНТОВ. Ничего. Поинтересоваться можно?
ВАНЮШИН. Контрразведка зря не интересуется.
ГИАЦИНТОВ. А с Максимом ты давно знаком?
ВАНЮШИН. Я с ним прошел весь Ледовый поход от Омска до Харбина.
ГИАЦИНТОВ. А что, если мы его возьмем к себе?
ВАНЮШИН. Он не согласится. Сволочи, в кофе соли много кладут.
ГИАЦИНТОВ. Турецкий рецепт.
ВАНЮШИН. Ерунда, просто кофе зазеленелый, иначе он плесенью отдает, если без соли-то.
ГИАЦИНТОВ. Ты скоро на фронт?
ВАНЮШИН. Сегодня.
ГИАЦИНТОВ. Вдвоем с министром иностранных дел? Подкрепить наступление?
ВАНЮШИН. Да.
ГИАЦИНТОВ. Не опасно?
ВАНЮШИН. Я щекотку люблю.
ГИАЦИНТОВ. Слушай, я снова об Исаеве…
В кабинет входит один из сотрудников Гиацинтова – агент СЛЕСАРЬ.
Ну?
СЛЕСАРЬ. Боязно выразиться.
ГИАЦИНТОВ. А ты не бойся. Извини, Коля, пусть он мне пошепчет, дисциплина есть дисциплина.
СЛЕСАРЬ (тихо, Гиацинтову). Танки, что сегодня пришли в порт, кем-то выведены из строя. В бензопровод соляная кислота залита – они теперь на месяц в ремонт станут.
ГИАЦИНТОВ швыряет на стол ложку, стремительно выходит из номера. Следом за ним СЛЕСАРЬ.
ВАНЮШИН. Что случилось, Кирилл?
ГИАЦИНТОВ (с порога). А, пустяки, я скоро вернусь (уходит).
ВАНЮШИН уходит. Следом появляются ИСАЕВ и ФРИВЕЙСКИЙ.
ИСАЕВ. Послушайте, Алекс. Не хотите со мной иметь дел – и не надо, бог ты мой праведный! Вы уже достаточно сделали как патриот России и Белого движения. То, что вы передали мне сейчас, – поверьте, Высший монархический совет в Берлине благодарно запомнит, и запомнит надолго. Вы оказали громадную услугу мне, как газетчику, в частности, а общему Белому движению – вообще. И вдруг впали в транс, чуть не истерику разыгрываете.
ФРИВЕЙСКИЙ. Это не истерика. Я спать не могу. Мне кажется, что паркет колышется, понимаете вы это или нет?! Я все время борюсь с желанием пойти к Гиацинтову и упасть перед ним на колени! А он меня уже третий раз щупал, каверзы спрашивал…
ИСАЕВ. Да? Занятно… Меня Гиацинтов как-то приглашал на охоту, я не смог, а в следующий раз, если пригласит, я поеду и поговорю с ним о его дружбе с нами.
ФРИВЕЙСКИЙ. Вы с ума сошли! Этот зверь нас уничтожит!
ИСАЕВ. Или вы играете со мной какую-то непонятную мне игру, или вы близорукий, добрый и мягкий человек.
ФРИВЕЙСКИЙ. Послушайте, вы, стальной мужчина, я смотрю на все и вижу, что вы тоже всего боитесь! Всего!
ИСАЕВ. Я? Я – нет. Почему же я? Отнюдь. Можно подумать, что это я скопировал совершенно секретный план зимнего наступления на красных. Можно подумать, что это я давал журналисту смотреть план японских поставок танков и орудий. Прежде чем говорить о моей боязни, подумайте – нет ли у вас психического расстройства?
ФРИВЕЙСКИЙ. Что?! Погодите, погодите… Умственное расстройство? А что – это выход. Почему вы молчите? Это – выход? Ну, не молчите не!
ИСАЕВ. Я молчу, потому что вы болтаете ерунду, мой друг. Подумайте, в какое положение вы меня ставите? А симуляция нервного расстройства вообще дело в высшей мере полезное. Только надо придумывать всегда что-то поумней, а не просто пить чернила и закусывать экскрементами. Ироническая бессонница, религиозный экстаз – вот это да. Это нравится обществу, этому сочувствуют. Или еще лучше запой. Это в России высшее проявление гражданской мужественности.
ФРИВЕЙСКИЙ. Максим, я слушаю вас, а мне страшно – ведь вы не из Берлина.
ИСАЕВ. Откуда же?
ФРИВЕЙСКИЙ. Зачем Берлину план нашего наступления, который я сейчас передал вам?
ИСАЕВ. Затем, чтобы координировать общую борьбу, мой друг.
ФРИВЕЙСКИЙ. А кому более важно знать зимний план – Берлину или Москве с Читой?
ИСАЕВ. Москве с Читой, конечно. А к чему это? Уж не считаете ли меня агентом ЧК?
ФРИВЕЙСКИЙ. Именно.
ИСАЕВ. Нам надо знать все, чтобы противостоять Москве. Кстати, я принес вам немного денег – это фунты. Откажетесь – буду смертельно обижен.
ФРИВЕЙСКИЙ. Когда вы рядом – мне так спокойно.
ИСАЕВ. Может статься, я к вам перееду. У нас будет милая квартира. Выпишем девочек из Южной Америки – они все танцовщицы и душки. Ну, до свиданья, Алекс, я пошел в редакцию.
ФРИВЕЙСКИЙ. Гиацинтов готовит специальные группы для внедрения в ряды красных – это, наверно, интересно Берлину.
ИСАЕВ. Интересно. Когда отправляют? Пароли? Связи?
ФРИВЕЙСКИЙ. Этого не знает никто.
ИСАЕВ. Уж и никто?
ФРИВЕЙСКИЙ. Действительно, никто.
ИСАЕВ. Ну и бог с ними, важно – дело хорошее.
ИСАЕВ уходит. ФРИВЕЙСКИЙ некоторое время сидит неподвижно, а потом начинает смеяться нервическим смехом. Так он подходит к зеркалу и долго себя рассматривает.
ФРИВЕЙСКИЙ. Все! Конец! Влип!
На просцениуме в лучах прожекторов – ИСАЕВ и ЧЕН.
ИСАЕВ. Здесь все для Блюхера. Это надо передать немедленно. Это – все для наших, это – победа.
ЧЕН. За мной идет хвост. Что-то они, видимо, пронюхали.
ИСАЕВ. Внизу – машина Ванюшина. Мы оторвемся от слежки, идем. Если мы не сможем это переправить Блюхеру – тогда лучше пулю в лоб.
ЧЕН. Тебе не стоит мараться. Лучше я один. У нас ведь логика и сердце живут разной жизнью. Ну, до свиданья, друг. Не надо. Не ходи. Я пойду один. Передам. Не могу не передать – так точнее…
Картина седьмая
Тюрьма. В камере – арестованные ГЕНЕРАЛЫ. БЛЮХЕР стоит у двери молча. ПОТАПОВ входит с МОРДВИНОВЫМ. Долгая пауза.
БЛЮХЕР. Кто знает этого человека?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Я.
БЛЮХЕР. Кто вы?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Генерал Генштаба, профессор академии – в прошлом, ныне – продавец салата Гржимальский.
БЛЮХЕР. Ну и как растет салатец?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Благодарю. Весьма бурно. Навоза много в наше время – оттого и салат.
БЛЮХЕР. Откуда вы знаете этого человека?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Он воевал в моей дивизии.
БЛЮХЕР. Когда видались в последний раз?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Осенью шестнадцатого года.
БЛЮХЕР. Это понятно. Я спрашиваю, когда вы с ним виделись последний раз здесь, в Чите, во время общей работы в контрреволюционном подполье?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Я не отвечаю на провокационные вопросы.
БЛЮХЕР. Мордвинов, скажите, когда вы в последний роз передавали Гржимальскому инструкции от Гиацинтова? Молчите? Ладно. Потапов, покажите генералам показания Мордвинова.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. У меня изъяли очки.
БЛЮХЕР. Зачитайте ему.
ПОТАПОВ. «Генерал Гржимальский, закончив организацию заговора, назначил день выступления офицерства на тот момент, когда один из приглашенных к Блюхеру генералов совершит акт возмездия над красным тираном».
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Великолепная юмореска.
ГЕНЕРАЛ. Хватит! Больше сил нет. Стреляйте сразу! К чему эти издевательства? Хватит!
БЛЮХЕР. Тише! Спокойно! Мордвинов, это вы писали?
МОРДВИНОВ. Я отказываюсь отвечать на все вопросы.
БЛЮХЕР. Мне можете не отвечать. Ответьте своим друзьям.
ПОТАПОВ. Да чего вы с ними чикаетесь?..
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Действительно, что вы с нами чикаетесь?
БЛЮХЕР. Люблю военных, которые хорошо держатся. Мордвинов, вас, случаем, не принудили дать такие показания?
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Грязный чекистский фокус, господа!
БЛЮХЕР. Мордвинов, вот вам бумага и перо. Пишите в присутствии ваших знакомых, что вас заставили дать эти показания. Виновные будут наказаны по законам военного времени. Вас отпущу немедля.
МОРДВИНОВ садится к столу и пишет на листке бумаги.
ПОТАПОВ. Василий Константинович! Кому ты веришь? Он же сам все сказал, я его пальцем не касался!
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Свежо предание…
БЛЮХЕР. Вы не подписались, Мордвинов. Вот теперь хорошо. (Читает написанное Мордвиновым). Сукин сын… Хитер, хитер, а – дурак! Кто из вас может читать без очков, господа кадровые военные? Если у вас нет зрячих – тогда черт с вами! Некогда мне тут канитель разводить! Обходились без вас и впредь обойдемся! Вот показания Мордвинова, которые он дал сегодня нашей разведке против всех вас! А вот что он написал тут! Зрячие увидят: все написано одной рукой! Извольте убедиться, что это правда, перед тем, как я отпущу вас по домам – возить дерьмо на салатовые грядки! (БЛЮХЕР передает Гржимальскому папку с документами.) А этого провокатора к стенке!
МОРДВИНОВ. А-а-а! Они били меня, господа, они били меня! Они вынудили меня написать это. Мне втыкали иглы под ногти!
БЛЮХЕР. Когда вас арестовали?!
МОРДВИНОВ. Они мучили меня, мучили!
БЛЮХЕР. А ну, отвечать – когда вас взяли?!
МОРДВИНОВ. Вчера.
БЛЮХЕР. Руки на стол!
МОРДВИНОВ. Что?
БЛЮХЕР. Руки на стол! Где следы от иголок?
МОРДВИНОВ. Они били меня! Они меня били шомполами!
БЛЮХЕР. Разденьтесь!
МОРДВИНОВ в истерике отбегает в угол.
Раздень его, Потапов, Если след от побоев увижу – тебя расстреляю. как врага революции!
Мордвинова раздевают. На его теле нет ни царапины.
Гад ты, а не князь! Показать тебе, какие следы остаются от побоев в тюрьме и от белых пуль?
Сбрасывает с себя китель. Тело его все в перевязках и страшных шрамах. Надевает китель.
Вот какие следы остаются от побоев и пуль, собака! А вы, кадровые?! Тоже мне, хороши! У меня фронт, а я тут вами занимаюсь! А вы боитесь своего дружка Молчанова обидеть! А он вас всех хотел с помощью Мордвинова и Гиацинтова сделать покойниками. Тоже мне – национальные мученики! Национальные обыватели! Отпусти их по домам, Потапов! Иди выдай иностранные паспорта – пусть уматывают в Японию, к черту и к дьяволу! А этого истерика уведи, слышать не могу плачущих мужчин.
ПОТАПОВ уводит Мордвинова. Долгая пауза.
Вы можете отправляться спать. Идите-идите, я вас не держу.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Какое ваше воинское звание в прошлом?
БЛЮХЕР. Унтер-офицер.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Сколько вам лет?
БЛЮХЕР. Тридцать.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. У вас есть дети?
БЛЮХЕР. Моя трехмесячная дочь умерла месяц назад. Еще вопросы будут?
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Вы считаете, что наша помощь будет важным вкладом в дело защиты России от интервентов?
БЛЮХЕР. Генерал, ну что вы, словно дама у соблазнителя. Ей-бог, даже странно мне слышать все это. У детей это называется «и хочется, и колется, и мама не велит»…
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Ваше счастье заключается в том, что вы помните, как говорили в детстве. Я уже это забыл. Когда мы вам будем нужны?
БЛЮХЕР. Завтра. Растащут ведь Россию, по кускам разорвут… Белые, за ними – японцы! Казаки, за ними – японцы.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Воевать с Молчановым можно, оскорблять нет смысла; оскорбляя противника, вы роняете себя.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ. Какой вам был смысл так яростно защищать нас от вашего чекиста?
БЛЮХЕР. Я не вас защищал, я защищал революцию, потому что революция только тогда непобедима, если все ее участники соблюдают закон.
ГРЖИМАЛЬСКИЙ.Позвольте все же представиться: Андрей Иванович Гржимальский.
БЛЮХЕР. Давно бы так. (Обходит всех и здоровается с каждым за руку.)
В камеру вбегает ПОТАПОВ.
ПОТАПОВ. Василий Константинович! Товарищ Блюхер!
БЛЮХЕР. Что?! Что? От него?
ПОТАПОВ. Да.
БЛЮХЕР и ПОТАПОВ выбегают из камеры. Они – в луче прожекторов.
Вот он! Вот он – весь тут! План наступления… Ах, Исаев, ай да Чен, ай да ребята!
БЛЮХЕР принимает из рук Потапова пакет и начинает сначала медленно, а потом яростно и лихо отплясывать «Камаринскую».
