Джейн Йолен
Книги Великой Альты
Сестры обняли ее с двух сторон и произнесли хором:
– Но Мать Альта опасается, что ты – та самая, потому и не велела никому удочерять тебя.
– А как же моя мать Сельна?
– Она умерла, – сказала Саммор.
– Умерла, спасая тебя, – сказала Амальда и рассказала Дженне всю историю, не упомянув лишь о ноже в детской ручонке; она сама не знала, почему умолчала об этом, но и Саммор не стала ей напоминать.
Дженна вся обратилась в слух, дыша в лад с сестрами, и наконец покачала головой.
– Это еще не делает меня избранницей, Анной. Отчего же жрица насильно сделала меня сиротой? Это нечестно. Я буду ненавидеть ее всю жизнь. Она испугалась детской сказки и омрачила мою судьбу.
– Она сделала то, что считала правильным для тебя и для хейма. – сказала Саммор, гладя белую голову Дженны с одной стороны, а Амальда гладила ее с другой.
– Она сделала это по своим собственным причинам, – сказала Дженна, вспомнив жрицу перед зеркалом. – И жрица, которая печется о словах больше, чем о своих детях, это… – Дженна не договорила – гнев жег ее и душил.
– Это неправда, дитя, и я запрещаю тебе говорить так, – сказала Амальда.
– Хорошо, Ама, я не буду. Но не могу тебе обещать, что не стану думать об этом. И я рада, что скоро настанет время моих странствий, рада, что уйду подальше от ее дурного запаха и холодных глаз.
– Дженна! – хором воскликнули Амальда и Саммор, явно ошарашенные. Саммор поспешно добавила: – В хеймах, которые ты будешь посещать, тоже есть свои Матери Альты.
– Как – свои? – в свой черед опешила Дженна.
– Как же ты еще юна, дитя мое, – сказала Амальда, держа ее за руку. – Наш хейм, может, и маленький, но устроен он так же, как и все остальные. Везде есть свои воительницы, стряпухи, садовницы и учительницы. И во главе каждого хейма стоит жрица с голубыми знаками Богини, выжженными на ладонях. Разве ты этого не знаешь?
– Но они не такие, как наша, – с надеждой произнесла Дженна. – Не такие, как эта черствая женщина, со змеиной улыбкой. Правда ведь? – Она обернулась к Саммор, но как раз набежало облако, и Саммор скрылась из глаз.
– Мы, охотницы и садовницы, может, и разные, – усмехнулась Амальда, – но сдается мне, милая моя Дженна, что, жрицы все на один покрой. – Она погладила Дженну по щеке. – Хотя я никогда не могла разгадать, изначально ли они такие или просто такими становятся. Однако, золотко, нам пора на покой, и потом… – Амальда посмотрела на небо, – раз луна скрылась так надолго, Саммор не сможет принять участие в нашей беседе. Простимся на ночь в доме, где горят лампы. Она разозлится на меня, если мы останемся тут. Она терпеть не может, когда что-то делается без нее.
Они поднялись по каменной лестнице к дому, и при первом же проблеске света Саммор вернулась. Дженна подала руки обеим.
– Я буду скучать по вас всем сердцем, когда уйду странствовать. Но со мной будет Пинта. И Селинда – она хорошая подруга, хотя и грезит наяву. И Альна.
– Это правда, дитя, – сказала Саммор. – Не всем выпадает такое счастье.
– Мы постараемся посетить как можно больше хеймов. Год – долгий срок. А когда мы вернемся, подрастут другие девочки, требующие забот Матери Альты. Я буду достаточно взрослая, чтобы вызвать свою темную сестру, а в сказке не говорится, что у трижды осиротевшей была такая! И потом, посмотрите на меня – разве похожа я на владычицу? – засмеялась Дженна.
– Та владычица не будет властвовать, – напомнила Саммор.
Но смех Дженны был так заразителен, что обе сестры присоединились к ней и так, смеясь, направились в спальню девочек.
Все девочки по очереди становились перед большим зеркалом Матери Альты, воздевали руки и вглядывались в свое отражение.
– Смотри ей в глаза, – наставляла Мать Альта. – Теперь дыши. Сначала альтаи. Хорошо. Алани. Только медленнее.
Дженна слышала только ее голос, видела только своего серебристого двойника. Дженне казалось, что ее темная сестра зовет ее – тихим, мелодичным голосом с нотками затаенного смеха. Но слов нельзя было разобрать – они были как вода, струящаяся по камню. Дженна так старалась расслышать, что только рука, легшая на плечо, привела ее в себя.
– Довольно, дитя, ты вся дрожишь. Теперь Марга.
Дженна неохотно отошла. Отражение сделало то же самое, и это, наконец, разбило чары. Пинта стала на ее место с широкой ухмылкой, тут же отразившейся в зеркале.
Так было положено начало пятому году. Дыхательные упражнения, в том числе и перед зеркалом, и чтение Книги, сопровождаемое длинными, многословными пояснениями Матери Альты. Селинда на уроках истории дремала с широко открытыми глазами, но Дженна видела по стеклянной голубизне этих глаз, что она спит. Альна с Пинтой, не вытерпев, начинали толкать друг дружку и хихикать, но ледяной взгляд жрицы призывал их к порядку. Дженну же уроки захватывали целиком – она сама не знала почему. Она слушала и оспаривала услышанное про себя – когда она высказывалась вслух, Мать Альта обрывала ее, не давая при этом ответа, а просто повторяя то, что уже говорила. И Дженна спорила сама с собой, не находя никакого ответа.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В музее Нижних Долин хранятся остатки зеркала, чья древность не подлежит сомнению. Его деревянная резная рама датируется двумя тысячами лет, и резьба изображает «золотой дождь», уже несколько столетий не растущий в этих краях. Эта рама, источенная червями и обгоревшая, представляет собой единственный уцелевший деревянный предмет, найденный при аррундейлских раскопках. Зеркало лежало не в самом кургане, но было захоронено метрах в ста от него. Завернутое в вощеную ткань и уложенное в большой деревянный ящик, оно на редкость хорошо перенесло свое долгое погребение.
О том, что это было зеркало, говорят покрытые амальгамой большие куски стекла, найденные в обертке. Края осколков имеют фаски, амальгама же состоит из ртути и олова; подобное мастерство, неизвестное в Долинах, уже зародилось в крупных городах Островов во время Гарунийского периода.
Для чего же служило это зеркало, и отчего его захоронили столь тщательно? Существуют две сходные гипотезы, выдвинутые Кован и Темплом, а также третья, плод мысли неутомимого мифокультуриста Мэгона. Кован напоминает нам, что искусства были практически неизвестны в хеймах – за исключением ткачества гобеленов и резьбы, такой как на зеркале, – и предполагает, что отражение живых существ в искусно обрамленных зеркалах и было своеобразным видом искусства в сообществах Альты. Не умеющие ни рисовать, ни ваять, альтианки видели отраженную в зеркале человеческую фигуру как нечто возвышенное. Захоронение же объясняется тем, продолжает Кован, что это зеркало принадлежало правительнице хейма и в нем, вероятно, разрешалось отражаться только ей. Все это остроумно и с хорошим стилем излагается в эссе «OrbisPictus – отраженный мир хеймов». Искусство, 99. Особенно интригует в теории Кован то, что никакая другая примитивная, не знающая искусств культура не имела в своих племенах зеркал, ни больших, ни малых.
Профессор Темпл в своей книге «Альтианки», в главе «Прикрасы», становится на более традиционную почву. Он полагает, что хеймы, будучи обиталищами женщин, естественно, располагали большим количеством зеркал. Однако причин отдельного захоронения аррундейлского зеркала он не объясняет. Хотя его позднейшие работы подверглись насмешкам со стороны феминисток-диалектологов, этой гипотезе нельзя отказать в здравом смысле.
Мэгон, по обыкновению воспарив в стратосферу, пытается доказать (монография «Сдвоенная вселенная», Изд-во Пасденского ун-та, № 417), что большое зеркало, найденное в Аррундейле, входило в ритуал, посредством которого молодые девушки учились вызывать своих темных сестер. Оставим на время в стороне вздорную теорию о темных сестрах и увидим, что монография не предлагает нам никаких доказательств в пользу того, что зеркало служило каким-то иным целям, кроме светских. Мэгон ссылается на резьбу рамы, но, за исключением того, что каждый ее фрагмент имеет свою точную копию на противоположной стороне (подобная симметрия, вероятно, как раз и подчеркивает, что это зеркальная рама и ничего более), ему больше нечем подкрепить свои измышления.
ПОВЕСТЬ
Мать Альта со вздохом коснулась знака Богини на правой стороне зеркальной рамы. Теперь, когда четыре девочки ушли, в комнате опять стало тихо. Она стала все больше и больше ценить этот покой, гулкую тишину своих комнат, когда в них никого нет. Но вечером комнаты наполнятся снова – придет Варса со своей приемной матерью и все остальные взрослые сестры. Варса даст окончательный обет, вызвав свою сестру из мрака. В том случае, если вспомнит все слова и сумеет сосредоточиться достаточно надолго. С тугодумками всегда труднее, а Варса звезд с неба не хватает. И если, как уже случалось, темная сестра не появится в Сестринскую Ночь, несмотря на годы Верного учения и призывное пение остальных, будут слезы, и сетования, и горькие рыдания разочарованного ребенка. Несмотря на все уверения, что темная сестра придет потом (Мать Альта не знала случая, когда бы этого не случилось), это всегда жестокий удар для девочки, чьи надежды неразрывно связаны с этой церемонией.
Жрица снова вздохнула. Вечер не сулил ей ничего хорошего. Взявшись за раму обеими руками, она придвинулась к зеркалу так, что оно затуманилось от ее дыхания. На миг ее отражение стало моложе. Она закрыла глаза и заговорила, обращаясь к нему:
– Она ли это? Вернулась ли к нам Белая Богиня в облике Аннуанны, Джо-ан-энны? Возможно ли, чтобы было иначе? – Мать Альта открыла глаза и протерла зеркало своим длинным широким рукавом. Зеленые глаза отражения воззрились на нее. Она заметила новые морщины у него на лбу и нахмурилась, добавив к ним еще одну. – Это дитя бегает дальше, ныряет глубже и движется проворнее, чем все ее ровесницы. Она задает вопросы, на которые я не могу ответить. Не смею ответить. И все же нет в Селденском хейме таких, что не любили бы ее. Кроме меня. Кроме меня, о Великая Альта. Я боюсь ее. Боюсь того, что она может принести нам, сама того не ведая.
О Альта, ты, что танцуешь между каплями дождя и можешь ступить ногой на молнию, поговори со мной… – Жрица воздела руки перед зеркалом, отразив в нем голубые знаки у себя на ладонях. Как новы эти знаки на ее старых руках. – Если это Она, как сказать ей об этом? Если нет, то правильно ли я поступаю, отделяя ее от других? Ее нельзя не отделить, иначе она испортит их всех. – Голос жрицы превратился в молящий шепот.
Ответом ей была тишина, и Мать Альта, упершись ладонями в зеркало, отстранилась. На стекле остался влажный след от ее рук.
– Ты не отвечаешь рабе своей, Великая Альта. Или тебе все равно? Если бы ты только дала мне знак – какой угодно. Без него мне придется решать одной.
Она резко повернулась и вышла, и в тот же миг отпечатки ее ладоней исчезли со стекла.
Комнату заполнили сестры, светлые и темные – только Варса не имела пары. Кадрин, как Одиночка, не могла участвовать в церемонии, и младшие, конечно, не допускались тоже.
Лампы весело мерцали, и в очаге пылал жаркий огонь. Повсюду плясали тени. Свежий камыш на полу был перемешан с сухими лепестками роз, и в комнате сладостно пахло минувшими веснами.
Варса, со свежими цветами в волосах, стояла спиной к очагу, как будто огонь мог согреть ее. Но Мать Альта знала, как ей холодно и страшно, хотя лицо девочки горело румянцем. Варса была нагая – такой будет и ее сестра, когда выйдет из тьмы впервые. Если выйдет, осторожно поправила себя жрица.
Мать Альта и ее темная сестра подошли к Варсе, воздев правую руку в благословении. Варса склонила голову. Благословив девочку, они сняли венок у нее с головы и бросили в огонь. Пламя пожрало цветы, наполнив воздух новым ароматом. В былые времена девочек раздевали прямо перед огнем и бросали в него одежду – но то были дни изобилия. В маленьком бедном хейме приходилось соблюдать бережливость во всем, даже во время церемоний. Мать Альта сама ввела эту перемену десять лет назад, и сестры почти не роптали.
Жрица и ее темная сестра протянули правую руку, и Варса ухватилась за них своими влажными холодными руками. Жрица с сестрой подвели ее к зеркалу между рядами одетых в белое женщин, каждая из которых держала в руке по одному красному цветку. В тишине шаги по хрустящему камышу казались раскатами грома. Варса не могла побороть сотрясавшую ее дрожь.
Мать Альта с сестрой трижды медленно обернули Варсу перед зеркалом, а все остальные при этом произносили: «За рождение. За кровь. За смерть». Затем жрицы остановили кружение, положив девочке руки на плечи, чтобы она не упала. Многие девочки, снедаемые тревогой, почти ничего не ели перед церемонией, и обмороки были делом обычным. Но Варса, хотя и дрожала, не лишилась чувств. Она уставилась на себя в зеркале и подняла руки – от страха ее маленькие груди покрылись пятнами, и румянец перешел со щек на шею. Она закрыла глаза, замедлила дыхание и снова открыла их. Мать Альта с сестрой запели позади нее:
Из ночи в день
Гряди, о тень,
К мольбе склонись.
Ко мне явись.
Варса обратила ладони к груди и сделала медленный призывный жест, повторяя слова за двумя жрицами. Она повторяла снова и снова – наконец темная сестра жрицы отошла, Мать Альта следом, и только тихий зов Варсы стал слышен.
Ожидание сгущалось. Все сестры дышали с Варсой в лад.
Легкий туман появился на зеркале, закрыв отражение Варсы. Варса, увидев это, задержала дыхание, проглотила слюну и сбилась с пения. Туман тут же стал таять по краям и ушел внутрь, оставив лишь белое, как снег, пятно против сердца.
Варса продолжала петь еще несколько минут, но глаза ее заволокло слезами – она, как и другие, знала, что толку не будет. Как только туман начал таять, всякая надежда на появление сестры в эту ночь исчезла.
Мать Альта с сестрой коснулись спины Варсы ниже лопаток, шепча:
– Довольно на сегодня, дитя.
Варса медленно опустила руки, потом спрятала в ладонях лицо и расплакалась навзрыд. Плечи ее тряслись, и она не могла остановиться, несмотря на тихие увещевания жриц. Мать с темной сестрой закутали ее в зеленый плащ и увели прочь.
– Такое случается, – сказала Мать Альта остальным. – Это ничего. Она вызовет свою сестру в другую ночь, не обременяя себя церемонией. Не все ли равно, в конце концов.
Перешептываясь между собой, женщины вышли и отправились на кухню, где их ждал торжественный ужин. Нынче они попируют, несмотря ни на что.
Но Катрона и ее темная сестра Катри остались.
– Нет, это не все равно, – гневно выпалила Катрона.
– Связь уже не столь крепка, – поддержала Катри.
– Вспомни Сельну, – добавила Катрона, взяв сестру за руку.
– Катрона и ты, Катри, – не вздумайте говорить это Варсе, – ответила Мать Альта, стиснув руки. – Девочка имеет право верить в свою сестру. И не смейте разуверять ее.
Катрона и Катри молча вышли из комнаты.
Варса и утром не перестала плакать – глаза ее покраснели, ногти были обкусаны до крови.
Дженна и Пинта, сидя за столом рядом с ней, гладили ее руки.
– Ты еще вызовешь ее, – шептала Пинта. – Она придет. Ничей призыв еще не оставался без ответа.
Варса шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороной ладони.
– Хуже ничего и быть не может. Все смотрят, а сестра не приходит. Хуже в жизни ничего не бывает.
– Да нет же, бывает, – бодро заверила Пинта. – Скажи ей, Дженна, – ведь правда, бывает?
Дженна состроила Пинте гримасу и сказала одними губами:
– Хороша из тебя утешительница.
– Ну так скажи что-нибудь сама.
Дженна подумала немного.
– Ты могла бы потерять мать. Или подруг. Или свой хейм. Да что там – ты могла бы жить в городе и слыхом не слышать о сестрах. Вот тогда тебе было бы хуже некуда.
Варса сердито забрала от них руки и встала.
– Вы-то почем знаете? Попробовали бы сами. Хуже ничего не бывает.
– Оставь ее, Дженна, – сказала Пинта, когда Дженна хотела пойти за Варсой. – Она ведь права. Хуже ничего не бывает.
– Хоть ты-то не дури, Пинта. Очень даже бывает. Но она права в одном. Нам пока еще не дано понять, что она чувствует.
– Ну, уж я-то так не оплошаю. Я вызову мою сестру с первого раза.
Селинда, сидевшая напротив, пожала плечами.
– Из-за чего столько шума? Когда-нибудь ее сестра да появится. – И она отправила в рот еще ложку овсянки.
Но лучше всех поняла Варсу Альна.
– Сейчас это ей больнее всего, и ее не разубедишь. Мы ничем не сможем ее утешить. Со мной было то же самое, когда мне пришлось выбрать кухню. А теперь я лучшего места и представить себе не могу. – Альна довольно улыбнулась и встала из-за стола.
Когда она вышла, Селинда сказала:
– Как она может говорить такое? Уж ей ли не знать, что лучше сада и поля ничего нет. Как она может?
Пинта положила ладонь на руку Селинды, но Дженна со смехом сказала:
– Как это там говорится? «Слова – это всего лишь прерванное дыхание». Вот так она и говорит – прерывая дыхание. Успокойся, Селинда.
Селинда молча встала и вышла вон. Пинта придвинулась к Дженне и горячо зашептала ей:
– А ты не думаешь, что Варса потерпела неудачу из-за нас?
– Из-за того, что мы подглядывали в щелку? Да ведь нас никто не видел и не слышал. Зато теперь мы знаем, как это происходит. Ничего плохого мы не сделали.
– Но все-таки…
– Варса медленно соображает и слишком многого боится. Вот что помешало ей – а не две лишние пары глаз и ушей. Ты же видела ее – и слышала, как она растерялась в тот миг, когда зеркало затуманилось. Она обретет свою сестру. И очень скоро.
– Я знаю – то, что случилось прошлой ночью с Варсой, затрагивает всех нас. Иногда бывает так, что в Сестринскую Ночь сестра не приходит на зов. Не часто, но бывает.
Дженна пихнула Пинту локтем.
– Но вот увидите, – продолжала Мать Альта, – все еще устроится к лучшему. – И она воздела руки, благословляя девочек.
Те склонили головы и закрыли глаза.
– Порой Великая Альта, которая ходит по водам рек и являет свою славу в одном-единственном листке, испытывает нас, мы же слишком ничтожны, чтобы постичь ее промысел. Все, что мы чувствуем, – это боль. Однако промысел существует, и вы должны верить в это.
Селинда промурлыкала что-то, соглашаясь, и Альна тоже кивнула, вспомнив, как видно, Ночь Выбора. Пинта потыкала пальцем Дженнину ногу, но Дженна не ответила ей, думая: «Тут есть что-то еще. Я чувствую. Она не все говорит». Ей почему-то стало холодно, и в животе возникла странная пустота, хотя они только что поели.
Жрица начала молитву во славу Альты – она произносила одну строку, а девочки следующую:
Великая Альта, что нас охраняет
От горя и бед черных.
Великая Альта, что нас укрывает
Волною волос непокорных,
Великая Альта, что нас поселила
В зеленых долинах укромных,
Великая Альта, что нас научила
Сестер вызывать темных.
Во имя Твоей материнской любви,
Альта Великая, благослови!
Завершив молитву, девочки обратили взоры к Матери Альте и стали дышать в лад с нею. Затем они стократно пропели дыхательный стих и в течение часа поочередно упражнялись перед зеркалом. После этого Мать Альта снова велела им сесть на пол перед ней, взяла Книгу с резного деревянного пюпитра и раскрыла ее на месте, заложенном золотой лентой.
– Сказано в Книге: «И прежде, чем дитя станет женщиной, оно должно посетить своих сестер по вере в каждом хейме, ибо дитя, не знающее света, пребывает в невежестве и страхе, подобно темным сестрам, еще не вышедшим на свет». – Жрица подняла глаза от Книги, улыбнувшись своей холодной улыбкой. – Как нам следует понимать эти слова, дети мои?
Дженна молчала. Она научилась не отвечать сразу, даже когда знала, какого ответа от них ждут, – жрица всегда гневалась, когда Дженна отвечала первой. Теперь девочка старалась высказываться последней, дополняя и уточняя ответы других.
– Здесь говорится о наших странствиях, – сказала Альна, откашлявшись даже во время этой короткой фразы, – верный признак, что весна настала.
Селинда, получив тычок от Альны, добавила:
– Мы будем обходить все хеймы по очереди.
– Хотя бы столько, сколько успеем за год, – подхватила Пинта.
Мать Альта кивнула.
– А ты что скажешь, Джо-ан-энна?
Дженна взялась за правую косу, напоминая себе, что увлекаться нельзя.
– Мы в самом деле будем ходить из хейма в хейм, о Мать, но не только для того, чтобы погостить и развлечься. В своем странствии мы должны держать открытыми глаза и уши, сердце и разум. Мы должны учиться, сравнивать, размышлять и… и…
– И расти! – вставила Пинта.
– Очень хорошо, Марга, – сказала жрица. – И Мать каждого хейма должна заботиться о вашем росте. Иногда девочки растут лучше, когда путешествуют вместе, иногда же…
Дженне снова стало холодно, и она больно дернула себя за косу, чтобы сдержать дрожь. Мать Альта вдохнула полной грудью, и девочки невольно повторили это за ней – все, кроме Дженны.
– Иногда же их лучше разлучить. И я, как ваша наставница и Мать этого хейма, рассудила, что вам на время странствий лучше расстаться. Марга, Селинда и Альна отправятся в Калласфорд. Но ты, Джо-ан-энна…
– Нет! – вырвалось у Дженны, и другие девочки, вздрогнув, шарахнулись от нее. – Девочек никогда не разлучают, если в странствие отправляются больше одной.
– В Книге об этом ничего не сказано, – ответила Мать Альта медленно и раздельно, словно втолковывая малому ребенку. – А все, о чем там не сказано, есть всего лишь обычай, и оставляется на усмотрение Матери хейма. – Она раскрыла Книгу на другой странице – это место не было заложено, но к нему, видимо, часто обращались, ибо Книга раскрылась сама по себе. – Прочти это вслух, дитя.
Дженна встала и начала читать строки, отчеркнутые длинным ногтем Матери Альты. Губы ее шевелились, но не было слышно ни звука.
– Громче, Джо-ан-энна! – приказала жрица. Голос Дженны окреп, не выдавая ни гнева, ни горя:
– «Мудрость Матери сказывается во всем. Если холодно, она зажжет огонь. Если жарко, она впустит воздух в комнату. Но все, что бы она ни делала, делается для блага ее детей». – Дженна умолкла и села на место.
– Вот видишь, дитя мое, – сказала Мать Альта, и ее улыбка, тронув губы, впервые отразилась в глазах, – ты поступишь так, как я велю, ибо я Мать и знаю, что будет лучше и для тебя, Джо-ан-энна, и для других. Они как маленькие цветочки, а ты – как дерево. Они не могут расти в твоей тени.
Рука Пинты сжала руку Дженны, но та не ответила. Она запретила слезам заволакивать глаза, приказала сердцу не биться так бурно и медленно овладела своим дыханием. Она смотрела Матери Альте прямо в лицо, думая: «Этого я тебе никогда не прощу».
Мать Альта снова воздела руки, и девочки – Селинда, Альна и Пинта – покорно склонили головы, принимая ее благословение. Но Дженна не опустила головы, глядя своими черными глазами в зеленые глаза жрицы, и встретила благословение Великой Альты с поднятым лицом.
Они собрались в дорогу на следующей неделе, и от птичьих трелей, которыми полнилось утро, сердце Дженны ныло еще сильнее. Она ни с кем не обсуждала приказание жрицы, но весь хейм только и гудел об этом. Особенно безутешны были девочки, а Пинта всякий раз плакала перед сном. Дженна же носила свое горе в себе, не желая обременять им других, и не понимая, что ее молчание тревожит сестер больше, чем самые горючие слезы.
Только раз за всю неделю Дженна позволила себе заговорить. Когда девочки с их матерями отправились на вошедшую в обычай прогулку, которую совершали вокруг хейма в честь предстоящего странствия, она отвела Амальду в сторонку.
– Неужели я – дерево, которое всех затеняет? – спросила Дженна. – Правда ли, Ама, что вокруг меня ничего не растет?
Амальда с улыбкой обвила ее руками и повернула лицом к большому каштану у тропинки.
– Посмотри-ка на него.
Дженна посмотрела. У корней дерева цвели белые лилии и фиалки, качая головками на ветру.
– Твоих подружек цветочками не назовешь, – засмеялась Амальда, – а ты еще не доросла до дерева. Разве что через пару лет дорастешь. – Она крепко обняла Дженну, и всю остальную прогулку они проделали молча.
Дженна вспоминала об этом, пока укладывалась. Нарядные штанишки она положила на дно котомки, ночную сорочку – в середину. Сверху она поместит провизию, которую получит от Донии, и свою кукурузную куколку. Она завернула куклу и уже хотела уложить ее, но Пинта ее удержала.
– Отдай свою куклу мне, светлая сестрица, а сама возьми мою. Тогда мы как будто и не расстанемся.
Ее серьезность убедила Дженну, и они торжественно обменялись куклами. Пинта, прежде чем спрятать куклу Дженны в свою котомку, погладила шелковистые кукурузные волосики.
Селинда дала Дженне раковину лунной улитки, которую подарила ей мать в день Выбора, а Альна – букетик сухих цветов.
– Это из нашего сада. Я всегда держала их под подушкой, – сказала она застенчиво, словно открывая тайну, хотя все прекрасно знали этот ее секрет.
Дженна отрезала каждой по локону своих белых волос и сказала тихо:
– Это всего лишь год. Он пролетит быстро, а потом мы вернемся сюда и снова будем вместе.
Ей хотелось, чтобы это прозвучало бодро и весело, но Альна отвернулась, а Селинда прижала Дженну к себе и выбежала из комнаты. Только Пинта осталась на месте, пристально глядя на белый локон у себя в руке.
Катрона ждала их в воинском дворе у настольной карты. Она оглядела их, приметив покрасневшие глаза Альны, бледность Селинды и решительный вид Пинты. Только Дженна казалась спокойной.
Сложив руки на груди, Катрона сказала отрывисто:
– Повторим дорогу еще раз, а там и в путь. Помните: «Солнце катится медленно, но всю землю обходит». Нельзя терять лучшее время дня – путь и без того долог.
Девочки собрались у стола.
– Ну, показывайте дорогу, – сказала Катрона.
Пинта подалась вперед.
– Нет, не ты, Марга. Ты хорошо знаешь лес – пусть Альна или Селинда покажут, на всякий случай.
Рука Альны быстро двинулась сперва на запад, по тропе, ведущей в город Слипскин, и вдоль реки. У подножия горы она замешкалась, и Селинда направила ее руку на юг.
– На этом месте, Дженна, ты расстанешься с ними, – вмешалась Катрона, – и пойдешь на север, в Ниллский хейм. Ты запомнила приметы?
Дженна склонилась над картой, твердой рукой показывая путь.
– У реки две дороги. Я пойду к Высокому Старцу, горе, где есть утес, похожий на человеческое лицо, и буду идти, пока не выйду к Морю Колокольчиков – лугу, где цветут лилии.
– Хорошо. А вы трое?
– Мы повернемся к Высокому Старцу спиной и пойдем к двойной вершине, что зовется Грудью Альты, – сказала Пинта.
Они обсудили дальнейшую дорогу, повторив все несколько раз, и Катрона наконец-то удовлетворилась. Она обняла каждую путницу, оставив Дженну напоследок.
Все женщины Селденского хейма собрались у ворот. Даже часовые на время покинули свои посты. Девочки в тишине опустились на колени перед жрицей, чтобы получить прощальное благословение.
– Веди их рукою своею, – произнесла нараспев Мать Альта. – Заслони их сердцем своим. Укрой их своими волосами на веки вечные.
– На веки вечные, – хором откликнулись женщины. Дженна, подняв голову, взглянула на жрицу, но та уже смотрела вдаль, на дорогу.
Девочки вскинули котомки на плечи и отправились в путь под переливчатые возгласы провожающих. Этот протяжный прощальный привет сопровождал их за первые три поворота, но и после того как он утих, девочки долго молчали, думая только о дороге, что лежала перед ними.
