Йоханнес Вильгельм Йенсен
Йенс
Разве не мог он ощущать знакомство с книгой, переживать его, как переживают бурю или лихорадку? Именно это и происходило с ним. Он насыщался новыми сведениями и великолепным чувством уверенности, он прыгал, он разом постиг высоту и глубину мира и свое место в нем; он узрел свои границы, и это помогало ему сконцентрироваться. И впервые в жизни он смутно почувствовал в себе титанические силы.
Сильнее всего его захватила химия, потому что в ней был притягательный интерес новизны. Физика же, напротив, лишь упорядочила нескончаемый мир наблюдений, которые он уже сделал сам.
Закон тяготения и действие капиллярных трубок были ему, в сущности, известны еще с тех пор, когда он подпаском взвешивал на ладони камешки или пускал щепки по воде. Более того, ему были известны вещи, о которых не говорилось в физике. Так, к примеру, работая на песчаном карьере, он убедился, что некоторые лежавшие на земле овальные камешки с коричневым слоистым ядром неизменно повернуты заостренным концом к определенной точке на небосводе, но объяснение этому явлению он напрасно искал в учебнике Хольтена.
Тем не менее поистине опьяняющим пиршеством души было для Йенса погружаться в учение об электричестве и в прочие чудеса физики. Восторг пробирал его до костей, когда он читал историю создания паровой машины, он жадно набросился на эту главу, проглотил ее с неописуемым наслаждением и интересом и почувствовал мучительный неутоленный голод, когда она была закончена. Он усвоил книгу, прочитав ее всего один раз. Но она приоткрыла дверь перед темной пропастью; то тут, то там ему приходилось перепрыгивать через эту пропасть; он знал лишь то, что она зовется математикой. Наверное, можно и такую книгу достать, об этом непременно должна быть книга.
Между тем, в свои свободные часы, он с пламенной страстью первооткрывателя погрузился в химию. Тот восторг, который он при этом испытал, то торжество, которое отныне и навсегда воцарилось в его сердце, могут понять лишь люди, сами пережившие нечто подобное, описать это невозможно. Все существо его впитало в себя химию с такой же быстротой и естественностью, с какой известь впитывает воду. Для этого имелись все предпосылки; Йенс был прирожденным любителем всего видимого и движущегося, с малолетства жаждал он слиться с природой и стать частью ее чудес. Он знал все, что может знать человек, умеющий смотреть на мир свежим взглядом; он не мог лишь уловить великой связи вещей. Запах чистого йода, который он раздобыл в аптеке, являлся для него средоточием всех морских запахов вселенной. Запах сивушного масла возвращал его к опыту детских лет, напоминал о пьяницах, похмелье, блевотине, крысах, вызывал в памяти зачумленный воздух домов призрения в Гробёлле и во всей округе.
Химия не высилась перед ним стеной, но была для него мощным источником света, питательной средой, мгновенно проникшей во все поры его охваченного жаждой существа. И потому не было для него более благозвучной и ласкающей слух мелодии, чем звучание бесконечной химической формулы, а ряд букв ее представлялся ему изящной композицией, тончайшей мозаикой облаченных в одеяние химических элементов. Поскольку никто не учил его правильно произносить слово «формула», он сам решил, что нужно говорить «формула» и употреблял именно такое ударение. И если бы когда-нибудь ему довелось стать начальником, всем пришлось бы произносить это слово так, как это угодно ему.
Жизнь приобрела для Йенса иной облик, в те времена он словно бы парил на крыльях в своем первом опьянении знаниями. Начитавшись, он выходил на улицу и постигал мир, открывая его заново и находя подтверждение прочитанному.
Он и прежде отличался большой наблюдательностью, но наблюдения его были поверхностными. Он обладал массой разрозненных знаний, почерпнутых из повседневной жизни. Копая торф, он непременно отмечал про себя, на что именно он наткнулся в болоте – на остатки березы или дуба; неинтересных вещей для него не существовало.
Завершенность и целесообразность всегда приводили в волнение все его существо. Он радовался от души, когда ему удавалось хорошо наточить нож или смазать как следует телегу. Просто обстрогать ножом кусок дерева и придать ему красивую форму было для него занятием, от которого он весь расцветал. Таким образом, его сознание уже само по себе было подготовлено к естественным наукам.
Но в тяжелых предметах, которые валялись на земле, он прежде никогда не видел ничего, кроме камней, хотя и относился к ним с любовью, оттого что они были тяжелые и твердые и оттого что они были именно тем, чем были. Теперь же простейшие законы природы предстали перед ним в своей бесконечной перспективе. Ржавчина! О, да поди ты к дьяволу!.. Это ведь окисленное железо, а не налет, который соскребают с лемеха.
Теперь Йенс не просто поднимал камень в поле. Он знал, что это кварц, полевой шпат и так далее. Йенс певуче произносил формулу. Он оглашал караульное помещение при казарме громкими и непонятными торжествующими воплями – ритмически выпеваемыми соединениями окиси хрома. Он приносил ведро воды и громогласно объявлял, что в нем – соединение двух газообразных тел. По воскресеньям можно было видеть в городе рослого, ладно скроенного солдата, который стоял, замерев, и с любопытством и увлеченностью исследователя рассматривал крышку канализационного люка на дороге или, наклонившись, ворошил пальцем кучку пыли между булыжниками. А Иене просто пытался определить на глаз массу этой железной крышки, восхищался ее массивностью и вспоминал все, что ему известно о ferrum[1], или думал о том, что если исследовать под микроскопом эту дорожную пыль, то можно будет обнаружить в ней частицы почти всех материалов, имеющихся в городе. Засунув на солдатский манер большие пальцы рук за ремень, бродил он по Копенгагену, обращая внимание на все приметные и неприметные вещи.
