Эрнест Питаваль
Красная королева
Глава четвертая. Мария Стюарт и реформатор
I
Теперь вернемся к Шотландии.
Первый взрыв недовольства по поводу возобновления католического богослужения в Голируде был сдержан энергичным вмешательством лэрда Джеймса Стюарта, но слова реформатора Нокса: «Я скорее соглашусь видеть в Шотландии десять тысяч врагов, чем служение одной-единственной мессы», – звучали по-прежнему угрозой для государыни, которая была чужда своему народу, находила поддержку только в честолюбивых баронах и должна была дрожать перед тем, чтобы их честолюбие не сделало из нее игрушки партийных раздоров.
Она не обладала ни одним из качеств, которые хотели видеть в ней ее подданные. Даже наоборот, все ее очарование ставилось ей же в вину. Ее красота казалась подозрительной, так как в народе распространился слух, будто Мария приобрела во Франции привычку к ухаживаниям и легкомысленным любовным приключениям, что внушало ужас суровым, добродетельным шотландцам. И именно то обожание, которым окружали все во Франции королеву, отталкивало от нее шотландцев. Эта амазонка, эта любительница поиграть на лютне и продекламировать французские стихи, носившая корону в чудных локонах с большим кокетством, но без всякого королевского величия, любившая только поэзию да ухаживания, должна была править раздираемой партийными счетами страной, внушать уважение к закону мятежным лэрдам. Вдобавок еще она привезла с собой католических патеров и богослужение, весь этот столь ненавистный Шотландии религиозный аппарат, дружбу Гизов, коварство иезуитства.
«Прибытие королевы нарушило мирное течение нашей жизни, – так писал Кальвину Нокс. – Не успело пройти трех дней, как уже появились идолы в церкви. Некоторые влиятельные и почтенные люди пытались протестовать и высказывались, что их очищенная совесть восстает против того, чтобы земля, очищенная словом Божьим от чужеземного идолопоклонства, снова осквернилась. Но так как большинство приверженцев нашей веры было на этот счет иного мнения, то беззаконие восторжествовало и принимает все большее распространение. Уступившие оправдываются тем, что мы не имеем права препятствовать королеве держаться своего вероисповедания, говоря при этом, что и ты такого же мнения. Хотя я и оспариваю этот слух, но он настолько проник в сердца, что я не имею возможности настаивать, пока не получу от тебя известия, был ли этот вопрос предложен на рассмотрение вашей церкви и как отнеслась к нему братия».
Неудовольствие Нокса проявилось с полной нетерпимостью при торжественном въезде королевы в Эдинбург. В назначенный день Мария Стюарт направилась в город в торжественном шествии, под балдахином из фиолетового бархата, в сопровождении дворянства и наиболее знатных граждан. Шестилетнее дитя как бы из облаков спустилось перед нею на землю и, приветствовав ее стихами, передало ключи города, Библию и Псалтырь. Чтобы напомнить ей о тех ужасных карах, которые Бог посылал на идолопоклонников, на ее пути были выставлены изображения того, как земля поглощала нечестивых, в то время когда они приносили свои жертвы. Лишь с трудом умеренной партии удалось воспрепятствовать кощунственному изображению алтаря и священника, загоревшегося во время поднятия Святых Тайн. После радостного приема народа, приветствовавшего ее как королеву, и проявления религиозного фанатизма, угрожавшего ей как католичке, Мария возвратилась в Голируд, где ей поднесли от имени города большой серебряный вызолоченный ларец. Она приняла подарок со слезами на глазах, и по ее волнению можно было судить, как глубоко она страдала.
– Мое сердце разрывается, – рыдая, обратилась она к Марии Сэйтон, – они издеваются над моей верой и играют с куклой, носящей их корону.
– Мужайтесь, – прошептала фрейлина, – не унывайте! Час возмездия настанет, когда возле вас будет супруг, который твердой рукой смирит мятежников. Вы терпите во имя церкви, поэтому ищите утешения в молитве!
– Бедная Мария! – сказала королева, горько улыбнувшись. – А разве ты нашла утешение?
Мария Сэйтон вспыхнула, но твердым голосом возразила:
– Я имею то утешение, которое мне необходимо; а если моя душа страдает, то лишь потому, что я вижу, как вы несчастны.
– Чудная, родная Франция! – вздохнула Мария Стюарт. Но вдруг, как бы пробудившись от грез, она встрепенулась, ее глаза метнули искры, а губы искривились принужденной улыбкой. – Я сделаю, как они хотят, но это будет им же во вред. Они не увидят больше моего грустного лица, потому что не имеют сострадания к моим слезам. Я забуду то, что предано забвению, и постараюсь стереть грустные воспоминания; но муж, которого я себе изберу, должен сокрушить мятежников. Моей церкви объявляют войну, глумятся над моей верой; пусть так, но этой церковью я хочу одержать победу. Нас хотят видеть веселыми. Так будем же веселы, будем смеяться, вообразим себе, что мы на карнавале, в маскараде; ведь речь идет о том, чтобы потешить этих неуклюжих мужиков и строптивых лэрдов! Разве во Франции мы не научились покорять сердца? Неужели наши глаза не проникнут сквозь эти мрачные лица? Начну с Джона Нокса, этого сурового, непреклонного реформатора; неужели мягкий язычок женщины и улыбка королевы не приручат такого медведя? Быть может, эти суровые протестанты грозят слабой женщине церковным наказанием только из страха. Я буду льстить им, буду ласкова! Правда, я уже не та Мария, которую мой незабвенный Франциск заключил в свои объятия. Но, раз того требуют моя судьба и церковь, я снова стану улыбаться, забуду прекрасную Францию, как чудный сон. Ко мне, графы и рыцари! Спешите на турнир – и в награду вам рука королевы! Пусть гремит музыка, пусть все закружатся в веселом хороводе.
II
На другой же день Мария Стюарт объявила в тайном совете, что готова издать прокламацию, объявляющую народу, что относительно существующей в стране религии никаких изменений не будет предпринято и каждый общественный или частный акт, нарушающий это постановление, будет преследоваться смертной казнью.
Лэрды приветствовали это одобрением.
День спустя Мария вызвала к себе Джона Нокса. Он считался вожаком недовольных, и она надеялась покорить его личным влиянием. Она говорила с ним об обязанностях подданного и христианина вообще, доказывала ему, что он в своем произведении «Бабье правительство» восстанавливает народ против венценосцев, и убеждала его относиться более человеколюбиво к тем, которые расходятся с ним во взглядах на религию.
– Ваше величество, – возразил Нокс, – если отрицание идолопоклонства и наставление народу чтить Бога по Его слову вы считаете восстановлением народа против его венценосцев, то для меня нет оправдания, в этом я виновен. Если же действительное познание Бога и истинное почитание Его ведет подданных к повиновению добрым правителям, кто станет тогда порицать меня? Ваше величество, я обещаюсь быть довольным и спокойно жить под вашим скипетром, если вы не будете проливать кровь святых людей и не будете требовать от своих подданных большего повиновения, чем требует того Бог.
– Есть некоторое различие между сохранением своей веры и объявлением народу, что «ваши властители служат не Богу и потому их власть не от Бога». Есть разница между упорством в своей религии и революционным направлением.
– Но ведь люди, не исполняющие желания начальства, считаются врагами последнего?
– Они враги только в том случае, если выступают с оружием в руках.
– Но они обязаны так поступать, если Бог посылает им силу и средства на то.
– Значит, вы того мнения, что подданным дозволено восставать против своих властей, если имеется на то возможность, и что только слабость заставляет их повиноваться?
– Несомненно! – смело ответил фанатик.
Мария смотрела на своего собеседника с изумлением. Такое учение, подрывающее всякий авторитет, приглашающее подданных быть судьями своих властителей и побуждающее народ к восстанию, привело ее в ужас.
При этой своеобразной сцене присутствовал один только лэрд Джеймс Стюарт. Он постарался успокоить свою сестру и вернуть ей прежнюю бодрость духа; Мария Стюарт сделала вид, что одобряет мятежные слова Нокса, и, как бы подтверждая их значение, сказала:
– Так, я поняла вас! Мои подданные должны повиноваться вам, а не мне; они могут делать все, что желают, но не то, что я повелеваю им. Вместо того, чтобы быть их королевой, я должна научиться быть их подчиненной?
Нокс громко запротестовал и хотел отступить.
– Клянусь Богом, – возразил он, – я далек от того, чтобы освобождать подданных от их долга повиновения. Я желаю только одного: чтобы властители, как и их подданные, повиновались Богу, который внушает венценосцам быть отцами и матерями святой церкви.
Мария не могла примириться с тем, чтобы быть покровительницей религии, которую она только допускала, но в глубине души презирала. Она не выдержала и дала волю своим чувствам, которые скрывала до сих пор. Она с гневом возразила:
– Не вашей церкви буду я покровительствовать, но церкви римской, которую считаю единой истинной церковью Божией.
При этих словах Нокс также вышел из себя. Он стал доказывать королеве, что ее воля не есть право и что римская церковь не может быть непорочной невестой Христовой. Затем он стал подвергать римскую церковь жестокому осмеянию, доказывал ее заблуждения, ее пороки и предлагал доказать, что ее вероучение более выродилось, чем иудейское. Королева отпустила Нокса, указав ему на дверь.
Надежды Марии Стюарт на примирение с протестантами разбились об упорство реформатора; но послышались голоса, которые порицали и Нокса за суровое обращение с королевой.
С другой стороны, королеве старались доказать, как мало у нее власти проявлять негодование против такого человека, как Нокс. Городской голова Эдинбурга, Арчибальд Дуглас, издал приказ, по которому все монахи, священники и паписты под угрозой смертной казни должны были покинуть город; вместе с тем был возбужден вопрос, следует ли в общественных и гражданских делах повиноваться королеве, считающейся идолопоклонницей.
III
Между тем как Нокс распространял в городе слух, будто Мария Стюарт находится в полной власти патеров, Боскозель Кастеляр ликовал, узнав, что план Стюартов разрушен, а вместе с тем случайное знакомство, приобретенное в Эдинбурге, дало ему повод построить смелые планы о новом триумфе над Стюартом.
Старый граф Арран не явился приветствовать королеву, но прибыл его сын, пылкий мечтатель и любитель приключений. Увидав красавицу-королеву, он воспылал желанием завладеть этой женщиной, а вместе с нею и короной. Он обращался ко всем друзьям, склоняя их низвергнуть всемогущего Стюарта, возведенного королевой в звание графа Mappa, и принудить королеву избрать себе супруга.
Однажды, во время кутежа в корчме, Боскозель встретился с молодым графом Арраном, услышал, с каким воодушевлением тот произнес тост: «Да здравствует Мария Стюарт и долой каждого, кто хочет быть ее опекуном в этой стране!» – и сразу почувствовал симпатию к нему. Молодые люди быстро пришли к соглашению и предприняли решение собрать в древнем священном месте коронования шотландцев всех представителей горной страны, лэрдов, сохранивших верность католической церкви, и предложить врагам Стюартов – Гентли, Гордонам и Черному Дугласу – направиться в Эдинбург, обезглавить вожаков восстания, водворить порядок в парламенте и вручить Марии бразды правления. Боскозель должен был склонить Марию к одобрению этого плана.
Он явился в благоприятный момент, то есть именно тогда, когда Мария чувствовала себя глубоко оскорбленной пережитым унижением.
В первый момент она со страстным пылом ухватилась за этот план и уже мечтала о том, как во главе верноподданных вассалов явится победительницей в завоеванный город. Но не успел Боскозель удалиться, сияя от счастья, как ею овладело раздумье. Боскозель был пылок; он любил и видел все в розовом цвете; а что, если он ошибся, если лэрды обманули его, чтобы отнять у нее последнюю поддержку в лице Джеймса Стюарта?
Она намеревалась посоветоваться со своим духовником, как вдруг к ней вошел Джеймс Стюарт с нахмуренным челом. Королева вздрогнула, по его лицу она поняла, что он явился к ней с дурными вестями; но каково было ее удивление, когда он сделал ей то же предложение, что и Боскозель, но, конечно, с другой конечной целью.
– Хорошо было бы, – начал он, – если бы вы показались всей стране и с этой целью предприняли объезд всех графских владений. Вы достигнете этим двоякой цели: познакомитесь со своими врагами и таким выступлением против мятежных лэрдов приобретете уважение и власть.
Королева смотрела на него с изумлением. Не догадывался ли он о предложении Боскозеля, что требовал от нее того же самого, с той лишь разницей, что называл иные имена врагов?
– Кто же эти мятежные лэрды, – спросила она, избегая пытливого взгляда брата, – и откуда у меня власть смирить их, если реформатский священник безнаказанно дерзает оскорблять меня в моем дворце?
– Мария, – возразил Стюарт, – неужели вы больше доверяете французу, который хвастливо сбивает репейные шишки, чем тому, кто единственно может возложить на вашу голову венец? Граф Босвель напал на лорда Ормистона и ограбил его, как разбойник, а теперь они помирились и кутят вместе с Гордонами и Гамильтонами. Я знаю их планы и знаю, что примиряет их всех. Это зависть за то благоволение, которым я пользуюсь у вас, и за власть, которую вы предоставили мне. Вы хотите принять помощь тех, которые в Инч-Магоме лишили свободы вашу мать и вас; вы хотите протянуть руку сыну графа Аррана, чтобы не иметь тогда никого, кто защитил бы вас от этих друзей?
Мария побледнела.
– Простите! – воскликнула она. – Я была в отчаянии и поддалась убеждению первого человека, который предложил мне помощь. Будьте уверены, брат, что я доверила бы вам свой план раньше, чем покинуть Эдинбург!
– Ах, вы знали? – усмехнулся Стюарт. – Кастеляр так наивен, что попался в эту ловушку; он поверил, что шотландские лэрды будут для него таскать каштаны из огня. Я боюсь за вас, Мария. Этот человек обезумел в любви. Страсть ведет его уже к государственной измене. Берегитесь, как бы он не забыл когда-нибудь, что вы – коронованная королева! Простите меня, Мария, но, по-моему, верный и преданный слуга жертвует своей жизнью или, рискуя навлечь на себя даже немилость своей властительницы, решается открыть ей правду, но никогда не позволит унизить себя ради каприза. Именно последнее допустил Кастеляр в недавнем столкновении со мною. На такое унижение, по-моему, способна только безумная жажда обладания. Мария, вы не знаете этого человека, изнывающего в пожирающей его страсти. Он имеет основание ненавидеть меня, так как знает, что я употреблю все старание к тому, чтобы устранить от вас его и вообще французское влияние; он имеет основание быть недоверчивым ко мне, так как не знает моего плана и подозревает, что Джеймс Стюарт преследует свои собственные выгоды, а не интересы королевы. Он ненавидит меня и даже не доверяет мне, а между тем, по вашему желанию, протянул мне руку; это или недостойное лицемерие, на которое я считаю его способным, или рабская покорность в пылу безумной страсти, ищущей удовлетворения во что бы то ни стало, ценой чести и гордости. И вы, королева Шотландии, – та женщина, на которую он смотрит с вожделением. Берегитесь, Мария, смотрите беспристрастно, не прикрываясь дружбой! Если он примкнул к Босвелю, то, значит, надеется завладеть вашей особой. Берегитесь! Будь вы тысячу раз невинны, но подозрительный народ, требующий безупречной чистоты своих дочерей, осудит королеву, дающую хотя малейший повод к молве о ее легком поведении. Скажут, что Боскозель никогда не осмелился бы взглянуть на вас с вожделением, если бы вы не допустили этого.
– Довольно! – прервала его Мария, раскрасневшись и потупившись перед правдой слов брата. – Благодарю вас за дружеский совет, хотя и не могу признать справедливость твоего упрека. Правда, Боскозель питает ко мне более теплые чувства, но никогда не забывает почтения, подобающего королеве. Вы правы только в том отношении, что я принуждена французский этикет поставить в строгие рамки шотландских нравов. Во Франции никто не осуждает, если королева забавляется веселой беседой; там царит рыцарская любовь и никто не усмотрит ничего дурного в учтивых забавах. Я покорюсь и заведу прялку или уединюсь со своими дамами и буду читать псалмы.
– Это излишне, хотя таким именно поведением вы в короткое время завоевали бы сердце своего народа; но это противоречит вашему темпераменту и всем вашим жизненным привычкам. Я доволен, если мои предостережения достигли того, что вы на некоторое время устраните из своего интимного кружка человека, которого молва людская уже считает вашим любовником.
Мария вспыхнула, ее лицо выражало пламенное негодование.
– Джеймс, – воскликнула она, схватив брата за руку, – вы могли бы начать прямо с этого, вся предыдущая речь была излишня! Если молва зашла так далеко, что гласит, будто королева развратничает с одним из своих слуг, так пора открыть правду! Боскозель похож на моего покойного супруга и, когда я смотрю на него, мое сердце предается дорогим, приятным воспоминаниям. Любить его? Любить эту куклу, изображающую дорогой образ возлюбленного? Право же, это противоречило бы природе и священному чувству. Это была бы насмешка над покойным и над счастливыми днями моей жизни. Если мне суждено когда-нибудь полюбить кого-либо, то он должен прежде всего заставить меня позабыть моего покойного мужа. Боскозель должен уехать обратно во Францию, и пусть порвется последняя связь, приковывающая меня к чудным воспоминаниям моих юных дней!
– Мария, это была бы чрезмерная поспешность. Этот внезапный отъезд послужил бы признанием вашей вины, страха перед обнаружением тайны или даже тяжелой, насильственной разлукой с тем, кого вы любите. Докажите Шотландии, что Боскозель для вас – не более как верный слуга, но отнюдь не близок вашему сердцу как женщине. Посоветуйтесь с английским послом относительно выбора супруга. Станьте во главе войска, которое я поведу против мятежных лэрдов, и оставьте здесь Боскозеля и весь свой придворный штат; этим сразу будут опровергнуты все ложные слухи.
– Мне стать во главе войска, покинуть этот старый замок, увидеть горы Шотландии, вдыхать горный воздух и ароматы лесов? Джеймс, вы это серьезно думаете?
– Разве столь невероятно, что королева в сопровождении своих верноподданных отправится по владениям своих графов?
– О, это было бы восхитительно! – засмеялась Мария сквозь слезы. – Прочь отсюда, из этих стен! На коней, на коней, Джеймс! Там, в горах, мое сердце вздохнет свободнее и я снова найду радости жизни. Мы будем мчаться по болотам и лугам; мое сердце возликует в зеленых лесах и будет петь песни вместе с жаворонком! О, Джеймс, какое счастье сулите вы мне!
«Действительно, я был несправедлив; она любит этого француза лишь от скуки, – усмехнулся Джеймс Стюарт, выйдя от королевы. – Но теперь у меня есть средство властвовать над королевой Шотландии, и она будет счастлива в этой стране; ведь для женского сердца требуется очень немногое, чтобы считать себя счастливой».
IV
Стюарт прямо отправился к Боскозелю и застал его в тот момент, когда он собирался принести заговорщикам известие о том, что королева одобряет их план.
– Маркиз, у меня есть просьба к вам, – начал Стюарт, между тем как Боскозель смотрел на него с изумлением, не ожидая ничего доброго от такого внезапного появления своего врага. – Вы увидите сегодня графа Аррана, Босвеля и Гордона?
Боскозель побледнел. Не был ли лорд Джеймс в союзе с дьяволом, что узнал об их заговоре раньше, чем он принял форму окончательного решения?
– Моя просьба состоит в том, – продолжал Джеймс с иронической улыбкой, – чтобы вы посоветовали им покинуть Эдинбург раньше наступления ночи, так как королева собирается вскоре посетить их владения и во главе моего войска будет принимать поздравления лэрдов.
Боскозель стоял как пораженный громом. Он чувствовал, что Стюарт не только перехитрил его, но даже пристыдил, так как имел теперь полное основание обвинить его в государственной измене.
– Маркиз, – продолжал Джеймс, – весьма возможно, что несколько часов тому назад у королевы были другие намерения; но я убежден, что ваша преданность не позволит вам компрометировать Марию Стюарт, а это случилось бы, если бы люди узнали, что она по совету доброжелательного, но ослепленного человека на минуту склонилась в сторону людей, видящих в королеве Шотландии не более как красивую искательницу приключений, на которую может напасть на большой дороге любой искатель приключений и сделать ее дамой своего сердца.
– Милорд!
– Маркиз, всякое дальнейшее объяснение будет лишним. Королева отправляется со мною по графствам своей страны, и, где встретятся государственные изменники, их обезглавят. Так как вы состоите в дружбе с графом Арраном, то вам неудобно сопровождать королеву. Она знает, что вас обманули, что сами вы не могли иметь намерение предать Марию Стюарт в руки Гамильтонов, которые некогда держали в плену в Инч-Магоме ее мать и ее самое. Этих лэрдов нужно хорошо узнать, раньше чем протянуть им руку. Итак, с Богом! Маркиз, кто едет с арранцами, тот – враг королевы. Надеюсь, вы останетесь в Эдинбурге… Впрочем, как хотите…
При этих словах он поклонился и вышел из комнаты.
Боскозель готов был плакать от злобы и стыда. Он не подумал, что Гамильтоны могут обмануть его, что это давние враги королевы; он содрогнулся при мысли, что по его вине Мария могла попасть во власть Арранов; но вместе с тем его приводило в отчаяние, что именно Джеймс Стюарт явился ее спасителем, что этот человек снова торжествовал над ним. Боскозель увидел свое бессилие и свой позор. Он хотел бы ненавидеть этого человека и не мог, так как сознавал, что только тот один мог защитить Марию. Он видел, что враг щадит его, как будто он даже недостоин ненависти, и скрежетал от отчаяния и злобы.
Но королева должна была узнать, что его обманули; у ее ног он хотел вымолить ее прощение за безрассудное усердие. Пусть отныне ее единственным защитником будет Джеймс Стюарт, но, как женщине, ей никто не должен быть близок, кроме него.
Боскозель бросился бежать, гонимый дикой страстью, быстро вошел в королевские покои, прошел мимо стражи и проник в приемную, где его встретила Мария Сэйтон.
Пораженная его расстроенным видом и предчувствуя беду, она воскликнула:
– Что случилось?
– Я желаю видеть королеву! Где она?
– Вы с ума сошли, маркиз? Королева собирается в дорогу и никого не принимает.
– Я должен видеть ее.
Дверь отворилась, и на пороге показалась Мария Стюарт.
– Что здесь такое? – спросила она, краснея от негодования. – Как, маркиз, вы здесь? Кто позволил вам появляться без доклада?
– Мария! Я решился на это, как решился рядом с вами преклонить колени у ложа вашего умершего супруга. Неужели вы хотите быть в Шотландии строже, чем были во Франции?
– Да, Боскозель, – ответила Мария, тронутая потрясающими воспоминаниями, – если бы вы считались с моими обязанностями несколько более, чем со своими желаниями, то не злоупотребляли бы моей снисходительностью и не заставляли бы меня быть строгой с моими друзьями. В последний раз, маркиз, напоминаю вам: приучайтесь считаться с этикетом, исполнения которого я требую здесь, в противном случае мне придется отказаться от вашего общества.
– Мария!
– Маркиз, не забывайте, вы говорите с королевой! Я прощаю вам, что в своем усердии вы чуть не привели меня к гибели, но требую, чтобы вы держались в границах, как требую этого от всех, близких сердцу Марии Стюарт, но не имеющих права быть близкими королеве Шотландии. Удалитесь, маркиз!
Боскозель смотрел на нее, не веря своим глазам, ему казалось, что он бредит, но когда Мария повернулась к нему спиной, он не выдержал и воскликнул:
– Так не может говорить Мария Стюарт, это слова Джеймса Стюарта, вложенные в ваши уста. Вашему сердцу чужды эти слова, и вы напрасно стараетесь придать своему лицу выражение гордое и презрительное.
– Молчите! – сказала королева и повернулась к нему лицом, в котором выражалась борьба между гневом и прежней слабостью. – Я начну презирать того человека, который заставляет краснеть женщину за ее сердечную снисходительность. Вы недостойны названия мужчины, маркиз, так как не имеете даже власти над своей речью. Уходите!
Затем она возвратилась в свою комнату и заперла за собою дверь.
– Я не мужчина? – горько усмехнулся Боскозель, и его лицо приняло вдруг демоническое выражение. – Я не мужчина? Я докажу тебе это, ты будешь моею. Я не стану больше вздыхать, молить, пресмыкаться у твоих ног; я не хочу ни сострадания, ни снисхождения, я хочу тебя, тебя или смерти.
