Эмили Бейн Мерфи
Нити магии
Глава седьмая
Я иду следом за Ниной по подземному коридору, который поворачивает направо, во флигель прислуги. Она по-солдатски печатает шаг, и ее низкие каблуки ритмично стучат по полу, порождая эхо.
– Портниха, а? – ворчливо спрашивает она и, к моему удивлению, закатывает глаза, когда я киваю в ответ.
Коридор длиной в двадцать шагов озаряют тусклые огоньки свечей, и здесь довольно холодно, я даже вижу пар, вырывающийся у меня изо рта при дыхании. Нина открывает тяжелую дверь в конце коридора, и на нас обрушивается волна теплого воздуха и громкого смеха. Этот коридор похож на врата в другой мир, совсем не такой, как холодное белое великолепие наверху.
– Не этот! – шипит кто-то.
– Дурак! – добавляет кто-то другой.
Мы входим в большую кухню, и я ускоряю шаг, чтобы поспеть за Ниной; мы огибаем огромную бронзовую дровяную печь, на которой булькают кастрюли и шкворчат сковородки. Трое слуг толпятся вокруг массивного деревянного чурбана, заменяющего стол. Женщина с кудрявыми волосами бросает сухой ячменной шелухой в подростка, который изучает поваренную книгу.
Четвертый из присутствующих едва виден в темном углу: это парень, одетый в черную ливрею, словно дворецкий, но его длинные волосы кажутся немытыми несколько дней. Он начищает туфли, сшитые из угольно-черной кожи.
– Здесь ясно сказано «полба», – заявляет подросток.
– Но у нас ее нет, – женщина – вероятно, повариха – потрясает ячменем у него перед носом.
– Опять картофель? – третья служанка, с виду лет четырнадцати, с косами, уложенными венцом вокруг головы, заглядывает в мешок. – Я слышала, как Лара говорила, что из-за такого количества крахмала ее теперь трудно поднимать, когда она катается на коньках.
– Я бы без труда подняла Лару, – ворчит повариха, бросая ячмень в суп. – И выкинула бы в окно.
Нина откашливается, и все поднимают на нее взгляды.
– Госпожа Вестергард вернулась. И привезла с собой дочь.
Слуги мгновенно собираются вокруг нас, забыв про ячмень. Мое сердце сжимается, когда я слышу эти слова. Ева больше не сирота. Она снова чья-то дочь.
– Что ты сказала? – «дворецкий» встает так поспешно, что с лязгом роняет баночку с ваксой на пол.
– Она искала так долго, что мне казалось, уже никогда не найдет…
– Наконец-то дочь!
– И без предупреждения? – восклицает повариха. Она сразу берется за дело, смахнув полотенцем крошки со стола и повязав у себя на талии передник. – Она будет ждать, что им подадут праздничный обед, а до завтрашней доставки у меня в кладовой почти пусто! – Повариха принимается выискивать в буфете поваренные книги и муку, одновременно отдавая приказы. – Пудинг. Сигне, проверь, остались ли у нас еще смоквы. Брок, беги в оранжерею и выбери то, что пахнет получше. Я как-нибудь справлюсь.
– Я покажу тебе твою комнату, – резко говорит мне Нина; ей, похоже, не терпится увести меня, пока остальные слуги не заметили.
Мы проходим по коридору с гуляющими в нем сквозняками и поднимаемся на три лестничных пролета в восточный флигель, где находятся комнаты слуг. Здесь царит приятное тепло и яркий свет, полным-полно закоулков, чуланов и рабочих помещений. Это напоминает мне о том дне, когда я прибыла в «Мельницу» – все сироты смотрели, как я с саквояжем в руке взбираюсь по лестнице к дверям общей спальни. Я была решительно настроена не плакать, хотя здесь пахло совсем не так, как дома, и никто не собирался заплетать мне косу и читать «Снежную королеву» во время болезни. Следующие три года были самыми одинокими в моей жизни. Пока ко мне не подошла Ева, сердито хмурясь и протягивая мне Вуббинса. Я представила, как она сейчас поднимается по лестнице, параллельной этой, и нас разделяет всего несколько стен. Но как же по-разному должен ощущаться дом, когда ты входишь в него как часть семьи – и когда тебя нанимают на работу и тебе нужно доказать свою полезность! Нина быстро пересказывает мне правила поведения, с каждым лестничным пролетом ее дыхание учащается.
– Ужин ровно в семь, иначе ты вообще не получишь еды. Девушкам нельзя находиться в комнатах парней и наоборот. Каждого отпускают в город раз в месяц. В половине девятого – отбой, после наступления темноты из дома выходить запрещено. Никогда не заставляй госпожу Вестергард ждать, делай свою работу аккуратно и вовремя. А если раньше срока, даже лучше.
Когда мы достигаем третьего этажа, из-за двери доносится взрыв смеха. Нина хмурится.
– Могу только представить, что она там творит, – бурчит она, позванивая ключами. – Печально известная Лильян.
Нина вставляет ключ в замок, резко проворачивает и распахивает дверь.
– Нина! – восклицает Лильян, поспешно пряча что-то под подушку. – Ты могла бы постучаться!
Я вхожу в комнату вслед за Ниной. У «печально известной Лильян» волосы соломенного цвета и синие глаза со слегка скошенными вниз уголками; в этих глазах пляшут искорки. Похоже, она из тех девушек, которые хлопают в ладоши от радости почти по любому поводу. Рядом с ней, на кровати, вероятно, предназначающейся мне, сидит парень.
– Тебе не положено здесь быть! – рявкает Нина, и парень поворачивается к нам. Его набриолиненные волосы зачесаны на макушку, а темные глаза за стеклами очков в проволочной оправе отчего-то кажутся мне забавными. – И есть тоже запрещено! – она выхватывает у них полуразвернутые конфеты. – Крыс хотите развести?
Оба принимают якобы пристыженный вид, но, как только Нина поворачивается к ним спиной, губы Лильян начинают подергиваться. Парень хмуро смотрит на это и бросает в нее конфету, пока Нина обращается ко мне:
– Никаких парней. Никакой еды в комнате, – строго повторяет она. – Просто не делай того, что делает Лильян, и у тебя все будет в порядке.
– Но, Нина, свет моей жизни, – встревает Лильян, – ты нас не представила друг другу!
– Это Марит Ольсен. Марит, это Лильян Даль, младшая горничная и неизменная заноза в моем заду. А это, – добавляет Нина, хватая парня повыше локтя, – ее брат, Якоб Даль. – Вон! – Она тащит его к двери и говорит мне: – Госпожа Вестергард позвонит, если ты ей понадобишься. В главном доме носи униформу, и пусть она будет накрахмалена так, чтобы стояла, даже когда ты не в ней. И ни за что не опаздывай!
Вытолкнув Якоба в коридор, она захлопывает дверь.
– Привет, Марит Ольсен, – говорит Лильян, наклоняясь вперед и упираясь локтями в колени. – Для чего тебя наняли? – она берет еще одну конфету в блестящей красной обертке.
– Я… э-э… портниха, – отвечаю я, опуская котомку на пол у ног. К моему удивлению, лицо Лильян мрачнеет. Она тяжело вздыхает и укладывается на бок.
– Это твоя постель, – говорит она, указывая на незастеленный соломенный матрас, где до этого сидел Якоб. – Софи спала здесь всего две недели.
– Софи? – переспрашиваю я.
– Портниха, которая была до тебя. – Лильян плотно сжимает губы. – Они обычно не задерживаются надолго.
– Почему? – слишком поспешно спрашиваю я, но Лильян только пожимает плечами и кидает конфету себе в рот.
Бросаю беспокойный взгляд на свою новую кровать. Неожиданно мне кажется, будто, приняв эту работу, я влезаю в одежду, снятую с умершей.
Я застилаю кровать, взбиваю подушку, разглаживаю верхнюю простыню и стеганое одеяло на пуху. В комнате есть умывальник и ночной горшок в тон, стены расписаны сложным цветочным узором: гроздья сиреневой глицинии сплетаются, точно кружево. Когда Лильян поворачивается ко мне спиной, я тихонько провожу пальцами по росписи. Я никогда прежде не видела в комнатах для прислуги подобной роскоши.
Лильян посасывает конфету и сообщает:
– Униформа в дальнем сундуке.
Я еще раз встряхиваю и разглаживаю набитый соломой матрас, а потом переодеваюсь в черное, как уголь, накрахмаленное форменное платье Вестергардов. Что бы подумал мой отец, если бы увидел меня сейчас? Когда я собираюсь работать на его прежних хозяев и использовать магию.
Его письмо выпадает из кармана моего прежнего платья, и я аккуратно прячу его в сборник сказок Андерсена, в сотый раз жалея о том, что папа не написал ничего мне. Это письмо – последнее, что от него осталось, и оно даже не было адресовано мне. Даже спустя много лет меня ранит, что он обращался только к моей сестре. Почему?
– Ужин! – неожиданно восклицает Лильян. – Надеюсь, ты не из слабых, Марит, – и хотя тон у нее скептический, но возникает впечатление, будто она тайно дает мне совет. – Идешь?
Она открывает дверь, и на нас обрушивается головокружительный аромат, как будто сам воздух стал густым и золотистым. Я расправляю фартук, точно щит против грядущих невзгод, и иду вниз по лестнице вслед за Лильян.
* * *
За ужином царит такой шум и беспорядок, какого Несс ни за что не допустила бы в «Мельнице». Люди входят и выходят, переговариваются друг с другом, что-то рассказывают, двери то открываются, то закрываются, когда слуги направляются в главное здание, неся на подносах миски с красной капустой и блюда со свининой, зажаренной до хрустящей корочки. Девушка по имени Сигне взбивает свежие сливки, повариха достает из печи яблочный пирог, который сверху украшен ломтиками яблока, посыпанными корицей и уложенными в спиральный узор, словно лепестки раскрывающейся розы. В желудке у меня урчит. Я думаю об Агнес, которая сидит сейчас одна в нашей каморке в мастерской Торсена. Она вечно шмыгала носом и горбилась над своей тарелкой, как будто я собиралась украсть у нее еду. На полсекунды мне становится почти жаль ее.
– Так, значит, госпожа Вестергард действительно куда-то съездила и привезла домой приемную дочь? – спрашивает Сигне. Слуги толкутся вокруг грубого деревянного стола, на котором расставлены тарелки с едой, и на их лица падает мерцающий свет восковых свечей.
Я неуверенно стою в дверях, а потом вздрагиваю от неожиданного осознания.
Магия практически сияет вокруг них всех. Я никогда прежде не ощущала подобного, но, с другой стороны, никогда не видела, чтобы столько магии собралось в одном месте и использовалось так недавно. Каким-то образом я просто знаю о ее присутствии, как будто у меня возникает какое-то дополнительное ощущение: то ли покалывание на коже, то ли низкий гул или жужжание, исходящее от них всех. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю, как Хелена изучала починенный мною плащ, и понимание последствий этого замораживает меня, точно прикосновение льда. Конечно же, она точно знала, о чем меня просит. Должно быть, все, кто работает здесь, наделены магией: поскольку для того, чтобы заслужить место слуги в подобном доме, надо превосходить всех прочих людей.
А такое превосходство обычно дается магией.
Теперь мне понятно, откуда у нее взялись сливы в ноябре. Я думаю о роскошных цветах, свешивающихся за край вазы в вестибюле. Какая женщина станет наполнять свой дом людьми, которые ради ее блага рискуют умереть от Фирна? Женщина из того же самого семейства, которое требует от людей умирать в их шахтах и игнорирует детей, оставшихся в результате этого сиротами. И все же… я украдкой обвожу взглядом помещение. Никто не выглядит испуганным или несчастным. В кухне царит по-настоящему теплая и веселая обстановка. Ее даже можно назвать семейной.
До того момента, пока все, словно бы разом, не замечают меня. Наступает тишина, и все присутствующие одновременно поворачиваются к двери.
Повариха спрашивает:
– А это еще кто, божечки-ложечки?
– Это Марит Ольсен, – суровым тоном объясняет Нина. – Новая портниха госпожи Вестергард.
Мне хочется скрестить руки на груди, но я заставляю себя держать их вытянутыми по бокам. Парень с длинными грязными волосами со стуком кладет свою ложку на стол и произносит с затаенным рычанием в голосе:
– Мне казалось, на это место наконец-то возьмут Айви!
Повариха роняет на стол стеклянную тарелку, по которой от середины к краю, пробегает извилистая трещина. Женщина бормочет какое-то ругательство и горестно смотрит на девушку примерно моих лет, с длинной белокурой косой и родинкой на правой щеке, похожей на крошку от торта.
– Айви, – вздыхает повариха, – мы старались изо всех сил. Я думала, что на этот раз ты все-таки добьешься своего.
– О, тетушка Дорит, – отвечает девушка по имени Айви, блестя глазами, – это не твоя вина. Мне жаль, что я не могу быть такой, как нужно госпоже Вестергард. Я неплохо шью, но, конечно же, не так, как те, у кого есть к этому дар, – она кладет ладонь на разбитую тарелку, а когда отнимает руку, то стекло снова целое. Как будто она исцелила его. Кровь приливает к моим щекам. Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то использовал магию так беспечно, и не слышала, чтобы кто-то говорил о магии так открыто. Это почему-то заставляет меня чувствовать себя выставленной напоказ. Как будто я вошла в зеркальный коридор и рассматриваю себя под таким углом, под каким никогда прежде не видела.
– Кому-нибудь понадобится и то, что ты умеешь, дорогая, – возражает Айви повариха. – И если у Хелены Вестергард есть хотя бы половина того…
– Дорит! – резко обрывает ее Нина. – Довольно!
Повариха бросает на тарелку груду салата.
– Я помню, как у Айви выпал первый молочный зуб, вот прямо здесь, в кухне, – говорит она, подавляя всхлип. – Я обещала своей сестре Роди, что всегда буду присматривать за девочкой.
Все снова поворачиваются и мрачно смотрят на меня.
«Просто замечательно».
Все места за огромным деревянным столом заняты, и никто не собирается подвинуться, поэтому я застенчиво подхожу к дальнему краю у стены и втискиваюсь в крошечный промежуток, оставшийся в углу. Я думаю о Еве и о том, что, если ты кого-то знал еще ребенком, это опутывает твою душу сетью особых чувств, каким бы ребенок ни вырос и что бы с ним ни стало.
Я отлично это понимаю, но не собираюсь никуда отсюда уходить. Поэтому беру себя в руки, чтобы противостоять этим злым взглядам, и притворяюсь, будто не замечаю их. Я десять лет прожила в сиротском приюте и три месяца – в одной каморке с подлючкой Агнес, так что подобный холодный прием не заставит меня завянуть, как листик латука.
Особенно когда вокруг стола передают блюдо с жареной свининой и шкварками. Воск капает с горящих свечей, а от печи исходит приятное тепло. Я смотрю на шкварки, золотистые и хрусткие, и мой рот наполняется слюной. Я не ела их с шести лет.
Девушка, сидящая рядом со мной, берет кусок жареного мяса.
– Брок? – нежным голосом спрашивает она, предлагая мясо грязноволосому парню, который ухитряется выхватить у нее блюдо прежде, чем я успеваю взять свою порцию. Мои руки, лежащие на коленях, сжимаются в кулаки. Брок передает блюдо еще дальше от меня, потом склоняется ко мне и тихо говорит:
– Айви выросла здесь, среди нас. Она заслуживает этого места.
Я, не дрогнув, отвечаю ему с бесстрастным взглядом:
– Почему бы тебе для начала не обсудить это с госпожой Вестергард?
– А почему бы тебе просто не отказаться от этой работы?
– Нет, – решительно отвечаю я, и в итоге корзинку с булочками передают прямо у меня над головой. Я откашливаюсь и прошу кого-нибудь передать мне капусту.
Мою просьбу игнорируют.
Я пытаюсь самостоятельно положить себе еды, но, как только тянусь за ней, Дорит забирает блюдо и отставляет его на кухонную стойку. По крайней мере, никто не мешает мне схватить раскисшие помидоры, оставшиеся на дне салатной миски. Хотя я ненавижу помидоры. Я чувствую, как Якоб Даль рассматривает меня с противоположного конца стола, и, когда поднимаю глаза, он встречает мой взгляд, помаргивая темными ресницами из-за очков. Он не проявляет ко мне враждебности, но и не улыбается.
Интересно, замечает ли он, как я вздрагиваю, когда разговор неожиданно переходит на Еву?
– Кто видел ее? – запихивая еду в рот, спрашивает парень с темными, коротко стриженными волосами. – Ну, эту приемную дочь? Как она выглядит?
– Очень милая малышка, но ужасно худенькая. По-моему, ее совсем не кормили в том сиротском приюте, откуда ее взяли… – отвечает Дорит.
– Она темнокожая, правда? – прерывает ее девушка с волосами цвета мыльной воды в мойке и при этом громко жует, роняя изо рта кусочки еды. – Она вообще датчанка?
Я резко втягиваю воздух.
– Она танцовщица, как сама госпожа Вестергард, – говорит кто-то слева от меня. – Лара видела платье с балетной юбкой, когда распаковывала ее сундук…
– Я слышал, что она из того же приюта, в котором выросла Хелена…
– Ей ужасно повезло, правда? Хотел бы я, чтобы госпожа Вестергард усыновила меня! – заявляет первый парень, и все за столом хохочут. Он поворачивается к девушке с «мыльными» волосами, которая продолжает так же неопрятно жевать. – Из нищих в принцы. Я заставил бы тебя, Рая, согревать мои полотенца у огня и кормить меня смоквой с вилочки.
Рая показывает ему язык.
– Я бы сначала облизала эти смоквы.
Злость разрастается в моей душе, подобно лозам плюща, когда я слышу, как любимого мной человека треплют в застольном разговоре и расчленяют, словно кусок мяса на тарелке. Я начинаю подниматься из-за стола, и слова, о которых, вероятно, пожалею, закипают у меня в горле, когда…
– Ну да, – произносит Брок холодно и жестко. Взяв свою вилку, он принимается рассматривать зубцы при свете свечей. – Думаю, если бы Хелена усыновила меня, я бы постоянно оглядывался через плечо.
Я замираю, не выговорив ни слова, а потом тихо, незаметно сажусь обратно. И настораживаю уши, внимательно прислушиваясь к тому, что будет дальше.
– А, перестань, – с утомленным стоном отмахивается от него Рая. – Хватит уже этого.
Брок пожимает плечами и накалывает мясо на вилку.
– Алекс Вестергард был здоровым мужчиной в расцвете лет, вот и все, что я хотел сказать.
На другом конце стола Якоб поправляет на носу свои очки.
– У него было что-то с сердцем, – скучающим тоном возражает Рая. – Его никто не убивал, дурак. Кому бы понадобилось его убивать? Хелене? – смеется она.
Мой желудок неожиданно сжимается.
– Ты знаешь кому, – отвечает Брок, и лицо его мрачнеет. Взяв тонкую косточку, он принимается ковырять в зубах. – Но надо отдать должное Хелене, она поступила по-умному. Он выбирает одного наследника, она добавляет другую. Это все равно что выставить пешку перед ферзем.
– Довольно, – приказывает Нина с другого конца стола. – Вы знаете, что я не одобряю этих сплетен о смерти хозяина. Это недостойно, неуместно и не к лицу хорошим слугам.
Я оттягиваю воротник своего платья, кровь стучит у меня в ушах. О чем они говорят? Конечно же, Брок не мог иметь в виду то, о чем я подумала, верно?
Ведь Алекса Вестергарда не могли убить?
– Марит, – тихо произносит Айви, и я вздрагиваю. Последний ломтик помидора соскальзывает с моей вилки и размазывается по тарелке в красную лужицу. – Вот, держи, – шепчет она и ставит передо мной свою тарелку со шкварками и грудой красной капусты.
В голове у меня все еще вертятся слова, сказанные Броком, и я в изумлении смотрю на Айви.
– Спасибо, – шепчу в ответ пересохшими губами.
– Ты слишком добрая, Айви, – произносит Брок почти с отвращением.
– Ты знаешь, как я люблю вас всех и как сильно хочу остаться, – отвечает она, разглаживая салфетку. – Но вам не следует выгонять Марит. На ее место просто придет кто-нибудь еще. Так всегда бывает.
Похоже, прислуга закончила обсуждать Еву и возможное убийство господина Вестергарда и решила вновь сосредоточить внимание на мне. Видимо, по их мнению, из меня еще можно попить свежей кровушки.
– Я не согласен, – громко заявляет Брок, словно побуждая всех к действию. – В конце концов, у госпожи Вестергард закончатся магически одаренные портнихи на замену, и она поймет, что лучше выбрать кого-то, кто уже ладит со всеми нами. – Он поворачивается ко мне и продолжает: – Я брат Айви, а ее тетя – повариха. Так что ты предпочтешь, волосы, песок или стекло в своем завтраке?
Все за столом смотрят, как он медленно размазывает масло по пышной булочке. И следят за моей реакцией.
Я ощущаю гудение во всех жилах. Мне каким-то образом нужно показать, что я не потерплю насмешек со стороны всех этих людей, поэтому беру в руки нож и отрезаю огромный кусок жареной свинины.
– Если я оставлю должность портнихи, ты первым узнаешь об этом, Брок, – говорю я, орудуя ножом с угрожающей ловкостью. – И ознаменую свой уход тем, что привяжу тебя к перилам твоими собственными сальными лохмами.
На миг за столом воцаряется тишина, только Брок кашляет, давясь куском булки и едва не задыхаясь. Все смотрят на меня, приоткрыв рты. Это не пустая угроза: вполне вероятно, я могла бы осуществить ее посредством магии.
Потом Лильян разражается довольным смехом и колотит руками по столу:
– Брок, тебе нужно официальное представление? Потому что, мне кажется, Марит вполне можно назвать «Тебе-под-стать».
– Вот тебе «слабая», – ворчу я.
Кажется, я выиграла у прислуги достаточно очков, чтобы спокойно закончить свой ужин. Все начинают расходиться, со звоном ставя тарелки в мойку и принимаясь за свои вечерние дела. За столом остается только Якоб, и его глаза задумчиво блестят за стеклами очков.
– Что такое? – с раздражением спрашиваю я его наконец, запивая еду ягодным компотом.
К моему удивлению, он в молчаливом салюте поднимает за меня свой стакан, а потом отворачивается, но я успеваю заметить на его лице неожиданную радостную улыбку.
