Эмили Бейн Мерфи
Нити магии

Глава третья

Внизу, в гостиной «Мельницы», ковер, закрывавший истертый деревянный пол около камина, отодвинули, чтобы создать импровизированную сцену. Старые хлипкие стулья расставили полукругом, окаймляя почетные места – два больших вольтеровских кресла с видневшимися брызгами чая на выцветших от солнца подлокотниках. Обстановка та же, что и в те времена, когда я росла здесь: мы все были вынуждены участвовать в каком-нибудь представлении, если Несс узнавала заранее, что потенциальные приемные родители готовятся нанести визит. Она пыталась заставить нас выглядеть как можно интереснее: то мы сидели в грязи и пропалывали жалкую пародию на огород ради женщины, проявлявшей интерес к садоводству. То сидели с толстыми книгами вокруг очага, когда в гости собирался приехать ученый. Чаще всего девочек с красивыми голосами заставляли петь, пока остальные прихлебывали жидкий чай из тонких фарфоровых чашек и ели слоеные канелстэнге, присыпанные корицей. Детей, которые умели петь, всегда забирали.

Но сегодня Еве дан лучший шанс блистать, потому что девочки должны будут танцевать.

Те, кто не участвует в выступлении, заняли зрительские стулья. В камине потрескивает огонь, и в трещине в окне свистит ветер. Никто не разговаривает со мной, хотя я ушла из приюта всего три месяца назад. И знаю почему. Потому что я – напоминание о будущем, о котором они не хотят думать.

Несс смотрит на часы.

Чай остывает.

Я покинула мастерскую Торсена почти час назад, а почетные места все еще пусты. Каждая минута моего пребывания здесь отдает безрассудством и глупостью. Ева завернулась в длинный свитер, чтобы прикрыть свой наряд, и продолжает стоять в безупречной позе, хотя другие танцовщицы прислонились к стене или расселись по стульям среди зрителей. Когда ей было семь лет, она часами листала книгу с изображениями балерин, изучая их позы, пока листы не стали выпадать из корешка, точно осенние листья.

Эту книгу подарила «Мельнице» Хелена Вестергард.

Теперь Ева наклоняется, чтобы разогреть мышцы, и, когда она нервно отстукивает пальцами по стене безмолвный ритм, я стараюсь не думать о своем жалованье, потраченном на ее наряд. А ведь эти деньги мне только предстоит заработать.

– Может быть, они все-таки не приедут сегодня… – произносит Несс, но Ева вскидывает голову, услышав отрывистый стук в парадную дверь. В гостиную входят мужчина и женщина средних лет, глаза у обоих светлые. У мужчины короткие седеющие усы, и он сразу же пускается в извинения за часовое опоздание. Несс жестом показывает «что вы, что вы, ничего страшного!» и ведет чету на почетные места, а красивая девочка по имени Тенна приносит им горячий чай и склоняется в реверансе. Вынуждена признать, что мне нравится улыбка женщины; и мое горло сжимается, когда я смотрю, как они устраиваются в креслах. Еще раз бросаю взгляд на часы, пока Мадсены слушают, как трио девочек поет простую мелодию чистыми, высокими голосами. Тенна зачитывает изречение из Писания по потрепанной Библии «Мельницы», а потом Несс дает знак стайке танцовщиц.

Они, семеня, выстраиваются по росту. Самые маленькие одеты в платья из поеденного молью тюля, и в их волосы вплетены розочки, сделанные из лент. Я знаю, что Несс делает все возможное, но это ужасно: чувствовать себя конфетой, выставленной в витрине, и надеяться, что тебя выберет человек, готовый предложить тебе хорошую жизнь, а не новый кошмар. Я смотрю, как Ева занимает свое место, все еще закутанная в свитер поверх наряда, и краснею от неожиданных воспоминаний о том, как использовала магию в последний раз до сегодняшнего дня. Это случилось два года назад, когда я была уже слишком взрослая, чтобы меня удочерили, и прекрасно это понимала, но в последней вспышке отчаяния применила магию, чтобы сшить себе новое платье. Я никогда не забуду выражение лица Евы, когда она увидела меня в то утро и поняла, как сильно мне хочется, чтобы меня выбрали. Даже если это будет означать, что я покину ее. В итоге это ничего не изменило, потому что та семья выбрала Аню, девочку с ангельской улыбкой и ужасающей склонностью к истерикам на пустом месте. В ту ночь я пропитала свою подушку горючими слезами, рыдая о том, что использовала драгоценную магию и причинила боль Еве. И все ради ничего. Утром я отдала это платье, отказавшись от него, как и от моей последней мечты когда-либо быть удочеренной.

На самом деле, я вижу это платье с высоким вышитым воротником прямо сейчас, на одной из старших сирот, разносящих бисквиты зрителям первого ряда; они лишь немного потеряли вид.

А потом Ева снимает свой свитер, и вся комната ахает.

Я сижу в тени, в дальнем углу, и румянец гордости и довольства заливает мое лицо при виде того, как она сверкает в своем наряде. Но Ева словно не замечает реакции зрителей; она вскидывает голову, принимает балетную позу и ждет, мышцы ее напряжены, как натянутые струны.

Элин садится за маленькое фортепиано, чтобы сыграть что-нибудь легкое и живое, и Ева ждет позади ряда младших девочек. Темп нарастает и нарастает, я невольно начинаю постукивать ногой в такт, и, когда наступает очередь Евы, кажется, будто она много лет собирала в себе музыку ради этого самого момента. А теперь наконец отпирает засов и выпускает ее на свободу.

Она изгибается и вытягивается, изящная и стройная. По комнате гуляет сквозняк: в одном месте оконное стекло неплотно прилегает к раме. Здесь стоит запах нафталина, и даже аромат свежезаваренного чая не в силах скрыть этого. Но Ева словно танцует в каком-то ином пространстве, вне всего этого. О, как я ее люблю! По сравнению с ней другие девочки выглядят так, словно их конечности сделаны из дерева и подвешены на ржавые петли.

Я хочу схватить госпожу Мадсен за руку и сказать ей, что Ева никогда в жизни не училась по-настоящему. Что она просто чувствует музыку и переводит ее в танец так же естественно, словно просто говорит на другом языке.

«Только представьте, – хочу взмолиться я, – кем она может стать, если у нее будет настоящий дом, настоящее обучение! Представьте, кем она сможет стать с вами!»

Ева танцует так, словно ее сердце расплавилось и теперь течет по жилам золотым, изнывающим от тоски огнем. Мне с трудом удается оторвать от нее взгляд, чтобы посмотреть на Мадсенов, напряженно взирающих на нее. В сердце тугими узлами сплетаются лозы надежды и страха, когда я вижу выражение их лиц. Они смотрят так, словно впервые узрели свою дочь.

Когда музыка доходит до кульминации, Ева вскидывает ноги в свободном, импровизированном жете́^[1]. Завершив танец, она стоит, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, и смотрит на нас, остальных, пылающими глазами.

Мадсены хлопают в ладоши, девочки кланяются и тянутся в столовую, чтобы расставить на столе блюда с фрикадельками, корнишонами, ломтями темного ржаного хлеба, курятиной в коричневом соусе, кувшины с ревеневым компотом и глегом, в котором плавает золотистый изюм. Мое сердце подпрыгивает куда-то в горло, когда Мадсены жестом подзывают к себе Несс.

– Мы хотели бы поговорить с одной из девочек, – произносит госпожа Мадсен, и я слежу за ее длинным тонким пальцем, указывающим в ту часть комнаты, где стоит Ева. Я делаю судорожный вдох.

– С Евой? – спрашивает Несс. Ева приседает в реверансе.

– Нет, – отвечает госпожа Мадсен. – С той, светленькой, рядом с ней.

Дыхание застревает у меня в горле. Она имеет в виду Гитте. Гитте, которая и близко не так хороша, как Ева, даже наполовину. Я вижу, как Ева часто моргает. На ее лице заученная улыбка, которая заставляет меня ненавидеть их всех и себя тоже, потому что, честно говоря, я ужасно рада.

– Гитте! Подойди сюда! Иди поговори с Мадсенами вон там, в дальней комнате! А потом… пир! – говорит Несс, сияя.

Делаю шаг к Еве. Я собираюсь рассказать ей о своих планах. Прямо сейчас. О том, что хочу накопить достаточно денег, чтобы когда-нибудь мы, возможно, сами смогли создать для себя будущее. Что если нас никто не выбирает, то мы можем выбрать друг друга. Я уже на полпути к ней, когда вдруг слышу другой женский голос.

– Несс, – мягко говорит эта женщина шепотом, звучащим из тени позади нас. Вся гостиная в потрясении поворачивается к ней. Должно быть, она проскользнула в комнату, пока девочки танцевали, и я была слишком поглощена представлением.

Мое сердце яростно колотится, когда я резко оборачиваюсь, силясь рассмотреть ее. Женщина выходит из тени на свет.

– Я тоже хотела бы поговорить наедине с одной из девочек, если можно.

Сначала я замечаю ее длинные ноги – ноги балерины – и сверкающие шпильки в прическе. Стеклянный кулон у нее на груди блестит, и я вижу на нем изображение молота и кирки. Герб хозяев копей, герб Вестергардов.

Я медленно поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Еву. Она стоит, замерев, и дышит часто и неглубоко. Но ее лицо выражает потрясение и недоверие, едва к ней приходит осознание, кто перед ней. Хелена Вестергард.

Женщина обводит взглядом комнату и устремляет его на Еву. Потом слегка улыбается, грациозно вытягивает руку и мягко произносит:

– Ты.

Глава четвертая

Веки Хелены Вестергард подведены, образуя в уголках глаз изящные стрелочки. У нее густые волосы каштанового цвета, собранные в высокую прическу, которую скрепляют шпильки с навершиями в виде стеклянных цветов. Ее плащ из роскошного угольно-черного бархата, расшитый сложным розово-золотым узором, должно быть, сто́ит не меньше моего жалованья за два года. Когда-то Хелена была сиротой и жила в этом самом приюте, спала в продуваемой сквозняками комнате наверху. А теперь превратилась в поразительную красавицу, властная аура которой заставляет всех в комнате умолкнуть. И она самая богатая персона, какую я когда-либо видела лично. Александр Вестергард умер год назад, спустя семь лет после брака с Хеленой, и оставил своей вдове все, включая обширную горнодобывающую империю.

При виде нее в моей душе воскресает все то отвращение, которое я годами пыталась подавить. Оно просачивается наружу, словно дым сквозь прутья стальной клетки.

Я делаю шаг вперед, когда Хелена уводит Еву и они скрываются в приватной комнате возле кухни. Дверь за ними закрывается.

Кровь яростно стучит у меня в ушах, а во рту появляется медный привкус. Выдержать мысль об удочерении Евы Мадсенами было достаточно тяжело. Но отдать Еву Вестергардам – просто невыносимо.

Остальные девочки-сироты разбредаются кто куда. Но я иду за Несс в маленький кабинет, расположенный под лестницей, и врываюсь туда следом за ней.

– Это вы перенесли визит Мадсенов на сегодня, да? – спрашиваю я, упирая руки в бока. – Вы попросили их приехать раньше?

Несс пожимает плечами и принимается рыться в бумагах.

– Я пригласила их всех сюда, – пренебрежительно отвечает она. – У меня было предчувствие, что Хелена может заинтересоваться Евой. Они во многом похожи. И – да, я уже давно поняла, что небольшое состязание часто способствует тому, чтобы кого-нибудь из вас удочерили. – Несс хитра, и я думаю, что на свой лад действительно заботится о нас. Она всегда изыскивает способ подкинуть нам косточку. Не свою, конечно, но она без колебаний позаимствует ее у кого-нибудь, если это сможет помочь одной из нас. – Все получилось так, как я и надеялась, – Несс поднимает на меня острый взгляд. – Ты должна радоваться за нее.

– Где живет Хелена, Несс? – спрашиваю я, слыша отчаяние в собственном голосе.

– К северу от Копенгагена.

– Это целый день пути отсюда! – говорю я, не позволяя своему голосу звучать громче приличного. – Я больше никогда не увижу Еву!

Несс устало вздыхает.

– Съешь хлеба, Марит, – она со звоном перебирает ключи и опускается на колени перед шкафчиком с документами. – Не будь наивной. Ты не хуже меня знаешь, что большинство родителей даже не посмотрят дважды в сторону Евы, не говоря уже об удочерении.

Я это заметила, но пыталась убедить себя, будто дело не в том, что Ева резко выделяется среди светлокожих сироток и родителей. Будто это не имеет никакого отношения к тому, что ее мать была родом из Вест-Индии^[2], а ее отец мог быть кем угодно.

– Никогда не думала, что ты настолько эгоистична, девочка моя, – продолжает Несс. – По крайней мере, попытайся мыслить разумно.

– А может, я не могу мыслить разумно, когда речь идет о Вестергардах! – бросаю я сквозь сжатые зубы таким тоном, который никогда не посмела бы использовать в те времена, когда жила под крышей Несс. – Мой отец погиб в их шахте, вы не помните?

Голос ее становится суровым:

– Помню, это было ужасное несчастье. И все же, как ты думаешь, откуда в прошлое Рождество взялись льняные простыни на твоей кровати? Думаешь, кто регулярно присылает нам деньги, чтобы мы могли купить обувь? Король Дании? – Она пригвождает меня к месту ледяным взглядом, от которого в испуге съеживается большинство воспитанниц «Мельницы», даже взрослых. – Марит, – медленно и непреклонно выговаривает она, – ты можешь предложить Еве что-нибудь лучше?

Я делаю резкий вдох. Несс находит бумаги Евы, встает и выпроваживает меня из кабинета.

Ева и Хелена появляются из комнаты, где беседовали наедине, и лицо Евы выражает нечто среднее между торжеством и ужасом. Когда госпожа Вестергард слегка кивает Несс, я вижу на шее у Евы блестящий стеклянный медальон.

«Нет!»

Молот и кирка. Герб Вестергардов. Другая сторона монеты, снова перевернувшая мою жизнь.

Несс хлопает в ладоши и восклицает:

– А теперь – праздничная трапеза!

Ева ищет меня взглядом, и они вместе с Хеленой направляются ко мне. По глазам Евы я вижу: она понимает, что это прощание, болезненный разрыв в нашей жизни, и свежие сколы остры, словно грани льда. Я сглатываю, изо всех сил пытаясь не заплакать, и вместо этого устремляю взгляд на плащ Хелены, который струится за ее спиной, а вышитые золотом завитки виноградных лоз и розовые цветы тянутся по полу. Во мне растет глухой звериный крик.

«Не будь эгоисткой, – умоляет что-то внутри меня. – Не будь такой, как Агнес». Но я в таком отчаянии, что мне все равно. Почему Вестергарды снова и снова отнимают у меня тех, кого я люблю?

В этот момент кайма великолепного плаща Хелены задевает торчащий кусок ржавой трубы рядом с нижней ступенькой, и мне приходит в голову неожиданная, блестящая, ужасная идея.

Я делаю шаг вперед и всем весом наступаю на плащ. Ткань цепляется за трубу и мгновенно рвется с жутким звуком.

– Ох! – восклицает Хелена, оборачиваясь.

Я скрываюсь в тени.

– О небеса! – ахает Несс. Она опускается на колени перед порванным плащом и заламывает морщинистые руки. – Должно быть, он зацепился за эту трубу, видите? Какое несчастье! – она бросает на меня пронзительный взгляд. – Мне невероятно жаль, Хелена. Нужно было давным-давно заставить кого-нибудь починить эту трубу.

Я смотрю на потрясенное лицо Евы, чей краткий миг счастья оказался разорван, словно этот плащ, и подхожу, чтобы встать рядом с ней. Мои разрозненные чувства сменяют друг друга, точно в калейдоскопе. Горечь, страх, отчаяние.

– Прошу прощения, – обращаюсь я к госпоже Вестергард и делаю почтительный реверанс, – но я работаю портнихой и обучена этому ремеслу. Вы позволите починить ваш плащ?

– Да, Марит может помочь! – поспешно подтверждает Ева, как будто это несчастье с плащом способно заставить Хелену неожиданно передумать. – Она шьет лучше всех. Это она сшила мне костюм для танца. – Локон, который я подколола не так давно, выскользнул из ее прически и теперь касается правой щеки, усыпанной темными веснушками.

– Я не уверена… – Хелена смотрит на меня. – Это крайне сложная работа. Думаю, плащ непоправимо испорчен.

– Тогда вы не будете против, если я попытаюсь? – спрашиваю я, храбро протягивая руку.

Хелена переглядывается с Несс, и та чуть заметно кивает.

– Хорошо, – с некоторым колебанием отвечает Хелена. – Благодарю. Сделай все, что можешь, и скажи мне, сколько это будет стоить, – она скидывает плащ, открывая платье из кремового узорчатого жаконэ^[3] с накрахмаленным пластроном и юбкой, которая многочисленными ярусами струится вниз от тонкой талии, словно вода, бегущая из фонтана. – Сегодня на ночь мы остановимся в гостинице «Виндмелле Кро», – говорит Хелена, протягивая плащ. На секунду ее взгляд задерживается на мне, словно бросая вызов: – Утром мы отбываем.

– Я принесу его туда, – обещаю я уверенно, принимая из ее рук плащ.

То, что я сделала сегодня, может стоить мне работы, места у Торсена и доброго отношения Несс, но, по крайней мере, у меня появился шанс еще раз увидеть Еву. Я смотрю ей в глаза и говорю:

– Я приду в «Кро».

А потом прижимаю плащ к себе, чувствуя, как сжимается сердце – сильнее, чем мои кулаки, – и бегу прочь.

* * *

Торсен вернулся в мастерскую раньше меня.

Едва завернув за угол, я вижу в окне его красное, точно сырое мясо, лицо – он кричит на Агнес и указывает на мой пустой рабочий стол. Выругавшись, я пригибаюсь и ныряю в переулок, прижимая плащ к груди. Можно было бы солгать и сказать, что меня срочно вызвали забрать в починку плащ госпожи Вестергард. Но я неожиданно чувствую себя слишком усталой и опустошенной, чтобы встретиться лицом к лицу с Торсеном или Агнес. Поэтому, развернувшись на пятках, окидываю взглядом полутемный переулок и присаживаюсь на самую чистую приступку, какую могу найти, всей кожей ощущая холод камня. В лучшем случае, Торсен лишит меня жалованья за несколько недель, и это уже достаточно плохо, потому что мне нечем будет возместить стоимость ткани, пошедшей на наряд Евы. В худшем случае – уволит совсем, не заплатив мне ни единого ригсдалера. И я сомневаюсь, что после сегодняшней брани в кабинете Несс она захочет пустить меня переночевать.

Но не все сразу. Сидя одна в узком переулке, окидываю взглядом ряд окон над головой: ставни закрыты, занавески по большей части задернуты. В вышине лениво вращаются крылья мельницы. Я никогда не позволяла себе так много магии. Так много и так часто. И никогда там, где могут оказаться люди.

Делаю глубокий вдох и разглаживаю плащ Хелены Вестергард, изучая мешанину разрывов и перепутанных ниток. Потом провожу кончиками пальцев по каждой дыре и представляю, как вышивка выглядела прежде: все эти лепестки розового цвета в обрамлении золотых лоз с тонкими усиками. Магия растет у меня внутри и искрящимся потоком бежит по жилам. Несмотря на страх перед Фирном, я вздрагиваю от приятного холодка, позволяю магии течь сквозь меня и осторожно провожу пальцам по разлохмаченным краям разрыва. Под моими прикосновениями нити находят одна другую и соединяются заново.

Я думаю о том, что сказал бы мой отец. Когда он был жив, то запрещал мне использовать магию. Он боялся ее и был прав. Я рада, что отец не дожил до того, как магия убила Ингрид.

Несколько веков назад, при другом короле, нас бы сожгли на костре даже за намек на обладание магией. Теперь люди более или менее понимают, что самую большую опасность мы представляем сами для себя. Они отводят глаза и обычно притворяются, будто нас не существует, потому что часто подпольная магия оказывается полезна, несмотря на неприятное побочное воздействие. А именно тот факт, что в конечном итоге она убивает нас. Но даже в шесть лет я понимала: ничего хорошего не следует ждать от того, кто хочет взять к себе сироту ради магии. В дешевых книжках я читала истории, заставлявшие меня невольно ежиться: о том, как людей похищали и заставляли использовать магию, пока кристаллы Фирна не заполняли кровь, убивая их. Иногда в «Мельнице» девочки по ночам рассказывали друг другу страшные истории, и мне было горько слушать то, что нашептывали эти детские голоса в ночи. Они утверждали, будто у нас, владеющих магией, синие кости и ненасытный аппетит, будто, умирая, мы завидуем живым. Они называли нас драугами – «ходящими после смерти», – потому что Фирн иногда заставляет тела принимать неестественные, искаженные позы. Некоторые, например, оставались сидеть после того, как кровь в их жилах превращалась в лед, как будто намеревались когда-нибудь встать и снова пойти. Взрослые успокаивали детей, утверждая, будто это просто глупые легенды и сказки. Но старые страхи и обычаи умирают с трудом. Может быть, нас больше и не сжигают при жизни на кострах, однако сжигают после смерти, неизменно удостоверяясь, что от нас остался лишь прах.

Неожиданно я вижу стоящую прямо передо мной Ингрид – призрак памяти давних лет.

– Мне кажется… – шепчет она и, ошеломленно моргая, смотрит на свои запястья. – Мне кажется, я зашла слишком далеко.

Я скриплю зубами, ощущая, как резкий страх перед Фирном заставляет меня крепче сжимать челюсти. Сейчас мне не следует вспоминать о том, что было.

Вместо этого я рассматриваю плащ госпожи Вестергард и даже позволяю себе слегка улыбнуться собственной работе. Разрыв исчез, как будто его никогда и не было, как будто нити точно знали, где им изначально положено проходить. У меня нет денег на то, чтобы согреться чашкой кофе в кафе, и я уж точно не могу вернуться в свою каморку в мастерской Торсена, поэтому набрасываю плащ Хелены Вестергард на плечи и погружаюсь в его мягкое тепло. На ткани задержался слабый запах ее духов, который напоминает о весне и белых бумажных цветах.

Быть может, я смогу найти собственный способ попасть в Копенгаген.

Перед глазами по-прежнему стоит образ маленькой Евы: она моргает, глядя на меня огромными темными глазами, и протягивает Вуббинса. И строго говорит, что нужно зашить только разорванную часть, а остальное не трогать, потому что он нравится ей такой, как есть: уродливый и идеальный. В тот день она начала прокладывать путь в мое запертое сердце, несмотря на то что я никогда этого не желала, ибо боялась, что этот день когда-нибудь наступит. И я не хочу знать, что случится завтра, когда все эти стежки, невольно соединившие нас, неожиданно окажутся разорваны.

Ночь заливает небо чернотой. Я иду мимо булочной Матиеса с рваным навесом в красно-золотую полоску, который с каждым снегопадом провисает все сильнее. В Рождество Матиес всегда давал каждой из сирот медовое печенье в форме сердечка, смазанное растопленным шоколадом. Я съедала свое в мгновение ока, но Ева заворачивала печенье в бумагу и прятала под кроватью, каждый день отгрызая по крошечному кусочку, чтобы дотянуть до Нового года. Я останавливаюсь перед витриной, улавливая плывущий из булочной запах хлеба. Интересно, каким бы стал мир, если бы я могла идти по нему и исправлять все одним прикосновением пальца? Каждый разрыв, каждую дыру, зияющую на штанах, каждый старый унылый навес. Как много хорошего я могла бы сделать, если бы угроза страшной расплаты не нависала надо мной?

Интересно, существует ли кто-то, подобный мне, но способный заделывать разрывы и трещины в людях?

Почти незаметная в сумерках, воодушевленная магией, которая все еще гудит в моих жилах, я стою в нерешительности. Потом резко протягиваю руку и провожу пальцами по дыре в навесе над витриной булочной.

Может быть, завтра, если мой план потерпит крах и Ева уедет навсегда, я вернусь обратно и увижу тот момент, когда Матиес обнаружит, что его навес стал целым.

Он все еще срастается, когда я крепче прижимаю к себе плащ Хелены и бегу прочь.

Гостиница «Виндмелле Кро» стоит на окраине города, стены выкрашены в белый и оливковый цвета, а крыша покрыта соломой. Из трубы второго домика в небо вырываются клубы дыма, густые и белые, как взбитые сливки. В воздухе пахнет грушами с корицей и горящими листьями.

Я коротко стучу в дверь.

– Кто там? – спрашивает голос изнутри домика.

– Это Марит Ольсен, – откашлявшись, отвечаю я. – Я принесла ваш плащ.

Как только Хелена Вестергард открывает дверь, я протягиваю ей плащ. За ее спиной я вижу Еву: на ней уже новое алое платье с розовыми атласными лентами и черные ботинки, блестящие, точно масло. У ее ног стоит открытый новенький сундук, и я замечаю, как сверкает внутри него золотистый бисер танцевального наряда.

Я отвожу взгляд, чувствуя постыдный укол зависти и гадая, каково это наконец-то быть выбранной спустя столько лет бесплодных желаний?

Хелена берет у меня плащ и осматривает его. Лицо ее ничего не выражает.

– Ты работаешь в портновской мастерской? – спрашивает она наконец. Я киваю, и она жестом приглашает меня войти в комнату, где над головой виднеются открытые потолочные балки, а две постели с соломенными матрасами застелены стегаными одеялами.

– Марит хорошо справилась, правда? – спрашивает Ева. В очаге потрескивает огонь, и на шее у нее блестит медальон с молотом и киркой. Ее взгляд мечется между мной и Хеленой: между прошлым и будущим. Я отчаянно стараюсь запомнить темные веснушки, родинку чуть ниже уха, то, как ее волосы ложатся мягкими завитками вдоль висков…

– Да, Ева, – отвечает Хелена и проводит пальцами по завиткам вышивки. – Великолепная работа.

Я впервые заставляю себя взглянуть на нее по-настоящему, пока она развязывает маленький кошелек, вышитый цветами. У нее ярко-карие глаза цвета темного меда, умный взгляд, густые ресницы, высокие скулы, а запястья тонкие и нежные, словно яичная скорлупа. Я опускаю взгляд на собственные ногти: короткие, зазубренные, обкусанные для удобства.

– Сколько ты хочешь за свой труд? – спрашивает Хелена.

– На самом деле, я хотела бы попросить в уплату кое-что другое.

Хелена выгибает четко очерченные брови и с интересом смотрит на меня. Ева все еще стоит позади нас, явно прислушиваясь.

– Чтобы вы порекомендовали меня какому-нибудь портному в Копенгагене, – продолжаю я. – На основании проделанной для вас работы.

Я смотрю на нее, покусывая нижнюю губу. Просьба об услуге от одной сироты из «Мельницы» к другой.

Конечно же, рекомендация Хелены многого стоит в Копенгагене. Конечно же, у нее есть знакомый портной, который с радостью пожелает ей угодить. И у меня по-прежнему будет шанс иногда видеться с Евой, когда они будут приезжать в мастерскую. Это моя последняя и самая сильная надежда.

– Это ведь ты сшила Еве платье для танца? – интересуется Хелена, изучая меня. – Тебе часто приходится шить такие?

– Иногда, – лгу я.

Хелена перебирает толстую пачку ригсдалеров.

– Это интересная просьба, – задумчиво тянет она. – Но я хочу сделать тебе встречное предложение. Я ищу талантливую и умелую портниху, чтобы она шила одежду мне. А теперь еще и Еве.

Горящие дрова в очаге издают громкий треск.

– Быть может, ты захочешь поехать и работать у меня? – спрашивает Хелена. Воздух в комнате мгновенно становится густым. – Я вижу, что твоя работа над моим плащом… исключительно хороша. Как по быстроте, так и по качеству, – продолжает она, глядя на плащ. – Я буду хорошо платить тебе, предоставлю кров и стол. Однако настаиваю на том, чтобы твоя работа и впредь соответствовала столь же высоким меркам.

Ее глаза, обращенные на меня, многозначительно сверкают, и по моей спине пробегает дрожь.

Она знает. Знает о магии.

– Конечно, она так и сделает! – восклицает Ева, вскакивая на ноги и делая шаг ко мне. – Марит, ты можешь поехать с нами.

Мое сердце учащенно бьется. Я могу поехать с ними. Могу быть с Евой. Это все, чего я когда-либо желала. Но это значит заключить сделку с тем самым семейством, которое отняло у меня отца, и делать то единственное, что он запрещал мне делать.

– Ты должна решать быстро, – говорит Хелена. – Мы отбываем на рассвете.

Я могу лишь кивнуть, и Хелена протягивает мне несколько банкнот. Больше, чем я зарабатываю за месяц у Торсена.

– Это за твою сегодняшнюю работу.

Ева подбегает и обнимает меня.

– Госпожа Вестергард привела меня в магазин и позволила выбрать все, что я захочу, – шепчет она и сует мне что-то в руку. Это серебряный наперсток с плетением из крошечных узелков, тянущихся вдоль края. – Я выбрала это для тебя, чтобы ты меня не забыла. Но теперь, Марит… – Она в восторге умолкает. – Мы можем быть вместе!

Мои пальцы сжимаются вокруг чеканной каймы из узелков, навеки застывших в серебре. Первый подарок от ее новой семьи, и она отдает его мне. Я касаюсь губами лба Евы и чувствую, как меня наполняет трепет страха, словно взмах крыльев, окаймленных железом. Затем прячу наперсток в карман и бегом преодолеваю весь путь обратно до мастерской Торсена.

Я распахиваю дверь и пробегаю мимо хозяина, вверх по лестнице, пока сам Торсен и Агнес топают вслед за мной.

– Где ты была? – рычит у меня за спиной Торсен.

– Я ухожу, – отвечаю я, поспешно засовывая свою одежду и мелкие принадлежности в потрепанную дорожную суму.

Торсен продолжает орать, его лицо багровеет все сильнее, а Агнес, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками, смотрит на меня, кривя губы. Приподняв одну из досок в полу, я достаю единственные вещи, которые сохранились у меня на память о прошлой жизни: сборник сказок Ганса Кристиана Андерсена, которые когда-то читал мне отец, и последнее написанное им письмо. Потом я сбегаю вниз по лестнице, достаю из кармана половину денег, которые дала мне Хелена, и бросаю их на свой рабочий стол. Этого достаточно, чтобы возместить стоимость ткани и бисера, которые я позаимствовала, и еще немного сверху за то, что покидаю мастерскую Торсена без предупреждения.

– Прощайте! – кричу я и в последний раз закрываю за собой дверь мастерской, чувствуя внутри безрассудное кипение восторга и ужаса.

Я бегу к «Кро». К теплу очага. К Еве. Несомненно, использование магии для Вестергардов может дорого мне обойтись. Эта работа может стоить мне жизни. Но если я останусь… какая жизнь меня ждет?

Я стучу в дверь домика.

– Я согласна, – тяжело дыша, выговариваю я, когда Хелена приоткрывает скрипучую дверь. Глядя мимо госпожи Вестергард, я обращаюсь прямо к Еве: – Я еду с вами.

Хелена делает шаг в сторону, впуская меня, и Ева срывается с места, чтобы снова, как сотни раз до этого, обвить меня худенькими руками.

– Мы отбываем на рассвете, – напоминает Хелена, с решительным щелчком запирая за мной дверь.

И вот так, в один момент, две половины нашей монеты соединяются.

Как будто так было суждено.