Эмиль Дюркгейм
Моральное воспитание

Традиционное и идеальное в морали

Резюмируя дюркгеймовский анализ связи «коллективного возбуждения» и идеалов, следует еще раз подчеркнуть, что теоретически в нем четко прослеживается различие между тем «возбуждением», при котором идеалы создаются, и тем, при котором они, уже существуя, воссоздаются, воспроизводятся, оживляются посредством разного рода механизмов традиционализации, будь то обычаи, ритуалы, празднества, церемонии и т. п.

С этим различением у Дюркгейма тесно соприкасается и отчасти совпадает другое, а именно между двумя разновидностями идеалов: теми, которые находятся in status nascendi, в стадии зарождения, формирования, создания, с одной стороны, и теми, которые уже сформировались, хабитуализировались, традиционализировались, институционализировались, – с другой. В свою очередь, это различение позволяет лучше понять взгляды Дюркгейма на сущность морали, моральных правил и морального поведения.

Дело в том, что, согласно Дюркгейму, подлинно и собственно моральными могут считаться только те идеалы, которые принадлежат ко второй из только что названных разновидностей, а именно те, которые приобрели форму «коллективных привычек», традиций, социальных институтов. Что касается идеалов в стадии формирования, то их следует трактовать как моральные лишь эвентуально или потенциально: они могут становиться моральными при определенных обстоятельствах, а именно тогда, когда они подвергнутся хабитуализации, традиционализации и институционализации.

Этот вывод следует из тех положений дюркгеймовской теории морали, которые отчасти уже сформулированы выше. Он вытекает прежде всего из идеи Дюркгейма о том, что моральное поведение – это поведение, соответствующее санкционируемым правилам. Из предыдущего следует, что в его теории моральные правила выступают в двух формах: правила-идеалы, которые еще только формируются и даже в таком состоянии отчасти уже выполняют регулятивную функцию, и правила-нормы, т. е. устоявшиеся, традиционализированные, хабитуализированные, институционализированные. Только последние, согласно дюркгеймовской логике, могут считаться собственно моральными. Ведь едва созданные идеалы и ценности – это еще не правила в собственном смысле. Конечно, даже формирующиеся идеалы в какой-то мере выполняют важнейшую для морали, по Дюркгейму, регулятивную функцию. Тем не менее в них эта функция развита слабо: многие из них вообще не реализуются: это лишь потенциальные правила.

Настоящими правилами, тем более моральными, идеалы, по логике Дюркгейма, становятся лишь тогда, когда приобретают традиционный характер, превращаются в традиции^[152]. Как отмечалось выше, французский социолог постоянно подчеркивал длительный, регулярный, устойчивый, даже монотонный характер подлинно морального поведения. Вот откуда его повышенный интерес к проблематике привычного поведения и придание ему столь важного значения в социальной жизни вообще, и в моральной – особенно. Не случайным поэтому выглядит и большое количество работ, посвященных изучению привычек в различных научных дисциплинах, которые Дюркгейм брал, в частности, в библиотеке Бордоского университета в период работы в нем^[153].

Следует при этом иметь в виду, что Дюркгейм опирается на понятие «традиция» не только тогда, когда использует само слово «традиция». Это понятие имеет у него и другие терминологические выражения. Оно выражено прежде всего в его термине «коллективные привычки», который он использует как синоним традиций. В свою очередь, подлинно моральные правила в его интерпретации выступают как синоним коллективных привычек, т. е. традиций.

По Дюркгейму, моральное поведение – это разновидность коллективно-привычного, т. е. традиционного поведения: «Хотя не все коллективные привычки являются моральными, все моральные практики являются коллективными привычками. Поэтому всякий, кто невосприимчив ко всему, что есть привычка, рискует также быть невосприимчивым к морали»^[154]. Подобная привычка, чтобы быть моральной, предполагает одно важнейшее свойство: ее обязательный характер. Именно такого рода правила и поведение, имеющие традиционный характер, могут считаться подлинно моральными.

Разумеется, из предыдущего никоим образом не следует, что Дюркгейма можно считать приверженцем идеологии традиционализма. Наоборот, на социально-политической сцене Третьей республики он воспринимался как антитрадиционалист; и он был им в действительности. К тому же он констатировал неуклонное падение роли традиционализма в качестве фундаментальной и универсальной тенденции исторического процесса. Но в его теории в целом и в теории морали в частности традиции играют гораздо более важную роль, чем это может показаться на первый взгляд. Именно их, а также однопорядковые с ними явления, такие как обычаи, ритуалы и обряды, он часто приводит в качестве наиболее характерных примеров социальных фактов как таковых. Именно в морали и религии значение традиций наиболее велико, как и противостояние инновациям, которые в этих областях «почти неизбежно» квалифицируются как «ересь или кощунство»^[155]. Не случайно свой курс «Преподавание морали», который Дюркгейм читал в период между 1900 и 1905 гг., он, согласно записи, сделанной Раймоном Ленуаром, начал словами: «Обучение морали предполагает, что ребенок обладает чувством традиции, и оно стремится привить ему осознание этого чувства»^[156].

Несмотря на уверенность в упадке традиционализма в современных индустриальных обществах, Дюркгейм полагал, что эти общества будут также в большой мере базироваться на традиционных основаниях. Но это будут уже новые, «рациональные» традиции, в которые превратятся нынешние и будущие идеалы и которые будут существенно отличаться от старых, «традиционных» традиций. Последние, частично унаследованные от обществ с «механической» солидарностью и содержащиеся в их «коллективном сознании», с его точки зрения, сохранят незначительное место в новых индустриальных обществах. Но главное значение в них будут иметь новые традиции, существующие пока in status nascendi, в форме зарождающихся идеалов, которые принесет с собой ожидаемый и прогнозируемый Дюркгеймом «креативный», «новаторский», «революционный» период. Таким образом, перефразируя известное выражение, дюркгеймовскую позицию относительно современной для него морали можно выразить словами: “La tradition est morte, vive la tradition!” – «Традиция умерла, да здравствует традиция!».

От Дюркгейма к сегодняшней социологии морали

Оценки воззрений Дюркгейма на мораль и воспитание были и остаются весьма многочисленными и разнородными. С одной стороны, его статус классика в изучении данных проблемных областей сомнению не подвергается. Влияние его идей на последующие поколения исследователей морали было и остается достаточно основательным и вполне осознанным. Иногда же, несмотря на значительную силу и широкий масштаб этого влияния, оно носило неосознанный характер; тогда социологи морали и воспитания, подобно мольеровскому герою, не подозревали или забывали, что говорили «прозой», созданной Дюркгеймом. Ведь именно он разработал совокупность взаимосвязанных понятий и суждений, позволяющих описывать, анализировать, интерпретировать мораль и воспитание как систему правил, норм и ценностей, воспринимаемых и интериоризируемых индивидом как представителем определенного общества или группы.

С другой стороны, его этико-социологические и педагогические воззрения в разные годы подвергались энергичной, разнообразной и нередко вполне обоснованной критике; такова, впрочем, вообще судьба классических идей. Главным объектом критических атак чаще всего была дюркгеймовская трактовка социальной реальности, общества, выступающего в его теории как основание и объяснительный принцип морали и воспитания. Критические оценки такого рода зародились еще в самом начале его научной карьеры и затем продолжали высказываться многие десятилетия после его смерти. Речь идет прежде всего о том, что, с точки зрения многих критиков, общество в интерпретации Дюркгейма выступает как реальность в значительной мере трансцендентная, над- и внеиндивидуальная, однородная и бесконфликтная. В последние десятилетия этот критицизм был усилен господством социального номинализма, психологизма и методологического индивидуализма в теоретической социологии, а также выдвижением на первый план акционалистской парадигмы. Среди основных пунктов критики, зачастую вполне обоснованно выдвигавшихся против дюркгеймовской теории морали и морального воспитания, следует отметить следующие^[157].

Плодотворный тезис о социальной природе морали у Дюркгейма нередко носит туманный и многозначный характер, что связано с таким же истолкованием общества. Оно выступает то как эмпирически наблюдаемая реальность, то как идеальная сущность, источник всех и всяческих благ и добродетелей; то как единая абстрактная сущность, то как множественная, но растворенная в предыдущей. В связи с этим и по отношению к морали оно трактуется как некий всесильный и всепроникающий демиург: это и источник моральных норм и идеалов, в том числе противостоящих друг другу; и их условие; и причина их формирования, сохранения и изменения; и цель, и объект, и результат морального поведения; и т. д.

Дюркгейм разрабатывает солидаристское представление о морали как о вполне единой и непротиворечивой сущности, в которой гармонично взаимодействуют и дополняют друг друга моральные правила политического общества как целого, с одной стороны, частных групп – с другой, и этих групп между собой – с третьей. Между тем в обществах современного типа – это не установленный факт, а проблема, решение которой чрезвычайно сложно. Таким образом, положение Дюркгейма о том, что с социологической точки зрения существуют не мораль, а морали во множественном числе, оказывается не проясненным, не реализованным, и носит достаточно декларативный характер.

С предыдущим представлением связана идея о том, что социетальные моральные правила поддаются однозначной интерпретации различными социальными группами и индивидами, а это в условиях разнообразных и противоречивых интересов и стремлений невозможно. В действительности в современных обществах имеет место разнородность и противоречивость моральных правил и их интерпретаций, которые в дюркгеймовской теории остаются, по существу, без внимания.

Из дюркгеймовской трактовки морали как синонима социальной солидарности вытекает обоснование морали конформизма, смирения и покорности.

Процесс морального воспитания Дюркгейм рассматривает почти исключительно как адаптацию к наличной системе правил и требований «общества», которые сами по себе носят незыблемый характер. Воспитание при этом выступает главным образом как отражение общества, а не как процесс воспроизводства сложившихся форм социальных противоречий, несправедливости и неравенства.

Ребенок как объект воспитания оказывается не на пересечении разнообразных социализирующих воздействий, а один на один с воспитателем (учителем) как единственным, полномочным и авторитетным представителем и агентом единого и неделимого «общества в целом», транслирующим волю последнего и внушающим ее ученику. Другие взрослые агенты социализации оказываются почти вне поля рассмотрения Дюркгейма.

Более того, по Дюркгейму, дети как объекты морального воздействия знают только общество взрослых или созданное взрослыми. Что касается детских обществ и групп, особенно формирующихся и функционирующих самопроизвольно, то в качестве более или менее автономных акторов они в его теории практически отсутствуют. Вместе с тем в ней отсутствует, по существу, социология детства как проблемная область или социологическая дисциплина.

Несмотря на эти и другие изъяны, дюркгеймовская теория явилась выдающимся вкладом в изучение морали. Среди ее достоинств следует подчеркнуть прежде всего разработку представления об обществе как о нормативной системе и, шире, идеи социальной нормативности как таковой. Интерпретация моральных правил как воплощения и единства обязательности, долженствования, принудительности, с одной стороны, и блага, желательности, ценности – с другой, была чрезвычайно плодотворной и новаторской. Благодаря осуществлению социологического подхода Дюркгейму в значительной мере удалось преодолеть односторонность кантианской и утилитаристской трактовок морали.

Трактовка долженствования как социально позитивного и привлекательного явления, как блага и объекта влечения составляла преимущество дюркгеймовского подхода не только в сравнении с его давним предшественником Кантом, не только с его современником Гюйо, но и в сравнении с позднейшими влиятельными теоретиками, такими как Мишель Фуко. Последний явно и неявно рассматривает нормативность как явление негативное в социальном отношении, неорганичное для индивида, насилующее его природу, отождествляемое с «надзирающей» и «наказывающей» «властью» и извне навязываемым «дисциплинированием».

Понимание Дюркгеймом нераздельного единства и взаимопроникновения в морали таких противоположностей, как социальное и индивидуальное, долженствование и благо, рациональное и эмоциональное, сакральное и секулярное, символическое и вещественное, открывало путь к социологическому, в том числе эмпирическому, исследованию моральных систем различных обществ и социальных групп, их сравнительному анализу и изучению их исторического развития. Этому же способствовали его социологический релятивизм, антиуниверсализм и антиаприоризм в подходе к изучению морали.

Следует подчеркнуть новаторский характер дюркгеймовской трактовки социальных и особенно моральных правил. Правила в его интерпретации представляют собой единство не только нормативного и ценностного, но также и знаково-символического аспекта социальной жизни. Это открывало широкую перспективу развития и применения семиотического и герменевтического подходов в изучении моральных систем. Эти подходы реализуются, в частности, в культуральной социологии, разрабатываемой Джеффри Александером и его сотрудниками^[158].

Правда, в отличие от многих современных теоретиков, Дюркгейм сосредоточил свое внимание не на том, как формируются моральные и, шире, социальные правила, нормы и ценности, как происходит их синтез, агрегирование из множества межиндивидуальных и межгрупповых действий и взаимодействий. Объясняя моральные правила, он стремился понять, как происходит их интериоризация индивидами, каковы ее механизмы. Отсюда его постоянный интерес к таким механизмам, как дисциплина, уважение, авторитет, чувство долга, привычка и влечение. При этом сами правила (нормы, ценности, институты) он рассматривал главным образом как данность, как нечто уже сформировавшееся, готовое. Современная же социология носит более активистский характер; она, наоборот, стремится объяснять социально-нормативные системы посредством их сведéния к порождающим их действиям, принимая за данность эти последние. Словом, если для Дюркгейма правила, нормы выступают главным образом как объяснительный принцип, как explanans, а действия индивидов – как объект объяснения, как explanandum, то в современной социологии – наоборот: нормы трактуются как объясняемое, а действия – как объясняющее.

И дело здесь не в том, что один из этих подходов правильный, а другой ошибочный. Речь идет в значительной мере о различиях в познавательных интересах и целях, их направленности на решение различных проблем: в первом случае это проблема влияния нормативного начала на действия индивидов, во втором – проблема формирования, поддержания и развития этого начала такими действиями. Данные подходы не исключают, а дополняют друг друга.

Дюркгейм внес существенный вклад не только в социологическую теорию морали в целом, но и в изучение отдельных ее сфер, в частности, таких как гражданская и профессиональная мораль. Можно с полным основанием утверждать, что он был одним из родоначальников социологии морали как таковой. При этом следует отметить, что он разрабатывал эту область наряду со многими другими пионерами и классиками, на фоне активного изучения моральной проблематики в социологии в целом, о чем выше отчасти уже говорилось.

На заре истории социологии и в ее классический период мораль занимала в ней привилегированное место. Можно утверждать, что в известном смысле социология первоначально была прежде всего социологией морали. Это относится и к социологии Конта, который разрабатывал этику солидарности и изобрел слово «альтруизм», выступающий в его истолковании в качестве противовеса индивидуальному, групповому и национальному эгоизму. Безусловно, это касается также и социологии Маркса, который был озабочен главным образом проблемой справедливости. Разработанная им теория прибавочной стоимости, в сущности, является не столько экономической, сколько этической теорией: согласно ей капиталисты несправедливо присваивают возникающую в процессе труда прибавочную стоимость, что лежит в основе неэквивалентного характера обмена между буржуазией и рабочим классом и эксплуатации последнего.

Вопреки ходячим предрассудкам относительно социологии Герберта Спенсера, важнейшую роль в ней играли идеи справедливости и равенства, а труды по этике занимали центральное место в его системе «синтетической философии». Этической проблематике придавали важнейшее значение Зиммель, Вундт и Макс Вебер. Последний исследовал, помимо прочего, хозяйственную этику различных религий и воздействие этических факторов на другие социальные институты, особенно экономические. Среди пионеров социологии морали мы находим таких широко известных в свое время социальных ученых, как Люсьен Леви-Брюль (Lévy-Bruhl) («Мораль и наука о нравах», 1903), Александр Сазерленд (Sutherland) («Происхождение и развитие морального инстинкта», 2 тома, 1898) и Эдвард Вестермарк (Westermarck) («Происхождение и развитие моральных идей», 2 тома, 1906–1908; «Этическая относительность», 1932). Первостепенный интерес к морали мы находим и у многих других классиков социологической мысли.

Но бурное развитие социологии морали, наблюдавшееся вплоть до начала ХХ в., сменилось последующим упадком этой отрасли знания. На протяжении многих десятилетий, за редкими исключениями, такими как работы Георгия Давидовича Гурвича и Марии Оссовской^[159], исследования и труды по социологии морали почти отсутствовали. Социология морали как отрасль знания, можно сказать, почти исчезла. Изучение моральной проблематики при этом сохранилось, но до сравнительно недавнего времени сосредоточивалось в других дисциплинах, таких как философия, психология, нейронаука, этология и т. д. Потребность в исследовании социальных аспектов морали несомненно сохранялась, но оставалась во многом неудовлетворенной. Представители несоциологических дисциплин были вынуждены, насколько это было возможно, удовлетворять ее своими силами, создавая разного рода концепции ad hoc.

В последние годы положение начинает меняться. Социология морали и смежные с ней отрасли социологического знания, такие как исследования солидарности и альтруизма, возрождаются^[160]. Лозунг «Назад в будущее!», выдвинутый в связи с этим социологами, изучающими мораль^[161], оказывается в высшей степени актуальным. Естественно, что, возрождаясь, обновляясь и развиваясь, социология морали неизбежно обращается к своим истокам, к достижениям классического периода. Подобное обращение позволит плодотворно использовать эти достижения, развивать их, избегая профессиональной амнезии, заблуждений и псевдооткрытий. Нынешнее развитие социологии морали предполагает опору на классическое наследие. А это, в свою очередь, очевидным образом означает активное изучение, применение и развитие дюркгеймовских идей.

О «Моральном воспитании»

Публикуемый в настоящем издании курс лекций Дюркгейма «Моральное воспитание» в виде книги впервые был опубликован в 1925 г. Это один из важнейших его трудов (если не важнейший), посвященных моральной проблематике. Поль Фоконне (1874–1938), его ученик и последователь, осуществивший данное издание, относил этот курс к парижскому периоду жизни Дюркгейма, начавшемуся в 1902 г., и датировал его 1902–1903 гг. Но позднейшие исследования Филиппа Бенара, подтвержденные другими авторами, относят его к более раннему, бордоскому периоду, и датируют его 1898–1899 гг.^[162] В дальнейшем Дюркгейм продолжал читать его в Парижском университете, внося в него различные изменения и дополнения. Впрочем, согласно Стивену Люксу, известный дюркгеймианец Жорж Дави говорил ему в личной беседе, что, по его мнению, этот текст собран из фрагментов различных курсов, читавшихся автором в разное время^[163].

Дюркгейм, как правило, стремился отделять свои социологические воззрения, рассуждения и выводы от социально-практических. Но в данном лекционном курсе он явно к этому не стремился, свободно переходя от собственно научных, социологических высказываний к морально-практическим и педагогическим, и обратно. Отсюда часто встречающееся в этом тексте выражение «Нужно, чтобы…» (“Il faut que…”). Поэтому здесь отделить Дюркгейма-социолога от Дюркгейма-этика, моралиста и педагога, хотя и возможно, но затруднительно. И все-таки, несмотря на то что публикуемый текст формально в значительной мере принадлежит таким жанрам, как этика и педагогика, по своему духу и содержанию он является главным образом социологическим.

Конечно, публикуемый в настоящем издании текст Дюркгейма несет на себе печать незавершенности, что видно, в частности, в его недостаточной структурированности, фрагментарности и в иногда встречающихся повторах. Тем не менее, судя по дошедшим до нас сведениям, этот курс лекций пользовался большим успехом среди студентов, что неудивительно, учитывая его выдающиеся достоинства. Социология морали Дюркгейма здесь представлена лапидарно, четко, ясно и вместе с тем – достаточно развернуто и полно. В данном отношении эта работа имеет определенное преимущество перед другими, бóльшими по размеру трудами классика, также касающимися моральной тематики, такими как «О разделении общественного труда», «Самоубийство» и «Элементарные формы религиозной жизни». В этих последних трудах его социология морали оказывается как бы растворенной в другой проблематике, в пространных обоснованиях и доказательствах. Вот почему для понимания социолого-этических воззрений Дюркгейма «Моральное воспитание» имеет первостепенное значение.