Эллисон Майклс
Иду по следам твоим

Полная версия

Сейчас

Бергамо, Италия

– Как её назовём? – прошептал Рик, не сводя глаз с нашей дочери. Впервые он с такой любовью смотрел на кого-то, кроме меня, но этот взгляд не вызывал ни капли ревности. Я точно так же смотрела на неё и не находила ничего прекраснее во всём мире.

Мы долго думали, как назвать дочь. Конкурсный отбор на лучшее имя начался ещё после первого УЗИ. Список пополнялся и перечёркивался, споры затягивались и походили на пассивную войну, в которой ни одна из сторон не желала поднимать белый флаг. Хороших вариантов было много, но идеальный так и не находился.

Ведь имя – не просто мелодичное сочетание букв, которые приятно звучат в своём созвучии. Это тропинка к будущему, по которой мы идём не сворачивая. Набор заводских установок, которые формируют нас с самого первого дня и до самого последнего. Это то клеймо, что мы будем носить до последнего вздоха, которым нас будут окликать при жизни и которым будут подзывать в царство мёртвых. Имя определяет нас. По крайней мере, тогда я в это верила.

Наша дочь могла получить любое из сотен имён. Рику нравилось что-то нежное, вроде Софи. А мне хотелось, чтобы её имя говорило за неё. Чтобы оно олицетворяло то чудо, которым дочь стала для нас с Риком. Вроде Джоан, что означает «благодать Господа» или Джемма – с итальянского «драгоценность». Быть может, выбери мы одно из этих имён или любое другое из длинного списка, судьба нашей малышки сложилась бы иначе.

Но как бывает, за нас всё решил случай.

– Закругляйтесь, папаша. Вашим девочкам пора отдыхать.

Медсестра заглянула в палату и так же быстро исчезла из поля зрения, позволив нам троим ещё немного побыть в нашем маленьком кругу. Разделить счастье только друг с другом и обожествить этот момент, пока будничная жизнь не разрушит его волшебство.

– Ты должен подержать её хотя бы напоследок, – сказала я, протягивая полусонную дочь Рику.

Всё это время, пока нас обхаживали медики, пока его родители запечатлели своё почтение с букетом гербер и охапкой воздушных шариков, Рик так ни разу и не осмелился взять дочку на руки. Боялся уронить, сделать больно, сломать то хрупкое, что мы так долго упрашивали у Бога.

– Не бойся. Ты справишься. Ничего не случится.

– Ну, ладно, – сдался Рик и разволновался так, словно я предлагала ему усмирить гадюку. – Только помоги мне правильно её взять. Не хочу, чтобы она заплакала, и чтобы знакомство с отцом напоминало ей о слезах.

Я не могла не улыбнуться – таким трогательным Рик ещё не представал передо мной. С самого нашего знакомства он не строил из себя кого-то, кем не являлся. Не прятал романтическую, порой мягкую и сентиментальную натуру под костюмом-тройкой, который был вынужден носить в офис и на слушания. Это там он притворялся. Убеждал всех, что вместо ровных зубов у него клыки, вместо доброго сердца – бесперебойный мотор, а вместо ласковых рук – стальная хватка.

Но Рик в роли отца стал совершенством. Не прошло и часа, как он официально вступил в должность, как я полюбила его ещё сильнее.

Я чуть удержалась, чтобы не рассмеяться, когда он уселся поудобнее на краешке кровати, напряг каждый мускул подтянутого тела, чтобы тот не оплошал, не подвёл в самый ответственный момент, как он размял шею и кивнул:

– Я готов.

Много чего в мире можно назвать чудом. Для одних это танец Северного сияния в переливах зелёного. Для других – непокорность Эвереста, усыпанного хлопьями снега. Для третьих – полотна Караваджо, ван Гога или Ротко. Для меня же чудом был этот самый момент. Когда Рик взял на руки дитя, что так долго не хотело приходить в нашу семью.

Они хорошо смотрелись вместе, хоть сходства отыскать пока что не представлялось возможным. У этого красивого мужчины и сопящего краснокожего комочка не было ничего общего.

– Не могу поверить, что она наша, – выдохнул Рик, когда понял, что от его дыхания или движения с малышкой ничего не случится.

Мы склонились лбами над перевязью пелёнок, из которых торчал лишь носик-кнопка и парочка светлых волосинок. Малышка порыдала несколько минут и быстро успокоилась. Ей нравилось тихо лежать у папы на груди и прислушиваться к миру вокруг. Я осторожно погладила её щёчку, и тут она высвободила ручку из-под кокона и обхватила мой указательный палец.

Этот крошечный, другими не замеченный жест значил так много. Её пальчик обвил мой, как виноградная лоза обвивает деревянную изгородь. Как побег плюща пробирается к свету через каменные преграды.

– Айви, – тихо сказала я, и малышка открыла глаза. Так внимательно посмотрела на меня, словно её имя было уже написано в каком-нибудь небесном пророчестве, а я только что угадала его.

– Мне нравится, – улыбнулся Рик. – Айви Роуз Беннет. Как тебе?

– По-моему, идеально.

Так на свет появилась Айви⁹. И если имя и правда прокладывает нам пути, то я надеялась, наша малышка продерётся через любые каменные преграды, любые изгороди и блокады, чтобы дотянуться своими пальчиками до яркого света. Так же, как и плющ, что всегда найдёт путь наверх.

Но стена, что удерживала мою дочь последний год, оказалась слишком высокой, слишком прочной и непробиваемой для Айви. И только я могла освободить её, помочь прорасти сквозь и добраться до света.

Пусть я не знала, где именно её искать. Но я знала имя той, кто приведёт меня к дочери.

– Non le devo dire proprio niente,¹⁰ – тихо, почти заговорщически проговорила Кармела, когда недовольный народ за моей спиной рассосался и дал нам несколько минут спокойно поговорить. – La donna che ha inviato questa lettera viene qui una volta ogni due settimane. Sempre lunedì.¹¹

Переводчик бесстрастно озвучил слова Кармелы, не передав ни единой интонации. Ни опаски, что её могут уволить. Ни волнения, что такая незначительная информация может оказаться полезной в таком значительном деле.

– Как её зовут?

– Come si chiama?¹² – повторил телефон, на что женщина покачала головой, как игрушка на приборной панели, что были в моде много лет назад.

– Non so esattamente.¹³

О нет… Значит, приход сюда ничего мне не даст. Я могла уговорить и разжалобить хоть всю государственную почту Италии, но если никто не знал полного имени человека, то мне никогда его не узнать.

Видно, разочарование слишком чётко проступило на моём лице, потому что Кармела тут же поспешила добавить:

– Ma io mi ricordo di lei, è sulla cinquantina. Bassa, сolore dei capelli è un caffè con latte. Educata, sorride molto.¹⁴

– Она никогда не называлась, но однажды кто-то окликнул её. Донья Росси. Кажется, так, – добавил переводчик.

Как только телефон перевёл последнее слово, назвал имя, подал знак, пусть и наполовину размазанный, я была готова тут же бежать и стучаться в дверь к каждой женщине с фамилией Росси в радиусе сотни километров. Но Кармела хотела сказать что-то ещё.

– Каждые две недели она приходит и отправляет письма анонимно. – Подсказал переводчик. – Говорит, что это их с подругой старая традиция.

– Она уже была на этой неделе?

– Вчера утром, около десяти, как и положено.

Следующий визит на почту намечался только через две недели. Я опоздала всего на сутки! Решись я на эту поездку чуть раньше, я бы могла натолкнуться на так называемую донью Росси ещё вчера и вполне возможно уже сейчас держать на руках свою подросшую дочь. Но я долго собиралась с мыслями, ведь никто меня не поддерживал, никто мне не верил, никто не принял мою сторону. Теперь они поверят.

– А ей самой приходят письма? – уточнила я через уже привычного посредника.

– Она появляется чтобы что-то отправить и иногда забирает посылки с собой. Не всегда в мою смену, но я успела запомнить эту женщину за целый год.

Целый год… Она была здесь всё это время, пока мы шли по ложным следам, заходили в тупики и всё больше теряли из виду Айви. Нас обвели вокруг пальца, выставили идиотами, обокрали, унеся самое ценное, что только можно унести. Нашу дочь. Но я верну её с процентами. Они ещё пожалеют, что разрушили мою семью.

– Grazie mille!¹⁵ – С жаром воскликнула я и не прочь была бы обнять эту необъятную женщину, а может и расцеловать в смуглые щёки, но нас разделяла стойка и правила приличия. Всё остальное, что мне хотелось сказать этой доброй женщине, пришлось снова вещать через переводчик. – Вы так мне помогли! Не знаю, как отблагодарить вас за доброту! Можно, я оставлю вам номер отеля? Если эта донья Росси появится раньше времени, позвоните мне, хорошо?

Кармела взяла листочек, на котором я накарябала название отеля и номер, в котором остановилась. Оставалось надеяться, что она не забудет о моей просьбе и не выбросит листок вместе со старыми чеками, испорченными марками и прочим почтовым мусором. Но доброта и отзывчивость этой незнакомой мне женщины были самой надёжной гарантией.

Я ещё раз десять поблагодарила Кармелу, собираясь уходить, и наконец освободила окошко для скопившихся у соседней стойки посетителей. Но она окликнула меня. Жестами указала на телефон, и я снова протянула его через дырку в стекле.

– Questa donna… – за неразборчивой беглой речью последовал медленный перевод. – Она в чём-то виновата? Она сделала плохо вашей дочери?

В меня как будто выстрелили из дробовика в упор. Крупнокалиберная пуля разнесла все мои внутренности, размазав по и так не шибко чистому стеклу. Всё тело налилось свинцом, отяжелело, задрожало и едва не осыпалось на пол осколками. Некоторые вопросы высасывают из нас душу. Вгрызаются в плоть и застревают глубоко внутри. Я пробормотала что-то невразумительное, ещё и не постаралась перевести это бормотание на итальянский, и поскорее вышла на улицу. Туда, где не так душно, хотя с самого утра солнце нагрело Бергамо градусов до двадцати, не меньше.

Я выскочила из отделения почты, чуть не врезавшись в какую-то даму в свободной рубашке. В спину мне полетели жгучие, острые словечки, сплёванные с её языка. Но я даже не обернулась. Грудь жгло, словно я проглотила зажжённую спичку, и от этой дымовой завесы было трудно дышать.

Опершись на стену почты, я стала вбирать в лёгкие спасительный кислород и выдыхать гарь, боль, скорбь. Женщина, которую я искала, донья Росси или как там её теперь зовут, не просто сделала моей дочери плохо. Она помогла её похитить. Посеяла кругом мрак, заперла её в самой тёмной комнате, чтобы мой маленький плющ не смог пробраться к свету.

Когда дыхание выровнялось, а боль стала не такой удушающей, я выпрямилась и на секунду замерла посреди Виа Антонио Локателли, не зная, куда идти дальше. Слишком долго ждать следующего визита доньи Росси. Я должна найти её раньше.

Поправив шляпку, я надела солнечные очки и двинулась в сторону отеля, не собираясь терять ни минуты на разглядывания храмов и исторических памятников. Проходя мимо припаркованных в косой рядок машин, я краем глаза заметила лицо, которое уже видела раньше. Буквально десять минут назад. Тот самый мужчина лет сорока из соседней очереди, что смотрел с сочувствием, будто понимал мои душевные излияния на английском и разделял боль. Он стоял у стены соседнего здания и курил себе с таким видом, словно ни дня его душу не заботила никакая тревога. Словно весь мир для него значит не больше затяжки. Словно он докурит, расплющит окурок носком ботинка и заглянет в соседнее кафе на чашку эспрессо или чего покрепче.

Я бы и не обратила на этого беззаботного мужчину никакого внимания. Если бы его глаза пристально не следили за каждым моим шагом.

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

Спальня Айви – всего девять квадратных метров, белая дверь с приклеенными звёздочками и окно с широким подоконником. Когда-то эта комната была всего лишь гостиной, в которой редко кто останавливался на ночь. Она долго пустовала, скучала в своём одиночестве без голосов и шорохов. Пока Рик не внёс туда ворочающийся свёрток.

Всего три тысячи триста сорок два грамма, пятьдесят два с половиной сантиметра. Он умещался на предплечье Рика, который немного освоился в роли носильщика и дал мне подержать дочь, только когда сел за руль и повёз нас домой из больницы. Самое огромное счастье обычно довольствуется малыми габаритами.

Когда пять лет не можешь получить то, чего хочешь больше всего, перестаёшь стараться, перестаёшь верить и надеяться. Ты становишься лодкой, что смиренно плывёт по течению в неизвестном направлении. Сворачиваешь вместе с руслом жизни, как-то не разбиваешься на убийственных порогах трудностей, чудом не застреваешь на мели радостей. Порой протекаешь слезами от слишком острых камней на дне, порой тебя латают заботливые руки мужа, но всякие заплатки рано или поздно расходятся по швам.

Первый раз я услышала неутешительный прогноз врачей, когда мы с Риком уже полгода пытались наполнить дом топотом ещё одних ножек, тембром ещё одного голоска. Стопка анализов, шеренга процедур, нескончаемый арсенал таблеток – следующие месяцы меня пичкали лекарствами, попутно отбирая частички моего тела на обследования. Если бы не Рик, его несгибаемая вера и нежная поддержка, я бы свихнулась ещё в самом начале.

Так протекло несколько лет, пока мне не осточертело продолжать в том же духе. И мы просто перестали слишком стараться, пустив всё на самотёк. Бросив штурвал и направив наш корабль в свободное плаванье. Так в жизни и бывает. Когда что-то отпускаешь, оно само приплывает к тебе.

Через пять лет, когда мы с Риком уже проплыли все острова надежды, когда решили бороздить океан жизни вдвоём, без попутчиков и пассажиров, нам послали Айви. И мы даже не сразу поняли, что она уже с нами.

Меня мутило несколько дней, выворачивало от божественного омлета Рика и от одного только запаха кофе по утрам. Решив, что я отравилась суши, которые мы ели несколько дней назад, я пила много воды и просто выжидала, когда эти мучения закончатся. И только спустя неделю, когда Рика всерьёз обеспокоило моё здоровье и он пригрозил насильно завести меня к врачу, если я не схожу на приём сама, я задумалась. Как долго длиться пищевое отравление? А может?..

Здравый смысл не позволял верить всяким «а может», но разве сердце когда-нибудь подчиняется всяким причудам здравого смысла?

Баловать Рика пустыми иллюзиями мне не хотелось, поэтому я как обычно проводила его на работу, а сама тут же нарушила обещание не вылезать из кровати и выздоравливать. Влезла в первые попавшиеся джинсы, набросила пальто сразу на домашнюю футболку и по сугробам пробралась к ближайшей аптеке. Сидя в туалете на крышке унитаза и высчитывая положенные пять минут, я не особенно полагалась на силы своего организма или на чудо свыше. Но моё тело и тот, кто раздаёт чудеса, не подвели.

Две розовые полоски на тесте. Две жизни, слившиеся в одну. В ту, что уже созревала в моём животе, внутри меня, прямо под сердцем, а я и не замечала. Любая мать должна была почувствовать малейшие изменения в своём теле, но я похоронила мечту о материнстве слишком давно, закопала её в землю слишком глубоко, чтобы вспомнить, где она спрятана.

Увидев заветные две полоски, я не пришла в восторг, не упала на колени в рьяной молитве и не кинулась звонить Рику с хорошими новостями. Когда жизнь бьёт тебя под дых слишком часто, учишься подготавливаться к ударам и ставить блоки. И я выстроила вокруг своего сердца самый надёжный блок. Не из железа или бетона. А из недоверия. Я не поверила в чудо. Мне нужны были доказательства. И я повторила утреннюю пробежку со снежными препятствиями до аптеки, скупив все одноразовые тесты, которые у них остались. И за следующий час выпила столько воды, чая и апельсинового сока, сколько не возят цистерны. И каждый из тестов вырисовывал, выкрикивал и поздравлял двумя розовыми полосками.

Но даже тогда я не смела радоваться преждевременно, чтобы чудо не отобрали так же внезапно, как и подарили мне в обычный четверг января. Пока доктор Миллиган не сказал мне с уверенностью, что я ношу ребёнка уже больше двух недель.

Так, мы с Риком поверили в чудо. Так, гостевая спальня постепенно опустела. Из неё выехала вся мебель, особо и не пригодившаяся за всё время пребывания в нашем доме. Со стен содрали скучные взрослые обои, вместо которых появились нежно-розовые со слониками на воздушных шариках. На светлом ламинате появился ворсистый, мягкий, как облако белый ковёр. Двуспальная кровать переехала на временное проживание в гараж, уступив место односпальной с велюровой спинкой и широким подлокотником. В углу примостилась детская кроватка на первое время. Рик собирал её сам, отменив встречу с каким-то банкиром, как только курьер доставил заказ и взял с нас подпись.

Всего за неделю гостевая в том виде, в котором мы привыкли её видеть, навсегда стёрлась с лица земли. И на её месте вырос ящик, постепенно пополнявшийся мягкими игрушками, каруселька с пластмассовыми зверятами, все песни которых Рик выучил ещё до рождения Айви, крошечный стол и стульчики, за которыми наш малыш мог бы заниматься творчеством, устраивать посиделки с друзьями и просто играть.

Спальня Айви – всего девять квадратных метров, но сколько счастья обитало в них. Я знала количество шагов от собственной кровати до кровати Айви ещё до того, как Рик забрал нас из роддома, и я стала ходить к дочери по ночам, чтобы посторожить её беспокойный сон. Я знала точно, сколько слоников и сколько воздушных шариков на стенах, потому что ещё до рождения Айви проводила много времени в её будущей комнате и разговаривала с животом, вместе с ней считала этих самых слоников и представляла, какой будет наша дочь, когда ей исполнится пятнадцать или тридцать пять. Я знала точное количество фарфоровых, стеклянных и глиняных лошадок, что мы с Айви вместе скупали для её коллекции.

Спальня Айви – храм, в который немногих пускали, но в котором всегда обитали радость, любовь и чудеса.

А теперь туда не пускали меня. Офицера Дарлинг выставили перед дверью, то ли для устрашения, то ли чтобы найти ей хоть какое-то применение. Я дважды пыталась войти, но она выставляла руку вперёд и с заикающимся сочувствием просила не мешать работе коллег.

Приходилось заглядывать в спальню, в которой я провела больше минут, чем в своей собственной, из-за косяка. Словно не я выбирала эту кровать с прозрачным балдахином, не я покупала эти шторы с витиеватым узором, не я расставляла фигурки лошадок на подвесной полочке над столом.

Внутри копошились полицейские, пытаясь отыскать хоть что-то, что натолкнёт на мысль, куда могла исчезнуть четырёхлетняя девочка. Их было трое, но они будто заполнили всё пространство своими тяжёлыми ботинками и траурными кителями. Облачившись в перчатки, они открывали и закрывали каждый ящик, каждую коробочку и шкатулку, снимали отпечатки с рамы окна, что всё ещё была открыта и замораживала весь второй этаж прорывающимся внутрь ветром.

Каждый предмет в комнате Айви был для них всего лишь вещью без прошлого и будущего. Розовые тапочки, что всё ещё валялись перевёрнутыми под кроватью, не рисовали в их памяти эпизоды того, как забавно Айви мотала ножками в этих самых тапках, когда сидела на диване, жевала карамельный попкорн и хихикала с того, как снеговик Олаф¹⁶ радовался подарку в виде носа-морковки. Гирлянда с фонариками-снежинками не напоминали им о Рождестве, когда Рик украсил ею окно Айви, а ей так понравилось тёплое свечение снежинок, что она попросила весь год не снимать гирлянду с окна. Книги на полках стеллажа не вызывали у них улыбок из-за того, как очаровательно Айви куталась в одеяло, готовясь слушать новую историю о котёнке Шмяке или мышонке Пите, но засыпала ещё на второй странице.

Они просто рылись в нашем прошлом, а я даже не могла войти в комнату и застелить постель Айви, поправить запутанную штору или вернуть на место фарфоровую лошадку с розовой гривой.

– Лив, – Рик осторожно тронул меня за плечо, отчего я вздрогнула. – Я думал, ты пошла отдохнуть.

– Я всё равно не смогу сидеть без дела. И тем более спать.

Я так пристально следила за работой полицейских, что не услышала его шагов по коридору. Не услышала того, как он спросил у офицера Дарлинг, не хочет ли она выпить чаю или кофе. Больше часа она стерегла детскую от вторжений сумасшедшей мамаши – то есть меня – которая уже успела закатить слёзную истерику, впасть в ступор, накричать на офицера Фоули за то, что он чуть не разбил любимого хрустального пони из коллекции дочери, и помешаться у всех под ногами. Рик еле успокоил меня и отправил наверх, чтобы я прилегла и хоть немного привела мысли в порядок, пока он возьмёт заботы об Айви на себя. Но меня хватило лишь на то, чтобы подняться по ступенькам на второй этаж и проскрипеть половицами до середины коридора, после чего ноги сами остановились в полуметре от офицера Дарлинг.

Не знаю, сколько я простояла вот так, молча глядя на то, как оскверняют комнату моей дочери. Не знаю, сколько терпения у этой девушки в форме, но она и слова мне не сказала, пока я маячила перед ней. Рик нашёл меня наверху и прекратил её мучения.

Пока я лелеяла своё горе и упивалась страданиями, Рик обернулся моим ангелом-хранителем. Расправил крылья, надел латы и вооружился мечом, чтобы противостоять любому, кто помешает ему отыскать любимую дочь. Пока я слонялась без дела, грызла ногти и умывалась после очередного приступа слёз, Рик общался с полицейскими, что кучками пребывали к нашему дому, будто здесь проходила закрытая вечеринка для служивых. Он помог офицеру Фоули составить подробное описание Айви и передал самую свежую фотографию Айви – ту, где она с картошкой фри и мистером Зефиркой сидит на красном диванчике в бургерной «Льюис Ланч». В этом была вся Айви: сперва упрашивала поехать за бургерами, а потом надкусывала два раза и отдавала свою порцию Рику, а сама налегала на картошку и заодно подкармливала своего плюшевого зайца. Впрочем, ни мистер Зефирка, ни Рик никогда не были против поесть на халяву.

Рик сообщил телефоны всех наших родственников и знакомых, адреса детского садика, терапевта, кружка «Радужный пони», куда мы водили Айви порисовать и полепить с другими детьми. Составил список мест, где мы бывали чаще всего. Игровая площадка в парке Уэст Рок, где мы встречались с её подругами Лиззи и Селией, а в качестве побочного эффекта и с их невыносимыми мамашами. Верёвочный городок недалеко от Майлтби Лейкс, где Айви любила лазать по канатам и взбираться на детские горки с поддержкой тросов и инструкторов. Побережье в Сити Пойнт, где Айви любила следить за облаками, спорить, на каких животных они похожи, и кормить чаек специально припасённой буханкой хлеба. Я не слышала, что им рассказывал Рик, но наверняка он ещё назвал кафе-мороженое «Айскрим Ролл», контактный зоопарк для детей «Весёлый хвостик», магазин игрушек «Фанни Банни» и кафе «Хэллоу, Китти!», где можно погладить местных обитателей – целое семейство кошек.

Он дал разрешение полицейским осмотреть каждый угол дома, разобрать на атомы каждый предмет интерьера и вскопать землю во дворе, если это поможет в поисках. Он сам успел пробежаться по соседям вместе с мистером МакАртуром и двумя патрульными, вернуться и засесть за телефон, чтобы обзвонить всех и каждого, помочь миссис МакАртур заварить чай и угостить всех в доме сэндвичами с курицей. Поначалу и я принимала участие в обзвоне, но на третьей попытке, когда после обычного «Алло» разрыдалась, все единогласно решили, что от меня будет больше толку, если я не буду никому мешать.

Рик Беннет всегда был таким. Уверенным в себе, пробивным и решительным. Знал, что нужно делать даже в тех случаях, когда уже ничего нельзя было поделать. Если я – камушек, который бросает из стороны в сторону на малейшем колыхании воды, на ряби, а порой и в полнейшем штиле, то Рик – тот валун, который вода обтекает со всех сторон. Без этой силы он бы не стал ведущим юристом Нью-Хейвена и без пяти минут управляющим крупной адвокатской фирмы. Он бы не выиграл сотни безнадёжных дел и не заработал всё то, что у нас было.

С шести утра на ногах, Рик брал силы на расследование далеко не из куриных сэндвичей, что они вместе с Айдой мастерили на кухне. А из надежды на то, что его маленькая девочка вскоре вернётся домой. Чудеса не исчезают сами собой. Их отбирают силой. И Рик сделает всё возможное, чтобы отобрать наше чудо назад.

Приобняв меня за плечо, Рик мягко прижался ко мне и почти потащил в сторону лестницы. Его белая рубашка успела измяться, из завёрнутых до локтя рукавов куда-то пропала одна серебряная запонка, а в душе его давно наступила ночь, раз под глазами пролегли такие мрачные тени. Рик держался из последних сил, но всё равно умудрялся поддерживать меня.

– Есть какие-то новости? – с опаской спросила я, боясь услышать любой ответ.

– Нет, Лив, извини. Но мы ищем и будем искать столько, сколько потребуется. А пока, прости, но отдохнуть не получится. Идём со мной.

Он осторожно тянул меня куда-то, куда идти совсем не хотелось.

– Я должна следить за ними, – как в трансе проговорила я, пока мы спускались по ступенькам. – А вдруг они разобьют одну из лошадок Айви? Или случайно поломают что-нибудь? Айви очень расстроится.

– Не волнуйся, милая. Они работают очень аккуратно. А если с одной из статуэток что-то случится, я куплю Айви целую коробку лошадей.

Рик выдавил улыбку, но вышло криво, противоестественно, недостоверно. В моменты полнейшего отчаяния, мы ищем утешение в привычном, но не всегда находим. Я больше не находила той радости, что жила в этом доме ещё сутки назад. И утешения искать было не в чем.

– Тем более, – добавил Рик. – Ты нужна внизу.

– Зачем?

– Приехал один человек, который хочет поговорить с нами обоими.

Дом так и кишел незнакомыми людьми, что прибывали и уезжали, когда им вздумается. Они заполонили гостиную, кухню, детскую, только нашу спальню оставили в покое, когда проверили и убедились, что там делать нечего. Эпицентр трагедии – комната Айви. И там собралось слишком много народу, чтобы её устранить. Во всей этой суматохе я могла бы не услышать, как на задний двор приземлится летающая тарелка или пролетающий мимо «боинг» не долетит до аэропорта Туид Нью-Хейвен, разбившись где-нибудь у пиццерии «Соле Мио». Что уж говорить о стуке в дверь.

– Что за человек? – взволнованно спросила я, не желая пересказывать случившееся в третий раз.

– Он – детектив, – произнёс Рик, и почему-то от выражения его лица мне стало страшно. – Теперь он будет вести это дело.