Брет Истон Эллис
Ниже нуля
Спит говорит, что не может, что постарается успокоиться, обдумывает, какую поставить музыку.
Ким говорит ему:
– Ну же, – а потом, прежде чем он успевает двинуться к стерео: – Слушай, Спит, не опускай Мюриэль. Просто молчи. Она только вышла из «Седарз-Синай» и как только выпьет, все будет в порядке. Она просто немного напрягается.
Спит пропускает это мимо ушей, достает старую пластинку Oingo Boingo.
– Могу я поставить эту?
– Слушай, давай попозже, а?
– Ким-бер-ли, мне становится скучно, – цедит он сквозь зубы.
Ким вынимает из заднего кармана косяк, протягивает ему.
– Остынь, Спит.
Спит благодарит, садится па кушетку возле камина, задрапированного гигантским американским флагом, и долго глядит на косяк, прежде чем закурить.
– Да, вы двое отлично выглядите, – говорит Ким.
– Ты тоже, – отвечает Блер.
Я киваю. Я усталый, немного удолбанный, на самом деле не хотел идти, но Блер заехала ко мне, мы пошли купаться, затем в постель, и тут позвонила Ким.
– А Алана придет? – спрашивает Блер.
– Нет, она не может. – Качая головой, Ким делает еще одну затяжку. – Собирается в Спрингс.
– А Джулиан? – спрашивает Блер.
– Не-а. Слишком занят, все время ебется за деньги с адвокатами с Беверли-Хиллз, – вздыхает Ким, затем смеется.
Я собираюсь спросить, что она имеет в виду, но внезапно ее кто-то зовет, и Ким, сказав: «Ой, черт, алкоголь прибыл», выходит, я смотрю за большой освещенный бассейн на Голливуд; под неоновым малиновым небом покрываю огней, Блер спрашивает, все ли со мной в порядке, я отвечаю: «Конечно».
Молодой парень, лет восемнадцати-девятнадцати, вносит большую картонную коробку, ставит на стойку бара, Ким что-то подписывает, дает ему чаевые, он говорит: «С Новым годом, чуваки» – и уходит. Ким вынимает из ящика бутылку шампанского, со знанием дела открывает ее.
– Все берите бутылки. Это «Перье-Жуэ». Охлажденное.
– Ты убедила меня, крысюга, – подбегает Мюриэль, обнимает Ким, Ким дает ей бутылку.
– Спит обиделся на меня? Я только сказала, что он похож на мертвеца, – говорит Мюриэль, открывая бутылку. – Привет, Блер, привет, Клей.
– Он рвет и мечет, – говорит Ким. – Погода такая или еще что-то.
– Он просто слабоумный. Говорит мне: «Я раньше хорошо учился в школе, до того как меня вышибли». А? Ну что это, блядь, значит? – спрашивает Мюриэль. – Кроме того, этот идиот прикуривает от паяльной лампы.
Ким пожимает плечами, делает еще глоток.
– Мюриэль, ты выглядишь превосходно, – отмечает Блер.
– О, Блер, ты выглядишь изумительно, как всегда, – говорит Мюриэль, делая глоток. – Ой, господи, Клей, ты должен дать мне поносить эту жилетку.
Открывая бутылку, я смотрю вниз. Жилетка всего-навсего в серо-белую клетку, один из ее квадратиков темно-красный.
– Похоже, что тебя пырнули. Пожалуйста, дай поносить, – умоляет Мюриэль, дотрагиваясь до жилетки.
Я улыбаюсь, глядя на нее, потом понимаю, что она абсолютно серьезна. Слишком усталый, чтобы отказывать, я стягиваю жилетку и передаю ей, а она, смеясь, надевает:
– Я отдам, отдам, не волнуйся.
Назойливый фотограф снимает всех в комнате. Он подходит к каждому, наставляет камеру в лицо, делает два-три кадра, потом приближается ко мне, вспышка на секунду ослепляет, я делаю еще глоток из бутылки. Ким принимается зажигать по всей комнате свечи, Спит ставит альбом X, кто-то к одной из голых стен пришпиливает воздушные шары, и те, полунадутые, висят, словно прилипнув. Дверь, ведущая к бассейну и на веранду, открыта, к ней тоже приколота пара шариков; мы выходим наружу, к бассейну.
– Чем занимается твоя мать? – спрашивает Блер. – Она больше не гуляет с Томом?
– А ты где это слышала? В «Инкуайере»? – смеется Ким.
– Нет. Я видела их фото в «Голливуд-репортере».
– Она в Англии с Мило, я же сказала тебе, – говорит Ким; мы подходим к освещенному бассейну. – По крайней мере, я читала это в «Верайети».
– А ты? – спрашивает Блер, улыбаясь. – Ты с кем видишься?
– Moi?[28] – смеется Ким, называя какого-то известного молодого актера, с которым я, кажется, учился в школе; не помню.
– Я слышала об этом. Хотела всего лишь удостовериться.
– Это правда.
– Он не был на твоем рождественском вечере, – замечает Блер.
– Не был? – Ким кажется обеспокоенной. – Ты уверена?
– Он не был, – говорит Блер. – Ты его видел, Клей?
– Нет, не видел, – отвечаю я, не уверенный в этом.
– Это странно, – говорит Ким. – Наверное, был на съемках.
– И как он?
– Очень милый, он действительно милый.
– А Димитрий?
– Ой, ну и что, – говорит Ким.
– Он знает? – спрашивает Блер.
– Возможно. Я не уверена.
– Ты думаешь, он огорчен?
– Послушай, Джефф – это времяпрепровождение. Мне нравится Димитрий.
Димитрий возле бассейна играет на гитаре; сильно загорелый, с короткими светлыми волосами, он сидит в шезлонге и берет странные, жутковатые аккорды, а потом принимается снова и снова пилить один и тот же рифф, и Ким смотрит на него, ничего не говоря. Внутри звонит телефон, Мюриэль, маша рукой, зовет:
– Тебя, Ким.
Ким возвращается в дом, я собираюсь спросить Блер, не хочет ли она уйти, но Спит, все еще куря косяк, подходит с каким-то серфингистом к Димитрию и говорит:
– У Хестона есть отличная кислота.
Серфингист со Спитом смотрят на Блер, подмигивают, она поглаживает мой зад, закуривает сигарету.
– А где Ким? – спрашивает Спит. Димитрий не отвечает, он, бренча на гитаре, уставился в бассейн. Потом смотрит на нас четверых, стоящих вокруг, минуту кажется, что он собирается что-то сказать. Но он ничего не говорит и, вздохнув, опять смотрит на воду.
Подходят молодая актриса с известным режиссером, которого я однажды встречал на вечере у отца Блер, они оценивают расклад и уходят к Ким, только что закончившей говорить по телефону, она сообщает им, что мать в Англии с Мило, и режиссер говорит – последнее, мол, что он слышал, это что она была на Гавайях, а еще может заехать Томас Ногути; когда же актриса и режиссер уходят, Ким подплывает к нам с Блер и говорит, что звонил Джефф.
– Что он сказал? – спрашивает Блер.
– Он мудак. Он в Малибу с каким-то серфингистом, они там зависли в его доме.
– А чего он хотел?
– Пожелать мне счастливого Нового года.
Ким выглядит огорченной.
– Ну, это же замечательно, – с надеждой говорит Блер.
– Он сказал: «С Новым годом, пизда».
Ким закуривает сигарету, бутылка шампанского в ее руке почти пуста. Она едва не плачет, собирается сказать еще что-то, но подходит Спит и говорит, что Мюриэль заперлась в комнате Ким, поэтому Ким, Спит, Блер и я идем в дом, наверх, по коридору, к двери Ким; Ким пытается открыть ее, но та заперта.
– Мюриэль, – зовет она, стучась. Никто не отвечает.
Спит барабанит по двери, потом пинает ее.
– Не разъеби дверь, Спит, – говорит Ким, затем кричит: – Мюриэль, выходи!
Я смотрю на Блер, она выглядит обеспокоенной.
– Как ты думаешь, с ней все нормально?
– Не знаю, – говорит Ким.
– Что она делает? – интересуется Спит.
– Мюриэль? – снова зовет Ким.
Спит, прислонившись к стене, закуривает еще один косяк. Приходит фотограф, снимает нас. Дверь медленно открывается, за ней стоит Мюриэль; похоже, она плакала. Она впускает в комнату Спита, Ким, Блер, фотографа и меня, закрывает дверь, запирает ее.
– Ты как? – спрашивает Ким.
– Со мной все отлично, – говорит она, вытирая лицо.
В комнате темно, только в углах горит пара свечей. Мюриэль садится рядом с одной из них, с ложкой и шприцем, с ваткой, небольшим кусочком сложенной бумажки с коричневатым порошком. В ложке уже есть немного порошка. Мюриэль мочит малюсенький кусочек ваты, кладет его в ложку, затем тычет в ватку иглой и набирает шприц. Закатав рукав, вынимает в темноте ремень и затягивает его выше локтя. Я замечаю дорожку уколов, смотрю на Блер, не отрывающую глаз от руки.
– Что тут происходит? – спрашивает Ким. – Мюриэль, что ты делаешь?
Мюриэль не отвечает, бьет по руке, чтобы найти вену, я смотрю на свою жилетку, меня ведет, оттого что и впрямь похоже, будто Мюриэль пырнули.
Мюриэль берет в руку шприц, Ким шепчет: «Не делай этого», но ее губы дрожат, она возбуждена, я выдавливаю полуулыбку, мне кажется, что она говорит не всерьез, а когда игла входит в руку Мюриэль, Блер встает: «Я ухожу» – и выходит из комнаты. Мюриэль закрывает глаза, шприц медленно наполняется кровью.
Спит говорит:
– Это круто.
Фотограф делает кадр.
Когда я закуриваю сигарету, мои руки заметно дрожат.
Мюриэль начинает плакать, Ким гладит ее по голове, но Мюриэль продолжает плакать и течь из всех щелей, кажется, на самом деле она смеется, помада размазана по губам и носу, щеки в потеках туши.
В полночь Спит пытается запустить несколько ракет, но лишь две отрываются от земли. Ким обнимает Димитрия, который, кажется, этого не замечает или ему все равно, он бросает гитару рядом с собой, смотрит в бассейн, мы полукругом стоим возле, кто-то приглушает музыку, так что слышны звуки празднующего города, но слушать там особенно нечего, я все время поглядываю в гостиную, где на кушетке в темных очках лежит Мюриэль, курит и смотрит MTV. Слышно, как на холмах лопаются окна, начинают выть собаки, взрываются шары. Спит роняет бутылку шампанского, американский флаг, висящий занавеской над камином, шевелится под горячим бризом, Ким поднимается и закуривает еще один косяк. Блер шепчет мне: «С Новым годом», снимает туфли и сует ноги в теплую, освещенную воду. Fear так и не приезжают, и вечер заканчивается быстро.
* * *
Дома этой же ночью, где-то под утро, я сижу в своей комнате, устав от видеоклипов, смотрю по кабельному телевидению религиозную программу, на экране двое ребят, священники, а может быть, проповедники, сорока – сорока пяти лет, в строгих костюмах, при галстуках, в розовых солнечных очках, разговаривают о пластинках Led Zeppelin, о том, что, если проиграть их задом наперед, «можно услышать тревожные фразы о дьяволе». Один из них встает и ломает пластинку, складывает ее пополам со словами:
– И поверьте мне, как богобоязненному христианину, мы этого не допустим.
Он говорит, что обеспокоен – пластинки наносят вред молодым людям.
– А молодежь – будущее нашей страны! – кричит он, ломая еще одну пластинку.
* * *
Звонит Рип.
– Джулиан хочет увидеться с тобой, – говорит он.
– Со мной?
– Да.
– Он сказал зачем? – спрашиваю я.
– Нет. Он не знал твоего номера, и я ему дал.
– Он не знал моего номера?
– Он так сказал.
– По-моему, он мне не звонил.
– Он сказал, ему надо поговорить с тобой. Послушай, чувак, я не люблю передавать звонки, так что будь благодарен.
– Спасибо.
– Он сказал, что будет сегодня днем в три сорок в «Китайском театре». Думаю, ты можешь встретить его там.
– А что он там делает? – спрашиваю я.
– А ты как думаешь?
* * *
Я решаю встретиться с Джулианом. Еду к «Китайскому театру» на бульваре Голливуд и там недолго смотрю на отпечатки ног. За исключением молодой пары, фотографирующей отпечатки, и подозрительного вида парня восточной наружности, стоящего возле билетной кассы, никого нет. Загорелый светлый билетер в дверях говорит мне:
– Привет, я тебя знаю. Два года назад на вечере в Санта-Монике, верно?
– Я так не думаю, – отвечаю я.
– Точно. Вечер у Киккера. Помнишь?
Я говорю: «Не помню», потом спрашиваю, открыта ли лавочка. Билетер кивает, впускает меня, и я покупаю кока-колу.
– Но кино уже началось, – замечает он.
– Ничего. Я не хочу смотреть кино, – отвечаю я.
Подозрительный восточный парень все время смотрит на часы и наконец уходит. Я допиваю кока-колу, жду до четырех. Джулиан так и не появляется.
* * *
Я подъезжаю к дому Трента, но Трента нет, я сижу в его комнате, включив видеомагнитофон, звоню Блер спросить, что она делает вечером, может, пойдем в клуб, посмотрим кино, и она говорит: «Давай». Я начинаю рисовать на кусочке бумаги рядом с телефоном, повторяя записанные на нем телефонные номера.
– Джулиан хотел встретиться с тобой, – говорит Блер.
– Да. Я слышал. Он сказал зачем?
– Не знаю, зачем он хочет тебя увидеть. Он просто сказал, что ему надо поговорить с тобой.
– У тебя есть его номер? – спрашиваю я.
– Нет. Они поменяли все номера в доме в Бель-Эре. Я думаю, что он, вероятно, в доме в Малибу. Хотя не уверена... Какое это имеет значение? Он, должно быть, не так уж хочет.
– Ладно, – начинаю я, – может, я заеду в дом в Бель-Эре.
– Хорошо.
– Если придумаешь что-нибудь насчет вечера, позвони, хорошо? – говорю я.
– Хорошо.
Следует долгое молчание, она еще раз произносит: «Хорошо» и вешает трубку.
* * *
В доме в Бель-Эре Джулиана нет, но на двери записка, гласящая, что он может быть в одном доме на Кинг-роуд. Джулиана нет и в доме на Кинг-роуд, во дворе какой-то парень, с короткими светло-платиновыми волосами, в подтяжках и в плавках, качает железо. Он опускает гири, закуривает сигарету и предлагает мне колеса. Я спрашиваю, где Джулиан.
Возле бассейна в шезлонге лежит девушка, светловолосая, пьяная, голос у нее сильно утомленный:
– О, Джулиан может быть где угодно. Он тебе должен деньги? – Девушка вынесла наружу телевизор и смотрит какое-то кино о пещерных людях.
– Нет, – говорю я.
– Тебе повезло. Он обещал заплатить мне за грамм кокаина, который я ему дала. – Она покачала головой. – Не тут-то было. Так и не вернул. – Снова качает головой, медленно, голос тягуч, рядом стоит полупустая бутылка джина.
Штангист в подтяжках спрашивает, не хочу ли я купить пиратскую копию «Храма судьбы». Я отказываюсь, прошу передать Джулиану, что я заходил. Штангист, словно не понимая, кивает головой, девушка спрашивает, есть ли у него контрамарки на концерт Missing Persons. Он говорит: «Да, милая», и она прыгает в бассейн. Одного из пещерных людей сбрасывают со скалы, и я сваливаю.
* * *
По дороге к машине я наталкиваюсь на Джулиана. Бледный под загаром, он выглядит далеко не на «пять», он так похож на мертвеца, что, кажется, рухнет сейчас прямо здесь, но рот его открывается, и он выдавливает:
– Привет, Клей.
– Привет, Джулиан.
– Хочешь обдолбиться?
– Не сейчас.
– Я рад, что ты заскочил.
– Слышал, ты хотел меня видеть.
– Да.
– Чего ты хотел? Что случилось?
Джулиан смотрит под ноги, потом на меня, щурится на заходящее солнце и говорит:
– Деньги.
– Для чего? – спрашиваю я через некоторое время.
Он смотрит в землю, дотрагивается сзади до своей шеи и говорит:
– Знаешь, давай поедем в «Галерию», а? Давай?
Я не хочу ехать в «Галерию», не хочу давать Джулиану денег, но день солнечный, мне нечего особенно делать, и я еду за Джулианом в Шерман-Оукс.
* * *
Мы сидим за столиком в «Галерии». Джулиан щиплет чизбургер, но на самом деле не ест. Берет салфетку, подтирает кетчуп. Я пью кока-колу. Джулиан говорит, что ему нужны деньги, наличные.
– Для чего? – спрашиваю я.
– Ты будешь картошку?
– Не мог бы ты, так сказать, перейти к делу?
– На аборт кое-кому. – Он откусывает кусок чизбургера, берет испачканную кетчупом салфетку, кладет ее на стол позади нас.
– На аборт?
– Да.
– Кому?
Следует долгая пауза, Джулиан говорит:
– Одной девушке.
– Я так и подумал. Но кто она?
– Она живет с друзьями в Уэствуде. Послушай, ты можешь одолжить или нет?
Я смотрю на людей, гуляющих по первому этажу «Галерии», представляю, что бы произошло, если бы я полил их кока-колой.
– Да, – наконец отвечаю я. – Кажется, могу.
– Ага. Это отлично, – с облегчением говорит Джулиан.
– А что, у тебя нет денег? – спрашиваю я. Джулиан кидает на меня взгляд и говорит:
– Ну, сейчас нет. Потом – да, но, м-м, знаешь, будет уже поздно. А я не хочу продавать «порше». То есть это будет облом. – Он делает длинную паузу, ковыряет пальцем чизбургер.
– Просто на аборт?
Он деланно смеется.
Очень сомневаюсь, говорю я Джулиану, что надо продать «порше», чтобы заплатить за аборт.
– Ну, зачем на самом деле? – спрашиваю я.
– Что ты хочешь сказать? – говорит он, уходя в глухую оборону. – На аборт.
– Джулиан, это слишком большие деньги для аборта.
– Ну, доктора дорогие, – медленно, неубедительно произносит он. – Она не хочет обращаться в одну из этих больниц. Я не знаю почему. Просто не хочет.
Я вздыхаю, откидываюсь на стуле.
– Клянусь богом, Клей, они на аборт.
– Джулиан, да ладно.
– У меня есть кредитные карточки и счет, но я думаю, родители их заморозили. Мне нужны наличные. Ты дашь деньги или нет?
– Да, Джулиан, дам, я просто хочу, чтобы ты сказал на что.
– Я сказал.
Мы встаем, начинаем гулять вокруг «Галерии». Улыбаясь нам, мимо проходят две девушки. Джулиан улыбается в ответ. Мы останавливаемся у какого-то магазина панк-одежды, Джулиан отыскивает пару полицейских ботинок и рассматривает их.
– Вот эти клевые, – говорит он. – Мне нравятся.
Он кладет их обратно, принимается грызть ногти. Берет ремень, черный, кожаный, разглядывает его. Я вспоминаю, как в пятом классе после школы Джулиан играл со мной в футбол и как на следующий день, на одиннадцатилетие Джулиана, мы с ним и Трентом ходили в «Волшебную гору».
– Помнишь пятый класс? – спрашиваю я. – Спортивный клуб, после школы?
– Не помню, – отвечает Джулиан.
Он берет еще один кожаный ремень, кладет обратно, и мы уходим из «Галерии».
* * *
Тем же вечером, после того как Джулиан сказал, что ему нужны деньги, попросив завезти их через два дня, я возвращаюсь домой; звонит телефон, это Рип, который спрашивает, виделся ли я с Джулианом. Я отвечаю: «Нет». Рип спрашивает, не нужно ли мне чего. Я говорю, мне надо четыре грамма. Он долгое время молчит, затем говорит:
– Шестьсот.
Я смотрю на плакат Элвиса Костелло, потом в окно, потом считаю до шестидесяти. К концу счета Рип так ничего и не произнес.
– Хорошо? – спрашиваю я.
– Хорошо, – говорит Рип. – Завтра. Может быть.
Я встаю, еду в магазин пластинок, прохожу через воротца, просматриваю стеллажи. Не нахожу ничего нового, чего бы я хотел. Беру несколько пластинок, разглядываю конверты и не успеваю оглянуться, как проходит час – на улице почти темно.
В магазин заходит Спит, я едва не подхожу к нему поздороваться, спросить о Ким, но замечаю у него на руке дорожку уколов и выхожу из магазина, не уверенный, что Спит меня вообще вспомнил бы. Подходя к машине, вижу идущих навстречу Алану, Ким и еще блондинистого рокабильщика по имени Бенджамин. Сворачивать поздно, поэтому, улыбаясь, я иду к ним, и вчетвером мы оказываемся в каком-то суси-баре в Студио-Сити.
* * *
В суси-баре в Студио-Сити Алана в основном молчит. Она все время смотрит на свою диет-колу, закуривает сигареты, тушит после нескольких затяжек. Когда я спрашиваю ее о Блер, она, взглянув на меня, отвечает:
– Ты правда хочешь знать? – И мрачно улыбается: – Похоже, тебя на самом деле волнует.
Я отворачиваюсь, слегка торкнутый, беседую с этим Бенджамином, который ходит в Оуквуд. Кажется, угнали купленный ему отцом БМВ, он без остановки мелет о том, как ему повезло, что нашел новый «БМВ-320» такого же оттенка зеленого, как тот, что был. Он говорит:
– То есть я не могу поверить, что нашел ее. А ты?
– Нет. Не могу, – отвечаю я, кидая взгляд на Алану.
Ким кормит Бенджамина кусочками суси, он отхлебывает глоток сакэ, которое получил по фальшивому документу, заводит разговор о музыке.
– Новая волна. Пауэр-поп. Примитивная музыка. Все это херня. Рокабилли – это да. Я не имею в виду халявщиков типа Stray Cats, я имею в виду настоящее рокабилли. Собираюсь вот в апреле в Нью-Йорк посмотреть на рокабилльную тусовку. Хотя не уверен, что она будет там. Наверно, она будет в Балтиморе.
– Да, в Балтиморе, – соглашаюсь я.
– Я тоже люблю рокабилли, – говорит Ким, вытирая руки. – Но я все еще торчу с Psychedelic Furs, и мне нравится новая песня Human League.
Бенджамин говорит:
– Human League давно отстой. Пройдены. Кончились. Ким, да ты вообще не в курсе.
Ким пожимает плечами. Я думаю, где Димитрий и по-прежнему ли Джефф торчит с каким-то серфингистом в Малибу.
– Нет, я хочу сказать, ты правда не знаешь, – продолжает он. – Могу спорить, даже не читаешь «Фейс». А надо бы. – Он вновь раскуривает сигарету.
– Надо.
– Почему надо? – спрашиваю я. Бенджамин смотрит на меня, проводит пальцами по своему помпадуру и произносит:
– Иначе станет скучно.
Я киваю, договариваюсь с Ким встретиться позже у нее с Блер, еду домой, потом с матерью обедать. Вернувшись домой, долго стою под холодным душем, сажусь на пол кабины, подставляя себя под напор воды.
* * *
Приехав к Ким, обнаруживаю у нее Блер с «юрденсоновским» пакетом на голове. Когда я вхожу в комнату, она вздрагивает и, обернувшись, приглушает музыку.
– Кто это?
– Это я, – говорю я. – Клей.
Она снимает пакет, улыбается и говорит, что у нее была икота. У ног Блер большая собака, я нагибаюсь, глажу собаку по голове. Из ванной выходит Ким, затягивается от сигареты, которую курила Блер, бросает ее на пол. Она вновь прибавляет звук – какая-то песня Принса.
– Господи, Клей, вид у тебя как будто обкислоченный, – говорит Блер, закуривая другую сигарету.
– Я обедал с матерью, – отвечаю я. Собака, подцепив сигарету лапой, съедает ее. Ким рассказывает о своем бывшем парне, у которого однажды был дурной трип.
– Он принял кислоту и не возвращался шесть недель. Родители послали его в Швейцарию.
Ким поворачивается к Блер, которая смотрит на собаку. Собака заглатывает остатки сигареты.
– Я достаточно одета? – спрашивает Ким. Блер кивает, советует ей снять шляпку.
– Надо? – неуверенно спрашивает меня Ким.
– Пожалуй, почему бы и нет? – Я вздыхаю, сажусь на кровать Ким.
– Слушайте, еще рано. Может, пойдем в кино? – предлагает Ким, глядя в зеркало, снимая шляпку.
Поднимаясь, Блер говорит:
– Хорошая мысль. А что идет?
Собака кашляет и вновь глотает.
* * *
Мы едем в Уэствуд. Фильм, который хотят посмотреть Ким и Блер, начинается в десять, он о группе молоденьких и хорошеньких студенток, которым режут глотки, а потом бросают в бассейн. Большую часть фильма я не смотрю, только кровавые сцены. Мои глаза все время бродят по экрану, по двум зеленым табло «Выход», висящим над дверьми в задней части зала. Фильм заканчивается неожиданно, Ким вместе с Блер задерживаются, чтобы посмотреть титры, и узнают массу имен. По пути на выход Блер и Ким замечают Лин, Блер хватает меня за руку со словами: «О, нет».
– Обернитесь, обернитесь. Лин здесь, – шепчет назойливо Ким. – Не говорите ей, что мы видели ее сегодня на третьем канале.
– Поздно, – улыбается Блер. – Здравствуй, Лин.
Лин сильно загорелая, в потертых джинсах и очень открытой майке «Хард-рок-кафе», вместе с ней молоденький светлый парень, тоже сильно загорелый, в темных очках и шортах.
Лин орет:
– О господи, Блер. Кимми!
Лин и Блер обнимают друг друга, потом обнимаются Лин и Ким, делая вид, что целуют друг друга в щеку.
– Это Трой, – говорит Лин, представляя парня.
– Это Клей, – говорит Блер, положив руку на мое плечо.
– Привет, Трой, – здороваюсь я.
– Привет, Клей, – отвечает он.
Мы жмем руки, рукопожатие у обоих вялое и дрожащее, девушки кажутся обрадованными.
– Ой, господи, Блер, мы с Троем были сегодня на третьем канале! Ты нас видела? – спрашивает Лин.
– Нет, – отвечает Блер с огорчением в голосе, кидая взгляд на Ким.
– А ты? – спрашивает Лин у Ким. Ким качает головой.
– Да, я тоже не видела. На самом деле мне показалось, что один раз я себя видела, но не уверена. Ты меня видел, Трой?
Трой качает головой, проверяя свои ногти.
– Троя показали, а меня потеряли, я танцевала вместе с Троем. Вместо меня сняли какую-то сучку из Долины, танцевавшую рядом. – Она вытаскивает сигарету, ищет зажигалку.
– Может, повторят, ты сможешь все как следует рассмотреть, – говорит Блер, почти ухмыляясь.
– Ну да, конечно, повторят, – соглашается Ким, тоже ухмыляясь, глядя свысока на Троя.
– Правда? – с надеждой спрашивает Лин. Я даю ей прикурить.
– Да-а, они все крутят по нескольку раз, – уверяет Блер. – Все, все.
Мы так и не попадаем в клуб «Нигде». Ким забывает дорогу и адрес, поэтому мы едем в «Барниз-бирнери», молча сидим там. Ким говорит о своем вечере, я гоняю шары, а когда Блер заказывает выпить, официантка просит показать какой-нибудь документ, Блер показывает фальшивый, официантка приносит выпить, Блер отдает бокал Ким, которая быстро выпивает и говорит Блер, чтобы та заказала еще один. Обе они разговаривают о том, как отвратительно выглядела Лин на третьем канале.
* * *
Позвонив мне на следующий вечер, Трент говорит, что у него депрессия, нет больше кокаина, не может найти Джулиана, проблемы с какой-то девушкой.
– Мы пошли на вечер вчера... – начинает Трент и замолкает.
– Ну? – спрашиваю я, лежа в постели и уставившись в телевизор.
– Я не знаю, по-моему, она еще с кем-то встречается... – Он снова медлит. – У нас что-то не идет. Я обломался.
Еще одна долгая пауза.
– Да? Обломался? – спрашиваю я.
– Пошли в кино, – предлагает Трент.
Мне требуется время, чтобы что-то сказать, пока на кабельном канале в замедленной съемке и черно-белом изображении взрывается дом.
По дороге к «Беверли-центру» Трент курит косяк, говорит, что девушка живет где-то рядом, а я немного похож на нее.
– Отлично, – говорю я.
– Девки ебнутые. Особенно эта. Она настолько ебнутая. На кокаине. На этом, как его, прелудине, еще на спиде. Бог ты мой. – Трент делает еще затяжку, передает мне, опускает стекло и смотрит в небо.
Мы ставим машину, проходим через пустой яркий «Беверли-центр». Все магазины закрыты, мы поднимаемся на верхний этаж, где показывают кино, белизна пола, потолка и стен подавляет, быстро проходим через пустой холл, не встречаем никого, пока не подходим к кинотеатру. Возле билетной кассы трутся несколько человек. Мы покупаем билеты, идем в тринадцатый зал, в нем мы с Трентом одни, и внутри маленького узкого помещения взрываем еще один косяк.
* * *
Когда через девяносто минут или, может, часа через два мы выходим из кинотеатра, какая-то девушка с розовыми волосами и закинутыми на плечо роликовыми коньками подходит к Тренту.
– Трент, о господи. Ну разве это место не улет? – визгливо говорит она.
– Привет, Ронетт, что ты здесь делаешь? – Трент абсолютно удолбанный, заснул во время второй серии.
– Так, тусуюсь.
– Да, Ронетт, это Клей. Клей, это Ронетт.
– Привет, Клей, – кокетливо говорит она. – Эй, а вы что смотрели? – Она разворачивает пластинку жвачки, запихивает ее в рот.
– У-у-у... в тринадцатом зале, – неуверенно отвечает Трент, глаза красные, полуприкрыты.
– А как называлось? – спрашивает Ронетт.
– Я забыл, – говорит Трент, смотрит на меня. Я тоже забыл, пожимаю плечами.
– Трент, не подвезешь меня? Ты на машине? – спрашивает она.
– Нет, то есть да. Клей на машине.
– Ой, Клей, ты не мог бы подвезти?
– Конечно.
– Отлэ. Дайте я их надену, и поедем.
Когда мы идем через холл, охранник, сидящий в одиночестве на скамейке и курящий сигарету, говорит Ронетт, что в «Беверли-центре» кататься на роликах запрещено.
– Это круто, – замечает Ронетт и катится дальше.
Охранник все так же сидит, делает еще затяжку, смотрит, как мы уходим.
В машине Ронетт рассказывает, что только что закончила записывать вокал, вернее, подпевки, на новом альбоме Бандарасты.
– Но мне не нравится Бандараста. Он почему-то всегда называет меня Чума. Мне не нравится, когда меня зовут Чумой. Совсем не нравится.
Я не спрашиваю, кто такой Бандараста; вместо этого спрашиваю, певица ли она.
– Ну, можно и так сказать. На самом деле я парикмахер. Понимаешь, я не сдала, вылетела из универа, теперь просто оттягиваюсь. Еще я рисую... о, спасибо, что напомнил, – я оставила свои картины у Devo. Мне кажется, они хотят использовать их в клипе. В общем... – Она смеется, замолкает, выдувает пузырь жвачки, тот лопается. – Что ты спросил, я забыла?
Я замечаю, что Трент заснул, и даю ему в живот.
– Я не сплю, чувак, не сплю. – Он садится, опускает свое стекло.
– Кле-ей, – настаивает Ронетт. – Что ты спросил, я забыла?
– Чем ты занимаешься? – спрашиваю я, раздраженный, пытаясь не заснуть.
– А, я стригу во «Флипе». Ой, пожалуйста, включи эту песню погромче. Обожаю ее. Они будут в «Паласе» в пятницу.
– Трент, проснись, мудак, – громко, чтобы перекричать музыку, говорю я.
– Я не сплю, чувак, не сплю. Просто глаза устали.
– Открой их, – повторяю я.
Он разлепляет веки, окидывает взглядом машину.
– Отличная прическа, – обращается он к Ронетт.
– Сама сделала. Мне приснился сон, в нем я видела, как растаял мир. Я стояла на Ла-Сьенега и оттуда видела весь мир, как он таял, это было круто, вполне реалистично. Я подумала: а что если бы сон стал явью, как бы я могла помешать этому, знаешь?
Я киваю.
– Как я могу изменить вещи, знаешь? Тогда я подумала, что, если вставить кольца в уши или что-то в этом роде, вроде как изменить свой физический образ, мир не растает. Я покрасила волосы, и розовый цвет держится. Мне нравится. Он держится. Я думаю, что мир не будет больше таять.
Тон ее не слишком убеждает. Я, пораженный тем, что и вправду киваю, выруливаю к «Дэннзоки-дог» на бульваре Санта-Моника и торможу, она выбирается с маленького заднего сиденья «мерседеса» и, споткнувшись, ложится на тротуар, смеется, я отъезжаю. Я спрашиваю Трента, где он ее подцепил. Мы проезжаем рекламный шит на Сансете. Исчезни здесь. Интересно, продается ли он.
– Да в округе, – говорит он. – Хочешь пыхнуть?
* * *
На следующий день я заезжаю к Джулиану в Бель-Эр с деньгами в зеленом конверте. Он лежит на кровати в мокрых плавках, смотрит MTV. В комнате темно, единственный свет исходит от черно-белых изображений на телевизоре.
– Я принес, – говорю я.
– Отлично, – говорит он.
Я подхожу к кровати, кладу деньги.
– Считать не надо. Здесь все.
– Спасибо, Клей.
– Для чего они на самом деле, Джулиан?
Джулиан досматривает до конца клип, потом отрывается от телевизора и говорит:
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что это большие деньги.
– Тогда зачем ты их дал? – спрашивает он, проводя рукой по гладкой загорелой груди.
– Потому что ты друг? – Ответ звучит вопросом. Я смотрю в пол.
– Правильно, – говорит Джулиан и снова переводит взгляд на телевизор.
Вспыхивает еще один клип. Я ухожу.
* * *
Звонит Рип, говорит, надо встретиться в бутике «Ла Скала», позавтракать, немного салата, обсудить дельце. Я еду в «Ла Скала», нахожу за ним парковку, сижу, дослушивая песню по радио. Позади меня пара в синем «ягуаре» думает, что я уезжаю, но я не делаю им знак проезжать. Сижу еще немного, наконец пара в «ягуаре» гудит и отъезжает. Я выхожу из машины, иду в ресторан, сажусь в баре, беру бокал красного вина. Допив его, заказываю второй и к тому времени, когда подходит Рип, выпиваю уже три.
– Здорово, малыш, как дела?
Я смотрю в бокал:
– Ты принес?
– Э, малыш. – Тон меняется. – Я спросил, как дела? Ты мне ответишь или о чем речь?
– Отлично, Рип. Просто отлично.
– Вот и молодец. Вот все, что я хотел услышать. Допивай вино, пойдем в кабинку, хорошо?
– О'кей.
– Хорошо выглядишь.
