Элла Чак
Тёмный день
– Ты говоришь про суицид, закидываешься экспериментальным лекарством. Это из-за флешки, да?
– Тёма…
– Лонка мне все рассказала! Ты дурачок, если думаешь, что сестры таким не делятся. Пятьсот миллионов и флешка. Что на ней? Ты совершенно голый, обмазанный кленовым сиропом и вываленный в перьях танцуешь партию Маленьких лебедей?
– Хуже…
– Больших леблядей?!
– Преступление! – выкрикнул он, – на флешке преступление! И его совершил я!!! Я во всем виноват!
Макс боролся с белой пластиковой крышкой пузырька, когда Тёма схватила его за руки:
– Стой! Прекрати! Ты не забудешь! Говнодат не стирает, а восстанавливает память!
– Он экспериментальный… Полное говно! – не убирал руки Максим. – И эксперимент провалился.
– Что на флешке? Какое преступление?
– Надеюсь, – открылась белая крышка на пузырьке, и белые драже рухнули под ноги Макса, – ты никогда этого не узнаешь.
Глава пятая. Груша от яблони падает на участок соседа
– Тёмка, ты как? – бросилась на шею Даша, когда они встретились позже после выписки.
В сотый раз Даша не могла поверить, что подруга осмелилась забыть случившееся с ней «счастье». Даша пересказала весь день в Олежках по минутам, а эпичный момент знакомства с Дэном трижды:
– Когда ты грохнулась из кустов, опрокинула стол, разодрала коленки, начала обесцвечиваться… Он поднял тебя на руки! – эмоционально пересказывала Даша, сопровождая монолог бурными жестами и пантомимами, – он нёс тебя до самой парковки. Ровно пятьсот пятьдесят шесть метров. Эпично перевернул лонгборты, бац! Бац! Сгрузил тебя, как девственницу на жертвенный алтарь! Хотя, почему как… – легонько пнула она подругу ступней под столиком кафе. – А потом убежал, когда с паркинга выезжал, чиркнул бочину сокрой, прикинь?
Дашка подняла с пола лонгборд подруги, рассматривая автограф Дэна.
– Вот ты везучая.
Она тыкала под нос телефоном с записью спины Дэна и болтающимся обездвиженным телом. Тёма смотрела, как на повороте она задела кедом ветки березы, а на следующем Дэн подтянул её выше изрядно тряханув.
– У тебя же есть парень, Даш, – поглядывала Тёма за окна кафетерия на сереющее небо.
– Ага, Серёга! Он менеджер Дэна. Мы с ним коллаборируем и делимся инфой. Он его друг, но сам ничего не знает. Где прячется? Вот бы мне тот миллион от его матери любому, кто вычислит его адрес.
– Ты на него охотишься? Он же Пуля, а не Кролик.
Дождевые капли крались еле слышимой поступью охотящейся львицы, но в разуме Тёмы они врезались снарядами в пуленепробиваемое (к счастью) стекло кафешки.
– Дробь, Тёмка, запомни, он – Дэн Дробь! У него в багажнике дробовик.
– Это вообще законно иметь оружие?
– У Катринки из фан группы родич в полиции. Она выяснила, разрешение у него есть. Все законно.
Даша подлила им обеим чай, от которого пахло жасмином.
По окнам текли капли легкого летнего дождика. Тёме мерещились тысячи дождевых веснушек на фоне неба. Как-то раз Максим сказал: покажи мне свою контекстную рекламу, я и скажу, кто ты. На мобильник Тёмы частенько сыпалась реклама косметологических центров с программами лечения пигментации.
Телефон пискнул очередным всплывающим сообщением, и Тёма зачитала вслух:
– Накладные ресницы, клипсы для ногтей, стразы для губ, пирсинг для языка, переводные веснушки и тату… они что, серьезно? Все это продают?
– Ты не пользуешься даже блеском для губ, Тёмка. Конечно, продают! Я вот хочу сменить дреды и сделать афрокосички.
– Круто… – продолжала пялиться Тёма в телефон.
– Эшэмэшку шдешь? – шепелявила Даша с набитым ртом, – и не с рекламой, да?
Даша заказала второй чизкейк, к тому же угощала подруга в честь выписки из «дурки», а у Даши с деньгами всегда было туго.
– Психолог должен написать… – уклончиво ответила она, – собирался назначить время… Типа встреч.
Тёма растягивала черную бандану на запястье, когда телефон в руке брякнул.
– Пшихолог? – спросила Даша.
– Ага… – уставилась Тёма на экран, – пора ехать. Кстати, оставь мой борт себе. Для меня эта загогулина ничего не значит.
Наобнимавшись с Дашей, Тёма одолжила у нее зонтик и раскошелилась на такси. Дождь был не сильный, но Тёме становилось не по себе от вида безобидных луж. Казалось, наступит, и рухнет с тем же самым ощущением, с каким упала в Олежках.
Пока возвращалась домой, позвонила Лона. В голосе ее звучали извиняющиеся нотки, и Тёма понимала, сейчас Лона попросит ее об услуге:
– Тём, у нас тренировка утром. Важная, крайняя перед соревнованием. Не могу пропустить! И Макса подставлять не могу. Это… должно произойти сегодня…
Тёма закатила глаза:
– Такое я уже слушала перед твоим горячим свиданием два года назад.
– Нет! Флешка! Я собиралась помочь ее выкрасть!
– Ясно, – рисовала Тёма грустный смайлик, водя пальцем по конденсату на стекле, – ты хочешь, чтобы флешку украла я?
– Я этого не хочу. Лезть к Лысому, еще и красть у него. Это вообще реально? Может, Макс… перетусил с психами и верит в чушь?
– Твой Макс хавал пилюли Говнодата с пола. Рассыпал их на крыше, а потом начал подбирать, проглатывая.
– Он врач и ему виднее.
– Знаешь, Лонка, я тебя подменю. На время. В клубе «Время».
– Обещаешь, что отдашь ее Максиму?
– Конечно, – перечеркнула Тёма грустную улыбку внутри круга, – впервые в жизни соврала она сестре.
Если на записи будет «притупление» посерьёзней, чем перебежать дорогу на красный, Тёма отдаст флешку.
Полиции.
Закончив мыть посуду, Тёма наскоро поужинала картофельным пюре с комочками и подгоревшими котлетами, которые приготовил отец. Из зала слышался звук работающего телевизора. Транслировали футбольный матч.
После развода и переезда Лоны с мамой, в квартире стало непривычно тихо. Стараясь напомнить жилье звуками, Зевс никогда не выключал экран телевизора, часто засыпая перед ним в кресле.
В одиннадцать ночи, заглянув на кухню, он удивился, что дочь еще не легла. Решив не брать при ней вторую (пятую) порцию наливки, Зевс поторопился к кухонному шкафчику, перебирая приправы и специи.
– Я тут это… аскорбинку тебе купил. Витаминки. Как вы их любили с Лонкой в детстве…
Его руки остались на ручке шкафчика, а тело замерло в оцепенении. Если до этого он грузно и тяжело дышал, то сейчас его спина тряслась мелкой рябью.
– Пап, чего? – опустила Тёма руку ему на плечо, и тот вздрогнул, захлопывая шкафчик.
– Витаминики, Тёма… витаминки еще никому не навредили.
Видя, что отец вот-вот разрыдается, Тёма посмешила достать упаковку и проглотить похожую на мел аскорбинку.
Отодвинув хлебную доску с крошками, опустевший заварник и банку меда на липком блюдце, Тёма дотянулась до руки отца, и замерев на секунду, прикоснулась к его пальцам.
– Пап, все хорошо. Мама с Лоной в порядке. И мы справимся.
– Я не справлюсь, дочь… я плохой отец…
– Ты отличный отец. Ты все для меня делаешь. Кстати, я не сказала, но ко мне придут сегодня?
Отец поднял красные глаза, отлепляя себя от столешницы.
– Даша?
– Нет. Максим Вадимович. У него новый метод лечения, и мне надо будет съездить с ним на групповые занятия.
– Ночью?
– Ну там же мандала и кундалини…
– Не нравятся мне слова-то эти… групповые занятия, манда и куни… что это вообще такое?
– Пап, кундалини – это эзотерическая энергия в позвоночнике человека. Чтобы поднять эту энергию вверх.
– Знаю я, что у мужиков вверх-то поднимается! И не только по позвоночнику!
– Он мой врач, а не мужчина.
– Но ты моя дочь.
– Мне восемнадцать!
– Этого мало для ночной манды-мандалы́!
Тёма бы еще покидала карт из колоды, но в дверь раздался звонок. Убегая открывать, она обернулась к отцу, сжимая кулаки и выпалила главный козырь:
– Что б ты знал, Лона с Максимом встречаются и спят друг с другом по самый позвоночник!
– Артемида, добрый вечер, – вошел в прихожую Максим.
Днем ему пришло смс от Лоны, что вместо нее в клуб поедет сестра. И если он не придет за ней, она сбежит туда сама. Ничего не осталось, как приехать к Пчёлкиным. Он даже не принял ни одной пилюли с обеда, намылся и выбрился, вколол себе витаминный комплекс и накидался энергетиком.
– Заходи. Или нет, – оглянулась она на дверь кухни, – лучше подожди в машине.
– Зевс Глебович дома?
– Па-а-а-ап! Максим Вадимович пришел! Ты выйдешь?
В дверном проеме показался Зевс Глебович в обнимку с парой литровых бутылок, наполненных садовой грушевой настойкой. Новость о романе Лоны и Максима требовали и трех литров, но при госте нужно держать себя в руках.
– Вам накапать, дорогой? – спросил Зевс, – домашняя. Сам делал. Главное от груш хвостики не отрезать, верно Тёма? И с веток не срывать их, – крутил он бутыль, поворачивая на свет коридорной люстры, – плоды сами знают, когда им велено созреть. Сами от веток оторвутся, да перекатятся через забор к соседу. Ты это дерево ро́стил-ро́стил. И навоз-то таскал, и оборачивал в зиму мешковиной, землю утаптывал, пропалывал… – неожиданно хлюпнул он носом, – чтобы ни одного сорняка… ни единой травинки…
– Пап, ну хватит, – потянула у него из рук Тёма бутылки. – Отдай их сюда.
– Они мои! – резко отвернулся Зевс, – мои, мои груши!
– Прости, Макс… ты иди… я скоро выйду!
– Одевайся, – снял Максим обувь, – я с ним поговорю. Ну-с! Рассказывайте, – направился Максим к Зевсу, – какой рецепт у наливки? Пойдемте в зал.
– Ну, пойдем, мандалист. Поговорим. Стакан-то возьми.
– Я за рулем.
– Ну так кефира плесни. Когда один пьет, второй не жует! – расхохотался Зевс, начиная пересказ рецепта грушевой наливки с объяснения, в каком роднике воду следует набирать.
Захлопывая дверь в свою комнату, Тёма не сводила глаз с Максима и тот тоже не отводил взгляд. Он кивал словам ее отца, держал губы растянутыми в полуулыбке и не моргал. Его взгляд алых с прожилками глаз напоминал красную точку прицела.
Чего он хочет? Совершить «еще одно преступление»?
– Лонка, вот ты дура, что тасуешься с ним.
Отношение Тёмы к Максиму изменилось после обморока в Олежках. Он стал для нее черным зеркалом – тёмным, рыхлым, покрытый баграми и наростами белых бубонов Говнодата.
Нет, ей непременно нужна эта флешка. Она должна узнать правду о том, чего он так боится.
Тёма торопливо дернула ящик стола, в котором завалялась оставленная Лоной косметика. Пока наносила тушь, та уже трижды отпечатывалась на верхних веках. Тоналка забилась в ямочки на щеках, а попытавшись выдернуть волосок в бровях, Тёма чуть не снесла яйцо.
Запыхавшись выворачивать себя из платья, а после выворачивать наизнанку шкаф, меняя одни брюки на вторые с сочетаниями рубашек и топов, Тёма завалилась на груду барахла. Она смотрела на последнюю оставшуюся в шкафу вещицу, нависающую над ней лезвием гильотины – купальник.
Спортивный купальник синего цвета с двумя толстыми желтыми полосами по бокам.
Пока Тёма смотрела на купальник, она чувствовала, как накатывает темнота, как потеет лоб, как звон в ушах стирает редкие ночные звуки улицы.
В голове раздались слова, похожие еле различимый шепот эха: «три раза налево, два направо…»
– Что за глюки?! Господи, что за фигня у меня в башке?!
Тёма нацепила черную джинсовую рубашку, что повисла почти до колен, перемотала талию ремнем. Получился стильный наряд, настоящее платье-рубашка.
– Пошли! – крикнула Тёма из прихожей, натягивая белые кроссовки на толстой подошве.
Она замотала шнурки вокруг щиколоток, схватила бейсболку, рюкзак, затянула потуже черную бандану на запястье. Взбивая волосы руками, заглянула в зеркало, слыша бурные прощания отца и Макса.
«Кефир внутри света…» – прошептал ее разум, – «кефир…»
– Прекрати! Что за бред?!
– То не бред, – шаркал тапками ее отец, – то наука! А знаешь, Артемида, этот твой мандалист меня разбудил… Тьфу ты! Убедил! Идите вы, куда вам надо.
– Класс. А ты спать, пап, иди.
– Вот они взрослые дочери, Максим, вот, что тебя ждет лет через двадцать. Смотри на меня и учись. Но, – погрозил он пальцем, – ты за нее отвечаешь головой. А не… головкой.
– Пап, уймись! Прошу! – вспыхнули щеки Тёмы, – не слушай его, Максим. Он перебрал с грушами. Слишком мало их к соседу укатилось.
Спускаясь в лифте, Тёма постукивала обгрызенными ногтями по коричневым панелям с кнопками, решая: сказать или нет?
– Макс.
– Да?
– Ты не врач сейчас? Ты типа друг?
– Не врач, нет. Но и не друг…
– А кто?
– Вот бы мне найти ответ, – отвернулся он.
– Слушай, – развернула она его, крутанув за плечо, – роль психа в твоем окружении уже занята. Мной.
– Ты не псих, – коснулся он ее черной банданы.
– Я отключаюсь посреди улицы. Бац! Обморок! И никто не знает почему… Почему, – заговорила она тише, – я вижу людей… которых не знаю? Места, где никогда не была? Слышу голос. Ну? Скажи еще, что это не шизофрения?
– Нет, этот диагноз не подтвердился.
– Тогда, что со мной, Макс? – ударила она кулаками сразу по всех кнопкам этажей.
Лифт дернулся и экстренно затормозил. Максим схватил Тёму за локти, помогая ей удержать равновесие. От этого касания разум Тёмы прострелило видение поцелуя. Ее сестра в его объятиях. Он прижимает ее к стене, обхватывает руками под бедрами. Огибая его торс ногами, Лона закрывает глаза, издавая блаженный стон.
Тёма чувствовала, как колотилось сердце сестры. Как замерла ее диафрагма, как подрагивают кончики пальцев, как от Максима пахнет сахарной ватой.
Отшатнувшись, она скорее разъединила их руки.
– Ты в порядке? Тёма, что? – опустил Максим голову, пытаясь заглянуть ей в глаза.
– Да так… – шмыгнула она, вытирая нос браслетом из банданы, – всегда такая после обмороков. Вижу и слышу то, чего нет…
Тёма вышла из подъезда. Справа от нее рыже-белый автомобиль моргнул серебристыми фарами.
Максим распахнул перед ней дверцу, сел за руль, завел двигатель, бросил мобильник с открытым приложением на приборную панель.
Тёма обильно выдохнула, раздувая щеки и выпучив глаза.
– Что тебя мучает? Говори. Обещаю, я пойму, что угодно. Говори, – повторила она, шутливо пригрозив, – или у Лонки спрошу.
– Она не знает. Я мучаю себя сам, – зажмурил он глаза. – Год назад… произошло всё это.
– «Всё это»? – изобразила она кавычки, – всё то, что записано на флешке?
– Ещё ты и Лона.
– Так, – скрестила Тёма руки, – хочешь сказать, что мы едем красть флешку, на которой записано преступление, в котором замешан ты, я и Лона?
Повернув к нему голову, Тёма увидела, как ногти Максима протыкают мягкую кожу руля, так сильно он впился ими в обруч.
Холодно прозвучал его голос:
– Ты должна уйти. Выходи из машины, возвращайся домой, – не повернул он к ней голову. – Ни о чем не спрашивай. Прошу. Умоляю. Сейчас. Не перебивай. Не задавай вопросы.
– Обалдел? Ага сейчас?! Совсем рехнулся?! – только и перебивала его Тёма новыми вопросами.
– Мы никуда не едем. Никой кражи.
– Ты боишься, что меня Лысый «пристрелит» или что я увижу запись?
– Уходи! – взвыл Максим, – я нажрался таблеток и алкоголя, когда рассказал обо всем Лоне… я был не в себе!
– Ну да… ты был в Лоне…
– Тёма! – закрыл он ладонями лицо, – не надо! Прекрати меня мучать!
– Не истери! Уйду я, уйду. Только, до лифта проводи. Вон, пьяный шатается у подъезда.
– Прости… Забудь про флешку и все, что тебе Лона рассказала.
Тёма вышла из машины и поплелась к подъезду:
– Ага… – бубнила она под нос, и это «ага» звучало иронично-издевательски.
Они вошли в подъезд, приблизились к лифту. Створки кабины были распахнуты, и Тёма протянула Максиму руку:
– Мир? Не хочу расставаться в ссоре.
– Прости… ты обещала обо всем забыть.
– А еще психотерапевт… – сморщилась она, – плохо ты знаешь девушек подростков. Мы. Часто. Врём.
Тёма крутанула его за протянутую ладонь. На его еще действовали таблетки. Рухнув на пол лифтовой кабины с головокружением, у Тёмы оказалась несколько лишних секунд, и она ударила сразу по всем кнопкам этажей. Бегом рванула на улицу, захлопывая дверь автомобиля. Телефон Макса остался здесь, значит каршеринговая машина не заглохнет.
Автомобиль неуклюже дернулся вперед, потом назад. Любуясь красными огоньками стоп-сигналов на перекрёстке выезда с территории домов, Максим кричал ей вслед:
– Ты не знаешь где клуб! Стой же ты!!! Сто-о-о-о-о-й! – орал он пока колодец жилого дома вторил ему эхом, – о-о-й….
Но Тёма знала, куда ей нужно ехать.
Как подсказал голос: три раза направо, два налево.
Глава шестая. Лет’
c
гоу в гоу-гоу
Дэн должен собирался найти ту официантку. Почему ее он запомнил, хотя бы смутно, а насильника своей невесты – нет?
Его глаза вспыхивали снова и снова, пока Дэн гнал на мотоцикле по ночным столичным улицам. Он был без шлема. Только очки на глазах, чтобы видеть трассу – серую полосу с изгибами, спусками и подъемами. Вот бы гнать так не останавливаясь, пока на пути не окажется еще один мост. Еще один полет – и столь желанная тьма.
Упав с моста, он провел под водой восемь минут.
Если девчонку, выпавшую из жасмина, увезла фиолетовая скорая… конечно! Как он сразу не догадался. Это же та самая психушка, которую спонсирует мать. Максим то ли зам, то ли зам-зам кого-то. Он назовет ему имя «официантки» и Дэн устроит ей допрос с пристрастием.
Припарковав мотоцикл носом к выезду, чтобы было удобно сбегать, Дэн набрал Максу.
– Алло? – испугано ответил он.
Дэн услышал в трубке, как тот тяжело дышит, и зажмурился. Такое же пыхтение он слышал, как только распахнул дверь к саунам.
– Ты чего? На беговой?
– Чего тебе?
– Нужны данные про одну пациентку из клиники. Поделишься?
– «Поделишься»… – передразнил его Макс, – думал, что Кристиной я тоже с тобой поделился, когда ты ее увел?!
Дэн сбросил звонок:
– Сука.
Ничьей девушки Дэн не уводил. Он искренне вверил, что Кристина ушла от неудачника Максима по собственному желанию. Дэн красивее, успешней, моложе и богаче.
Был.
Сейчас, стоя перед витриной бутика, он видел спутанные волосы, потухший взгляд, недельная щетина, сбитые до мозолей руки от постоянного поддержания заброшки на уровне жизни.
Он даже не был уверен, что его пустят в элитный клуб, где обожала проводить время сестра. Уж она не откажет в протекции – «пустить бомжа погреться», и Дэн набрал номер Гели.
Лучший ВИП балкон в клубе Время всегда был забронирован для Ангелины Дробниковой. Даже днем, когда клуб закрывался, проход преграждал бархатный трос. В баре фужеры, из которых пила Ангелина, держали на отдельной полке, не подавая в них коктейли никому другому.
Ангелина приезжала в клуб чуть ли не каждую ночь. Ей нравился шум, толпы людей, танцующие девушки и парни, заводящие толпу, брызги шампанского… и воспоминания. Было время, когда они с братом стояли на балконе бок о бок, отбрасывая тень на головы свиты возле их ног. Фанатки Дениса, поклонники Ангелины – все они мечтали миновать фейсконтроль и оказаться в зале.
Откуда-то снизу на золотых отпрысков Дробниковых взирали и Максим с интерном Игорем.
Пока Максим подсчитывал в уме, какая газировка дешевле, Игорь не сводил взгляда с Ангелины. Она была его мечтой. Недосягаемым ангелом, худшим проклятьем из всех, придуманных дьяволом – влюбиться в «несуществующую» в мире Игоря девушку.
– Врагу не пожелаю оказаться ее парнем, – заметил Макс, как Игорь пускает слюни, не в силах перестань смотреть на Гелю.
Забравшись на перила, она держала за руку Дениса и своего очередного безымянного поклонника, крутила бедрами, запрокидывала голову и фонтан белоснежный волос, что доставал ей до колен, обрушивался в жаждущему ее внимания танцполу.
Макс скривил губу:
– Доиграется. Выдернут из нее все патлы.
– Вот бы она сорвалась, – ментально простонал Игорь, – упадет, а я ее реанимирую. Непрямой массаж сердца плюс искусственная вентиляция легких.
В переводе с маньячного это означало бы: обсосать ее губы и потискать грудь.
– Ты нормальный? – крутанул Максим барный стул, отворачивая Игоря от ВИП балкона. – Чтобы я этого больше не слышал.
– Просто фантазия… – поднял на него Игорь бегающие глазки. И если раньше, его зрачки пытались сбежать за границу век, сгорая от стыда, то сейчас он смотрел на своего научного руководителя в упор. – Чем моя фантазия хуже вашей?
– Опять ты, – разозлился Макс, залпом выпивая диетическую пепси по цене пятилитрового галлона. – Это не фантазия, Игорь. Все по-настоящему.
– Уверены? – вел себя аспирант все наглее, – ничего настоящего в вашем поступке нет. Сплошная ложь. Продолжите жить так дальше, закончите на одной из коек по соседству с вашим пациентами.
– Я ухожу, – забрал Макс пиджак, брошенный на угол бара, – ненавижу это место. И этих… – зыркнул он на Дробниковых, – ненавижу еще сильнее.
– Зачем приходите? Сколько бы вы не таращились на танцовщиц, Кристины больше никогда здесь не будет. Теперь у вас новый объект… Но и она… уйдет, ваша драгоценная Лона.
Левый кулак Максима разрезало стекло от сдавленного им бокала, правый кулак разрезал воздух, впечатываюсь в скулу интерна. Он понимал, очкарик-Игорь не переживет и тройки его смачных хуков. С пятнадцати лет, живя у бабушки в десяти остановках электрички от города, Макс научился себя защищать от хулиганов и ворья, норовящих стащить его мобильник. Он не боялся драки, но ботаник Игорь вряд ли получал даже пощечину.
Единственный наклон головы Ангелины, и ее сводного братца вместе с интерном вышвырнули со ступенек в талый снег.
Тот разговор тире драка, произошел в апреле. Кажется, это был последний раз, когда в клубе видели звезду Дробникова – сводного брата среднего пошива Котова и никому неизвестного очкарика, на запоминание имен которых завсегдатаи Время не тратили свое время.
Анна Дробникова восседала на высоченном кресле с белоснежной спинкой и с такой же ровной спиной, как стеклянные своды, заменившие стены в ее офисе. Чтобы не происходило, она следила за осанкой и не опускала голову ниже уровня горизонта. Глядя на себя в зеркало, ей казалось, что она проглотила крест, который держит ее плечи, голову, стан.
А казалось ли? Ее дети – ее крест. Все трое. И старший Максим, отец которого решил наведаться сегодня к своей бывшей супруге.
По началу его звонки развлекали Анну. Ей было весело вспоминать их студенческое прошлое, свою первую любовь. Защитный рептилоидный мозг прятал от Анну воспоминания о ставках Вадима в онлайн казино, о том, как он продавал ее одежду и обувь в комиссионку, лишь ба наскрести немного денег, о том, как горбатилась на трех работах, и единственная тянула маленького сына.
Когда-то она влюбилась в художника с горящими глазами и широкими скулами, такими же как теперь у Максима. В его плечи, высокий рост, в его харизму и умение обаять, а потому она, не узнавая себя сидела в ожидании, волнуясь. Так ли она хороша, как двадцать лет назад? Не потух ли ее взгляд, в палитре которого остались только тёмные цвета?
– Анна, – вошел в офис, размером с школьный класс для физкультуры Вадим. Он смотрел на бесконечную россыпь звезд на потолке – единственный источник света в бесконечном пространстве. – Ты похитила галактику? Но, – плотно закрыл он за собой дверь, – мне нужна всего одна звезда во всей вселенной, и я не собьюсь с пути.
Приблизившись к рабочему столу, Вадим поставил перед бывшей подарочную коробку с алым бантом. Анна не шевельнулась, и Вадим сам потянул за ленты, доставая из коробки стеклянного кота, выпаленного из венецианского стекла.
– Я заказал его специально для тебя. У него зеленые глаза, как твои, а когти выкрашены в серебряный.
– И при чем тут его когти? Боишься, что оцарапаю?
– Ты оцарапал мое сердце, Анна, двадцать пять лет назад. В ЗАГСе, поставив росчерк рядом с моей фамилией. А твой маникюр был серебряного цвета.
Анна поежилась. Неужели он помнит цвет ее лака в день их свадьбы?
– Рада, что цвета ты хорошо запоминаешь. А людей похуже.
– И о ком я забыл?
– О своем ребёнке.
– Максим сам не сегодня завтра сделает себе ребёнка, а нам внучка.
Вадим перевел взгляд за спину Анну, рассматривая город: человечки размером с крошки, машины с напёрсток. Столько бетона и стекла. И его Анна, похожая на запертую в аквариум звездочку. Не на земле и не на небе.
Вадим вздохнул, прислоняясь к столешнице. Так он не видел глаз Анны. Прошло двадцать лет после их развода, но он не мог перестать вспоминать ее.
– Макс часто звонит мне, – сделал он жест от сердца, – долго говорит. Со мной или с автоответчиком. Иногда часами. Память заканчивает после одного его звонка.
– Часами? – удивилась Анна. Она не знала, что Макс и Вадим так сблизились. – Что хочет?
– Началось после… лета, – не стал он упоминать печальную помолвку, и все, что случилось потом. – Чего хочет наш сын, я так и не понял. Он говорит что-то про сахарную вату, про лягушек. Рассуждает о смертных грехах, покаянии. Задумывается, как производят гробы. Измеряют тело, или берут, что есть.
– Прекрати… – испугалась Анна. – Это не Макс.
– Я решил, он выпивать начал? Или на колеса подсел?
– Он не наркоман, что ты говоришь? Из всех моих детей, он добился больше остальных. Ангелине в клубах торчит. Денис… бомжует. Один Максим работает и живет достойно.
– Не спорю! Макс отличный парень. Но… что-то его гнетёт. И я хочу помочь, пока он… не утоп в своем болоте с лягушками по самую голову.
Анна обошла Вадима и встала так, чтобы видеть его глаза:
– Почему Макс звонил тебе, а не мне? Ведь, ты далеко. А я радом.
– Уверена, – кивнул он на восемьдесят этажей под ними, – ты где угодно, но только не рядом.
Ее широкие брови сборились у переносицы. Как хорошо Вадим помнил этот ее пытливый взгляд.
– Не веришь? Вот, послушай.
Достав из кармана мобильник, Вадим ввел код прослушивания автоответчика.
– Пап, это я. Не ответишь? А знаешь, молчи. Не бери трубку, иначе не смогу. Сказать…. Знаешь, где я? На мосту… на том самом. Здесь произошла авария. Здесь случилась точка невозврата. Или нет. Она случалась раньше. Я уверен, что она случилась раньше. Ни в сауне, пап. И я… придурок. Я идиот! – задрожал динамик от силы его крика. Анна отшатнулась, а Вадим вздохнул, – я должен быть там… на дне этого озера… Я!!!!! Я!!!!!!!! Кретин, придурок, идиот!!! Ты только не бери трубку, ладно… ни за что ее не бери… Сотри, сотри, все, что услышал… сотри эту запись… Ты слышишь, пап?! Лягушки. В тот день они тоже квакали здесь… Почему я пришел сюда, пап? Для чего люди покупают сахарную вату? Лучше б, мы просто слушали здесь лягушек…
Вадим остановил запись.
– Дальше час про разновидности жаб. Ты знала, что лягушки могут дышать под водой и на суше? Они не различают цвета. Видят только черное и белое. Свет и тьму.
– Что с ним? – пропустила мимо ушей Анна лекцию о жабах, – что за сахарная вата и лягушки?
– Для этого я и прилетел. Побыть с Максимом. Узнать, как он. Сама знаешь, года назад… свет погас для нас всех.
– Вадим, – вздохнула она, перестав держать оборону, делая пару шагов ему навстречу, – я ведь хотела лучшего. Для Макса, Дениса и Ангелины. Дать то, чего у нас с тобой не было в детстве. Сытость во всем.
– Ты их перекормила. Дала столько шоколада, что он превратился в их кровь.
Как же она устала быть сильной. Как устала держать свою боль в себе. Ее второй муж, отец Дениса и Ангелины, когда-то был таким же сильным, как она. Вел бизнес на трех континентах. Когда двойняшкам было по шесть, он спросил: сегодня чей день рождения, Дениса? А у дочери когда?
А дальше – общение через ассистентов, частные школы, из которых Геля и Дэн вылетали, соревнуясь между собой на скорость, кто быстрее доведет ректоров, дорогие подарки и все тот же внутривенный шоколад через шприцы, свернутые из купюр.
– Тише, – приблизился к Анне Вадим и аккуратно ее обнял, – я с тобой. Все уладится. Мы поможем Максиму.
– Как?
– Моя забота. Для тебя я сделаю все.
– Вадим… я так несчастна, – прижалась она к его груди. – У меня было все, и ничего не осталось.
– Бизнес, власть и деньги все еще при тебе.
– Но нет мужа, нет детей, – уперлась она носом в его шею, – обними меня крепче.
– Сюда никто не войдет?
– Сотрудники ушли. Бывший с очередной консультанткой из бутика улетел, кажется, на Мальдивы…
– А мы улетим на Марс… – провел он рукой по ее локонам, выдергивая шпильки из аккуратного пучка.
– Вадим, – понимала она, что надо отстраниться, сделать два шага назад, а лучше отдалиться на двести световых лет от кота, привыкшего гулять по крышам.
Котов жил свободно и расслабленно. Писал картины, экспериментировал в музыке, подрабатывал то барменом, то фотографом, пока она трудилась менеджером в турфирме, продавая поездки, о которых не могла и мечтать. А возвращаясь домой, бралась за учебу, которую пришлось бросить после рождения сына, оставляя время на вышивку по шерстяным изделиям. Позже Анна продавала связанные ею носки и варежки на сайтах, рекламирующий себя со слоганом вроде: «Сколько стоит ваш домашний хлам?»
Новогодний корпоратив дал Анне шанс изменить свою жизнь. Уйти от вечной экономии и выбора: купить ребенку карнавальный костюм зайчика, на которые мамы скидывались по полторы тысячи или склеить его самой их бумаги и ваты? Если не купить, над Максимкой будут посмеиваться, а если купить, то с учетом платы по долгам Вадима, просроченным кредитам и коммуналке, придется экономить на продуктах.
И Анна выбирала сына.
Она покупала ему карнавальный костюм, а себе штопала одни и те же колготки в трех местах, надевая их с юбкой подлиннее.
Сейчас одна пара ее колготок стоила, как самая дорогая плазма или навороченный ноутбук. И счёта им Анна не вела, ни колготкам, ни плазмам с ноутбуками.
Глава управляющей кампании Дробников пригласил ее на танец во время новогоднего корпоратива. Она была немного пьяна, он был пьян в стельку. Положив руку сильно ниже ее талии, он сдавил ладошкой ягодицу коллеги, но Анна не прекратила танец, наоборот, прижалась к нему сильнее.
Проведя пару недель на Мальдивах (разумеется, тур был от их компании) через пару месяцев Анна обрадовала начальника, что у нее – пара. Пара полосок на тесте и парочка детей под сердцем.
Дробников женился на Анне, но остепениться не смог. Он откупался от жены свободой, которую дают деньги. Чем денег больше, тем бесконечней свобода.
Строгость, которой не доставало детям, с лихвой выливалась на подчиненных. При ней не было мужа, но его фамилия значилась у нее в паспорте. Скоро крупные имена олигархов перекочевали в ее записную книжку. Она открывала торговые центры и строила жилые кварталы, асфальтировала магистрали и занималась реновациями школ и больниц в регионах.
Анна пыталась потратить ресурсы на добрые, правильные дела.
Она закрыла кредиты и долги бывшего, выкупив через подставных людей все его картины за баснословные деньги. Ее конторы без оглашения имени собственника, предоставляли Котову заказы на участие в международных выставках и частные заказы.
– Она была его девушкой, Вадим…
– Кто?.. Чьей?.. – мог думать Вадим только об аромате кожи Анны с ноткой бергамота и цедры.
– Кристина. Она была девушкой Максима, пока Денис ее не увёл.
