Элла Савицкая
Ты подарил мне небо
– Помните, Вы рассказывали мне о Николь? – черт с ним. Скажу как есть, и как можно быстрее решу вопрос потому, что мне до одурения хочется снова увидеть ту девочку.
– Конечно.
– Так вот, я думаю, что смогу помочь ей.
– Как? – глаза напротив удивленно распахиваются, – Вы знаете хорошего психолога?
– Нет, но мне кажется, я знаю, что ей нужно. Не эти стены, а жизнь. Ей необходимо жить, как все люди. Гулять. Слушать музыку.
– Мы включаем ей музыку ежедневно. Моцарт, Бах, и другие известные композиторы очень часто звучат для наших пациентов.
– А может ей не Моцарт нужен? Может ей нужна какая-нибудь глупая молодежная песня, – наклоняюсь вперед, стараясь объяснить свою точку зрения. – Вы когда-нибудь пробовали обращаться с ней не как с больной, а как с обычным человеком?
Она заерзала на стуле и сняла очки. Нервно заломила пальцы, желая говорить со мной в более строгой манере, но щедро подаренная накануне сумма её сдерживала. – Она не обычный человек, – начала осторожно, словно я глупый ребенок и чего-то не понимаю. – Понимаете, Александр Константинович? Ей нужно особо внимание.
– Зачем? У нее нет серьезных изменений в мозге и нервной системе, как я понял?
– У нее глубокая депрессия.
– Которую Вы делаете еще глубже, обращаясь с ней как с психически больной. Вы же врач! – усилил я напор, чувствуя, как начинаю распаляться, – когда иммунитет слабый, его нужно укреплять не иммуностимулирующими препаратами, а физнагрузкой и частым гулянием на воздухе. Верно?
– Александр Конст,…
– Послушайте, я уже все решил. Мне просто нужно, чтобы Вы отпускали Николь каждый день на несколько часов со мной.
На лице женщины отразился шок и в ошарашенных глазах я прочитал именно то, о чем боялся больше всего. Конечно. Похотливый мужик нашел себе сломанную игрушку и хочет ее доломать окончательно.
– Юлия Альбертовна, у меня дочь такая же, как Николь, кстати сколько ей?
– Двадцать два, – я нахмурился. Девочка выглядит гораздо моложе.
– Моя дочь даже младше, как оказалось, но дело не в этом. Отбросьте предрассудки и услышьте меня! Если бы не дай Бог что-то подобное произошло с моим ребенком, я бы ни за какие деньги не пожелал ей той судьбы, которая постигла Николь. Я бы хотел видеть ее счастливой. Я бы все отдал, чтобы ребенок, которому пришлось пережить подобное забыл обо всем и жил с чистого листа. Мое сердце бы разорвалось, глядя на то, как вместо того, чтобы радоваться жизни она гниет в четырех стенах.
Между бровей женщины пролегла глубокая складка, означающая, что мне удается проломить броню, поэтому я усилил напор.
– Я дам вам чек на еще одну такую же сумму, что и три дня назад.
– Что? – возмутилась Ветищева и в ее голосе появились истерические нотки, – Вы подкупаете меня?
– Я доверяю Вам! И я верю, что только Вы в состоянии трезво оценить ситуацию. Разве эта девушка может чувствовать себя еще хуже, чем сейчас? Не дайте ей до конца жизни смотреть на мир безжизненными глазами.
Несколько минут директриса думала, то косясь на меня, то за окно. Кусала губы, прикидывая во что ей может вылиться подобное нарушение правил, и потом изрекла:
– Меня могут лишить лицензии, но я с Вами согласна. Честно говоря, я и сама Марте не раз говорила, чтобы она возила девочку на море, гуляла с ней в парках, но она почему-то уверена на сто процентов, что от этого станет только хуже, – тяжело вздохнула и серьезно посмотрела мне в глаза, – Вы обещаете, что не поступите с Николь плохо? Пообещайте, Александр Константинович, Бог ведь все видит.
– Я клянусь, что пока она будет со мной, ее не посмеет укусить даже комар.
Спустя пятнадцать минут я входил в палату, стены которой были выкрашены в персиковый цвет. Хоть не убийственно синий, подумал вскользь, вспоминая злополучные фотографии, на которых все стены больницы побелены до половины побелкой, а снизу выкрашены в тяжелый синий цвет, давящий на психику. Глаза тут же нашли в небольшой комнате худое тельце Николь, безжизненно лежащее на койке. Мое сердце сжалось, и тревога на мгновение охватила сознание. Она дышит? Я склонил голову, затаив дыхание и боясь спугнуть воздух вокруг нее. Она дышала. Грудная клетка едва заметно поднималась и опускалась.
– Николь, девочка моя, – осторожно заговорила директриса, подходя к моей ласточке. – Я хочу тебя кое с кем познакомить. Это Александр Константинович.
Я с колотящимся сердцем подошел ближе и посмотрел на сбившийся комок с насыщенно черными волосами и в отвратительной белой рубашке на голое тело. Пульс зашкаливал от жалости. Девушка даже не подняла на меня голову.
– Я не знаю, как вы собираетесь ей помочь, но не думаю, что что-то из этого выйдет, – с сожалением произнесла Ветищева.
– Оставьте нас пожалуйста, – скорее приказал, чем попросил, но я имею право. За ти деньги, которые я им пожертвовал, можно было бы купить две таких больницы и сделать из них такие учреждения, в которые бы пациенты сами бежали.
Директриса тоже это понимала, поэтому кивнув, покинула палату. Дьявол, у меня руки задрожали. До ошизения захотелось убрать с прекрасного лица волосы и еще раз заглянуть в нереальные глаза.
– Привет, – сказал тихо и присел на ее кровать, которая тут же прогнулась под тяжестью моего тела. Это заставило Николь вздрогнуть и перевести на меня взгляд. Черт. Вот оно. Магия ее глаз, таящих в себе столько боли и переживаний. Как же я хочу исцелить тебя, птичка! Глотаю нервный ком в горле и заставляю себя улыбнуться ей. – Я тебе кое-что принес.
Достаю из пакета пачку зефира, который так любит Кира и ставлю на тумбочку.
– Ты когда-нибудь ела зефир?
Никки не отвечает. Ее взгляд кажется прикован к моему лицу, но я не могу понять слушает она или находится в другом измерении. Тем не менее как ни в чем не бывало продолжаю говорить и улыбаться.
– А еще я принес тебе плеер, здесь куча разной музыки. Современной и веселой. Не знаю, что сейчас слушают девушки твоего возраста, но я скачал ее из плейлиста дочери, а она почти твоя ровесница, так что думаю, тебе понравится. Вот это наушники, вставишь их в уши, а потом нажмешь эту кнопку, – поворачиваю плеер к ней лицом и несколько раз указываю пальцем на нужную кнопку. Может, она в курсе что такое наушники, но мне это не известно, поэтому лучше объяснить. Сердце истекает кровью, когда ее взгляд даже не цепляется за плеер, а так и продолжает сверлить меня, означая, что она меня не слышит. Или не хочет слышать. Может, я ошибся? Может, ей действительно плохо и никакой надежды на улучшение быть не может?
Тяжело выдыхаю и поднимаюсь с постели, не в состоянии отвести взгляда от алебастровой кожи. Беру одеяло и зачем-то накрываю ее им. На улице лето, но мне кажется, что ей холодно. Разве может быть тепло организму, в котором кажется нет ни грамма жира?
– Обязательно попробуй зефир. Он клубничный! И абсолютно безопасный. Это домашний. Там нет химии и всяких примесей. Я заказал его специально для тебя.
Ноль реакции.
– Я еще приду. До свиданья, Никки.
Разворачиваюсь, и выхожу из палаты. Меня трясет, словно я только что побывал на окраине пропасти, с которой сыпались камни, улетая на самое дно и грозясь затащить туда и меня. Она такая маленькая и беззащитная! Хрупкая и ломкая, как хрустальная ваза. И мне так страшно ее сломать, но если она так всю жизнь и простоит на полке, то все ее существование окажется напрасным.
После этого дня я начал навещать Николь каждый день. Я привозил ей все, что только можно было заказать у знакомого кондитера. Специально не покупал в магазинах, понимая каким количеством химии напичканы сладости с конвееров. Имбирные пряники, домашний шоколад, безе в виде снежинок и звездочек, каждый раз что-то новое, но она оставляла все нетронутым. Я хотел выть. Руки начинали опускаться, а мысль, что я придумал себе сказку подтачивала все более основательно. Единственное, мне казалось, что она слушает музыку. Каждый раз плеер лежал на разных местах, и песни менялись. Когда я спрашивал ее о чем-то, в ответ звенела лишь тишина. Иногда я заставал ее за обедом. Медсестра пыталась накормить ее овсянкой. Девушка послушно открывала рот, пару раз слабо жевала и глотала, а я стоял в дверном косяке и, зажмурившись от подобного зрелища, едва не скулил. А однажды приехать не удалось. Пришлось улететь в другой город по срочному заказу, а вернуться лишь ночью. На утро мне позвонила Юлия Альбертовна и попросила приехать. Голос ее был испуганный и полный неприкрытого волнения. Когда я влетел в здание клиники сердце мое готово было выпрыгнуть от предчувствия необратимого. Что могло с ней случиться? Что произошло такого, что директриса набрала меня в шесть утра, не дождавшись даже начала рабочего дня?
– Александр Константинович, – женщина вышла мне на встречу. Под глазами синяки, руки дрожат, а меня швыряет на самое дно ада.
– Что? Что-то с Николь?
– Да! – в сердцах кивает, а в уголках глаз появляются слезы, – я не знаю с чем это связано, но думаю с тем, что вы вчера не пришли. – Николь к вечеру начала плакать. А когда Лиза пришла забрать с ее полки уже изрядно твердое печенье, она вдруг вскочила и выхватила его из ее рук. Потом сгребла в охапку конфеты и зефир. Понимаете, он пропал, ей нельзя уже его есть, мы пытались объяснить, но она только забилась в угол кровати и крепко держала это все в руках. – Я не мог понять она радуется, или это слезы отчаяния. Единственное, что понимал, это то, что Никки не хочет расставаться с тем, что я ей принес. Она не ест, но все понимает. Не смог сдержать улыбки облегчения и даже рассмеялся от нервного напряжения.
– Но это ведь хорошо, да?
– Да, – эмоционально подтвердила мои догадки женщина и смахнула слезы. – Это первое проявление эмоций за последние несколько лет. Понимаете? Впервые она на что-то отреагировала. Вы сможете сейчас к ней зайти? И пожалуйста заберите сладости, я боюсь, что она может отравиться.
