Элла Савицкая
Ты подарил мне небо
– На реабилитацию?
– Да. У Николь обсессивно-компульсивное расстройство и депрессивный невроз. Время от времени ей становится хуже и все, о чем она думает – это о том, что вот-вот умрет. Она отказывается от пищи, очень редко говорит, практически не проявляет никаких признаков нормальной жизни. Целыми днями сидит в своей комнате и смотрит в одну точку. – Господи, если бы я только знал, что эта девочка столько лет уже проходит лечение в этой клинике, я бы приехал сюда раньше. Чем я могу помочь? Я не знаю. Но что-то в ней непреодолимо тянет. Бедная слабая птица с раненным крылом.
– А когда ей становится лучше? – стараюсь не звучать слишком заинтересованно потому, что и так вызываю у директрисы вопросительный взгляд, но мне плевать. Пусть думает, что хочет.
– Когда ей лучше, она даже иногда улыбается. Понемногу ест и рисует.
– Рисует?
– Да, прекрасные рисунки. Хотите, я вам покажу?
Прищуриваюсь, не в силах отвести взгляда от маленькой ласточки, которой бы парить над землей, пробовать вкус жизни и цвести подобно самому красивому цветку, но вместо этого приходится менять стены дома на бетон психбольницы. А потом, потом происходит то, что навсегда изменяет мою жизнь. Николь поднимает лицо и встречается со мной взглядом. Аквамариновые глаза смотрят так пристально, что я перестаю дышать. Сердце останавливается, как поверженное инфарктом, и исцеляется стоит ей слегка склонить голову и прищуриться. Будто она пытается на мне сфокусироваться, а я в этот момент воспаряю в небеса. Душа отряхивает пепел прожитых лет и несется ввысь. Туда, где свет, счастье и вечный Рай. Именно тогда, в ту секунду я решил узнать ее во что бы то ни стало. Меня затрясло как от удара дефибриллятором, чьи разряды запускают сердце и заставляют работать по новой. Мое заработало. Забилось, как ненормальное. Я думал, что после смерти жены никогда больше не испытаю таких сильных эмоций. Но оказывается даже невозможное становится возможным, если на огромных просторах вселенной встречается человек, заставивший сердце биться. Черт, я ведь даже с ней не знаком. Может, она и не подпустит к себе, оттолкнет, испугается. Замкнется в себе еще сильнее. А я этого не хочу. Хочу, чтобы она летала, так же, как я сейчас.
– Александр Константинович? – повторяет Юлия Альбертовна и я моргаю несколько раз в попытке стряхнуть опьянение. – Вам показать рисунки?
– Да, покажите, – киваю, сдержанно улыбнувшись и бросаю еще один взгляд на Николь. Она все еще смотрит на меня, и у меня как у четырнадцатилетнего пацана вдоль позвоночника мурашки бегут от одного ее колдовского взгляда.
– Пойдемте.
Рисунки оказались обычными. Просто дом на краю земли на одном. Парк с аттракционами на другом. Пушистые коты на третьем. Конфеты и сладости на четвертом. Их были десятки. Изображений, нарисованных цветными карандашами. На первый взгляд можно подумать, что их нарисовал ребенок. Но для меня каждый из них был прекрасен, так как через них я мог узнать о Николь хоть что-то.
– Мы думаем, что она рисует прошлое. Свои воспоминания. – объяснила директриса, заварив мне кофе и заняв почетное место за столом. Я перебирал каждый рисунок и что-то не клеилось.
– Разве могут быть воспоминания такими яркими, если последнее, что она помнит, это смерть ее семьи?
– Думаю да. Она намеренно никогда не рисует черным. Ни на одном из её рисунков вы не найдете этого цвета. Мы с её психиатром полагает, что это ее способ забыть последние часы, проведенные с родными. Она рисует все хорошее, что помнит.
Бред. Если бы она рисовала хорошее, наверное, на рисунках были бы нарисованы и её мать с отцом и сестра. Нет, я не психиатр и никогда не изучал психологию, но что-то в ярких цветах на белых полотнах бумаги подсказывало, что она рисует не прошлое. Это ее мечты. Мечты об обычной жизни. Насыщенных красках, которых ее лишают, животных, и доме на краю земли. Девочка просто хочет быть свободной. А если нет, и я выдаю желаемое за действительное?
Я не знал ответа на этот вопрос и просто попрощавшись с персоналом, сел в свой мерседес и отправился в офис. Домой ехать не хотелось. В шикарном, люксовом доме, в ремонт которого вложен не один миллион рублей я бы сейчас чувствовал себя некомфортно после желтых стен маленького обшарпанного здания.
Вероятно, другой на моем месте бы первым делом поспешил домой, встал под душ и смысл воспоминания о тягости бремени, которое несут ни в чем не повинные люди. Мне же в отличии от других хотелось выцарапать у себя в памяти единственный образ, захвативший в плен мое сознание впервые за последние двадцать лет.
Моя жена Ольга умерла при родах, и как я не старался не забыть её образ, спустя столько лет в памяти осталась лишь легкая дымка. Я часто доставал фотографии, на которых мы вместе, чтобы воссоздать в памяти ее внешность и клял себя за то, что, отставив рамку, снова забывал. Это неправильно. Я не должен забывать единственную женщину, которую любил, но время беспощадно. Оно отнимает у нас не только любимых, но и память о них. Не общую потому, что чувства не забудешь. Оно без спроса стирает детали, и ты потом роешься в сундуке памяти, пытаясь выудить хотя бы еще одно крошечное воспоминание, чтобы хотя бы на время вернуться туда, где был счастлив, но тебе ничего не удается. Даже Кира, наша дочь не раз просила меня взяться за личную жизнь, но мне кроме недолгосрочных романов ничего не нужно. Зачем тратить свои силы и эмоции на тех, кому нужен не я, а мои деньги? Несколько раз попадались действительно достойные женщины, но не екало. Не дергалось в сумасшедшем ритме сердце, как сегодня.
В офисе я занялся насущными делами. Решением вопросов с поставщиками, переговорами с заграничными компаньонами и всем тем, чем можно было только отвлечься от мыслей о той, что осталась в запертом мире. Моя строительная компания, которую я основал больше десяти лет назад сейчас находилась в первых рядах в рейтинге столицы. Казалось бы, расслабься и получай деньги на счет. Но конкуренция в наше время такова, что стоит расслабиться, как тебя с лёгкостью отодвинут на задние ряды, а я этого позволить никак не мог. У меня дочь, и я слишком привык к хорошей жизни, чтобы снова возвращаться к тому с чего начинал. Нет, я не собираюсь сходить с ума и требовать золотую антилопу осыпать меня все большим количеством денег, но, если я в состоянии работать, я буду это делать. Прежде всего для своей семьи. А также для тех, кому нужна моя помощь. С собой я все равно не заберу всего заработанного, так почему бы не поделиться с нуждающимися?
– Как твой день, пап? – спросило мое рыжеволосое чудо, одетое в невесть знает что, а конкретнее в обвисающие как у пацана джинсы и рваную под мышкой футболку. Семнадцатилетние девчонки одеваются совсем иначе, но это правило не касается Киры. Вероятно, дело в том, что её воспитывал отец, а женское влияние отсутствует как таковое.
– Нормально прошел, – я тепло улыбнулся дочери и уселся за обеденный стол, на котором красовались спагетти с котлетами. От услуг кухарки я отказался, когда Кирюха стала сама готовить и радовать меня домашними не изысканными блюдами. Хоть эта женская черта в ней жива. – Устал немного, а ты как?
– Я тоже в порядке. В универе сегодня спектакль ставили, я была Джульеттой.
Усмехнулся, глотая кусок мяса.
– Джульеттой, ты? Там ваш сценарист ничего не перепутал?
Кира закатила глаза и распустив копну огненных волос, вознесла правую руку в небо:
– Мое лицо спасает темнота,
А то б я, знаешь, со стыда сгорела,
Что ты узнал так много обо мне.
Хотела б я восстановить приличье,
Да поздно, притворяться ни к чему.
Ты любишь ли меня?…
– Люблю, люблю, – перебил серьезный монолог своей артистичной дочери и указал вилкой на тарелку. – Все, теперь верю. Отличная Джульетта. Ешь давай.
Кира удовлетворенно хмыкнула и уселась на стул. Накрутила на вилку спагетти и отправила в рот.
– Как твой поход в психбольницу? – спросила, не переставая жевать, и я на мгновение застыл. Перед глазами всплыл образ полупрозрачной Николь, заставляя сердце в который раз за день сбиваться с ритма. Отложил вилку и потянулся за чашкой кофе. Аппетит как рукой сняло.
– Хорошо все. Завтра опять поеду.
– Зачем?
Действительно, зачем? Ответ я не придумал. Зазвонил мобильный и спас меня от допытливых глаз дочери.
На следующий день мой автомобиль стоял под окнами больницы, пока я вот уже двадцать минут сидел за рулем и смотрел на серые окна. Что я здесь делаю? Для чего? Что я хочу от ребенка, который младше меня на двадцать лет и годится моей дочери в сестры? Злость на себя за то, что позволил родиться порочным чувствам взвилась вихрем и затянула в водоворот самокрушения. Идиот. Чего я хочу добиться, считая, что мне удастся найти признаки жизни в тусклой оболочке маленькой женщины? Ответ я знал, и он мне не нравился. Я хотел ее. Её смеха, улыбок потому, что черт возьми, я уверен, что её улыбки волшебны. Мне до боли в груди хотелось смотреть, как молодая птица исцеляется и быть свидетелем каждой её крошечной победы. Я эгоистично хотел заполнить её мир собой. Какая-то мания, по-другому не объяснить. В этот день я не зашел в больницу. И на следующий и через день тоже. А потом вспомнил, что её вскоре должны будут выписать и у меня еще как минимум полгода не будет шанса приблизиться к Николь. Вряд ли её тетка одобрит желание абсолютно незнакомого мужчины увозить ее племянницу из дома и показывать ей мир.
– Юлия Альбертовна, мне нужно ваше согласие на одну мою просьбу, – я сидел в уже знакомом кабинете и нервно тарабанил пальцами по столу.
– Слушаю Вас, Александр Константинович, – деловито поправив очки, женщина сложила руки в замок на поверхности стола и приготовилась слушать. Как только я вошел, бедная посчитала, что я за докладами явился и побелела на глазах. Начала торопливо объяснять, что за такой короткий срок еще толком ничего сделать не успели и ей нечего мне предъявить кроме неистраченной суммы на счету. А теперь я смотрел в умные темно-синие глаза и пытался сформулировать свою просьбу так, чтобы она была правильно понята, но в голове так или иначе звучит грязно и пошло.
