Элизабет Вернер
Винета
Глава 16
В гостиной управляющего перед раскрытой книгой сидели доктор Фабиан и Маргарита Франк; уроки французского языка, действительно, начались, но насколько серьезно и добросовестно относился к делу учитель, столько же легкомыслия проявляла ученица. Уже на первом уроке, состоявшемся несколько дней тому назад, она занималась тем, что задавала доктору всевозможные вопросы о его прошлом, о жизни в Альтенгофе и тому подобных вещах. Сегодня она, во что бы то ни стало, хотела знать, что, собственно, он изучает, и все больше припирала к стене бедного ученого, ни за что не хотевшего выдавать свою «Историю германистики».
– Не начнем ли мы, наконец, наш урок? – умоляюще произнес он. – Если мы будем продолжать таким же образом, как до сих пор, то сегодня ничего не сделаем; ведь вы все время говорите по-немецки.
– Ну кто теперь может думать о французском языке! – воскликнула Маргарита, нетерпеливо перелистывая одну страницу за другой. – У меня совершенно не то в голове. Жизнь в Вилице так тревожна!
– На мой взгляд, вовсе нет, – произнес доктор, терпеливо переворачивая страницы, чтобы найти место, где они остановились.
Молодая особа смерила его настоящим инквизиторским взглядом.
– Нет? Вы должны были бы лучше других знать, что, собственно, случилось в замке. Вы – друг господина Нордека. Что-то случилось, это не подлежит сомнению, потому что с тех пор, как он уехал, тут все завертелось, словно в колесе; посыльные так и летают между Раковицем и Вилицей. То граф Моринский здесь, то княгиня там. И что это за вещи приносят или уносят через парк? Вы ведь должны были заметить это, так как ваши окна выходят как раз в эту сторону.
Маргарита все время говорила по-немецки, и Фабиан невольно отвечал ей на том же языке. Теперь, услышав ее слова, он с беспокойством задвигался на своем месте и произнес:
– Я ничего не знаю, право, не знаю!
– Папа тоже всегда так отвечает, когда я спрашиваю его, – ответила Маргарита. – Я вообще решительно не понимаю его теперь; он напустился на своего помощника, когда тот пришел с таким же докладом, и строго-настрого приказал ему не трогать парк. Ведь не может быть, чтобы папа тоже принимал участие в заговоре, а все очень похоже на это.
– Цель моего посещения, право, не будет достигнута, если вы постоянно будете заниматься подобными делами! – умоляюще воскликнул Фабиан. – Вот уже полчаса как я тут, а вы не прочитали еще ни одной страницы. Пожалуйста! – и он чуть не в десятый раз пододвинул Маргарите книгу.
Девушка с негодованием взяла ее, воскликнув:
– Хорошо же! Я вижу, что меня не хотят посвящать в тайну. Но я все разузнаю, и тогда все пожалеют, что так мало доверяли мне!
Тут она начала читать французское стихотворение, умышленно делая неверные ударения, что приводило ее учителя прямо в отчаяние.
Молодая девушка читала только вторую строфу, когда во двор въехал экипаж. В нем никого не было, но кучер, вероятно, уже не раз бывал здесь, потому что немедленно принялся распрягать лошадей. Сразу же после этого вошла служанка с докладом, что асессор Губерт будет иметь честь посетить управляющего, что он только на минутку завернул по делу в деревню и послал вперед экипаж с просьбой разрешить ему и на этот раз воспользоваться гостеприимством господина Франка.
Тут не было ничего необычайного, так как асессор часто ночевал в доме управляющего, когда ему приходилось бывать по делам в окрестностях Вилицы, а потому Маргарита тотчас же распорядилась, чтобы позаботились о кучере и лошадях и привели в порядок комнату для гостей.
– Когда придет асессор, придется закончить наш урок, – с легкой досадой сказала она Фабиану. – Но он не будет долго мешать нам. Я вскользь упомяну о таинственных делах, творящихся в парке; он сейчас же побежит туда, чтобы встать где-нибудь за деревом, и мы от него избавимся.
– Ради Бога, не посылайте его туда! – с величайшим ужасом воскликнул Фабиан. – Наоборот, во что бы то ни стало, удержите его от этого!
– Ах, вот как? А я-то думала, что вы ничего не знаете!.. Почему же вы вдруг так перепугались?
Фабиан сидел с опущенными глазами, как преступник, пойманный на месте преступления, и тщетно придумывал какую-нибудь отговорку, но ложь никак ему не удавалась. Наконец он поднял голову и, чистосердечно глядя в глаза молодой девушке, произнес:
– Я человек мирный и никогда не стараюсь проникнуть в чужие тайны. Я, право, не знаю, что творится в замке, но там что-то совершается, это я невольно заметил в последние дни. Господин Нордек только намекнул мне на это, но не подлежит сомнению, что тут кроется опасность.
– Ну не для нас же! – совершенно спокойно произнесла молодая девушка. – Что за беда, если асессор накроет всю эту компанию? Господин Нордек уехал, значит, Губерт не захватит его, да и побоится после той истории; вы находитесь вне всяких подозрений, что же касается княгини и князя Льва…
– То это – мать и брат Вольдемара, – перебил ее Фабиан. – Неужели вы не понимаете, что каждый удар, направленный на них, отразится и на нем? Он – хозяин замка, и ему придется отвечать за все, что там происходит.
– Так и надо! – с горячностью воскликнула Маргарита. – Зачем он уезжает и предоставляет делать здесь все, что угодно! Зачем он заодно со своими родными?
– Вовсе нет, – возразил Фабиан, – наоборот, он противится всеми силами; цель его поездки… Ах, Боже мой, да не заставляйте меня говорить о таких вещах, ведь я вовсе не знаю, могу ли рассказывать вам! Я знаю только одно: Вольдемар хочет, во что бы то ни стало спасти мать и брата. Перед отъездом отсюда он взял с меня слово, что я не буду ничего видеть и слышать из того, что делается в Вилице. И вашему отцу он дал подобное же указание; я слышал, как он говорил ему: «Я возлагаю на вас ответственность, чтобы личность княгини осталась неприкосновенной до моего приезда». Теперь его нет, господина Франка тоже; надо же было непременно явиться этому Губерту, который во что бы то ни стало, хочет что-нибудь открыть и откроет, если предоставить ему свободу!
– Вот что значит скрывать что-нибудь от меня! – наставительно произнесла Маргарита. – Если бы мне доверяли, то я заблаговременно поссорилась бы с асессором, и тогда он не явился бы сюда. Надо что-нибудь придумать!
– Пожалуйста, сделайте это! – попросил доктор, – вы же все можете сделать с асессором! Удержите его! Он ни в коем случае не должен находиться сегодня вблизи замка!
Маргарита озабоченно покачала головой.
– Вы не знаете Губерта; если он нападет на какой-нибудь след, его не удержишь никакими силами. А он, наверное, что-нибудь да разузнает, если останется в Вилице, так как каждый раз выспрашивает служащих. Поэтому он вовсе не должен оставаться здесь. Я знаю средство. Я разрешу ему сделать мне предложение, – он всякий раз начинает на эту тему, только я всегда обрываю разговор, – и потом преподнесу ему отказ. Он так обозлится, что опрометью помчится назад в Л.
– Нет, я ни в коем случае не допущу этого! – возразил доктор. – Что бы ни случилось, вы не должны жертвовать счастьем своей жизни.
– Да неужели вы думаете, что счастье моей жизни зависит от асессора Губерта? – с презрительной гримаской спросила Маргарита.
Фабиан, действительно, так думал, ведь он слышал из уст самого Губерта, что тот с уверенностью может рассчитывать на «да», но вполне понятное смущение удержало его от более подробного расследования.
– С такими вещами никогда не следует шутить, – укоризненно произнес он, – асессор рано или поздно узнает правду, это может глубоко оскорбить его и навсегда удалить от вас… Нет, ни за что!
Маргарита была несколько озадачена; она не понимала, как можно так серьезно отнестись к отказу, и ее очень мало трогало, что Губерт будет «навсегда удален» от нее. Однако упрек все же подействовал на нее.
– Тогда мне не остается ничего другого, как навести его на ложный след, – заявила она после некоторого раздумья. – Но мы ведь с вами берем на себя большую ответственность. Впрочем, здесь, в Вилице, повсюду заговорщики, и мы тоже можем хоть один раз вступить в заговор, хотя, строго говоря, все же нехорошо препятствовать правительственному чиновнику в исполнении его обязанностей.
– Асессор стремится только к осуществлению своих собственных честолюбивых замыслов, – воскликнул Фабиан, вдруг почувствовав себя героем. – Даю вам слово, что всем тайным делам здесь очень скоро придет конец. Я знаю это от самого Вольдемара, а он всегда держит свое слово.
– Прекрасно! В таком случае оставим заговор. Асессор должен уехать и притом немедленно, а то он сейчас же примется за свои розыски. Вот он уже идет по двору. Предоставьте все мне и только поддакивайте. А теперь возьмемся за книжку.
Когда несколько минут спустя в комнату вошел асессор, он услышал третью строфу французского стихотворения и был чрезвычайно доволен, что Фабиан сдержал слово. Он поздоровался, осведомился о Франке и занял предложенное ему место, чтобы рассказать самые последние новости из Л.
– Ваш бывший воспитанник удивил нас всех, – любезно начал он, обращаясь к Фабиану. – Известно ли вам, что господин Нордек, будучи проездом в городе, заехал к губернатору и нанес ему официальный визит?
– Да, об этом была речь.
– Его превосходительство был очень приятно тронут этим, – продолжал Губерт. – Откровенно говоря, все надежды на возможное сближение уже были утрачены. Господин Нордек, как говорят, был чрезвычайно любезен, попросил губернатора принять участие в охоте, которая вскоре состоится в Вилице, и пригласил еще многих, что очень всех удивило.
– Губернатор принял приглашение? – спросила Маргарита.
– Конечно! Его превосходительство даже счел своей обязанностью поддержать молодого хозяина Вилицы. Право, вы очень обязали бы нас, если бы дали некоторые указания относительно образа мыслей господина Нордека.
– От доктора Фабиана вы ничего не узнаете; он еще более замкнут, чем сам господин Нордек, – перебила его Маргарита, которая сочла своей обязанностью прийти на помощь своему союзнику, так как видела, что он никак не может освоиться со своей ролью заговорщика. – Вы останетесь ужинать, господин Губерт? – добавила она. – А может, вы поедете в Яново?
– Почему именно туда? – спросил Губерт.
– Так… я думала… ходит так много слухов… особенно в последние дни. Я думала, вам поручено расследование этого дела.
Асессор насторожился.
– Что же слышно? Пожалуйста, не скрывайте от меня ничего. Яново – тоже такое место, с которого нельзя спускать глаз. Что вы знаете о нем?
Доктор незаметно отодвинул стул немного дальше – ему казалось, что он ужаснейший из всех преступников; Маргарита же проявила необычайный талант к интриге. Она ничего не рассказывала но, предоставив асессору расспрашивать себя, понемножку, с самым невинным видом, выложила ему все наблюдения, сделанные ею за последние дни, причем только перенесла место действия в Яново – большое соседнее имение, прилегавшее к Вилице. Удача этого плана превзошла все ожидания. Губерт тотчас же попался на эту удочку, пришел в лихорадочное возбуждение и вскочил.
– Извините, но я не могу ждать приезда господина Франка! – воскликнул он. – Я должен немедленно вернуться в Е.
– Неужели пешком? Да ведь туда больше получаса ходьбы.
– Я не хочу обращать на себя внимание, – таинственно прошептал Губерт. – Мой экипаж, во всяком случае, останется здесь; это гораздо лучше; все будут думать, что я здесь. До свиданья! Пожалуйста, не ждите меня к ужину! – И, наскоро простившись, он выбежал из комнаты.
– Теперь он отправился в Е., – с торжеством в голосе заявила Маргарита Фабиану, – чтобы взять с собой обоих жандармов, находящихся там, и с ними помчится прямо в Яново; там они, наверное, пробегают все трое до самой ночи, и Вилица будет от них освобождена.
Молодая девушка не ошиблась в своих предположениях. Асессор вернулся лишь поздно ночью, причем был очень не в духе, совершенно подавлен и сильно простужен. На следующий день у него был такой насморк, и он почувствовал себя так скверно, что даже Маргарите стало жаль его. Она сварила ему чай и целый день ухаживала за ним с такой заботливостью, что Губерт забыл все свои неудачи. Доктор Фабиан также пришел посмотреть, как чувствует себя пациент, и проявил столько участия, что асессор был совершенно растроган, постепенно успокоился и, наконец, хотя и с насморком, но в очень приподнятом настроении вернулся в Л.
В замке, конечно, не имели понятия о том, кого, собственно, следует благодарить за то, что сам он, парк и его окрестности остались в течение этой ночи в неприкосновенности. Почти в то же самое время, когда доктор Фабиан и Маргарита вступили в заговор, в комнатах княгини Баратовской состоялся семейный совет, по-видимому, носивший очень серьезный характер. Граф Моринский и Лев были в дорожных костюмах, и экипаж, прибывший полчаса тому назад с графом и его дочерью, еще стоял во дворе. Лев и Ванда удалились в глубокую оконную нишу и шепотом разговаривали между собой, тогда как княгиня с братом тоже вели беседу вполголоса.
– Как бы то ни было, я считаю большим счастьем, что обстоятельства требуют вашего немедленного отъезда, – сказала она, – уже ради Льва, который не вынесет дальнейшего пребывания в Вилице, если Вольдемар станет разыгрывать роль хозяина; он не умеет сдерживаться, и могло бы произойти несчастье, если бы я заставила Льва встречаться с братом. Теперь они не будут видеться, и это самое лучшее.
– А ты действительно хочешь остаться здесь, Ядвига? – спросил граф.
– Я должна, – ответила княгиня, – только это я теперь и могу для вас сделать. Я согласна с твоими доводами, которые доказали мне, что борьба с Вольдемаром опасна и бесполезна. Мы отказались от мысли сделать Вилицу нашим центром, но, тем не менее, она останется местом, куда вы будете посылать известия. Эту свободу я сумею отстоять. В крайнем случае, замок будет вам убежищем, если вы вынуждены будете вернуться. Когда вы думаете перейти через границу?
– Вероятно, сегодня же ночью; мы подождем на окраине в лесничестве, туда же сегодня будет отправлен последний транспорт с оружием; я нашел эту предосторожность необходимой. Бог знает, может быть, твоему сыну вздумается послезавтра, сразу же после своего приезда, обыскать весь замок.
– Он найдет его очищенным, как… – княгиня от ярости сжала кулаки, губы ее дрожали, – он приказал. Но клянусь тебе, Бронислав, я заставлю его раскаяться в этом приказании; это еще в моей власти.
– Ты уже делала мне подобные намеки, – сказал граф, – но я совершенно не представляю себе, чем ты хочешь подавить подобную натуру. Судя по тому, как Ванда изобразила мне сцену, происшедшую между вами, я не думаю, чтобы он подчинился какой-нибудь власти.
Княгиня молчала. Она, по-видимому, не хотела отвечать, да ей и не пришлось, так как в эту минуту к ней подошли Ванда и Лев.
– Мама, Ванду невозможно переубедить, – проговорил последний. – Она наотрез отказывается переехать в Вилицу и хочет остаться в Раковице.
Княгиня строго обратилась к племяннице:
– Это глупо, Ванда. Ведь уже давно решено, что ты приедешь ко мне, когда состоится давно предусмотренный отъезд твоего отца. Ты не можешь и не должна оставаться в Раковице одна; я являюсь твоей единственной защитой, и ты должна принять ее.
– Прости, милая тетя, но этого я не сделаю, – возразила молодая графиня. – Я не желаю быть гостем в доме, хозяин которого проявил к нам такое отношение. Я, как и Лев, не могу вынести этого.
– А разве твоей тете легко? – с упреком произнес граф. – Она приносит нам эту жертву, потому, что хочет оставить за нами Вилицу на крайний случай. Я могу требовать и от тебя такого же самопожертвования.
– Но почему же мое присутствие так необходимо? – воскликнула Ванда с плохо скрытой запальчивостью. – Те обстоятельства, которым подчиняется тетя, не имеют значения для меня. Отпусти меня домой, папа!
– Уступи, Ванда, – попросил Лев, – останься у мамы! Вилица гораздо ближе к границе, чем Раковиц, и до нее легче добраться; может быть, мне удастся повидать тебя. Я ненавижу Вольдемара, наверное, не меньше, чем ты, но ради меня преодолей себя и останься.
Он взял девушку за руку, но Ванда порывисто отдернула ее.
– Оставь меня! Если бы ты знал, почему твоя мать непременно хочет, чтобы я осталась здесь, то, вероятно, первый воспротивился бы этому.
Княгиня нахмурилась и, не дав племяннице продолжить разговор, обратилась к брату:
– Воспользуйся же, наконец, своим отцовским авторитетом, Бронислав, и прикажи ей остаться! Она должна остаться в Вилице!
Молодая графиня вспыхнула; эти слова вывели ее из себя.
– Хорошо же. Пусть тогда отец и Лев узнают причину, по которой ты хочешь заставить меня остаться. Тогда я не поняла твоих слов, теперь же они для меня ясны. Я должна быть щитом, которым ты будешь прикрываться от своего сына. Ты думаешь, что я единственная, кого Вольдемар не принесет в жертву, и единственная, кто может удержать его. Я этого не думаю, потому что знаю его лучше, чем ты, да, кроме того, не хочу и пробовать.
– А я этого ни в коем случае не допущу, – воскликнул Лев. – Если причина заключается в этом, то Ванда останется в Раковице, и ее ноги больше не будет в Вилице. Я думал, что прежней склонности Вольдемара уже давно не существует; если это не так, – а это не может быть так, потому что иначе не мог бы появиться подобный план, – то я ни одного часа не оставлю тебя здесь.
– Успокойся, – проговорила Ванда, хотя ее голос был вовсе не спокоен, – я больше не позволю пользоваться собой в качестве орудия, как тогда в Ц. Вольдемар дал мне почувствовать свое презрение. Нет, я скорее соглашусь умереть, чем снова прочитать презрение в его глазах.
Ванда так разгорячилась, что, казалось, забыла обо всех присутствующих. С пылающими щеками и сверкающими глазами она произнесла эти слова так страстно, что граф посмотрел на нее с изумлением, а княгиня – с негодованием, Лев же, стоявший возле молодой девушки, отшатнулся и страшно побледнел.
– Скорее умереть! – повторил он. – Значит, уважение Вольдемара имеет для тебя такое громадное значение? Ты так хорошо умеешь читать в его глазах? Как это все странно!
Ванда бросила на него негодующий взгляд и хотела ответить ему, но отец опередил ее.
– Пожалуйста, без сцен ревности, Лев! – серьезно проговорил он. – Неужели ты хочешь отравить нам прощание и в последнюю минуту оскорбить Ванду? Если теперь и ты настаиваешь на этом, то пусть она остается в Раковице, моя сестра уступит вам, но не оскорбляй Ванды подобными подозрениями. Время не терпит! Пора прощаться!
Он привлек дочь к себе и с чувством глубокой нежности поцеловал ее. Княгиня тщетно ожидала, что Лев подойдет к ней; он все стоял в стороне, опустив глаза и до крови кусая губы.
– Ну, Лев, – произнесла она, – ты не хочешь попрощаться со мной?
Он очнулся от своего мрачного раздумья.
– Еще нет, мама! Я последую за дядей потом; пока я ему не нужен; я хочу еще несколько дней побыть здесь.
– Лев! – с гневом воскликнул граф.
Это, казалось, только еще усилило упорство молодого князя.
– Я останусь, – проговорил он, – два или три дня не имеют никакого значения. Я хочу сначала сам проводить Ванду в Раковиц, чтобы убедиться, что она благополучно доберется. Я подожду, приезда Вольдемара и выскажу ему то, что думаю относительно его чувств к моей невесте; я…
– Князь Баратовский сделает то, что повелевает ему долг, – перебила его княгиня, причем ее холодный тон представлял собой полный контраст взволнованному голосу сына. – Он последует за своим дядей, как было решено, и ни на минуту не оставит его.
– Я не могу! – вне себя воскликнул Лев, – не могу уехать с таким подозрением в душе. Вы согласились на мой брак с Вандой, но я никогда не смел предъявлять свои права на нее; теперь же я требую, чтобы Ванда была объявлена моей невестой здесь, в присутствии Вольдемара. Раньше я не уеду отсюда. Вольдемар так неожиданно превратился в хозяина и повелителя, чего никто не ожидал от него, и может так же внезапно превратиться в пламенного поклонника.
– Нет, Лев, – с гневным презрением воскликнула Ванда, – но твой брат, без сомнения, не стал бы уклоняться от исполнения своего долга, если бы даже это стоило ему счастья и любви.
Это было самое худшее, что она вообще могла сказать. Ее слова окончательно лишили молодого князя самообладания, и он, горько рассмеявшись, воскликнул:
– О, ему, конечно, это не стоило бы любви и счастья, но я, без сомнения, могу лишиться того и другого, если теперь уеду! Дядя, я требую, чтобы мой отъезд был отложен на три дня, и если ты мне даже откажешь в этом, то я все равно останусь. Я знаю, что в первое время не произойдет ничего серьезного, и еще успею приехать.
Княгиня хотела вмешаться, но граф опередил ее:
– Это решаю я, а не ты, – убедительно произнес он. – Я назначил наш отъезд на сегодня и считаю это необходимым. Так и будет. Если мои приказы должны сначала подвергаться твоей критике или находиться в зависимости от твоих припадков ревности, то тебе лучше совсем не следовать за мной. Я требую повиновения, которым ты обязан мне как старшему. Или ты немедленно последуешь за мной, или я исключаю тебя из всего, что находится в моем распоряжении. Выбирай!
– Он последует за тобой, Бронислав, – с мрачной серьезностью произнесла княгиня, – или он мне больше не сын. Решай, Лев!
В душе молодого князя происходила ужасная борьба. Слова дяди и повелительные взгляды матери, может быть, оказались бы бессильными против его безграничной ревности, но он видел, что и Ванда отвернулась от него. Он знал, что если останется, то она будет презирать его, и это заставило его принять решение. Он бросился к молодой девушке и, схватив ее за руку, произнес:
– Я еду, но можешь ли ты обещать в мое отсутствие избегать Вилицы и Вольдемара?
– Это будет и без обещания, – более мягким голосом произнесла Ванда, – ты забываешь, что твоя совершенно безосновательная ревность вызвана моим отказом остаться в Вилице.
При этих словах Лев с облегчением вздохнул и спокойнее ответил:
– Может быть, я впоследствии попрошу прощения за эту обиду, Ванда, но сейчас я еще не в состоянии. – Он порывисто сжал ее руку. – Я не верю, чтобы ты когда-нибудь могла полюбить Вольдемара, нашего врага, но довольно того, что он тебя любит и находится здесь, вблизи от тебя.
– Эта буйная голова доставит тебе много хлопот, – вполголоса сказала княгиня брату. – Он никак не может усвоить слово «дисциплина».
– Он должен научиться этому, – со спокойной решимостью ответил граф. – А теперь прощай, Ядвига. Нам пора.
Прощание было непродолжительным и менее сердечным, чем могло бы быть при подобных обстоятельствах.
Женщины остались одни. Ванда бросилась на диван и закрыла лицо подушкой. Княгиня стояла у окна и смотрела вслед экипажу, увозившему ее любимца навстречу борьбе и опасности; когда она снова обернулась, то на ее лице было заметно, чего стоило ей это прощание. Она с трудом удерживала обычное внешнее спокойствие и, наконец, с горьким упреком произнесла:
– С твоей стороны было непростительно как раз в такую минуту возбуждать ревность Льва; ты ведь достаточно знаешь его в этом отношении.
Молодая графиня подняла голову; ее лицо было заплаканным.
– Ты сама вынудила меня, тетя; мне не оставалось никакого другого средства. Кроме того, я не могла предполагать, что Лев оскорбит меня подобным подозрением.
Княгиня подошла и испытующе посмотрела на нее.
– Он действительно так оскорбил тебя этим? Будем надеяться, что это так.
– Что ты хочешь этим сказать? – испуганно вскакивая, спросила Ванда.
– Дитя мое, – ледяным тоном ответила княгиня, – ты знаешь, я никогда не становилась на сторону Льва; сегодня я сделала это, хотя ничего не сказала, чтобы не раздражать его еще больше. Тон, которым ты произнесла «лучше умереть», был таков, что я сама теперь отказываюсь от твоего пребывания в Вилице.
Ванда встала. Она была бледна как смерть и, не будучи в состоянии произнести ни слова, неподвижным взглядом смотрела на говорившую. У нее было такое чувство, будто под ее ногами разверзлась пропасть.
– Ты ошибаешься или хочешь обмануть меня, – наконец произнесла она. – Я этого не заслужила.
Княгиня не спускала глаз с лица племянницы.
– Я знаю, что ты еще ничего не подозреваешь, а потому говорю тебе это. Лунатиков надо будить, прежде чем они заберутся на опасную высоту. Берегись своей ненависти к Вольдемару! Как бы она не превратилась во что-нибудь другое! Я открываю тебе глаза, пока еще есть время, и думаю, что ты будешь мне благодарна за это.
– Да, – ответила Ванда совсем упавшим голосом, – я очень благодарна тебе.
– Тогда оставим все это в покое. Надеюсь, что теперь опасности еще нет, а завтра я сама отвезу тебя в Раковиц. Теперь мне надо позаботиться о том, чтобы сегодня были соблюдены все предосторожности, чтобы напоследок над нами не стряслось еще какой-нибудь беды.
С этими словами княгиня вышла из комнаты в полной уверенности, что исполнила свой долг и предотвратила грядущую беду, безжалостно разорвав завесу, скрывавшую от молодой графини ее собственное сердце. Если бы она оглянулась назад, то, вероятно, убедилась бы, что уже была достигнута та «опасная высота», когда внезапное пробуждение может иметь смертельный исход. Оно уже не могло спасти, так как явилось слишком поздно!
