Элизабет Вернер
Винета

Полная версия

Глава 20

Происшествие в пограничном лесничестве, окончившееся смертью лесничего Осецкого, не могло остаться скрытым и, конечно, вызвало большое волнение в Вилице. Это открытое столкновение с кровопролитием было крайне неприятно княгине. Управляющий и доктор Фабиан были очень встревожены, а все служащие разделились на два лагеря: одни поддерживали княгиню, другие – Вольдемара. Это событие крайне осчастливило только одного человека: это был асессор Губерт, как раз находившийся в это время у Франка. По делам службы ему пришлось отправиться в замок и допрашивать хозяина; обо всем этом Губерт мечтал уже давно, а потому с изумительным усердием принялся за следствие. На следующее же утро он поехал в лесничество, чтобы допросить лесников, но нашел дом уже пустым; они предпочли избежать ответственности и переправились через границу.

– Они исчезли, – заявил он управляющему, совершенно подавленный этим событием.

– Я мог бы сказать вам это заранее, – ответил Франк, – это самое умное, что они могли сделать. Да и оставьте вы их в покое!.. Господин Нордек вовсе не желает, чтобы раздували это дело.

– Желание господина Нордека здесь не учитывается, он должен подчиняться законам. А здесь речь идет о заговоре.

При этих словах Франк привскочил.

– Господи, помилуй, вы опять начинаете!

– А чем же иначе вы объясните присутствие графини Моринской? – с торжеством спросил асессор. – Что она делала в этом уединенном лесничестве, принадлежащем Вилице? Нам ведь известна роль, которую она и княгиня играют во всем этом движении. Она ненавидит своего двоюродного брата, задумала весь этот план убийства и хотела вырвать у него из рук оружие, когда он прицелился в Осецкого! Но господин Нордек прямо-таки великолепен: он не только подавил весь этот бунт, но захватил его зачинщицу и привез ее в Вилицу. Всю дорогу он не удостоил ее ни одним словом, но крепко держал, чтобы она не убежала. Мне все это достоверно известно, потому что я допрашивал кучера.

– Да, вы мучили его битых три часа, – с легкой досадой перебил его Франк, – и совсем сбили с толку бедного малого, так что он на все отвечал «да». Только показание господина Нордека может иметь значение.

– Господин Нордек принял меня очень свысока и сказал: «Умерьте свое рвение, господин Губерт». Удивительно!.. при всем своем усердии и заботах о благополучии государства я пожинаю только неблагодарность!

Управляющий откашлялся и собирался воспользоваться элегическим настроением Губерта, чтобы перевести разговор на его сватовство и без околичностей заявить ему, чтобы он не питал никаких надежд на брак с его дочерью, но в эту минуту с поручением от Вольдемара появился злополучный кучер, возивший его в лесничество. Губерт спохватился, что забыл задать ему еще несколько важных вопросов, и, несмотря на все протесты Франка, увел его в свою комнату, чтобы с новыми силами приступить к допросу. Управляющий покачал головой, он начал теперь соглашаться с тем, что его дочь не совсем неправа, отказывая такому жениху, в каждом подозревавшему заговорщиков.

Однако в эту минуту Маргарита следовала примеру асессора, она очень обстоятельно и настойчиво допрашивала доктора Фабиана, сидевшего против нее в гостиной. Он должен был со всеми подробностями рассказать ей все, что слышал от Вольдемара относительно вчерашнего происшествия. К сожалению, он знал не больше того, что было известно в доме управляющего; Вольдемар умолчал об участии в этом графини Моринской, а именно это и был вопрос, больше всего интересовавший Маргариту.

– Вы совершенно не умеете пользоваться своим влиянием! – с упреком произнесла она. – Если бы я была другом господина Нордека, то знала бы гораздо больше; он рассказал бы мне каждую мелочь, я с самого начала приучила бы его к этому.

– Это вряд ли удалось бы вам. Такую натуру, как у Вольдемара, ни к чему нельзя приучить, а меньше всего к откровенности. Никто из его близких никогда не знает, что творится у него на душе… и надо знать его так хорошо, как я, чтобы понять, чувствует ли он вообще что-нибудь.

– Ну да, понятно! У него ведь нет сердца, – перебила его Маргарита, всегда очень быстрая в своих выводах. – Это видно с первого же взгляда. Его все боятся, но никто не любит; я уверена, что и он никого никогда не любил… у него вовсе нет сердца.

– Простите, вы совершенно неправы, – Фабиан был совершенно вне себя от подобного предположения. – У Вольдемара прекрасное сердце, только он не умеет, или, вернее, не хочет показывать этого.

– Ну, во всяком случае, он крайне неприветлив, – настаивала Маргарита, – и я совершенно не понимаю, как вы можете так его любить. Вчера вы были вне себя из-за опасности, угрожавшей ему, а сегодня, вероятно, опять что-то стряслось в замке, потому что вы сильно встревожены и не в духе. Сознайтесь! Я это заметила сразу же, как только вы вошли. Господину Нордеку еще что-то угрожает?

– Нет, нет, – поспешно заявил доктор, – речь идет отнюдь не о Вольдемаре, а только обо мне. Сегодня утром я получил известие из И. Оно меня, правда, очень взволновало, но вовсе не привело в дурное настроение; даже наоборот.

– Что же, это историческое чудовище, этот Шварц опять вас огорчил? – спросила Маргарита с таким воинственным видом, словно собиралась немедленно вступить с этим профессором в борьбу.

Фабиан отрицательно покачал головой.

– Боюсь, что на этот раз именно я доставил ему очень большое огорчение, хотя и против своей воли. Шварц подал в отставку, она была принята, и теперь решено, что он покидает университет…

– Кажется, вы собираетесь упрекать себя за это? Это так на вас похоже!..

– Это еще не все, – нерешительно проговорил Фабиан, – речь идет о том, чтобы я занял его место. Профессор Вебер пишет, что освободившуюся кафедру предполагается предложить мне, человеку совершенно незначительному, единственная заслуга которого состоит только в одной сочиненной и изданной книге. Это нечто настолько необычное, неслыханное, что я первое время был совершенно ошеломлен от удивления.

Маргарита не выказала ни малейшего изумления, и, по-видимому, находила все в порядке вещей.

– Это вполне разумно, – изрекла она, – вы – гораздо более выдающийся ученый, чем Шварц; ваше произведение стоит несравненно выше его сочинений!

– Помилуйте, но ведь вы не знаете ни профессора, ни его сочинений, – робко заметил Фабиан.

– Это не имеет значения, я знаю вас! – авторитетно заявила молодая девушка. – Вы, конечно, примете это предложение?

Фабиан смотрел в пол; прошло несколько секунд, пока он ответил:

– Вряд ли. Несмотря на то, что это предложение очень почетно, я не решаюсь принять его, так как боюсь, что не справлюсь с такой задачей. Кроме того, я не могу оставить Вольдемара, особенно в такое время, когда у него столько забот; это было бы верхом неблагодарности.

– Нет, это было бы верхом эгоизма, если бы господин Нордек принял эту жертву, – перебила его Маргарита. – К счастью, он никогда не согласится, чтобы вы ради него разбивали все счастье своей жизни.

– Ошибаетесь! Я всегда находил удовлетворение в своих занятиях и никогда не знал, что такое счастье, но вполне доволен своей участью.

Последние слова прозвучали довольно печально, но молодая девушка, казалось, не почувствовала ни малейшего сожаления.

– Вы очень странный человек! – воскликнула она, – от такого самоотречения я пришла бы в отчаяние.

– Ну, вы – дело другое, – печально улыбнулся Фабиан. – Вы молоды, выросли в хороших условиях и имеете полное право на счастье; асессор Губерт любит вас…

– Какое отношение к моему счастью имеет асессор Губерт? – запальчиво воскликнула Маргарита. – Вы уже раз делали мне подобные намеки. Что вы хотите этим сказать?

– Простите, если я был нескромен, – смущенно пробормотал Фабиан, – я знаю, что это еще не объявлено, но…

– Вы, кажется, серьезно считаете меня невестой этого скучного, глупого Губерта? – совсем рассердилась молодая девушка.

– Помилуйте! – ответил озадаченный Фабиан, – но асессор ведь еще осенью говорил мне, что с полной уверенностью рассчитывает на ваше согласие.

Маргарита вскочила со стула так, что он упал на пол.

– Вот тебе и на! И во всем виноваты вы, господин Фабиан, вы один! Не смотрите на меня с таким изумлением. Когда-то вы заставили меня послать Губерта в Яново, где он простудился. Из страха, что он заболеет, я ухаживала за ним, и с того дня он вбил себе в голову, что я люблю его.

Она чуть не плакала с досады, но лицо доктора прямо-таки просияло от такого негодования Маргариты.

– Вы не любите асессора? – задыхаясь, спросил он, – вы не собираетесь выходить за него замуж?

– Я выпишу ему такой отказ, какого еще никогда и на свете не бывало! – энергично заявила молодая девушка и собиралась прибавить еще несколько нелестных эпитетов в адрес Губерта, но, встретив взгляд Фабиана, вдруг страшно покраснела и замолчала.

Наступившая пауза продолжалась довольно долго, Фабиан, очевидно, принимал какое-то решение, что при его застенчивости ему было очень нелегко. Он несколько раз пытался заговорить, однако тщетно; пока говорили только его глаза, но так ясно, что у Маргариты не оставалось сомнения относительно того, что ей предстояло услышать. Однако на этот раз она и не думала убегать или рвать струны рояля, а снова села и стала ждать, что будет дальше.

Через несколько минут Фабиан подошел к ней, конечно, очень робко и боязливо, и заговорил:

– Я действительно думал… то есть я предполагал… искренняя любовь асессора…

Он остановился и сообразил, что совершенно неуместно упоминать об искренней любви асессора, когда он собирается говорить о своей. Маргарита видела, что он совершенно запутался и что она должна его выручить; она бросила своему робкому поклоннику только один взгляд, однако он был достаточно красноречив, так что Фабиан вдруг с неслыханной смелостью продолжал:

– Еще вчера я не осмелился бы сказать вам то, что переполняет мое сердце, тем более что считал вас невестой другого. Но сегодняшнее утро изменило все. Будущее, которое мне предлагают, обещает многое, но принесет ли оно счастье – это зависит от вас. Решайте вы: принять мне его или отклонить?.. Маргарита…

Тут Фабиан дошел как раз до того же места, что и асессор, и остановился. Но Маргарита и не думала убегать; она сидела, опустив глаза, и слушала с большим удовольствием. Объяснение в любви, согласие и даже заключительное объятье – все совершилось очень быстро и без всякой помехи…

А в этот самый момент асессор Губерт спускался с лестницы; он опять допрашивал кучера, и притом так долго и столь усердно, что оба совершенно выбились из сил; теперь он собирался отдохнуть от обязанностей службы, дав волю своим чувствам. На этот раз он твердо решил не уезжать, не получив согласия Маргариты, и, увлекшись этой идеей, с таким шумом распахнул дверь соседней комнаты, что новоиспеченные жених и невеста успели принять совершенно невинный вид; Маргарита сидела у окна, а Фабиан стоял у рояля, который на этот раз, к большой радости Губерта, был закрыт.

Асессор снисходительно поклонился Фабиану, который в его глазах был только отставным домашним учителем. Сегодня, во время предполагавшегося объяснения, присутствие этого педагога было для него совершенно лишним, и он нисколько не старался скрыть это.

– Очень сожалею, что помешал, – произнес он. – Вероятно, вы как раз занимаетесь французским языком?

Эти слова были произнесены настолько высокомерным тоном, что этого не выдержал даже добродушный Фабиан. Он выпрямился и с видом, заслужившим полное одобрение Маргариты, произнес:

– Ошибаетесь!.. мы занимались совсем другой наукой.

Асессор, будучи поглощен мыслью о том, как бы поскорее отделаться от этого мешавшего человека, ничего не заметил.

– Может быть, историей? – насмешливо спросил он. – Это, кажется, ваш конек? Только эта наука малопригодна для молодых барышень; вы надоедите фрейлейн Франк, господин доктор.

Фабиан собирался ответить, но Маргарита опередила его, решив, что пора асессора осадить.

– Скоро вам придется называть доктора иначе, – выразительно произнесла она, – он имеет намерение стать профессором в И., ему предложили это ввиду его чрезвычайных научных заслуг.

– Что… что-о-о? – воскликнул асессор, отскакивая, так как решительно не мог представить себе превращение этого пренебрегаемого им Фабиана в университетского профессора.

У последнего добродушие уже успело взять верх, и его очень встревожила мысль о том двойном огорчении, которое он должен причинить племяннику своего противника в научной области и отвергнутому жениху своей невесты.

– Господин асессор, – начал он, ошибочно предполагая, что Губерту известны события в университете, – будьте уверены, что я не принимал ни малейшего участия в том споре, который был вызван моим сочинением «История германистики». Профессор Шварц, кажется, думает, что я из корыстных целей раздувал этот спор.

Губерт начал теперь соображать; он не знал имени того «ничтожного» человека, которого выдвигала противная сторона, но ему было известно, что речь шла о какой-то «Истории германистики», и слова Фабиана не оставляли никакого сомнения, что автор этой книги, этот интриган, человек, покушавшийся на их «фамильную знаменитость», стоит перед ним собственной персоной. Он уже хотел выразить свое негодование, но Маргарита опередила его.

– Да, профессор Шварц может подумать это, – повторила она, – тем более, что доктору Фабиану предложено занять его кафедру в И. Вы, конечно, знаете, что ваш дядя подал в отставку?

Асессор с усилием переводил дух. Фабиану стало жалко его, и он бросил умоляющий взгляд на невесту, но та была безжалостна. Она не могла простить Губерту, что он уже несколько месяцев тому назад хвастал ее согласием, и хотела наказать его за это. Поэтому она, взяв Фабиана под руку, проговорила:

– Кроме того, господин асессор, имею удовольствие в лице будущего профессора Фабиана представить вам моего жениха.

Что произошло потом, лучше всего видно из следующей сцены.

– Никак асессор рехнулся, – сказал стоявший во дворе Франк своему помощнику. – Он выскочил из дома как угорелый, чуть не сбил меня с ног и даже не поклонился, а стал кричать, чтобы ему подавали лошадей. Он все утро был таким взволнованным! Посмотрите-ка, что он делает; не случилось бы какой-нибудь беды!

Помощник управляющего пожал плечами и указал на отъезжавший во всю прыть экипаж.

– Уже поздно, господин Франк, вон он едет.

Франк озабоченно покачал головой и вошел в дом, где получил объяснение поспешного бегства Губерта.

Кучер из замка, также стоявший во дворе, облегченно проговорил:

– Уехал! Слава Богу, теперь он не будет больше допрашивать меня!

Глава 21

Между тем в Вилице царила тяжелая, напряженная атмосфера, С того времени, как Нордек вернулся из пограничного лесничества вместе с графиней Моринской, в замке свирепствовала буря – на это ясно указывали все признаки. Молодая графиня в тот же вечер имела разговор с теткой и с тех пор не выходила из своей комнаты; княгиня тоже почти не показывалась. Даже Вольдемар не проявлял обычного холодного спокойствия. Быть может, виною этого было то обстоятельство, что в течение дня он два раза не был принят Вандой; молодой человек не видел ее с той минуты, как передал ее, обессиленную от волнения и потери крови, на руки своей матери. Ванда отказывалась принять его, хотя он хорошо знал, что ее болезнь долго не протянется. Доктор убедительно заявил, что рана не опасна и что молодая графиня уже завтра может вернуться в Раковиц.

У молодого помещика, конечно, не было много времени заниматься своими собственными делами, так как на него обрушилась масса всевозможных забот, связанных с событием в лесничестве. В Л. было получено известие, что в ближайшие дни ожидается битва с повстанцами близ самой границы, а потому ее охрана была значительно усилена. Большой отряд прошел через Вилицу и, пока солдаты отдыхали в деревне, офицеры, будучи знакомы с хозяином, завернули в замок и ушли лишь к вечеру. Напоследок явился еще доктор Фабиан со своими новостями, также требуя от своего бывшего воспитанника внимания и интереса к своим делам. Нужна была действительно железная натура Вольдемара, чтобы выдержать все это и… принимать участие в чужом счастье, когда его собственное было разбито.

Было раннее утро второго дня после происшествия в лесничестве. Княгиня была одна в своей гостиной; на ее лице виднелись следы бессонной ночи. Она в мрачном раздумье сидела, подперев голову рукой. То, что она узнала третьего дня вечером, все еще не давало ей покоя. Ванда в тот же вечер рассказала ей обо всем случившемся; она была слишком горда, чтобы всеми силами не постараться оградить себя от подозрения в том, что княгиня называла «изменой». Она объяснила тетке, что не посылала никаких предупреждений и вмешалась в дело лишь в последний момент. Каково было это вмешательство, и что она сделала для спасения Вольдемара, скрывать было нельзя: об этом достаточно ясно говорила рана на руке.

Появление сына заставило княгиню очнуться от мучительных мыслей. Павел уже докладывал ей, что барин сегодня в третий раз пытался увидеть графиню Моринскую и на этот раз настоял на своем. Вольдемар медленно подошел ближе и остановился возле матери.

– Ты от Ванды? – спросила она.

– Да.

– Значит, ты все-таки добился своего, несмотря на ее отказ? Разговор с ней, надеюсь, убедил тебя, что не мой приказ закрыл перед тобой ее дверь, как ты предполагал. Это было ее собственное желание.

– После того, что сделала для меня вчера Ванда, я все-таки могу иметь право хотя бы видеть ее и говорить с ней. О, не беспокойся! – с горечью продолжал Нордек, видя, что мать хочет что-то возразить, – твоя племянница сделала все, что было в ее силах, чтобы лишить меня всякой надежды. Она думает, что исполняет свою волю, а между тем слепо подчиняется твоей. То, что я должен был выслушать из ее уст, были твои слова, твои мысли. Я упустил из виду, что с третьего дня она все время всецело находилась под твоим влиянием.

– Я только напомнила Ванде о ее долге, – холодно ответила Княгиня, – хотя этого было даже не нужно. Она сама опомнилась, и я надеюсь, что и ты также. Было бы напрасно упрекать вас в том, что произошло, но вы, вероятно, сами осознаете свою обязанность по отношению ко Льву: вы непременно должны расстаться! Ванда уже убедилась в этом, и ты должен покориться.

– Должен? – повторил Вольдемар, – ты знаешь, мама, что покорность не принадлежит к числу моих добродетелей, а тем более в том случае, когда речь идет о счастье всей моей жизни.

Княгиня посмотрела на него с испугом и изумлением.

– Что это значит? Уж не собираешься ли ты похитить невесту у своего брата, после того как уже отнял ее любовь?

– Лев никогда не владел ею. Ванда не знала ни себя, ни своего сердца, когда уступила вашим желаниям и планам. Ее любовь принадлежит мне, и теперь, зная это, я сумею отвоевать свою собственность.

– Ты уже подумал о том, что ответит тебе на это твой брат?

– Я обязательно вернул бы свободу своей невесте, если бы она заявила мне, что ее любовь принадлежит другому, – твердо произнес молодой человек. – Лев, насколько я знаю его, этого не сделает. Он выйдет из себя, замучает Ванду и устроит нам целый ряд самых ужасных сцен.

– Ты, кажется, хочешь предписывать ему, как себя вести, после того как сам же нанес ему смертельное оскорбление? – перебила его мать. – Конечно, Лев далеко, он борется за свой народ и подвергает свою жизнь опасности, не подозревая, что его брат за его спиной…

Она остановилась, так как рука сына тяжело легла на ее руку.

– Мама, – глухим голосом произнес он, – оставь эти обвинения, которым ты сама не веришь. Тебе лучше, чем кому-либо, известно, как Ванда и я боролись с этим чувством! За спиной Льва!.. В моей комнате лежит письмо, которое я написал, прежде чем пошел к Ванде; он должен знать все, что произошло! Я хотел передать это письмо тебе, ты одна знаешь, где теперь Лев, и можешь переслать его ему.

– Ни за что! – гневно воскликнула княгиня, – я слишком хорошо знаю своего сына, чтобы подвергать его такой пытке; об этом не может быть и речи. Я взяла с Ванды слово, что она будет молчать, и ты пообещаешь мне то же самое. Она сегодня же вернется в Раковиц, а как только поправится, поедет к нашим родственникам в М. и останется там, пока приедет Лев и сможет сам защищать свои права.

– Я это знаю, – мрачно ответил Вольдемар, – она сказала мне все это. Может быть, ты и права; будет лучше, если мы сами решим это дело с глазу на глаз. Я каждую минуту готов дать ему ответ. Что произойдет между нами потом, это, конечно, другой вопрос!

Княгиня встала и подошла к сыну.

– Вольдемар, оставь эту безумную надежду! Говорю тебе, Ванда никогда не будет твоей, даже если бы была свободна; между вами стоит слишком многое. Ты ошибаешься, рассчитывая на то, что она изменит свой образ мыслей. Если даже она и любит тебя, то все же она, как графиня Моринская и невеста князя Баратовского, знает, чего требуют от нее долг и честь, а если бы она это и забыла, то есть кому напомнить ей об этом!

Презрительная улыбка мелькнула на губах молодого человека, когда он возразил:

– И ты действительно думаешь, что кто-нибудь из вас помешал бы мне, если бы у меня было согласие Ванды? Но все равно, награда слишком ценная для меня, чтобы я не решился на борьбу, если бы даже препятствия были еще в десять раз больше! Ванда будет моей!

В этих словах слышалась непоколебимая энергия; княгиня лишний раз должна была признать, что так мог говорить только ее сын.

– Ты забыл, кто твой соперник? – с ударением спросила она. – Брат на брата! Неужели же я должна остаться безучастной к этой враждебной, быть может, даже кровопролитной стычке между моими сыновьями? Вы совершенно не думаете о тревоге вашей матери!

– Твои сыновья? – повторил Вольдемар. – Там, где дело касается тревоги и нежности матери, речь может быть только об одном сыне. Но успокойся, все, что только возможно сделать для предотвращения печального исхода, будет сделано. Позаботься о том, чтобы Лев оставил мне возможность видеть в нем брата; ты имеешь безграничную власть над ним, тебя он послушает…

В эту минуту их разговор был прерван; хозяину замка доложили, что к нему пришел унтер-офицер отряда, проходившего вчера через Вилицу, и хочет немедленно видеть его.

Прибывший унтер-офицер стоял в передней; он передал Вольдемару поклон от командира отряда и просьбу последнего. В течение ночи по ту сторону границы произошло ожесточенное сражение, окончившееся полным поражением повстанцев, которые в беспорядке бежали, преследуемые победителями. Часть беглецов укрылась на этой стороне границы. Они были задержаны патрулем, и тот должен отвезти их в Л… Однако среди них находились тяжелораненые, которых нельзя было перевозить, и командир отряда просил разрешения поместить их в Вилице. Вольдемар выразил свое согласие и в сопровождении унтер-офицера сам пошел к управляющему, чтобы отдать нужные распоряжения.

Княгиня тем временем осталась одна, не обратив внимания на причину, по которой вызвали Вольдемара, так как у нее были совсем другие мысли в голове.

Что теперь будет? Этот вопрос стоял перед ней, как грозный призрак. Его решение могло быть отложено, но не изменено. Княгиня хорошо знала своих сыновей, чтобы не сомневаться в том, что произойдет, если они встретятся врагами.

В эту минуту дверь соседней комнаты отворилась, раздались поспешные шаги, портьера нетерпеливо откинулась, и княгиня с криком радости и страха вскочила со своего места.

– Лев! Ты здесь?

Княгиня обняла сына, тот молча и поспешно ответил на ее объятие; в его приветствии не было ничего, что говорило бы о радости свидания.

– Откуда ты пришел? – спросила княгиня, – так неожиданно и внезапно? Как ты можешь быть таким неосторожным и являться в замок среди бела дня? Ты же ведь знаешь, что тебе грозит арест? Почему ты не подождал до наступления темноты?

Лев высвободился из ее объятий.

– Я довольно ждал, всю ночь испытывал невероятную пытку; было невозможно перейти через границу, и я должен был прятаться. Наконец на рассвете мне удалось добраться до лесов Вилицы… затем потребовалось еще немало усилий, чтобы достичь замка.

Лев проговорил все это с большим волнением. Мать только теперь заметила, как он был бледен и встревожен, и почти насильно усадила его в кресло.

– Отдохни! Ты совершенно измучен! Какое безумие ставить на карту жизнь и свободу ради короткого свидания с нами! Ты ведь должен был понять, что страх за тебя пересилит во мне радость свидания. Я вообще не понимаю, как Бронислав мог отпустить тебя? Ведь борьба в самом разгаре.

– Нет, нет, – перебил ее Лев, – в ближайшие сутки ничего не произойдет! Мы точно осведомлены о положении врага; решительное сражение произойдет завтра или послезавтра. Если бы предстояла битва, то я не был бы здесь.

Княгиня тревожно посмотрела на сына.

– Лев, тебя отпустил дядя? – вдруг спросила она, охваченная каким-то неясным предчувствием.

– Да, да, – пробормотал молодой человек, избегая смотреть на мать, – говорю тебе, что все устроено и предусмотрено. Я со всем отрядом стою в лесах А., в совершенно закрытом месте. До моего возвращения командование передано моему адъютанту.

– А Бронислав?

– Дядя собрал все свои силы в В. возле самой границы; мы охраняем тыл. Но, мама, достаточно, не спрашивай меня больше ни о чем! Где Вольдемар?

– Твой брат? – испуганно спросила княгиня, – ты пришел ради него?

– Я ищу Вольдемара, – страстно воскликнул Лев, – только его и никого больше. Его нет в замке, как сказал Павел, но Ванда здесь. Значит, он действительно привез ее сюда как завоеванную добычу, и она допустила это! Но я покажу, кому она принадлежит… покажу ему и ей!

– Господи, помилуй! Ты знаешь?..

– Что произошло в пограничном лесничестве? Да. Люди Осецкого присоединились вчера к моему отряду и рассказали то, что видели. Ты понимаешь теперь, что я, во что бы то ни стало, должен был попасть в Вилицу!

– Я этого боялась, – тихо произнесла княгиня.

Лев вскочил и с пылающим взором встал перед ней.

– И ты допустила, чтобы моя любовь, мои права попирались ногами? Ты, обычно подчиняющая всех своей власти? Неужели же этот Вольдемар покоряет всех? В то время как я веду борьбу не на жизнь, а на смерть за свободу и спасение родины, моя невеста жертвует жизнью за нашего тирана! Она забывает отечество, народ, семью, чтобы спасти его. Теперь мне все равно, кто из нас погибнет: он или я, или она вместе с нами!

Княгиня схватила его за руки.

– Успокойся, Лев! Прошу тебя, я требую от тебя этого! Не обвиняй брата с такой слепой ненавистью, сначала выслушай меня!

– Я уже много слушал, вполне достаточно для того, чтобы это могло привести меня в ярость. Ванда бросилась к нему на грудь, закрыла его своим собственным телом, а я еще должен сомневаться в измене? Где Вольдемар?

Княгиня тщетно старалась успокоить сына – он ее не слушал. И в то время как она раздумывала над тем, как бы помещать их встрече, случилось самое худшее из того, что могло случиться: Вольдемар вернулся назад.

Он быстро вошел в комнату и направился к княгине, как вдруг увидел Льва; при этом на его лице выразилось не изумление, а скорее смертельный ужас. Побледнев, он смерил младшего брата с головы до ног и проговорил:

– Так вот ты где?

На лице Льва появилось выражение какого-то дикого удовлетворения, когда он, наконец, увидел перед собой предмет своей ненависти.

– Ты, вероятно, не ожидал меня?

Вольдемар ничего не ответил; ему, как более рассудительному, сейчас же пришла в голову мысль о той опасности, какой подвергается здесь Лев; он вернулся, запер дверь на ключ и только потом ответил:

– Нет! Мама, вероятно, также не ожидала тебя.

– Я не хочу поздравлять тебя с твоим геройским подвигом в пограничном лесничестве, ты, вероятно, так назовешь свой поступок, – продолжал князь с нескрываемой насмешкой. – Ты убил лесничего, а остальные, трусы, не посмели тебя тронуть.

– Они в ту же ночь бежали за границу, – сказал Вольдемар. – Может быть, они присоединились к тебе?

– Да.

– Я так и думал. Когда ты покинул свой отряд?

– Не собираешься ли ты меня допрашивать? – запальчиво воскликнул Лев. – Я явился сюда, чтобы потребовать отчета у тебя! Пойдем, нам надо поговорить с глазу на глаз!

– Вы останетесь! – приказала княгиня, – я не оставлю вас одних. Если эта встреча необходима, то пусть она произойдет в моем присутствии! Может быть, вы хоть тогда не совсем забудете, что вы – братья!

– Братья или нет, – вне себя воскликнул Лев, – не он совершил низкое предательство! Он знал, что Ванда – моя невеста, и, тем не менее, не постеснялся завладеть ее любовью. Так поступают только предатели и подлецы.

Княгиня хотела удержать сына, но было поздно – злополучное слово уже сорвалось с его языка. Вольдемар вздрогнул, как пораженный пулей. Княгиня побледнела. Ее испугала не безумная ярость младшего сына, а выражение лица старшего, и она оттолкнула его, хотя он был безоружен, тогда как у Льва была шашка. Встав между ними, она повелительно крикнула:

– Вольдемар, Лев… успокойтесь! Я приказываю вам это.

Когда княгиня повелевала, то всегда достигала цели. Так и в данном случае: ее сыновья невольно повиновались. Лев опустил руку, которой уже ухватился за рукоять шашки, а Вольдемар остановился.

– Лев, довольно оскорблений, – резко произнес он, – если ты еще вчера имел право обвинять меня, то сегодня уже утратил его. Я люблю Ванду больше, чем ты предполагаешь, но даже ради нее не забыл бы о чести и долге. Я не бросил бы тайком доверенного мне поста, не изменил бы присяге, которую дал своему начальнику. Все это сделал ты. Пусть мама решит, кто из нас заслужил того названия, которое ты бросил мне.

– Что это, Лев? – воскликнула княгиня, – ты ведь явился сюда с разрешения дяди? Отвечай!

Яркая краска залила бледное до сих пор лицо молодого князя, он не решался поднять на мать глаз и злобно обратился к брату.

– Что ты понимаешь в моих обязанностях? Какое тебе до них дело? Ты ведь заодно с нашими врагами. Я не могу терять время, я должен вернуться в свой отряд.

– Слишком поздно, – ответил Вольдемар, – ты не найдешь его больше.

Лев, очевидно, не мог постичь этих слов и смотрел на брата так, как будто тот говорил на незнакомом языке.

– Когда ты покинул своих? – еще раз спросил Вольдемар, на этот раз так серьезно, что брат невольно ответил ему:

– Вчера вечером.

– А ночью на них напали, твой отряд разогнан и уничтожен.

С губ молодого князя сорвался страшный крик. Он бросился на говорившего.

– Этого не может быть; ты лжешь, хочешь напугать меня и заставить удалиться отсюда!