Элизабет Вернер
Отзвуки родины
– Янсен арестован, – мрачно ответил Гельмут. – Его обвиняют в измене, в связях с неприятелем.
Ева между тем проскользнула к опекуну и испуганно шепнула ему на ухо:
– А вы знаете, что творится на улице? Кажется, вся деревня собралась пред замком; крестьяне грозят выломать решетчатые ворота, мы сами видели это из окна.
– Не бойся, дитя! – успокоил ее Хольгер. – Здесь нет ни малейшей опасности. Конечно, нам придется выдержать здесь шум взбунтовавшихся мужиков, но напасть на замок они не посмеют. Само собой, придется принять кое-какие меры. Не будете ли вы любезны, граф, отправиться со мной?
Оденсборг с готовностью присоединился к нему, и оба скрылись в соседней комнате, выходившей на главную лестницу.
Глава VIII
Арест Арнульфа Янсена, действительно, вызвал грозное возмущение среди населения, и было похоже, что такое насилие наместника не останется без последствий. Все было подготовлено тщательно, держалось в строжайшем секрете и только тогда должно было стать общим достоянием, когда арестант оказался бы уже в городе. Сам Арнульф не подозревал того удара, который угрожал ему, пока двенадцать вооруженных солдат с заряженными ружьями не окружили его дома, а наместник с офицером не вошли к нему, чтобы арестовать. Однако, и безоружный, он не сдался без сопротивления, как ожидали датчане, да к тому же и его люди вели себя более чем вызывающе. Первое время отряд хоть и сохранял перевес, однако не мог помешать людям Арнульфа поднять шум и звать на помощь.
Когда поезд прибыл в деревню, весть об аресте уже опередила его. Все население столпилось на улице, преграждая датчанам путь, и раздражение толпы, усиливаясь каждую минуту, приняло столь значительные размеры, что стоило опасаться открытого бунта и нападения на конвой. Тогда наместник, посоветовавшись с офицером, повернул весь отряд к замку, где считал своего пленника в безопасности, а одновременно отправил гонца в город за помощью.
Как ни действенна была эта мера, она грозила стать гибельной, потому что раздражение людей достигло пределов. Замок Мансфельд чуть не целое столетие считался во всей деревне оплотом германизма, и вот он превращался в тюрьму для предводителя немецких крестьян, которого доставили туда со связанными руками, как обыкновенного преступника. Датчане едва успели запереть решетчатые ворота, обычно открытые настежь, как толпы народа бросились на них и с угрозами пытались открыть.
В комнате с балконом до сих пор все еще не знали, что происходит за стенами замка. Элеонора была бледна, как смерть, а у Отто на глазах стояли слезы бешенства и гнева.
– Я пойду вниз! Я должен, по крайней мере, увидеть Арнульфа и поговорить с ним! – воскликнул он, но сестра, положив ему руку на плечо, мягко возразила:
– Останься здесь, нас не пустят к нему! Наместник безгранично царит в Мансфельде, и никто не смеет противоречить ему.
Ее глаза искали Гельмута, и в них читалась немая просьба, но молодой барон не понимал или не хотел понять ее; замкнувшись в мрачном молчании, он отошел к окну.
Наместник и граф Оденсборг намеревались спуститься во двор, но, едва вошли в переднюю, как распахнулись двери с противоположной стороны, и на пороге показался Арнульф Янсен в сопровождении двух солдат. При виде его граф онемел от изумления.
– Вы приказали привести его сюда? – спросил он. – Здесь могут быть большие неприятности.
– Это недоразумение, – с неудовольствием сказал Хольгер. – Что это значит? – обратился он к солдатам. – Ведь арестант должен был оставаться внизу.
– Крестьяне, очевидно, хотят штурмовать ворота, – доложил один из конвойных. – Господин поручик решил, что придется уступить двор; он приказал укрепить все ходы, а пленника доставить к господину наместнику.
Как бы в подтверждение этих слов снизу донесся грозный рев, в котором различались слова команды офицера, распределявшего людей на посты. Хольгер, должно быть, убедился в неизбежности этой меры, так как, кивнув головой, коротко промолвил:
– Хорошо, пусть он останется пока здесь. Ступайте сюда, Янсен!
Вместе с графом он вернулся в комнату с балконом, куда последовал со своим конвоем Арнульф. Очевидно, убедившись, что любое сопротивление бесполезно, он молча покорился силе; лишь его глаза, метавшие молнии, и крепко сжатые зубы выдавали скрытое бешенство. Его руки были связаны на спине веревками, а солдаты с ружьями наготове шли с обеих сторон.
– Арнульф! – с отчаянием воскликнул Отто.
Элеонора при виде пленника также бросилась было к нему.
– Арнульф, что случилось?
– Назад! – крикнули солдаты, направляя на них ружья.
– Элеонора, будь благоразумна! – громко и резко сказал со своего места Гельмут.
Услышав отчаянные обращения своих родственников, он сделал невольное движение, словно хотел увлечь Элеонору от этой близости, но вдруг внезапно опомнился и снова занял прежнее место. На его лице можно было прочитать любые ощущения, кроме сострадания к пленнику, вызвавшему такое бурное участие его родственников.
Хольгер между тем обратился к солдатам:
– Ступайте обратно к поручику, теперь у него каждый на счету. Я позабочусь о том, чтобы арестант не скрылся, и отведу его в безопасное место.
Солдатам было, вероятно, приказано неукоснительно исполнять приказы наместника, так как они молча повиновались и вышли из комнаты.
– Вы удаляете конвой? – тихо и задумчиво спросил Оденсборг.
– Мне кажется, что там он теперь нужнее, – последовал такой же тихий ответ. – Ведь на всякий случай можно воспользоваться вашей прислугой?
– Конечно! Наверху в моем помещении двое слуг; я каждую минуту могу вызвать их.
– Этого совершенно достаточно; кроме того, ведь Янсен связан!
– Да, господин наместник, – с горькой насмешкой сказал Арнульф, поймав последнее слово, – и хорошо, что вы не пожалели веревок. Будь у меня свободны руки, вам бы не удержать меня.
Хольгер равнодушно пожал плечами.
– В вашей злой воле я не сомневаюсь. К счастью, я не один здесь.
– Нет, здесь граф Оденсборг и… – здесь презрительный взгляд Арнульфа упал на оконную нишу, где стоял молодой помещик, – и еще некто, кто при необходимости готов оказать услуги сыщика.
– Янсен! – воскликнул возмущенный Гельмут.
– Ну, господин барон, ведь я знаю, кому обязан своим арестом, – с глубоким презрением промолвил Арнульф. – Я еще третьего дня знал, что вы выдадите меня, несмотря на все ваши высокопарные слова.
– Это неправда, Гельмут, ты не сделал этого! – вспыхнула Элеонора, но, несмотря на это, в ее голосе слышался страх.
– Оставьте свои оскорбления при себе! – гордо ответил Гельмут. – Спросите наместника, кто и что выдало вас; я не отвечу на такие упреки.
Элеонора облегченно вздохнула и прошептала с чувством глубокого удовлетворения:
– Я ведь знала это.
Хольгер и Оденсборг насторожились при этих словах, будто бы указывавших на какое-то соучастие.
– Что это значит, господин барон? – резко спросил наместник. – Я не хочу верить, но мне кажется, что вы знали об этом деле?
– Да! – холодно ответил Гельмут.
– Ты встретился в тот вечер с Янсеном? – вмешался Оденсборг.
– Да!
– И ты ничего не сообщил нам об этом?
Молодой человек гордо закинул назад голову.
– Нет, я не чувствовал себя обязанным доносить на кого бы то ни было.
– Действительно, граф, поведение вашего сына поразительно! – обратился Хольгер к Оденсборгу, очень удивленному и огорченному таким открытием.
Между тем Отто пробрался к Янсену и вполголоса, но торжествующе прошептал ему:
– Видишь, Арнульф, вовсе не Гельмут выдал тебя!
– Я предпочитал бы, чтобы это был он! – пробормотал Янсен, не спуская горячих взоров с Элеоноры, осторожно подошедшей к кузену. – В таком случае он стоял бы теперь один!
Наместник принял официальный вид; он чувствовал себя здесь неограниченным повелителем; это ощущалось во всем. Было что-то бесконечно высокомерное и оскорбительное в манере и тоне, с которыми он обращался теперь к хозяину замка.
– Господин фон Мансфельд, только моему уважению к вашему батюшке вы обязаны тем, что я скрою ваше странное признание. Мы и без вашей помощи захватили арестанта, но я никак не предполагал вашей связи со шпионом.
– Шпион? Я? – вмешался Арнульф. – Это позорная ложь!
– Да? Так кто же были эти пруссаки, так загадочно попавшие в область, занятую неприятелем, и так бесследно снова исчезнувшие?
– Солдаты, отрезанные во время боя! Капитан Горст с несколькими людьми, отбившиеся от своего полка в сражении при Штрандгольме.
– Капитан Горст? – изумленно повторил Оденсборг. – Ах, вот кто это был! Мы до сих пор не знали этого; шлюпка была слишком далеко, чтобы можно было увидеть, кто сидит в ней.
– Вы очень неудачно ведете свою защиту, Янсен, – насмешливо заметил Хольгер. – Кто поверит вашей сказке об отбившихся от своей части солдатах, когда их предводителем был капитан Горст, который задолго до открытия военных действий целыми неделями шпионил здесь.
– Это ложь, Фриц никогда не занимался шпионством! – раздраженно воскликнул Отто. – Он сражается с оружием в руках, до шпионства он никогда не унизится!
– Оставьте при себе свой пыл, мой юный герой, мы знаем все лучше вас, – остановил его наместник. – Впрочем, не мое дело проверять показания арестанта; это обязанность военного суда, который соберется в самом непродолжительном времени.
– Военный суд! – бледнея, воскликнула Элеонора.
– Несомненно, милая барышня! Неужели вы думаете, что в настоящее время судебный процесс может происходить по всем правилам? У нас война, и каждый проступок влечет за собой наказание. Приговор будет вынесен и приведен в исполнение в течение суток.
Мгновенное, страшное молчание последовало за этими словами, показывавшими весь ужас положения. Только Гельмут неподвижно и, казалось, безучастно стоял, прислонившись к окну. Он словно не понял угрозы наместника и лишь прислушивался к шуму прибоя.
Древний, родной голос моря сегодня не пел ему старой колыбельной песни, как третьего дня; теперь он гудел громкими раскатами, и Гельмут знал, чего этот голос хотел от него!
О, если бы это был только Арнульф Янсен и не было этой смертельной бледности на лице Элеоноры! Неужели она действительно трепетала за этого мужика? Конечно, он спаситель ее отца, предводитель ее народа, человек, полный мужества и настоящей силы; может быть, ради него она отвергла наследника мансфельдских поместий? Тот луч, который так ярко, так ослепительно сверкнул третьего дня, когда она выдала себя кузену, снова угас в ревнивом страхе.
– Арнульф, тебя хотят лишить жизни! – с отчаянием воскликнул Отто.
Янсен мрачно и коротко кивнул ему головой.
– Да, юнкер Отто, не только хотят, но и выполнят это. Финалом будет пуля.
– Я тоже боюсь этого, – подтвердил Хольгер. – Вам будет трудно доказать, что ваш поступок не был шпионством; простое отрицание нисколько не поможет вам.
– Отрицание? – с дикой страстью воскликнул Арнульф. – Я не отрицаю того, что присутствовал при этом и помогал скрыться капитану с его отрядом. Если бы я мог сделать больше, я сделал бы больше! Я никогда не отрицал, что ненавижу вас, датчан, всей силой своей души, что душой и телом я принадлежу немцам. Если вы за это называете меня шпионом и изменником, пусть будет по-вашему! В моей стране, в моем народе это назовут иначе. Сзывайте свой военный суд, применяйте ко мне ваши права, но мое право – где и как я только могу помогать тем, кто хочет освободить нас от вашего ига. Я сделал это, и если бы был свободен, сделал бы еще раз! Вот вам мое признание, а теперь расстреляйте меня!
В этом взрыве страсти было столько ярости и силы, что наместник и граф невольно отшатнулись. Они испугались человека, стоявшего пред ними со связанными руками, но с неукротимой страстностью бросившего им в лицо свою ненависть. Обернулся и Гельмут и со смешанным чувством изумления и неудовольствия смотрел на арестанта, осмелившегося говорить таким тоном перед лицом смерти.
В этот миг раскрылись двери, ведущие в покои старой баронессы, и вдова барона Мансфельда появилась сама, страшно взволнованная.
– Я не могу поверить страшной вести! Неужели это действительно правда, Арнульф?
И она сразу замолчала: картина, представившаяся ее взору, говорила достаточно ясно, а тут еще Отто устремился к бабушке.
– Да, бабушка, его связали как преступника, за то, что он спас Фрица!
– И это в замке моего внука? – с горьким упреком сказала баронесса, обращаясь к наместнику.
– Я должен просить вас, сударыня, предоставить мне распоряжаться по своему усмотрению, – с холодной невозмутимостью продолжал Хольгер. – За все я беру ответственность на себя.
– Да разве вы не слышите, что творится на дворе? Возмущение растет с каждой минутой! Сюда вернутся и силой освободят Арнульфа Янсена.
– Я уже позаботился о том, чтобы этого не случилось, – объяснил Хольгер, но факты, по-видимому, опровергали его самоуверенность, так как в комнате отчетливо слышались шум и дикие, грозные крики; толпа добралась до самых дверей замка.
Все невольно замолчали, прислушиваясь. Рев бушующего моря смешивался с ревом угрожающей толпы, требовавшей своего предводителя, а теперь сюда примешался еще третий голос, но такой тихий, что его услыхал только один хозяин замка, умоляющий и нежный, и маленькая ручка легла на его плечо.
– Гельмут!.. Гельмут!
– Что ты хочешь, Элеонора? – спросил барон, обернувшись к ней вполоборота.
– Ничего, если ты спрашиваешь у меня!
– Зови меня на помощь любому, но не этому Янсену!
– Почему же?
– Потому что я ненавижу его и потому что он платит мне ненавистью в десять раз большей!
Элеонора с изумлением молча смотрела на него, ничего не понимая. В это время из соседней комнаты, окна которой выходили во двор замка, пришел Лоренц; старик дрожал всем телом.
– Крестьяне ворвались в ворота, – сообщил он. – Весь двор кишит людьми, они пытаются взломать двери. Офицер грозит открыть по ним огонь! Господин наместник, вы и себя, и нас подвергаете неизмеримой опасности, доводя до крайности.
– Ну, господин доктор, как вы, так и господа Мансфельд можете быть спокойны, – иронически ответил Хольгер. – Мятежники отлично знают, какими симпатиями они пользуются в замке.
– Но это действительно, кажется, становится серьезным, – тихо заметил Оденсборг наместнику.
Спокойствие того, очевидно, было напускным, так как он ответил таким же тоном:
– Действительно, похоже, что это серьезно. Во всяком случае нам необходимо убрать Янсена. На одно слово, граф! – и, отведя Оденсборга в сторону, он стал что-то тихо и оживленно говорить ему.
Элеонора между тем приблизилась к пленнику; вести со двора придали ей новое мужество.
– Арнульф, они придут! – с блестящими глазами вполголоса промолвила она. – Они выломают двери и освободят вас!
Янсен мрачно, но решительно покачал головой.
– Нет! Если бы я был во главе их, они, может быть, и совершили бы этот подвиг, но толпа без предводителя не выдержит огня, а что солдаты будут стрелять, я знаю: им дан такой приказ.
– Тогда я освобожу тебя! – воскликнул Отто, хватаясь за саблю, которую оставил у стены, отправляясь с воспитателем в парк.
Баронесса в ужасе всплеснула руками.
– Отто, ради Бога, не делай сейчас глупостей!
– Но, бабушка, Арнульф не должен погибнуть, и к тому же так постыдно погибнуть! – с жаром воскликнула Элеонора.
На мрачном лице пленника мелькнуло нечто вроде улыбки при звуках милого голоса, дрожавшего от страха. Но это продолжалось лишь один миг.
– Вы думаете так потому, что ваши избавители уже настолько близко, что завтра утром могут быть здесь? Да, вот это-то больше всего и огорчает меня. Всю свою жизнь я мечтал и надеялся, что настанет, наконец, день избавления, всю свою жизнь я положил на это. Смерть после него мне безразлична, но умереть теперь, может быть, за несколько часов до того, как займется заря свободы!.. О, это крайне тяжело!
Наместник, между тем, окончил свой короткий разговор с графом, в то же время ни на минуту не теряя из вида Янсена, как будто особенно боясь его попытки к бегству.
Правда, все выходы замка были заняты солдатами, а в комнате, кроме трех женщин, находились только старый испуганный доктор Лоренц да юноша Отто, попытка которого схватить саблю вызвала лишь презрительную улыбку на устах обоих датчан. На самого хозяина замка они не обращали внимания; в таких обстоятельствах с ним не считались, да и он все еще стоял у окна, глядя на бушующее море.
– Значит, в верхнюю башню, – сказал Хольгер графу, – в ней надежнее всего. Ваши два лакея отведут туда арестанта, а я буду сопровождать его. Янсен, приготовьтесь следовать за мною!
– Куда? – спросил Янсен.
– Туда, куда я вас поведу.
Словно защищая его, Отто положил руку на плечо пленника.
– Арнульф, не ходи! Мы больше не увидим тебя!
– К чему бороться? Ведь я связан! – сурово ответил Янсен.
Элеонора все еще стояла рядом с ним и вдруг тоже сделала движение, словно желая удержать его.
– Арнульф!
Янсен медленно повернул голову, и его долгий и печальный взор упал на ее прекрасное лицо, которое, как он считал, видел сегодня в последний раз.
– Прощайте, фрейлейн Нора! Я не могу дать вам на прощанье руку, но знаю, что вы не назовете меня шпионом. Вспомните завтра рано утром обо мне. Я также буду думать о вас, когда… – его обычно суровый голос звучал необыкновенно мягко, но, словно сердясь на себя за эту слабость, он внезапно умолк, закусив до крови губы. – Прощайте!
– Довольно болтать, – перебил его Хольгер. – Можно попросить вас, граф, позвать слуг?
– Сейчас, – ответил Оденсборг, направляясь к двери, но в тот же миг его пасынок покинул свое место у окна к с мрачной решимостью устремился к нему.
– Остановись, папа! Ты никого не будешь звать! Для таких дел нельзя использовать наших людей!
– Гельмут, что с тобой? – поразился граф, в то время как другие удивленно смотрели на молодого владельца замка, бледного от волнения, но решительного и твердого.
– Что это значит, господин барон? – возмущенно спросил Хольгер.
– Это значит, что хозяин в Мансфельде – я, а не мой отец, и что я напоминаю вам об этом, господин наместник! – резко произнес Гельмут.
Хольгер смерил его изумленным и одновременно надменным взором.
– Вы, кажется, забываете, во имя кого я нахожусь здесь, – дерзко сказал он.
– А вы забываете, где вы находитесь. Это – мой замок; здесь приказываю я, один я, и более не буду терпеть чужое насилие, чужие приказы!
Его слова звучали необыкновенной энергией, это был настоящий тон господина и повелителя, который впервые услышали из этих уст, и в нем было столько силы и величия, что наместник стушевался, а остальные словно онемели от изумления. Лишь глаза Элеоноры засверкали, и она прошептала с глубоким вздохом:
– Ах, наконец-то, наконец!
– Но, Гельмут, подумай только, против кого ты идешь, – предупреждающе произнес граф Оденсборг. – Наместник действует по поручению главнокомандующего.
– Главнокомандующий может приказывать стеречь своих арестантов в другом месте, – перебил его Гельмут. – Мой замок – не тюрьма, а эта комната – не следственная камера. Здесь, в Мансфельде, преступников нет, и я не предоставлю своего дома к услугам полиции и палачей.
На последних словах он сделал особое ударение.
Но едва ли кто расслышал их. Арнульф Янсен, из-за которого загорелся весь сыр-бор, стоял так, словно его это совершенно не касалось. Его лицо покрылось бледностью, но он смотрел не на датчан, не на барона, внезапно превратившегося в защитника; его взгляд замер на сияющем лице Элеоноры. Все остальное, казалось, не существовало для него.
– Арнульф, ты слышишь? – торжествующе спросил Отто.
– Да, слышу и вижу по ее глазам! – не отрывая взгляда от Элеоноры, глухо ответил Янсен.
– Вы как будто желаете присоединиться к тем мятежникам внизу? – сказал Хольгер, бросая на молодого барона грозный взгляд.
– Это крестьяне из моих поместий, – последовал холодный и твердый ответ, – и они хотят освободить одного из моих земляков. Если они проникнут сюда, я не закрою перед ними дверей.
– Это заходит, наконец, слишком далеко! Неужели, граф, вы можете терпеть это от сына? – окончательно не владея собою, воскликнул Хольгер.
Тогда Оденсборг сделал последнюю попытку вступиться.
– Гельмут, я заклинаю тебя, я требую от тебя…
– Оставь меня! – даже не дал закончить ему Гельмут. – Мы поговорим с тобой об этом после. Не пытайся направить меня на прежний путь безволия, это уже прошло. Теперь я знаю, где мое место; ты сам указал мне его, заставив присутствовать при такой сцене. Ты принудил меня выбрать, где мне быть – с вами или против вас. Так вот, – я, – перейдя на сторону пленника, он высоко закинул голову, – я избрал: я за свой народ и за свою родину!
– Гельмут! О, ведь я знала это! – страстно вырвалось у Элеоноры. – Я знала его лучше, чем все вы!
– Да, чем все мы! – беззвучно повторил Арнульф.
Наместник, кажется, понял, что авторитету графа Оденсборга пришел конец и потерял к нему всяческое уважение. Он снова принял позу всемогущего чиновника, умеющего придать соответствующий тон своим угрозам, и холодно заявил:
– Барон фон Мансфельд, вы сами ответите за последствия столь неслыханного поведения! Ваших мятежных крестьян попарно перестреляют внизу, а я, разумеется, не буду молчать об этой сцене, когда сюда на помощь прибудут войска. Я потребую у главнокомандующего, чтобы он занял замок, владелец которого так открыто вступается за мятежников!
– Сначала, я думаю, надо взять замок! – негодующе бросил Гельмут. – Если я буду защищать его…
– Конечно, мы будем защищать его! – воскликнул Отто, размахивая саблей.
Доктор Лоренц с ужасом остановил его:
– Отто, ради Бога!
– Оставьте мальчику его игрушку! – презрительно заметил Хольгер. – Значит, вы мне не дадите своих слуг, господин барон? В таком случае я должен позвать к себе другую помощь.
Он хотел идти, но Гельмут преградил ему путь.
– Вы останетесь, господин наместник!
– Не думаете ли вы насильно задержать меня?
Приказание и ответ звучали одинаково грозно, но они внезапно смолкли, так как со двора донеслись новые звуки ужаснее и резче, чем дикий рев толпы, – гулкие ружейные выстрелы.
– Милосердный Боже! – воскликнула баронесса, а Ева в ужасе закрыла руками лицо. – Это выстрелы! Они открыли огонь!
Трепет охватил присутствующих; лишь один наместник остался спокоен; он снова чувствовал себя хозяином положения.
– Вы видите, к чему приводит бессмысленное сопротивление; не вынуждайте меня на крайности, – обратился он к владельцу замка, но тот не дал ему говорить.
– Теперь нечего думать о крайностях! – горячо воскликнул он, сверкнув глазами. – Если уже пролилась кровь, так пусть льется не только наша.
– Гельмут, ты с ума сошел? – воскликнул Оденсборг.
Однако барон не слушал его. Вырвав у Отто саблю, он с поднятым оружием встал пред Янсеном и приказал юноше:
– Отто, развяжи веревки!
– Да, да! – Отто, бросившись к Арнульфу, дрожащими от волнения руками принялся развязывать узлы.
К Янсену вернулась вся энергия, когда он почувствовал возможность освобождения.
– Сначала только освободите руки! – потребовал он. – Оружие найдется.
В несколько секунд Отто покончил с веревками. Узы пали. Освобожденный глубоко вздохнул, расправляя могучие руки. Видно было, что и безоружные они могли представлять опасность для неприятеля.
Тем временем выстрелы окончательно пробудили бешенство толпы, ее рев принял еще более грозные, ужасающие размеры. Теперь, когда узник был освобожден, Гельмут не медлил ни минуты больше.
– Пойдемте, Янсен! Наше место внизу! – воскликнул он, стремительно бросаясь из комнаты.
– Там, где расстреливают наших! – докончил Арнульф, так же быстро следуя за ним.
Не успели оставшиеся опомниться, как Гельмут с Янсеном уже исчезли.
Силы престарелой баронессы не выдержали этой сцены; она бессильно упала в кресло.
– Гельмут!.. Ах, Боже, он идет на смерть!
Элеонора бросилась перед бабушкой на колени и, горячо обнимая ее обеими руками, воскликнула:
– Не мешай! Живой или мертвый, но он снова наш.
