Эли Ро
Он звал волков
«ОН ЗВАЛ ВОЛКОВ»
Солнце-альбинос стояло над мчащими темными водами.
– Тумас Транстрёмер
ГЛАВА 1
ПОХОРОНЫ
март, 2019 год
«Ты не знаешь, как на самом деле это страшно –
когда твой ребенок пропадает.
Ты ничего об этом не знаешь, пока не столкнешься сам.
И тогда ты почувствуешь, как страх сжирает твои кости»
– из книги Йоргена Янссона «Мы спасены в надежде»
В детстве Эсбен почти каждый день ходил вдоль этой тропы, но теперь она казалась ему чужой. Он шел, утопая в снегу ногами, нес чемодан и хмурился от сильного ветра. Свободной рукой нервно сжимал в кармане черного пальто билет со вчерашнего киносеанса. Менее суток назад он находился в Мальмё и даже не думал о том, что в четыре утра ему придется подняться с постели в своей однокомнатной квартире, запереть дверь на оба ключа и отправиться в Раттвик.
Вернуться в Раттвик.
Звонок сестры накануне заставил Эсбена выйти из зала, где показывали «Здесь была Бритт-Мари1». Кайса никогда не звонила так поздно. У Эсбена появилось плохое предчувствие сразу, как только он увидел на экране телефона ее имя. Последнее время они редко созванивались.
– У тебя все в порядке? – спросил Эсбен, прижимая трубку к уху.
В ответ ему послышался судорожный вздох.
– София… София умерла.
Эсбен почувствовал слабость в ногах.
– Что?
– Вчера вечером. Сердечный приступ.
Эсбен крепче сжал телефон и медленно покачал головой, словно слова Кайсы не могли быть правдой.
– Ты здесь? – тихо спросила она.
– Да. Да, я просто…
– Завтра похороны. Тебе стоит купить билет до Раттвика.
Эсбен привалился к стене, зажмурился и прикрыл глаза ладонью.
– Конечно. Черт возьми, это…
– Я знаю, Эсбен.
– Когда ты поедешь?
– С минуты на минуту. Я уже собрала вещи.
– Ты на машине?
– Да.
Эсбен открыл глаза и двинулся в сторону лестницы. Ноги плохо ему подчинялись.
– Будь осторожна, хорошо?
– За меня не волнуйся.
Он убрал телефон в карман, вышел на улицу и замер на месте. После теплого помещения холодный мартовский воздух больно заколол щеки. Эсбен стоял под табличкой кинотеатра, комкая пальцами пальто, которое держал в руках. Выходя из зала, он сразу забрал его с собой – точно знал, что уже не вернется. Известие о смерти Софии обездвижило его, лишило способности думать. Если и было в этом мире нечто нерушимое, нечто вечное, то это их тетя, которая всю жизнь требовала, чтобы к ней обращались исключительно по имени, ее двухэтажный дом в богом забытом городе, ее белые хлопковые рубашки, кофе в пуровере на завтрак, льняные салфетки на коленях, когда она садилась за стол.
Вернувшись в квартиру, Эсбен вслепую собрал вещи и написал скомканное сообщение начальству о том, что не появится на работе утром. Он думал, что не сомкнет глаз, но все же усталость оказалась сильнее тревоги, и в три часа ночи Эсбен смог заснуть. В четыре утра он очнулся на диване в гостиной, принял холодный душ, оделся, взял вещи и отправился на центральный вокзал, чтобы через несколько часов оказаться в Раттвике и, продираясь мимо навьюченных снегом вязов, прокладывать дорогу в место, которое в детстве считал домом.
Эсбену двадцать четыре. Последний раз он был в Раттвике шесть лет назад. С тех пор прошло не так много времени, но теперь он едва ли узнавал эти места. Воспоминания о тихом городе оказались вытеснены беспокойной жизнью в Мальмё, стеклянными фасадами, уличными представлениями и концертами, кофейными барами на каждом шагу, гулом сирен и гомоном шумных мигрантов. На середине дороги Эсбен остановился, протянул руку к снегу, зачерпнул немного и растер лицо. Ресницы намокли и слиплись, в глазах защипало, но стало легче дышать. Он знал, что возвращаться будет тяжело, но не предполагал, что настолько. Не только из-за Софии. За год до того, как Эсбен уехал, случилось нечто ужасное, и все вокруг дышало и пахло тем событием. Эсбен мог поклясться, что ощутил тяжелый запах бузины, как только остановился поезд, почувствовал вкус вишни в сиропе на языке, когда ступил на землю.
Он зашагал дальше и подумал о Кайсе. Последний раз они виделись почти полгода назад, в сентябре, когда она отмечала свое двадцатипятилетие. Эсбен приезжал к ней в Стокгольм на пару дней. София тоже была там. Она выглядела здоровой и полной жизни. Знать бы тогда, что это их последняя встреча, но жизнь никогда не дает такой возможности, никогда не уступает и не бывает милосердной.
В детстве София звала Эсбена вороненком за темноту глаз и взлохмаченность волос. Теперь ему в пору было зваться вороном – высокой фигурой в пальто до пят с петлей серого шарфа на шее. Он был худощав, его лицо часто выражало задумчивость, которая порой перерастала в меланхоличность. Во время учебы однокурсницы Эсбена твердили, что он – воплощение юного Марлона Брандо, но в ответ получали лишь скептичный взгляд и раздраженный вдох. В одежде он был небрежен. Эсбен никогда не надевал пиджак, как положено, а только набрасывал его на плечи, рубашки всегда носил навыпуск, закатывал рукава, не заботясь о том, что ткань помнется. Вся беспечность Эсбена сводилась лишь к его пренебрежению собственным внешним видом и пристрастию садиться за руль машины одного из приятелей, не имея водительских прав. Отсутствие ветра в голове не прибавляло Эсбену серьезности, а лишь обнажало его апатичность, некую отрешенность, которую не следовало путать с пассивностью. Он был остроумен, умел быть настойчив и груб, мог постоять за себя, о чем свидетельствовал первый год обучения в университете Мальмё, когда ему постоянно приходилось вступать в перепалки с горсткой однокурсников, возомнивших, что он чем-то хуже них, если приехал в большой город из замшелости волчьего угла.
Эсбен знал, что и Кайсе в первые месяцы учебы в Стокгольме пришлось трудно, но, несмотря на это, она бы ни за что не полезла в драку. Его сестра считала это выше своего достоинства. Кайса была гордой. На любые выпады в свою сторону она отвечала хладнокровным молчанием, потому что придерживалась мнения, что выскочки не стоят ее внимания. Ее вспыльчивость и горячность проявлялись в другом: она не умела молчать, когда в беду попадали близкие ей люди. При их последней встрече Эсбену показалось, что у Кайсы не все в порядке, но она заверила его в обратном, когда он заговорил об этом. Эсбен решил не давить на сестру и уехал ночным поездом прочь, преследуемый чувством вины из-за того, что ему не удалось выяснить причину ее подавленного состояния.
Он был уверен, что Кайсе тоже тяжело возвращаться в Раттвик. Тяжело из-за того, что случилось почти девять лет назад. Эсбен старался не думать об этом, но воспоминания, живые и громкие воспоминания дали о себе знать, когда из-за поворота показался дом с темно-зеленой черепицей. Они с Кайсой часто коротали вечера на его просторной террасе, играя в хельму2, потягивая глёг3, приготовленный для них Софией на основе виноградного сока вместо вина. Эсбен ускорил шаг и ощутил дрожь где-то под сердцем. Впервые он ясно осознал, что возвращаться не хочет. Он хочет бежать. Прочь из этого омута с чертями, прочь и навсегда.
Но бежать было некуда. Эсбен поднялся по ступеням, досчитал про себя до пяти, а потом дернул дверную ручку. Оказалось заперто. Он постучал. Тишина за дверью сменилась чьими-то быстрыми шагами. Эсбен засунул руки глубоко в карманы и качнулся на носках – он всегда делал так, когда нервничал.
Дверь ему открыла Кайса. Она была в черном платье с отложным воротником, длинные темные волосы стянула тугой черной лентой в хвост. Кайса замерла на несколько секунд, а потом шагнула навстречу, чтобы крепко обнять брата. Эсбен стиснул ее в ответ. Ему в нос ударил сладковато-древесный запах ее волос. Кайса была ненамного ниже его, но отчего-то показалась Эсбену такой маленькой и хрупкой в этот момент, что он чуть ослабил объятия, чтобы не сделать ей больно.
– Как ты добрался? – спросила Кайса. – Без проблем?
– Да. Все нормально.
Кайса отстранилась, тоже вышла за порог и прикрыла дверь, отрезая от них с Эсбеном негромкие голоса, которые слышались из глубины дома.
– Кто у тебя там?
– Нильс и Эмилия, – Кайса грустно улыбнулась. – Если эти имена все еще говорят тебе о чем-то.
– Ты шутишь?
– Вовсе нет.
Она обхватила себя руками за плечи и задержала взгляд на верхушках деревьев через дорогу от дома. Лицо ее выглядело взволнованным и усталым. На бледных щеках выступил едва заметный румянец.
– Почему ты позвонила только вчера?
Кайса перевела на Эсбена виноватый взгляд.
– Прости. Я просто знала, что это будет тяжело для тебя. Снова приехать сюда.
– Для тебя тоже.
Они помолчали, но не из-за того, что им было нечего сказать друг другу. Наоборот – слишком многое.
– Йоханнес тоже здесь?
Кайса покачала головой.
Эсбен взглянул на нее с недоумением. Он думал, что сестра приехала вместе со своим женихом.
– Ты добиралась сюда одна? Посреди ночи?
Кайса повернулась к двери.
– Мы потом поговорим, ладно? Идем в дом. Здесь холодно. Тебе нужно привести себя в порядок. Церемония начнется через час.
Она первой скрылась в доме, и Эсбен последовал за ней. Он разулся, поставил чемодан у порога, повесил шарф и намокшее от снега пальто на свободную вешалку, но Кайса тут же сорвала их, чтобы убрать просушиться. Эсбен провел языком по пересушенным губам и осмотрел узкую прихожую. Комод цвета молочного дуба стоял на прежнем месте, возле него – две тумбы для обуви, корзина для зонтов и скамья с встроенным ящиком, где когда-то хранились шарфы и перчатки. Эсбен и Кайса провели в этом доме почти все свое детство, но почему-то теперь он казался незнакомым, будто бы чужим.
– Ты идешь? – из гостиной послышался голос Кайсы.
Эсбен провел рукой по волосам, бросил взгляд в зеркало над комодом и прошел в большую комнату, совмещавшую в себе гостиную и столовую. У окна, скрестив руки на груди, стоял мужчина. В кресле из ротанга сидела женщина. Эсбен узнал их. Женщина почти не изменилась – ей уже было за пятьдесят, когда Эсбен видел ее последний раз. Она лишь осунулась еще больше, а ее некогда рыжие волосы потускнели, приобрели песочный цвет. Мужчина постарел. У его глаз и возле носа пролегли бороздки морщин. Он тоже был рыж – его волосы горели огнем – но женщине он не приходился ни сыном, ни братом. Родственниками они не были. Только соседями. Его звали Нильс Сандберг. Он жил в небольшом одноэтажном доме вверх по улице. Фамилию женщины Эсбен никак не мог вспомнить. Он знал ее имя. Эмилия. Она была местной сумасшедшей.
На краткий миг присутствующие впали в оцепенение. Эсбен неловко замер в арочном проеме, снова качнулся вперед-назад. Эти люди не были просто добрыми знакомыми, они были тенями прошлого, которое Эсбен так тщетно старался забыть. Первым оживился Нильс. Он вскинул брови и шагнул вперед с широкой улыбкой. Руки он протягивать не стал – вместо этого заключил Эсбена в крепкие объятия. Когда Нильс отстранился, то улыбка уже сбежала с его лица.
– Черт возьми, даже не верится, что вы оба снова здесь.
Эсбен несколько раз кивнул.
– Жаль, что мы видимся при таких обстоятельствах, но я рад, что вы приехали, – Нильс хлопнул Эсбена по плечу и опустился на угол дивана. – Дерево держат корни.
– Корни крепятся к почве, – добавила Эмилия и посмотрела Эсбену в глаза. – Почва в больших городах гнилая.
Ее взгляд был неподвижен. Она напомнила Эсбену восковую фигуру из музея мадам Тюссо, где он был пару лет назад во время поездки в Амстердам вместе с университетскими приятелями.
Кайса тихо вздохнула и осторожно тронула Эмилию за тонкое запястье.
– Вы не поможете мне на кухне?
– Конечно, дорогая.
Эмилия поднялась со своего места, еще раз пристально взглянула на Эсбена, после чего направилась вслед за Кайсой.
Нильс покачал головой.
– Здесь совсем ничего не изменилось, – сказал Эсбен, присаживаясь на диван возле него.
– В таких местах редко что меняется.
– Как это произошло? София… Кайса совсем ничего не успела мне рассказать.
Нильс потер переносицу.
– Насколько я знаю, ваша тетя почувствовала себя плохо позавчера вечером. Она успела позвонить Улле… Ты помнишь Уллу?
Эсбен ощутил болезненный укол под ребрами. Конечно же он помнил Уллу Янссон. Разве мог забыть? Он утвердительно кивнул.
– София сказала, что скорая помощь ей не требуется, но Улла настояла и вызвала ее сама по пути к дому вашей тети. Когда она добралась, то было уже поздно. София оставила дверь открытой, поэтому Улла смогла войти в дом, а когда оказалась внутри, то…
Эсбен стиснул губы и опустил невидящий взгляд в пол.
– Я соболезную вам. Тебе и Кайсе. Я понимаю, как это тяжело для вас – потерять столь близкого человека.
– Если бы только была возможность проститься с ней, – прошептал Эсбен. – Мне нужно было столько ей сказать. Я не… – он взглянул на Нильса. – Я не уверен, что говорил Софии, как на самом деле благодарен. Я…
– Она это знала. Поверь мне.
Эсбен с трудом сглотнул.
– София спасла нас. Когда наши родители погибли, она была единственным человеком, который согласился принять меня и Кайсу.
Уголки рта Нильса тронула печальная улыбка.
– Она была очень доброй и воспитала вас хорошими людьми.
Было странно вновь сидеть плечом к плечу с этим человеком. Прошлое наваливалось на Эсбена, выскребалось из всех углов комнаты, тянулось за ним от самых железнодорожных путей. Нильс Сандберг. Когда-то Эсбен посещал его тренировки по хоккею с мячом – складывал в спортивную сумку коньки и защиту, брал клюшку и шел на ледовый каток, а через несколько часов, взмокший и уставший, возвращался обратно.
– Кайса сказала, что ты все это время жил в Мальмё, – сказал Нильс, разглаживая несуществующую складку на черной траурной рубашке. – Работал там?
– Да. Устроился стажером в юридическую клинику. Знаете, помощь мигрантам и все такое.
– Вот как.
– А вы? Все еще работаете тренером?
– Все еще. Местным детям тут нечем заняться. Одни выбирают хоккей, другие – бейсбол, а третьи спускаются вниз по улице и губят свои жизни в Яме.
Эсбен помнил это место – небольшую часть города с парой тройкой покосившихся домов. Крутые ребята из школы часто проводили время в Яме, а точнее – в котловане около леса, кладбище старых вещей и трухлявых деревьев. Взрослые называли эту часть Ямы «гиблым местом», а их дети – «мышиными норами». София строго-настрого запрещала им с Кайсой показываться там.
– Последнее время мне помогает Сив, – добавил Нильс после короткого молчания.
– Ваша дочь? Она еще здесь? В Раттвике?
Нильс провел рукой по рыжей щетине.
– Она закончила школу пару лет назад, но пока так и не определилась, чем хочет заниматься. Она не торопится. Хочет сначала накопить достаточно денег.
В гостиную вернулись Кайса и Эмилия. Кайса опустила на небольшой кофейный столик фарфоровый чайник и четыре кружки, Эмилия – глубокую тарелку с мягкими вафлями.
– Ты не хочешь переодеться, пока чай заваривается? – Кайса посмотрела на брата. – Осталось не так много времени.
– Да, конечно.
– Можешь оставить вещи в своей старой комнате. Там… В общем, увидишь.
Эсбен с недоумением посмотрел на сестру, а потом проследовал в коридор за чемоданом. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он думал о том, что сказал ему Нильс. Действительно ли он хороший человек? Где вообще проходит эта грань между хорошим и плохим? Когда ты всю жизнь притворяешься тем, кто не совершал никаких непоправимых поступков, то трудно поверить в свою порядочность.
На втором этаже было четыре двери. За одной скрывалась ванная, за второй – спальня Софии, две другие вели в прежние комнаты Эсбена и Кайсы. Эсбен крепче сжал ручку чемодана и приоткрыл дверь в свою старую спальню с таким видом, словно на него оттуда могло наброситься огромное чудовище. Внутри оказалось нечто пострашнее чудовищ – его прежняя жизнь. Эсбен сразу понял, что хотела сказать ему Кайса. В его бывшей спальне совсем ничего не изменилось. Это была небольшая комната с темно-коричневыми джутовыми обоями, большим окном, занавешенным плотными шторами цвета венге; у одной из стен стояла деревянная кровать с несуразными ножками, застеленная стеганым покрывалом, возле нее ютилась квадратная тумба, на которой пристроилась настольная лампа с бамбуковым абажуром. Эсбен опустил чемодан на пол, подошел вплотную к письменному столу и обвел взглядом широкую пробковую доску, к которой кнопками крепились фотографии, клочки бумаги с заметками, написанными детским почерком, вырезки их журналов и газет. Эсбен слабо улыбнулся, вытянул руку и бережно разгладил скрючившийся от времени листок со школьным расписанием. Он перевел взгляд на фотографии, и ощутил тяжелый ком в горле, наткнувшись взглядом на один из снимков десятилетней давности. Он был сделан в старом школьном автобусе, который некогда пережил пожар и так и был заброшен возле одной из городских ухабистых дорог. Это было их место. Их убежище от взрослых. На почерневшем от огня кресле расположилась Кайса с учебником по литературе в руках. В тот день было прохладно, и кто-то из них накинул на ее плечи свой пиджак. Не кто-то. Клеменс. Он сидел позади Кайсы в одной только рубашке и широко улыбался, выглядывая из-за ее плеча. Лицо у него вышло чуть смазанным, но улыбка, черт возьми, эта улыбка…
Эсбен поспешно отвернулся и потряс головой. Он попытался сосредоточиться на чем-то другом, вперился взглядом в плакат с Одри Хепберн над кроватью, но мыслями продолжал возвращаться в тот майский день, когда холодный дождь стучал по пыльному брезенту, которым были прикрыты дыры на месте передних окон автобуса. Эсбен приказал себе собраться, взвалил чемодан на кровать и открыл его в поисках костюма, который взял с собой для похорон. Он переоделся и заправил рубашку в брюки, потому что на этом всегда настаивала София. Повязал галстук. Впервые в жизни Эсбен пожалел о том, что не курит. Ему требовалось чем-то занять руки, занять себя. Он подошел к окну, распахнул его, сдвинув в сторону шторы, и увидел, что к дому приближаются две фигуры. Эсбен прищурился, пытаясь разглядеть лица людей, но они были еще слишком далеко. Оставалось только ждать. Снаружи шел снег, летел крупными хлопьями, похожими на огромных пушистых бабочек, солнце скрылось за тяжелыми тучами, все вокруг было тусклым и безжизненным. Эсбен успел забыть о том, что в Раттвике всегда не хватало света. Город напоминал черно-белую фотографию в реальной жизни, и единственным ярким пятном был густой лес, окружающий его. Большую часть времени местные жители вели тихую жизнь, и оживлялись только летом, когда на берег озера Сильян съезжались туристы.
Руки непроизвольно сжались в кулаки, когда Эсбен смог разглядеть в размытых незнакомцах людей, которых меньше всего ожидал и меньше всего хотел видеть. Он отступил назад, не сводя настороженного взгляда с мужчины и женщины, а потом отвернулся от окна и быстро зашагал прочь из комнаты. Ему хотелось быть рядом с остальными, когда произойдет взрыв.
– Что такое? – спросила Кайса, как только Эсбен вновь спустился вниз.
Выражение лица брата заставило ее напрячься. Они всегда тонко чувствовали эмоции друг друга.
– Сюда идут Норберги.
– Что?
– Я только что видел их в окно.
Кайса наморщила лоб и взглянула на дверь.
– Они же понимают, что делают только хуже? – спросила она.
– Змеи выползают из гнезда, когда в их городе что-то случается, – мрачно заметил Нильс, прокручивая в руках горячую кружку.
– Это не их город, – быстро отрезала Кайса и направилась к двери.
Эсбен пошел за ней.
– Не могу поверить, что они решили заявиться в такой день, – зашептал он, а потом чертыхнулся, потому что налетел на корзину для зонтов в прихожей.
В дверь позвонили, когда бледная ладонь Кайсы коснулась узкой ручки. Эсбен сжал плечо сестры и кивнул.
Людвиг и Юханна Норберг. Эсбен не смог бы их забыть даже в том случае, если бы очень сильно захотел. Они стояли на пороге дома, и ему ужасно хотелось захлопнуть дверь.
– Ох, – вздохнула Юханна, – нам так жаль.
Из-под ее шерстяного приталенного пальто выглядывало красное платье. Юханна улыбалась белозубой сочувственной улыбкой. В руках она держала сверток. Рядом, всем своим видом выказывая пренебрежение, стоял ее муж.
– Нам тоже, – процедила Кайса. – Нам тоже жаль.
Юханна отбросила светлые волосы на спину и снова вздохнула.
– Фредерик не смог прийти, но он тоже выражает глубочайшие соболезнования.
Эсбен заметил, что Кайса стиснула зубы.
– Что ж, мы ему признательны, – сказала она.
– Мы ненадолго, – продолжила Юханна. – Просто хотели сказать, что эта новость весьма опечалила нас, – она перевела взгляд светлых глаз на Эсбена. – Если что-то понадобится, то вы всегда можете обратиться к нам. Мы с Людвигом будем рады вам в любое время. София была нашим добрым другом.
Лицо Эсбена обдало жаром.
– Спасибо, но нам вряд ли понадобится ваша помощь, – сухо отозвался он.
Людвиг криво усмехнулся, но ничего не сказал. Снег сыпался на его волосы, тронутые сединой.
– Не будем вас задерживать. Должно быть, у вас еще много дел, – сказала Юханна и протянула Кайсе сверток. – Это вино. Итальянское. Я уверена, что вы захотите выпить, когда все закончится.
Кайса плотно сжала губы, принимая подарок. Бумага захрустела под ее пальцами.
– Спасибо. Вы очень добры.
Юханна улыбнулась, поправила волосы и первой пошла прочь. Людвиг задержал холодный взгляд на Эсбене.
– Мои соболезнования, – глухо бросил он и стал спускаться по ступеням вслед за женой.
Кайса захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.
– Что это вообще было? – недоуменно воскликнул Эсбен.
– Жест гребаной доброй воли. Вот что.
В коридоре показалась Эмилия.
– Дорогие, нам пора, – прошелестела она. – Время пришло.
Когда пастор закончил с речью, началась настоящая снежная буря. Огонь в лампадах то и дело погасал, собравшиеся плотнее кутались в верхнюю одежду. Людей было не очень много. Большую часть Эсбен даже не знал или попросту не помнил. Они с Кайсой стояли возле самого гроба и смотрели на крышку одинаково опустошенными взглядами. Эсбен придерживал сестру за локоть. Она дрожала. По ее лицу бежали слезы. Эсбен старался держаться, но внутри у него все мучительно съеживалось, а к горлу подбиралась тошнота. Он не сразу рассмотрел лицо женщины, возникшей рядом. Эсбен обратил на нее внимание лишь тогда, когда она позвала его и Кайсу по имени.
Это была Улла Янссон. Эсбен знал, что эта встреча рано или поздно произойдет, но он даже не думал, что это подействует на него таким образом. Он остолбенел и перестал различать звуки. Всего на секунду ему почудилось, что Улла совсем не изменилась, но первое впечатление было обманчиво – ее голубые глаза утратили былой блеск, а лицо превратилось в изможденную маску.
– Здравствуйте, – выдавил Эсбен.
Улла слабо улыбнулась и в следующую секунду по-матерински нежно заключила его и Кайсу в объятия. Она шептала слова соболезнований и утешений, а Эсбен не чувствовал ничего, кроме тяжелой вины, поднимающейся вверх по горлу. И пусть несколько лет назад Улла, смаргивая горячие слезы, твердила ему, что он ни в чем не виноват, Эсбен думал иначе.
– Вы так повзрослели, – сказала она, касаясь ладонями их влажных щек. – Мне так жаль, что я не успела добраться до ваше тети вовремя. Она ведь… Она позвонила мне, когда почувствовала себя нехорошо.
– Вы не виноваты, – Кайса покачала головой.
– Нам всем будет ее не хватать. Бедная София. Ее сердце пережило слишком много боли, – Улла тяжело вздохнула. – Хорошо, что вы смогли приехать.
– Иначе было нельзя, – ответил Эсбен.
– Конечно, – Улла отвела руки от их лиц. – Нет ничего важнее семьи. Как вы? Держитесь?
– У нас нет выбора, – ответила Кайса.
Улла промокнула уголки глаз рукавом плаща, а потом поманила кого-то рукой из толпы. Эсбен обернулся. К ним приближался высокий мужчина в куртке, накинутой поверх темно-синего свитера.
– Йорген, а я уже тебе потеряла. Зато погляди, кого нашла, – обратилась Улла к супругу.
– Меня поймал Нильс, – ответил Йорген и поспешно вытянул ладонь вперед, чтобы пожать руку Эсбену, затем он кивнул Кайсе. – Крепитесь, ребята. Крепитесь.
Эсбену показалось, что под ним только что произошло маленькое землетрясение. Его ноги размякли, а сердце трепыхалось в груди, как тряпка на сильном ветру. Больше всего его поразило лицо Йоргена. Казалось, оно утратило все признаки жизни. Раньше Йорген все время шутил и улыбался – об этом свидетельствовали морщинки-лучики у его глаз. Он хохотал над передачами по телевизору, разыгрывал сыновей и жену, никогда не упускал возможности сострить в компании друзей. Теперь его лицо ничего не выражало. Трудно продолжать смеяться, когда с твоим ребенком случается несчастье.
– Ты звонил Мартену? – негромко поинтересовалась Улла.
– Да. Его не отпустили.
– А где он? – спросила Кайса.
– На дежурстве, – ответила Улла.
– Он теперь у нас полицейский, – вставил Йорген.
– Полицейский? – переспросил Эсбен.
Улла утвердительно кивнула.
– Сколько вы пробудете в Раттвике? Заглядывайте к нам на ужин. Я уверена, что Мартен захочет повидаться. Да и нам не мешало бы поговорить. Так много времени прошло с тех пор, как… С тех пор, как вы уехали, – предложила она.
– Хорошая идея, – поддержал жену Йорген. – Вам лучше быть среди друзей.
– Мы были бы рады, – сказала Кайса. – Спасибо.
Буря утихла. Из-за темных облаков высунулись солнечные лучи, заскользили по снегу и ветвям влажных деревьев.
– Кто это? – вдруг спросил Эсбен, кивком указывая на смуглого мужчину в сопровождении двоих подростков.
Улла присмотрелась, потом улыбнулась.
– Это Альваро Кастро с сыновьями. Они переехали сюда недавно. София помогала мальчикам с алгеброй.
– София? Неужели? Она вновь взялась преподавать? – в изумлении спросила Кайса.
Улла чуть замялась.
– Я думаю, что ей было немного одиноко. Альваро хороший человек. Его дети тоже.
– Кажется, они приехали сюда из Осло, до этого жили в Мексике. Им было тяжело первое время на новом месте, а ваша тетя никогда не оставляла людей в беде, – добавил Йорген.
Эсбен опустил голову. Ботинки расплывались перед его глазами, превращаясь в два черных пятна. В следующее мгновение Эсбен почувствовал крепкую руку на своем плече, а когда поднял взгляд, то увидел перед собой лицо Йоргена.
– София навсегда останется с вами. Пусть незримо, но она будет рядом.
Эсбену показалось, что мужчина вот-вот процитирует какую-нибудь строку из Библии, но он тут же вспомнил, что Йорген отказался от веры в то самое лето.
Янссоны отошли в сторону. Пастор сказал еще несколько слов. Где-то совсем рядом запричитала Эмилия. Кайса прижалась к брату. Эсбен сжал ее озябшие руки под своим пальто. В груди у него тлело сердце.
– Нам надо выпить, – хрипло прошептала Кайса, когда на крышку гроба упали первые клочья сырой заснеженной земли.
В маленькой комнате дома с зеленой крышей горел ночник. Эсбен и Кайса лежали на кровати. Ее волосы были мокрыми после душа. Его глаза были мокрыми от слез. В большом шкафу на первом этаже Эсбен нашел два серых свитера, которые София когда-то купила племянникам на ярмарке. Вязать сама она не умела. Они надели их. Раньше они были им чуть велики, теперь пришлись впору. Рядом с настольной лампой стояла пустая бутылка из-под итальянского вина.
– Почему ты бросил? – еле слышно спросила Кайса.
В руках она держала старый хоккейный шлем.
– А почему ты бросила стрельбу?
Кайса отложила шлем в сторону, приподнялась на локтях и внимательно посмотрела на брата.
– Эсбен, мне было девять. Туда водил меня папа. После того, что с ними случилось… Мне больше не хотелось этим заниматься.
– Прости. Глупый вопрос.
– Ты не ответил. У тебя ведь хорошо получалось. Мне всегда казалось, что хоккей – это твое.
Эсбен пожал плечами.
– Не знаю. Просто утратил интерес или вроде того.
Кайса вздохнула, натянула одеяло до подбородка и положила голову Эсбену на живот.
– Так странно, – прошептала она.
– Что?
– Лежать с тобой вот так вот снова.
– Пожалуй.
– Напоминает детство.
Эсбен обвел взглядом комнату. В полумраке она казалась еще меньше, чем была. Эсбен задержал взгляд на пробковой доске, но при таком освещении было невозможно увидеть ту фотографию, которую он с таким трепетом рассматривал утром.
– Здесь слишком много вещей, которые напоминают детство.
– Ты прав.
– Почему София оставила наши комнаты прежними? Она ведь совсем ничего не изменила. Совсем.
Кайса подняла на него задумчивый взгляд.
– Я думаю, что Улла была права. Ей было одиноко, а с тоской мириться проще, когда есть что-то, что напоминает о прежних временах.
– Возможно.
– Думаю, что так и есть.
Эсбен уперся затылком в стену и уставился в потолок невидящим взглядом. Ворот свитера колол ключицы и шею.
– Да. Просто думать об этом… тяжело. Как будто мы ее бросили.
– Это совсем не так. Ты знаешь.
Эсбен зажмурился. Он не хотел просто знать. Он хотел быть уверен.
– А вино дрянь.
– Что?
– Вино, говорю, отвратительное.
Эсбен рассмеялся, но не узнал своего смеха и поежился.
– Ты видела Норбергов на кладбище?
Кайса горько усмехнулась.
– Нет. Я и не рассчитывала, что они придут.
– Хорошо, что у них не хватило совести.
– В совести ли дело?
Когда речь заходила о Норбергах, то о совести говорить не приходилось. Такое проявление эмоциональных переживаний было им чуждо.
Эсбен несколько раз моргнул. Веки казались ему тяжелыми и горячими, как будто под них насыпали раскаленный песок.
– Сумасшедший был день.
– Завтра будет такой же. И послезавтра.
Эсбен коснулся волос Кайсы, пропустил влажные пряди сквозь пальцы. Среди всей суматохи от него не укрылась одна вещь. Его сестра за весь день ни разу не воспользовалась телефоном. Он набрал в грудь побольше воздуха.
– Ладно, что у тебя случилось?
– В смысле?
– Даже не знаю. Ты срываешься из Стокгольма глубокой ночью и едешь сюда. Не проверяешь почту, не запираешься с телефоном в ванной, не…
Кайса прервала его.
– Эсбен, сегодня мы хоронили нашу тетю.
– Утром ты обещала, что мы поговорим.
Кайса погрузилась в молчание. Эсбен знал, что ей нужно время, чтобы собраться с мыслями, поэтому терпеливо ждал, рассматривая крючковатые тени на полу.
– Я порвала с Йоханнесом.
Эсбен быстро посмотрел на Кайсу, но увидел только ее затылок.
– Что? Почему? Разве вы не были помолвлены?
– Уже нет.
– Ты расскажешь, что произошло?
Кайса прижала колени к груди.
– Да нечего рассказывать. Обычная история. Он слишком много времени уделяет работе. Она приходит в их пустую квартиру и проводит вечера в одиночестве, коротая время в компании китайской еды и бокала вина. Потом таких вечеров становится все больше, и она начинает думать, что это не то, что ей нужно. Пытается поговорить об этом, но он уходит от разговора, прикрываясь важными совещаниями и вечерними встречами с друзьями.
На последних словах голос Кайсы дрогнул, и Эсбен осторожно погладил ее по спине.