Элен Алекс
Забытая мелодия
Часть 3
Мы с Эдди не знали, где теперь находится наша Лиз, и нам от этого было одиноко и печально.
Мы так и не решились проведать ее в больнице, как мы могли себе это позволить? Мы передавали ей цветы, постоянно стояли под ее окнами, но чтобы вот так, запросто, будь здоров, прийти к ней в палату и предложить свои услуги, это было уже слишком.
Мы даже взглянуть на нее боялись. Нам было легче подойти к статуе Свободы и эдак снисходительно похлопать ее по плечу, чем поднять глаза и лишний раз посмотреть на то, как прекрасна сегодня наша несравненная Лиз.
Но я страдал, конечно же, сильнее своего безропотного друга. Мне, как думает вообще-то про свою собственную персону всякий уважающий себя человек, подвластна гораздо большая гармония чувств, чем всем остальным людям, и Эдди, в том числе.
Любому из нас охота выделиться из толпы, если не великими свершениями, то, на худой конец, богатым внутренним миром. И если первое удается лишь везучим одиночкам, то второе подвластно буквально каждому.
В детстве я мечтал стать космонавтом. Никто не знал ведь, что я вырасту таким маленьким, толстым и неуклюжим, что меня даже в простую армию не возьмут.
Я мечтал высадиться на обратной стороне Луны и передать оттуда горячий привет всей своей родне. Отец и дед лопнули бы от зависти, когда б их отпрыск Денни Валентино развернул к ним эту чертову Луну ее обратной стороной.
Всем в детстве кажется, что мир огромен и прекрасен, и ты хоть на что-то в нем да сгодишься. И лишь с возрастом понимаешь, что на самом деле мир вполне может уместиться в твою уютную квартиру, в твой диван, кухонную плиту, телевизор и пару-другую склочных родственников, безукоризненных в своем занудстве.
А еще мне в детстве, как и всем нормальным детям, снились воздушные шарики и розовые слоны.
Когда я вырос, я понял, что, чтобы не свихнуться, мне надо придумать себе новую несбыточную мечту. Она будет манить меня из-за голубого горизонта, а я буду мечтать до нее дойти.
Примерно в то время я и увидел впервые Лиз.
Она остановилась у окон моей мастерской и стала разглядывать свои босоножки. Я увидел, что у нее сломался каблук. Мысль о том, что эта девушка сейчас зайдет в мою мастерскую и попросит прибить каблук, потрясла меня до глубины души.
Но Лиз, видимо, даже и не заметила, что она остановилась прямо у окон обувной мастерской. Она постояла в раздумье, а потом сняла свои босоножки и пошла дальше босиком.
Это в центре-то нашего огромного города. Вот это девушка!
Я видел, что она поймала такси, которое увезло ее куда-то в голубую даль. Я подбежал к окну и еще долго стоял около него, раскрыв рот.
В то время я уже ходил на эти свои курсы и был знаком с Эдди. Он был моим единственным другом, и мы договорились ничего друг от друга не скрывать.
Мы сидели с ним за одним столом, и я шепнул ему на следующий день:
– Вчера, в двенадцать часов дня, я придумал себе несбыточную мечту.
– Да ты что, – сказал Эдди, – и когда ты мне про нее расскажешь?
– Я тебе ее покажу, – гордо сказал я.
– Это как? – не понял Эдди.
– Увидишь, – сказал я.
И мы стали искать по всему городу Лиз. Мы тогда еще не знали, что она очень знаменита и многие престижные клубы города мечтают заполучить ее к себе на работу.
У нее была масса поклонников, власти города предлагали ей открыть школу танцев. Но Лиз говорила, что она не может никого и ничему обучать, потому что все, что она делает, находится очень глубоко внутри нее и никакому объяснению не поддается.
Это мы с Эдди уже много позже узнали из интервью с ней по телевизору. И танцы ее мы тоже увидели много позже и записали их на кассеты.
А туда, где она обычно выступала, мы пойти не могли, мы не ходим по таким заведениям. У нас для этого не хватает уверенности в себе.
Лиз мы потом встретили в городе, это произошло несколько дней спустя после того, как я увидел ее впервые из окон моей мастерской.
Она прошла мимо нас с Эдди навстречу своему Майклу, она и не заметила нас. Она не заметила бы нас, если бы даже мы стояли у нее перед самым носом, зачем ей это?
Она подошла к Майклу и улыбнулась ему. А он обнял ее, а потом поднял на руки и закружил. В центре города, вот дают.
Они были чем-то похожи. Оба темноволосые, счастливые. Майкл показался нам сильной и надежной крепостью любви, а Лиз – прозрачным невесомым счастьем, неожиданно поселившимся в могучих крепких стенах этой крепости.
А еще мы поняли, что Майкл – это и есть тот человек, который нужен нашей Лиз.
– А можно, – сказал Эдди, – это будет и моя мечта?
Я подумал и сказал:
– Можно.
С меня не убудет.
Так Лиз и стала нашей мечтой. Нам даже не надо было знакомиться с ней, мы уже были счастливы от того, что она просто есть. Наша Лиз.
А потом и на курсах по психологии и самоанализу нам посоветовали придумать хоть какую-нибудь мечту. Очень трудно удерживать себя в жизни, которая не имеет совершенно никакого смысла.
Почти у всех парней, девушек и других, более солидных людей, которые посещали эти наши курсы, жизнь не имела никакого смысла.
Эти люди не знали, куда девать свои утро, вечер, ночь, да и вообще все триста шестьдесят пять дней в году. Они бы с удовольствием их кому-нибудь подарили.
Но, к сожалению, такой подарок был совершенно никому не нужен.
На курсах нам объясняли, что мир прекрасен и неповторим.
Когда я впервые увидел Лиз, я и сам это понял.
Наши курсы, помимо меня, посещали другие люди. И у каждого из нас был какой-нибудь изъян. И совершенно необязательно этот изъян был виден окружающим, вовсе нет. Может, это была какая-нибудь душевная травма или просто комплексы.
Но любое общество очень неохотно принимает в свои ряды людей с каким-нибудь изъяном. Даже можно сказать, что оно не принимает таких людей в свои ряды совсем.
И поэтому на этих наших курсах мы создали свое маленькое общество со своими мелкими радостями, крупными заботами и обыкновенной повседневной суетой. Мы, конечно, не были друг другу семьей. Но мы и не были друг другу теми посторонними людьми, которыми и без нас полон и наш большой город, и весь остальной мир.
Мы изучали жизнь во всем ее великолепии, разыгрывали сценки типа: на главпочтамте, в супермаркете, в театре, на работе. И учились выходить из трудных ситуаций если не большими героями, то хотя бы просто молодцами.
Мы делились каждый своим хобби, и это помогало нам расширять свой кругозор. Еще мы учились понимать, как богат и разнообразен внутренний мир каждого из нас, и вырабатывали в себе уважение к проблемам окружающих.
Словом, мы создали для себя такой микромир, который был совсем неплох и в котором очень даже можно было жить.
Сейчас я не знал, как там Лиз, и от этого мне было больно и горестно на душе. Я видел ее беременную сестру и понимал, что ей не до Лиз. Теперь я уже жалел, что мы с Эдди не набрались смелости и не пришли к Лиз в больницу.
В местной компьютерной сети поклонники Лиз развернули целую компанию в целях поддержки бодрости ее духа. Они передавали ей дружеские приветы и просили сообщить ее новый адрес, чтобы засвидетельствовать свое почтение лично. Вот идиоты.
У нас на курсах стоял компьютер, и я наблюдал за их компанией в свободное от работы время.
Лиз не отвечала на послания, у нее была депрессия.
Она, конечно же, читала сообщения своих поклонников, и многие из этих сообщений были очень даже милы. Все предлагали Лиз свою дружбу, а некоторые – даже руку и сердце. Черт их подери.
Когда Лиз была на ногах, они даже взглянуть в ее сторону боялись, а как она должна была жить теперь? Словом, у Лиз была глубокая депрессия.
Каталина наняла Лиз двух психоаналитиков, один приходил к Лиз утром, а другой – вечером. У них обоих были противоположные взгляды на жизнь.
И один психоаналитик молол Лиз полнейшую чепуху утром, а другой – вечером. За такие деньги, которые выложила Каталина, почему бы и не поболтать?
– Вы должны расслабиться и ничего не делать, – говорил один психоаналитик Лиз по утрам, – наслаждайтесь тем, что вы просто живете, ведь жизнь сама по себе – не очень грустное мероприятие.
– Вы должны непременно что-нибудь делать, – говорил другой психоаналитик по вечерам, – вы должны так вплести себя в какую-нибудь жизненную суету, чтобы у вас не оставалось ни одной свободной секунды на размышления о вашей действительности.
Днем к Лиз приходила Каталина, хотя ей было уже тяжеловато передвигаться по городу с таким огромным животом. Но Каталина видела, что Лиз чувствует себя все хуже и хуже, существование ради самого существования никак не оправдывало себя без какой-либо цели, мечты или просто обыкновенной повседневной суеты.
Каталина предлагала Лиз переехать к ним, но Лиз отказывалась. Она не могла навязывать людям свои проблемы, пусть даже это были ее самые дорогие и близкие люди.
Каталина видела, что Лиз чахнет день ото дня, и надо было что-нибудь придумать, как-то ее спасать. Лиз нужно было общество.
Обычно люди любят говорить, что им не нужно никакого общества, что они самодостаточны. Но так любят говорить те люди, которые могут себе позволить выйти в общество в любой момент, как они того пожелают.
Лиз же была пленником обстоятельств, одиноким узником своей беды.
Ни на какую работу она устроиться не могла, ходить на учебу тоже не имела никакой возможности. Даже если бы она навалила на себя всевозможные общественные нагрузки по телефону каких-либо благотворительных организаций или фондов, все равно это было бы не жизнью, а лишь ее иллюзией.
Каталина знала, что в городе много всевозможных обществ и групп поддержки людей, попавших в какие-нибудь нестандартные условия существования. Но одно место показалось Каталине связанным с жизнью более реально, чем все остальные.
И этим местом были некие курсы по прикладной психологии и внутреннему самоанализу, организованные профессорами местного университета.
Каталина даже сходила туда сама и посетила одно занятие. И вся эта идея показалась ей вполне сносной.
Вокруг нее были такие же, как и она, люди. Просто проблем эти люди навыдумывали себе немного больше, чем все остальные.
И Каталина поняла, что это – единственная реальность, которую она на данном этапе может предложить своей Лиз. И теперь дело было совсем за немногим.
А именно: приложить все силы для того, чтобы уговорить Лиз выйти из дома на улицу и добраться до этих самых курсов.
Лиз от этой затеи отказалась категорически.
– Лиз, – сказала Каталина, – это всего лишь какие-то курсы по психологии, и там совершенно нет ничего страшного.
– Нет, – твердо сказала Лиз.
– Лиз, сделай это ради меня.
– При чем здесь ты? – удивилась Лиз.
– Мне очень плохо, когда тебе плохо. Тебе нужны люди, и эти курсы – единственное, что я могу тебе на данном этапе предложить, потом мы придумаем что-нибудь новое.
– Может, мы как-нибудь проскочим мимо данного этапа? – предложила Лиз.
– Лиз, там обыкновенные люди, просто это люди с проблемами. Я тоже пойду с тобой и посижу на занятиях, мне тоже все это очень интересно.
– Что интересно? Посмотреть на то, как люди с проблемами пытаются строить из себя нормальных людей?
– Вот видишь, ты зациклилась на своей проблеме, а ведь я ничего особенного не сказала.
– Это тебе так кажется, что ты ничего особенного не сказала, мы ведь теперь с тобой люди разных миров и говорим, поэтому, на разных языках.
– Что ты выдумываешь, ты такой же человек, как и я.
– Да, – сказала Лиз, – только почему-то в твоих устах эти слова звучат почти как комплимент в мой адрес.
Беременная Каталина рухнула в кресло. Она устала, и у нее уже не было в запасе никаких слов, чтобы переубедить Лиз.
Лиз видела, как Каталина старается, и ей было жаль сестру.
Наступила тишина, и в наступившей тишине Лиз смогла спокойно подумать о том, что если она и пойдет на эти курсы, то ее за это там никто не съест. Оставалось только подумать, как с наименьшими затратами эмоций проехать по городу.
– А если меня кто-нибудь узнает по дороге? – спросила она Каталину.
– Мы наденем тебе темные очки, – радостно вскочила с кресла Каталина.
– Не думаю, что это очень нам поможет, – сказала Лиз.
Тот день совершенно не предвещал ничего нового и интересного.
На курсах по прикладной психологии шел разбор домашнего задания. Мы с Эдди сидели, как обычно, за последним столом, и нам было спокойно и легко.
На этих своих курсах мы были, как рыбы в воде. Как только мы приходили сюда, мы сразу же начинали понимать, что прекрасно могли бы обойтись и без этих своих курсов, так здесь все было легко, просто и понятно.
Но только, чтобы понять это, нам надо было обязательно сюда прийти. А обычная, нормальная жизнь давила на нас своими неразрешимыми проблемами, заботами и равнодушием.
На дом была задана тема: «Я в критической ситуации». И двое парней с наших курсов уже успели наврать, как бы они здорово поступили, окажись они в такой ситуации на самом деле.
Они, конечно же, спасли бы от какой-нибудь неописуемо невероятной беды и своих несуществующих девушек, и весь наш огромный город, да и весь оставшийся мир.
И мы с Эдди уже было собрались выйти к кафедре и во всех красках описать, как бы мы спасли всю нашу беспомощную галактику. Но дверь в аудиторию, где мы занимались, вдруг открылась, и на пороге появился заведующий.
– Ребята, – заговорщицким голосом сказал он, – я хочу представить вам Лиз Роуз, у нее небольшие проблемы, и мы предложили ей походить на наши курсы.
Я ушам своим не поверил. Но в аудиторию действительно ввезли инвалидную коляску, на которой сидела наша Лиз.
Беременная сестра Лиз Каталина тоже вошла в аудиторию. Но ее прихода мы практически не заметили. Во все глаза мы смотрели только на Лиз.
Мы все, конечно, слышали, что произошло с прекрасной танцовщицей Лиз Роуз, но никогда не думали, что увидим ее рядом с нами. И когда ее ввезли на инвалидной коляске в нашу аудиторию, то мы все, и парни, и девушки, и люди более солидного возраста, как один, раскрыли рты.
А я еще и привстал со своего места.
Лиз подняла глаза и посмотрела на нас и на то, куда она попала. А потом она встретилась со мной взглядом.
И я прочел в ее глазах все ее горе, печаль и неизвестность. А также то, что последняя надежда в ее жизни теперь будет связана с такими же ущербными людьми, как я.
В аудитории тут же началась радостная церемония представления нас друг другу, я видел, что Лиз еле дождалась ее конца. Я очень хотел сделать для нее что-нибудь безумно хорошее и необыкновенное.
Но единственное, что я мог бы предложить ей сейчас, так это просто подойти, опуститься перед ней на колени и признаться в любви.
Но уж чего Лиз совсем не нужно было в этот момент, так это моего признания в любви.
Наши преподаватели, два известных психолога, предложили Лиз и ее сестре пройти в последние ряды, где они могли бы расслабиться и потихоньку начать привыкать к новой обстановке и новым людям. Занятия спокойно продолжались дальше, но в воздухе уже стал витать совсем другой настрой.
В нашем саду, среди чертополоха, появился прекрасный сломанный цветок.
Всем стало не до занятий, все украдкой оглядывались на Лиз. И я тоже еле сдерживал себя, чтобы не вывернуться в ту сторону, где сидела Лиз, и не начать пялиться на нее во все глаза. Но уж хоть я-то должен был ничем не нарушать ее покой.
Потом я вышел к кафедре и постарался всех очень насмешить своим рассказом о том, как бы я спас неизвестно от чего всю нашу беспомощную галактику. Для полноты картины я включил в рассказ и свои детские мечты о том, что стану космонавтом, и свои взрослые размышления о всеобщем счастье и благоденствии.
Помню, я глупо метался перед аудиторией и без умолку что-то говорил. Я старался ничего не упустить и охватить необъятное.
– Мировое вселенское благополучие по частичкам находится в душе каждого из нас, – говорил я, – и именно поэтому в какой-то степени мы все – космонавты собственной судьбы. И если нас так никогда и не хватит на большие и великие дела, мы не должны отчаиваться и опускать руки. Если мы друг с другом поделимся той добротой, которая находится внутри каждого из нас, то только так мир выживет, солнце не погаснет, цветы не завянут, а реки не выйдут из своих берегов.
Всем было очень весело, и я увидел, что даже Лиз улыбнулась. Это было хоть что-то, и это было очень здорово.
Когда я сел на свое место, то увидел, что сестре Лиз не очень хорошо. Через некоторое время я понял, что ей совсем не хорошо, она чуть слышно простонала.
На нее обратили внимание все, кто находился в аудитории. Но она своим видом показала, что, мол, ничего страшного с ней не происходит, и даже слегка помахала нам всем рукой.
Но еще через некоторое время сестра Лиз опять простонала. И мы все поняли, что у нее начались схватки.
И в нашей аудитории началась самая настоящая паника. Кто-то побежал вызывать медицинскую помощь, кто-то – махать на сестру Лиз чем придется.
Это была критическая ситуация, и мы все были в ней молодцами.
Лиз была в ужасе. Каталина сказала ей, что с ней ничего страшного не происходит, а все, наоборот, очень даже здорово.
Я как раз находился к ним ближе всех, и сестра Лиз попросила меня проводить Лиз после занятий до дома. Ни о чем большем я не смел даже и мечтать.
Приехала медицинская помощь, и сестру Лиз увезли. Я подошел к Лиз, я теперь был ответственным за нее.
Лиз подняла на меня глаза и сказала:
– Вы меня проводите?
Я был готов сделать для нее все, что угодно.
– Конечно, – сказал я, – а разве вы не хотите до конца посидеть на занятии?
– У меня сестра только что уехала рожать, – сказала Лиз, – вы думаете, что я смогу теперь спокойно сидеть на каком-то занятии?
– Честно говоря", – тут же сказал ей я, – я бы тоже не смог сидеть на каком-то занятии, если бы кто-нибудь из моих умопомрачительных родственников только что уехал бы рожать.
– Отлично, что мы друг друга так понимаем, – сказала Лиз, – так мы идем?
– Да, да, идем, – сказал я.
И я стал помогать ей выехать из аудитории.
Наши преподаватели взяли с Лиз обещание, что она приедет на следующее занятие. Разумеется, она пообещала.
Но я должен был подумать и о своем друге Эдди, он бы мне никогда не простил, если бы я его бросил.
– Можно, я позову своего друга, – спросил я у Лиз, когда мы уже выехали из нашей аудитории, – он будет нам помогать?
Лиз вздохнула и сказала:
– Хорошо, но только одного, а не всех сразу.
Конечно, разве она могла ожидать чего хорошего, ей надо было теперь держаться с людьми настороже.
– Да, да, конечно, – сказал я ей, – я позову только одного.
Я заглянул обратно в аудиторию и позвал Эдди. Он как раз неотрывно смотрел на дверь, он знал, что я его не брошу.
И мы повезли Лиз по коридорам университета. Кстати, мы заметили, что здание было неплохо приспособлено для проезда на инвалидных колясках.
И двери у лифтов были достаточно широкие, и у лестниц были дополнительные спуски.
На улице Лиз надела темные очки. Но все равно на нашу троицу почти все обращали внимание, я видел, как тяжело это для Лиз.
Мы сердито смотрели по сторонам, стараясь придать себе важный вид. Сегодня был самый счастливый день в наших с Эдди жизнях: мы познакомились с Лиз, и она наконец-то обратила на нас свое внимание.
До дома Лиз было несколько кварталов, и мы благополучно их преодолели. К концу пути я уже набрался достаточно смелости и сказал Лиз:
– Вы, наверное, не часто выходите на улицу?
– Я вообще не выхожу на улицу, – сказала Лиз.
– Если хотите, – сказал я, – мы могли бы еще побыть на улице.
– Спасибо, но для первого раза мне вполне достаточно.
– Мы бы могли проводить вас куда-нибудь еще.
– Хорошо, спасибо, я подумаю над этим, – сказала Лиз.
– Мы бы могли пойти куда-нибудь прогуляться, – продолжал нагло приставать к ней я, – человек должен выходить на улицу.
Лиз посмотрела на меня с удивлением и сказала:
– Не все в этой жизни укладывается в общепринятые рамки.
Но у меня не было выхода, мы не могли вот так запросто потерять сейчас Лиз.
Мы ведь, и так слишком долго были заложниками своей скромности. А вдруг мы с Эдди и были теми самыми людьми, которые на данном этапе нужны нашей Лиз?
И я стал лихорадочно соображать, что же мне делать дальше.
Здание, где была квартира Лиз, находилось в тихом и неприметном переулке, при входе в него не было никаких ступенек, и двери у лифта были достаточно широкие. Тот, кто покупал квартиру для Лиз в этом здании, очень постарался сделать все, чтобы ей было удобно.
Около лифта Лиз решила распрощаться.
– Спасибо вам большое, что проводили меня, надеюсь, мне не придется слезно просить вас о том, чтобы вы держали в секрете мой адрес? – сказала нам она.
– Нет, конечно, – заверили ее мы, – мы ничего, никогда и никому не скажем.
– Спасибо еще раз, – сказала Лиз, – и до свидания.
Она вызвала лифт.
– Вы пойдете на следующее занятие? – спросил я.
– Не знаю, – сказала Лиз.
– Можно, мы будем вас здесь ждать в следующий раз? – осторожно спросил ее я.
– Я вряд ли пойду на следующее занятие, – сказала мне Лиз.
И тогда я решился.
– Можно вас попросить уделить нам еще пару минут? – срывающимся голосом спросил я.
Приехал лифт, двери его раскрылись, и нам радостно заулыбался лифтер.
Лиз устало посмотрела на меня, у нее и без меня был сегодня тяжелый день.
– Я вас слушаю, – грустно сказала мне Лиз. Я набрал в легкие побольше воздуха.
– Мы с Эдди слишком долго были заложниками собственной скромности, – начал я.
К лифту подошли какие-то люди, мы отошли в сторону, и они уехали.
– Я мог бы сказать, – продолжил я, – что мы готовы сделать для вас все на свете, но я боюсь вас этим слишком напугать.
Лиз улыбнулась, это приободрило меня.
– Мы хотели прийти к вам в больницу, но не решились, – сказал я, – поэтому, вы сами понимаете, что я никак не могу упустить сейчас такой момент. Я хочу, чтобы вы знали, что мы действительно готовы для вас сделать все на свете. А вдруг мы и есть именно те люди, которые хоть чем-то смогут вам помочь. Я, конечно, знаю, что нас много, вот таких идиотов, которые стремятся вам навязать свою дружбу. Но мы сейчас здесь, рядом с вами, мы – реальные люди, и если вы дадите нам хоть один шанс что-нибудь для вас сделать, то будьте уверены, мы вас не подведем.
Приехал лифт.
– Я вас поняла, – сказала Лиз, – спасибо за все, я подумаю.
– Так мы будем вас ждать в следующий раз, – спросил я, – вы придете?
Лиз покачала головой.
– Я не знаю, – сказала Лиз.
Она заехала в лифт.
Двери уже закрылись, когда я подбежал к лифту и прокричал ей вслед:
– Мы будем вас ждать!
Когда Лиз уехала, я достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со лба. Эдди смотрел на меня так, как будто я и правда высадился на Луне.
Следующая неделя была для меня тяжелой неделей ожидания. Работа в обувной мастерской не клеилась, все инструменты прямо падали из рук.
Я думал только о Лиз.
Она всегда была нужна нам с Эдди, как воздух, но теперь, я думаю, что мы тоже были нужны ей. Не так, как воздух, конечно, но все же…
В назначенный день мы с Эдди надели свои лучшие костюмы и галстуки, нагладили рубашки.
И дело было совсем не в занятиях на каких-то там наших курсах, не так уж они были и важны, нет. При определенных обстоятельствах человек и сам вполне способен справиться со своими проблемами.
Дело было в том, что мы все-таки познакомились с Лиз и стали для нее реальными людьми.
Мы очень волновались, мы подошли к дому Лиз гораздо раньше намеченного срока. По дороге я купил ей горных цветов, я не мог купить ей розы, это было бы слишком вызывающе.
А горные цветы были просты и неприметны. Кстати, я так и не знаю, где берут их бабки, торгующие ими на улицах нашего города, сами по горам, что ли, лазают.
В назначенное время двери подъезда открылись, и на улицу осторожно выехала Лиз.
Солнце играло в ее волосах, платье ее было ослепительно бело. Она увидела нас и улыбнулась.
Мы подошли к ней, и я протянул ей горные цветы. Лиз взяла их и прижала к своему сердцу.
– Сегодня такой солнечный день, – сказал я.
– Теперь все дни будут солнечными, – сказала Лиз, – и скоро опять будет лето.
Эдди от избытка чувств глупо улыбался и не мог вымолвить ни слова.
Так мы подружились с Лиз.
Это произошло постепенно. Вначале мы просто ходили вместе на занятия. Потом, по дороге к Лиз домой, мы задерживались в Центральном парке. Потом стали спускаться к реке.
Мы старались держаться подальше от людей, их любопытные взгляды ничего хорошего никогда не приносили.
Я старался быть на высоте, мне надо было завоевывать к нам интерес Лиз ежесекундно. Мне это давалось нелегко, хотя я немало прочел в своей жизни книжек и кое-что соображал.
Эдди тоже был всегда с нами, это была наша маленькая, скромная, но гордая тень.
Вообще-то наша троица была весьма странной: два малопривлекательных молодых человека и прекрасная девушка на инвалидном кресле.
Мы много обо всем разговаривали, я видел, что Лиз было легко с нами. Ее сестра родила себе очередного ребенка, и ей было совсем не до Лиз.
Иногда Лиз узнавали на улице ее бывшие поклонники. Они подбегали к ней за автографом. Тогда Лиз надевала темные очки и говорила, что это не она.
А еще я понял, что она до сих пор любила своего Майкла.
Один раз мы случайно забрели на улицу, где был самый лучший ресторан в нашем городе. Мы вышли к нему неожиданно.
Лиз вдруг остановилась, видимо, это здание что-то ей напомнило. Я видел, как затуманились ее глаза.
А еще в это время у ресторана остановился шикарный серебристый автомобиль, и из него вышел роскошный мужчина в дорогом сером костюме. Швейцар подбежал к задней двери автомобиля, суетливо распахнул ее и помог выйти спутнице роскошного мужчины.
А я стал рассказывать специально для Лиз смешной последний анекдот и очень громко при этом хохотать.
Помню, я говорил что-то ужасно глупое.
– И этот пациент, и этот пациент, знаете, что он ответил своему врачу?! – орал я на всю улицу и хохотал при этом так, что на глазах у меня даже выступили слезы, но мне очень, очень надо было приободрить Лиз.
Тогда мужчина в сером костюме оглянулся и удивленно посмотрел на нашу ненормальную троицу.
Видит бог, я просто хотел поддержать нашу Лиз, но только ей от этого стало еще хуже. Она даже глаза опустила.
Лиз, конечно же, привлекла внимание мужчины, по-другому и быть не могло. Он смотрел на нее внимательно и заинтересованно.
Он смотрел на нее до тех пор, пока его спутница не подошла к нему и не взяла его за руку.
Так мы впервые увидели Ричарда.
Но тогда мы не могли и предположить, что он сыграет какую-нибудь роль в наших жизнях.
У нас и дальше все было бы неплохо, да у нашего Эдди началась его очередная депрессия.
Каждый человек склонен впадать в депрессию. Но у одних это бывает тихо и незаметно, а у других – бурно и глубоко.
Для Эдди депрессии были привычным делом. Обычно он просто хотел свести счеты с жизнью, и отговорить его от этого мероприятия было практически невозможно.
Я всегда приводил ему вроде бы очень веские аргументы в пользу жизни во имя жизни, но для Эдди этого было недостаточно. Перед ним стояла строго намеченная и вполне определенная цель, и все другое его мало интересовало.
Мы иногда разговаривали на эту тему. Лиз говорила, что она никогда бы не могла лишить себя жизни. Для нее жизнь была бы жизнью, даже если бы это просто был кусок неба, еле видимый из-за зарешеченного окна тюремной камеры. Я был полностью согласен с ней, я бы тоже никогда не смог набраться смелости, чтобы прекратить свою жизнь.
А вот для Эдди это было плевым делом. Он уже несколько раз бросался в реку с Большого моста, но каждый раз кто-то непременно оказывался рядом с ним и спасал его. Или кидал ему спасательный круг.
А вы знаете, как сбивают с толку и с намеченной цели эти спасательные круги? Одно дело, что ты вот тут только что набрался до фига смелости, бросился в воду и спокойно так себе тонешь, и дороги назад у тебя никакой нет.
А другое дело, если рядом с тобой вдруг оказывается спасательный круг. И твоя рука уже волей-неволей тянется к нему, чтобы только в последний раз посмотреть на все вокруг или хотя бы на того, кто это тебе так помешал.
А потом в поле твоего зрения попадает и солнце, и небо, и вся остальная подобная ерунда. И все твои героические и глубокие мысли в мгновение ока уносит очередной волной.
Городская служба спасения людей в экстремальных ситуациях даже обязала Эдди принудительно выучиться плавать. И он сделал вид, что выучился.
Но все равно ничто не могло изменить взглядов Эдди на жизнь. И если уж в один прекрасный момент ему все надоедало до чертиков, то это было окончательно и бесповоротно.
И в один прекрасный и солнечный день наш Эдди опять решил сброситься с моста.
Было начало лета, вода в реке уже была достаточно теплая и приятная. И он вполне мог себе это позволить.
Отговорить его мы с Лиз никак не могли. И единственное, что он позволил нам сделать, так это пойти с ним на Большой мост и посмотреть на то, как он будет с него ловко прыгать.
Когда же мы пришли на мост, то я, к своему ужасу, увидел, что там только что были проведены легкие ремонтные работы. А именно: все перила были окрашены в нежнейший бледно-розовый цвет и еще находились на стадии высыхания.
Но самым ужасным было то, что, благодаря этому легкому ремонту, именно сегодня на мосту не было ни одного спасательного круга. Их, видимо, сняли на время работ и повесят только тогда, когда перила полностью высохнут.
Но нам-то они были нужны как раз сегодня!
Сам я плавать не умел. Народу в этом месте практически не бывало. А спасательные круги Эдди в последние разы его прощания с жизнью бросал ему не кто иной, как я сам.
Все это мы увидели еще с берега. И пока я стоял, раскрыв рот, Эдди сразу же оценил всю обстановку по достоинству. И, пока я не догадался что-нибудь предпринять, он стремглав бросился на мост.
Я побежал вслед за ним. А Лиз осталась на берегу, перед широкой лестницей, уходящей своими большими крутыми ступенями прямо в глубокую реку.
Эдди бежал очень быстро. Так, наверное, умеют бегать все одержимые. Я никак не мог его догнать.
По дороге я громко кричал и махал руками всем проезжающим мимо нас машинам, чтобы люди хоть чем-то мне помогли. Но водители, завидев такую неописуемо глупую картину, только еще быстрее старались уехать прочь.
Я так и не успел догнать своего Эдди.
Он за какие-то доли секунды успел не только добежать до середины моста, но и проворно взобраться на его перила и даже резво спрыгнуть с них вниз. А ведь я до последнего момента надеялся все-таки догнать его и схватить за полы пиджака.
А теперь я и понятия не имел, что мне делать.
И я уже был готов ожидать самого худшего, как вдруг услышал чьи-то приглушенные крики из-под моста. Я подбежал к перилам, перегнулся через них… и что я там увидел?
