Эжен Скриб
Мавры при Филиппе III
Глава VI. Комната короля и королевы
Маргарита приехала в Мадрид, а царственного ее супруга еще там не было. Наконец и он возвратился с герцогом Лермой и со всем двором.
Во все путешествие никто не говорил ему ни слова о королеве. Лерма всеми силами старался отвлекать его от этой мысли, и Филипп по своему характеру забыл женитьбу, но вид Маргариты напомнил ему, что он женат.
Она показалась ему гораздо живее и привлекательнее, чем в Валенсии. В лице и глазах ее было гораздо больше выражения, чем прежде. Он даже заметил, что у Маргариты прелестные светло-русые волосы, ослепительной белизны кожа и маленький приятный ротик с восхитительной улыбкой. До того она была так важна, что подобного оборота обстоятельства нельзя было предвидеть.
Посмотрев на нее несколько минут молча, Филипп подошел и с некоторым замешательством произнес:
– Ах, прелестная Маргарита, как вы похорошели!.. Особенно во время нашей разлуки.
– В самом деле? В таком случае вам для моей пользы нужно бы быть долее в Галисии.
– Долее, можно ли? Я вас так люблю!
– Должно быть, со времени вашего путешествия? Прежде я этого в вас не находила.
– Я давно люблю вас, Маргарита.
– Нет, Ваше Величество, я очень ясно вижу, что вниманием, которого сегодня удостоилась, я обязана святому Иакову Компостельскому, но сожалею, что вы провели у него только девять дней. Нужно бы восемнадцать.
– И вы так шутите, Маргарита?
– Нет, я не шучу, но мне было бы приятно слышать подробности вашего путешествия.
– B другой раз, извольте, я расскажу, но теперь… я ненавижу путешествия… К тому же оно было очень скучное.
– А вы сами, Ваше Величество, дурно отзываетесь…
– Совсем нет, но я желал бы вам сказать…
– После… когда я услышу ваш рассказ, как вы провели время разлуки, начиная с первого дня.
– Нет, – вскричал король с нетерпением, – это невозможно! От этого можно умереть со скуки.
– Это будет ваша эпитимия. Вы за этим и путешествовали, я обязана делить с вами ее.
– На все есть время! Настоящее мое наказание было: разлука с вами. Теперь оно кончилось, и судьба снова соединила меня с любимыми сердцу.
– Соединила! – произнесла королева, отступая. – Так это правда, что вы любите меня?
– Клянусь вам! – вскричал Филипп с жаром. – Клянусь всеми святыми…
– О, стольким свидетелям я должна поверить, – сказала Маргарита. – Но мне прежде хотелось бы удостовериться в вас самих. Есть слова, которые сильнее клятвы.
– Что вы хотите сказать?
– То, что кого любят, тому ни в чем не отказывают.
– И вы это говорите! Вы, оказывающая мне во всем холодность.
– Все зависит от средств победить ее, – весело сказала Маргарита.
– Что же мне сделать? Скажите… умереть у ваших ног? Вас не трогают мои мольбы. Вы немилосердны!
– Напротив, я милосерда по своим правам, но не хочу ими пользоваться.
– Что это значит? – спросил изумленный король.
– То, что я имею к вам просьбу, Ваше Величество.
– Говорите! Я готов исполнить.
– Непременно?
– Да! Потому что я король.
– А если не пожелает герцог Лерма?
– Какое ему дело до вас?
– Я то же самое думаю. Но все-таки мне нужна клятва Вашего Величества в исполнении моей просьбы, несмотря на вашего министра.
– Что же такое? – спросил испуганный король.
– Исполните или нет?
– Посмотрим… скажите… я поговорю с Лермой, уговорю его…
– Нет, я этого не желаю. Вы сами можете исполнить мою просьбу, и это будет тайна между нами.
– Но это невозможно!.. Не могу же я без министра…
– Как вам угодно, Ваше Величество, – сказала Маргарита и встала.
– Маргарита, ради Бога! – вскричал Филипп, удерживая ее за руку.
– Ведь вы ничего не можете делать без совета министра.
– Выслушайте меня, Маргарита!
– Невозможно, Ваше Величество. У меня есть тоже свой совет, совет королевы. Я предложу ему ваши желания, какие вы объявите мне, и тогда решим, что делать.
Сказав это, королева пошла к дверям, а Филипп, у которого при встрече с таким сопротивлением вдруг родилась живость и энергия собственной воли, вскочил и нежными выражениями пламенной любви просил Маргариту остаться.
– Вы обещаете мне слушать свое сердце, а не герцога Лерму? – спросила она.
– Клянусь! – произнес король.
– И ничего не будете говорить ему о моей просьбе?
– Ни слова… но говорите, говорите скорее, что мне делать?
– Вы должны выслушать записку, которую я вам прочту.
– Записку! – вскричал король с ужасом. – Какую?
– Вот эту.
– Эту!.. Да здесь четыре страницы мелкого письма!
– Что ж такое, ведь я буду читать.
– Но этому не будет конца! Как можно читать теперь?.. После, в другой раз…
– Нет, Ваше Величество, теперь необходимо.
– Но это целая вечность!
– Я прочту как можно скорее.
– Нет, я теперь взволнован!.. Я не могу внимательно слушать.
– Успокойтесь и выслушайте.
– О! – вскричал Филипп с сердцем. – Вы хотите довести меня сегодня до отчаяния?
– Нет, Ваше Величество, я желаю вам счастья.
– Счастья?
– Да. Вы сделаете доброе дело, и за него будете после благодарить меня, а ваши подданные благословят вас.
Филипп в это мгновение и не думал о своих подданных; но, делать нечего, принужден был выслушать. Маргарита не торопясь, с жаром, прочла записку дона Хуана д’Агилара, в которой он объяснял, что сам неприятельский военачальник лорд Монжой отдавал испанскому генералу справедливость, а отечество отказывало в ней. Маргарита не только прочитала, но и объяснила королю, как д’Агилар, обвиненный в измене, сохранил испанскую армию, которая бы без его твердости погибла невозвратно. Она доказала, что д’Агилара следует наградить за верную службу, а не предавать суду за договор с еретиками. На этом же основании следует освободить и Фернандо д’Альбайду, который томится в темнице за то, что вступился за честь невинного дяди. Поэтому можно простить его.
Доброе и справедливое сердце Филиппа всегда вникало в дело, если ему расскажут, особенно, когда объяснит прекрасная, любимая им женщина.
– Да, вы правы, Маргарита, – сказал он, – я вижу, что дон Хуан д’Агилар – верный мой слуга. Я не оставлю его без награды. Что прикажете сделать для него?
– Благоволите написать мои слова, Ваше Величество.
Король взял перо, взглянул на супругу и написал под ее диктовку:
«В награду за верную службу и особые труды, понесенные в Ирландии, за поддержание чести испанского оружия против превосходства неприятеля и за спасение нашей армии от неминуемой гибели мы назначаем нашего генерала дона Хуана д’Агилара вицероем королевства Наварры…»
Король остановился.
– Не много ли этого? – сказал он. – Такое важное место…
– Да, место важное, но, назначив д’Агилара, вы вполне наградите достойного и облаготворите провинцию.
– Довольны ли вы?
– Не совсем. Потрудитесь приписать еще.
И она продиктовала:
«А его племянника, дона Фернандо д’Альбайду мы назначаем в полк Ее Величества.
Написано в нашем дворце в Мадриде 24 сентября 1599,
Мною, королем».
Королева взяла приказ, спрятала и на следующий день утром послала к исполнению.
В это же утро Филипп, придя в себя после жара, придавшему ему такую отважность, стал самым несчастливым и пугливым из всех. Он отменил совет и два дня не принимал герцога Лерму, как будто боясь показаться ему на глаза. Наконец он понял, что если будет медлить, то дело может запутаться, и как виноватый пред судьей, явился перед своим министром, который со своей стороны трепетал не менее короля.
Узнав о повелении короля, отданном без его ведома, он сейчас же сообщил брату Сандовалю и стал совещаться о принятии мер для предупреждения опасности, которая могла возобновиться.
В королеве они нашли опасную соперницу, если она займет место любимцев.
После долгого совещания Великий инквизитор и фра-Кордова явились к королю с печальными бледными лицами и с потупленными глазами.
– Что это с вами, отцы? Отчего вы такие печальные?
– Мы не за себя опечалены, Ваше Величество, – ответил Сандоваль. – Мы печалимся за Испанию, лучший и справедливейший король ведет ее к погибели…
– А также и губит душу свою, – прибавил духовник.
– Что же я сделал? – вскричал испуганный король. – Отцы мои, скажите: какой грех я совершил?
– Один из величайших для короля: вы нарушили волю Божию, – сказал инквизитор.
– Вы, помазанник Его, – прибавил духовник.
– На вашу главу возложена Им корона Испании…
– А не на главу Маргариты Австрийской…
– Мы не порицаем вашей нежности к супруге…
– Мы верные и покорные слуги августейшей супруги Вашего Величества…
– Заслуживающей полной любви Вашего Величества…
– Бог соединил вас, и земля да не разлучит!
– И вам, Ваше Величество, не должно соединять разделенного Богом.
– Как так, отцы мои? – спросил король, которого окончательно смутили слова монахов.
– Король испанский имеет свои обязанности, а супруга его свои…
– Мешать их – есть неисполнение обоих…
– Значит, вдвое навлекать на себя гнев неба…
– Отдать вверенный скипетр королеве, значит отвечать пред Богом не только за свои грехи…
– Но и за грехи, совершенные именем Вашего Величества.
– Так предполагает духовник ваш.
– Так полагает и святая инквизиция. Она поручила мне представить Вашему Католическому Величеству, прежде чем нужно будет идти за отеческим советом к престолу папы.
Такое рассуждение, которое можно было обратить против всех фаворитов и даже против герцога Лермы, произвело на короля такое впечатление, что он, ужасаясь, воображал, что ему слышались громы ватиканские, и с робостью, смиренно, просил совета, как вести себя впоследствии. С него взяли клятву, чтобы ни в каких случаях не говорил королеве о делах государства. Он дал клятву и сдержал ее.
Когда д’Агилар и д’Альбайда пришли благодарить монарха за возвращение милости, их очень удивило и даже огорчило замешательство, с каким их принимали. Не зная причины, они могли понять, что королю тяжело их присутствие, и, раскланявшись, отправились по своим назначениям, не узнав даже, что благодетельница их была королева.
Герцог Лерма также никак не мог понять причины этого обстоятельства. Он не знал и не мог подумать, что это есть следствие пребывания королевы у Деласкара д’Альберика, посылал во все концы шпионов, но тайна оставалась тайной для него, убежденного встретить в королеве сильную противницу обдуманного уже с Сандовалем и Рибейром плана против мавров.
Таковы были происшествия, предшествовавшие входу Пикильо в дом д’Агилара, о которых мы должны объяснить нашим читателям прежде, чем будем продолжать нашу историю.
Глава VII. Две девушки
Вицерой Наваррский дон Хуан д’Агилар со времени вступления в эту должность имел постоянное местопребывание в Пампелуне. По необходимости навестить сестру свою, графиню д’Альтамиру, жившую в Мадриде, и чтобы не разлучаться с дочерью, он взял ее с собой. Кармен также не желала расстаться со своей подругой, Аихой, и потому старик с двумя девушками находился на дороге между Сиерра-Окой и Сиерра-Монкайо в то время, когда их остановил бандит Карало и когда Пикильо для спасения их свалился с дерева.
Приехав в Пампелуну, вицерой приказал одеть своего нового пажа, который во время путешествия с прекрасными девицами, более чем в другое время, стыдился за свое неопрятное платье, но господа не обращали на это никакого внимания и весело разговаривали с ним.
Молодого пажа отдали сеньору Пабло Сиенфуэгосу под надзор и приказали образовать его для домашней службы, научить кротости и умеренности. Но такого рода условия постоянно выходят из памяти. Пабло Сиенфуэгос забыл об этом, тем более что Пикильо расстроил его планы определить на это место мальчика, которого он называл своим крестником. Прочие слуги также оскорбились, когда увидели, что пажом сделан бывший бродяга и нищий, найденный где-то в лесу, на дереве! Все стали его презирать и угнетать. Это оскорбляло его гордость, потому что он у прежних своих воспитателей не привык к труду и пользовался случаем, чтобы уйти из дому.
В первые дни он часто бегал в гостиницу «Золотое Солнце», думая найти своего друга Педральви, но его там не было, и никто не знал, где он находится.
По возвращении в дом сеньор Пабло замечал его отлучки и даже употреблял более решительные средства, но Пикильо постоянно возмущался против тиранства и не признавал его законным! Все старания сделать Пикильо покорным остались без успеха, и сеньор Пабло составил доклад, в котором очень ясно объяснил непокорность склонного к бродяжничеству пажа Пикильо и совершенную его неспособность к службе.
Вицерой с своим семейством сидел за завтраком, когда домоправитель явился с этим докладом.
– Что вы скажете на это, дети? – спросил он, выслушав доклад сеньора Пабло.
– Нужно выслушать и обвиненного.
Вицерой позвонил. Но прекрасная погода и яркое солнце сманили молодого пажа прогуляться по берегам Арги.
Сеньор Пабло взглянул с видом торжества на судей, и лучшего доказательства его докладу было не нужно. По возвращении Пикильо, ему сказали, что его спрашивали. Испуганный, он побежал наверх дожидаться у дверей, пока выйдут.
Прошло более часа. Аиха позвонила. Она писала и, взглянув на вошедшего Пикильо, продолжала свое занятие.
Пикильо стоял в трех шагах, ожидая приказаний. Вдруг над ним раздался грозный голос вошедшего с дочерью дона Хуана д’Агилара. Гроза усиливалась до того, что легко мог бы последовать и удар занесенной палкой; но Кармен, вступилась и, умоляя, схватила за руку разгневанного родителя.
Аиха не сказала ни слова.
Пикильо упал перед раздраженным стариком на колени и вскричал:
– Я прогневил вас! Накажите… но я не один виноват.
И в нескольких словах он объяснил вицерою все несправедливые притеснения, которые побуждали его к возмущению.
– Батюшка, простите его, умоляю вас! – говорила Кармен.
Аиха опять не произнесла ни слова.
– Простите! – повторяла Кармен. – Он впредь будет умнее.
– Клянусь вам! – произнес Пикильо с искренней правдивостью.
Старик согласился, но погрозил на случай будущего проступка и вышел с дочерью. Пикильо остался наедине с Аихой.
– Сеньорита! – произнес он с робостью. – Вы не удостоили сказать за меня ни одного слова и даже не сердитесь на меня!
– Зачем? – сказала с холодностью Аиха. – Я на тебя надеялась и ошиблась.
– Как же так, сеньорита? – спросил он.
– Я полагала, что ты предан мне и Кармен.
– На жизнь и смерть! Клянусь!
– Однако ты целые дни проводишь на улице, и, если что с нами случится, мы будем принуждены просить помощи Пабло.
– Никогда! Никогда! – вскричал Пикильо и упал к ногам девушки.
С этой минуты он не выходил из дому д’Агилара, отказался от прогулок, от общества уличных шалунов и сделался исправным. Даже начал повиноваться сеньору Пабло, но он служил ему не с таким усердием, как барышням.
Однако, несмотря на свое усердие, он подвергся в один торжественный день большему несчастью: Д’Агилар хотел дать блестящий бал. Хотя дом его и был велик, но все-таки не мог вместить в себе всех гостей. Д’Агилар с Кармен и Аихой составили список избранным особам и написали билеты; они поручили Пикильо доставить их по адресам, но он наделал таких грубых и непростительных ошибок, что не только взбесил вицероя, но и возмутил всю Пампелуну. Некоторые важные особы, означенные в списке, не получили своих билетов, многие из почтенных дам не были приглашены. Это самое могло доказать неспособность вицероя к такой важной должности. И все несчастье произошло от советов сеньора Пабло, который, по незнанию Пикильо грамоты, рассказывал ему адреса, имея надежду через это выжить пажа из дому и на его место поместить своего крестника.
Но д’Агилар не прогнал его, потому что вступились обе девушки, и для устранения на будущее время подобных ошибок приказал Пикильо выучиться в один месяц грамоте, а если он в течение этого срока не будет читать, то его прогонят.
На следующий день явился очень важный тощий господин, которого Пикильо принял за гробового мастера, но это был известный пампелунский литератор, сеньор Герундио, написавший пятнадцать поэм и двести трагедий и по своей бедности преподававший грамматику по пятидесяти мараведисов[7] за урок.
Много горя видел в жизни Пикильо, но никакое горе не могло сравниться с тем, какое он испытал в руках сеньора Герундио, который был до того мудр, что непременно желал с первого урока поднять его до своей мудрости и начал объяснять ему теорию и тонкости испанского языка, не обучив предварительно азбуке.
При всем напряжении своего мозга Пикильо не мог ничего понять. Чем более подвигался он вперед, тем менее оставалось в его памяти. Срок наступал, а Пикильо не только не выучился, но с отчаянием увидел, что принялся за совершенно невозможное.
– И, несмотря на усердие и преданность, меня прогонят! Прогонят без пощады. Я должен оставить, дом, Кармен и Аиху… за то, что не могу разбирать эти проклятые каракули и понимать старого колдуна, который взялся растолковать их.
И однажды в порыве ярости Пикильо схватил за горло сеньора Герундио и выгнал, угрожая непременно задушить его, если еще раз вздумает нос показать. Он вполне мог исполнить это, потому что был сильный и взрослый. Сеньор Герундио понял, что лучше не выходить из своего дома.
Но как оправдаться перед покровителями за это новое происшествие? И как по окончании данного ему срока явиться таким же или даже хуже прежнего?
И никогда Пикильо, даже и у капитана Бальсейро не был более несчастлив, чем теперь.
В один прекрасный вечер Кармен и Аиха прогуливались под руку по саду, мечтая о будущем. Очутившись в отдаленной части сада, они вдруг увидели огонек в небольшом домике, построенном рядом с оранжереями. В нем в прежние годы жил садовник, теперь кто же мог там быть, вечером?
Кармен испугалась и хотела бежать, но Аиха сказала:
– Подожди, сестрица, я узнаю, что там такое.
– Так пойдем вместе.
И обе, прижимаясь друг к другу, пошли к тому месту, откуда виделся огонек. Подойдя к этому домику на цыпочках, они заметили в окно Пикильо, который обратил этот чулан в свой кабинет, чтобы учиться без помехи.
В эту минуту Пикильо был в самом странном положении: он в отчаянии рвал свои волосы, топтал ногами клочки изодранной грамматики и наконец со слезами упал на скамью в изнеможении!
Аиха отворила окно и, просунув в хижину прекрасную свою головку, с нежностью сказала:
– Пикильо!
Пажу показалось, что ангел услышал его отчаяние и явился ему на помощь. Он вздрогнул и, подойдя к окну, произнес:
– Сеньорита! Это вы?
– Да мы обе здесь! – сказала Кармен. – Что ты делаешь?
– Учусь!
– Что с тобой, Пикильо?
И он объяснил им причину своего отчаяния, поступок с учителем и поклялся, что наложит на себя руки, если не будет знать грамоты.
– Однако что ни говори, грамота сама собою не дается, – заметила Аиха, – надо побеждать трудности.
– Не могу, – ответил Пикильо, – мне легче лишить себя жизни, нежели выучиться. Это так трудно.
– Отчего же мы выучились?
– Да, вы! Вы можете знать все, что пожелаете.
– Поэтому, если захотим, то можем и тебя выучить.
– Вы шутите, сеньорита?
– Какие шутки! Хочешь, мы тебя выучим?
– Вы! Да как это можно, чтобы вы стали заниматься со мной?
– Мы заменим тебе сеньора Герундио. Только ты не задушишь нас?
– Что вы говорите, сеньорита? Но, – прибавил он с унынием, – трудно мне выучиться.
– С желанием все невозможное делается возможными. Ты это увидишь, – сказала Аиха.
– Только не говори никому об этом, – прибавила Кармен.
Пикильо дал клятву.
На другой день началось образование молодого пажа. Всякое утро и всякий вечер подруги давали ему по уроку, и Пикильо удивлялся ясности и простоте предмета, о котором сеньор Герундио давал своему ученику страшно запутанные понятия.
Мы не будем говорить, что Пикильо имел особенный проницательный ум, в несколько дней он начал прекрасно читать. Он даже испугался своей понятливости, боясь, чтобы не прекратились уроки, но молодые наставницы имели намерения довести своего воспитанника до того совершенства, до которого находили его способным. Кармен, правда, не выдерживала роли учительницы и нередко прерывала уроки разговорами, но Аиха, всегда строго и без утомления занималась своим делом и часто наказывала ученика за рассеянность.
Пикильо был почти счастлив, что приобрел таких хороших наставниц.
Наконец назначенный срок наступил, и Пикильо надлежало или уметь читать, или быть в изгнании. Сеньор Пабло ждал этого дня как особенного торжества, и, когда вицерой завтракал, маршал-домоправитель напомнил ему о сроке и рассказал о намеренно скрытом до этого времени поступке пажа с учителем. Д’Агилар рассердился и велел позвать виновного. Пикильо явился.
– Правда, что вы отпустили наставника?
– Да, – отвечал тихо Пикильо.
– А почему, позвольте спросить?
Нет ответа.
– Потому что он был не нужен, – ответила смеясь Аиха.
– А, стало быть сеньор Пикильо стал слишком умен?
– Достаточно умен, – прибавила Кармен.
– Я не тебя спрашиваю, Кармен, – произнес с важностью вицерой. – Если Пикильо без учителя и за один месяц узнал всю книжную мудрость, то мы сейчас удостоверимся… дайте ему книгу.
– Вот она, – сказала Аиха и, вынув из кармана книгу, подала пажу.
– Читай! – сказал д’Агилар, развалясь в кресле. – Читай громче!
Все, даже сеньор Пабло Сиенфуэгос, слушали с вниманием. Пикильо прочел не только хорошо, но и с особой умелостью стихи Кеведо.
– Однако, позвольте, – произнес д’Агилар смотря то на Пикильо, то на книгу, – нет ли тут проделки… Может быть, он выучил наизусть стихи, которые прочел.
Девушки улыбнулись, но д’Агилар продолжал:
– А вот посмотрим, может ли он это прочесть, если читает печатанное, – и, вынув из бумажника карандаш и бумагу, написал и подал.
– Прочти.
Пикильо с волнением прочел следующее:
«Я даю Пикильо пятьдесят червонных в год жалованья и назначаю быть исключительно при Кармен и Аихе».
С этого времени Пикильо был счастлив и доволен своей судьбой. Следующие два года были, можно сказать, самые счастливые в его жизни.
По исполнении своих нетрудных обязанностей при девицах, Пикильо находил высокое наслаждение в чтении книг, которые он выбирал по совету Аихи. Но вскоре вся библиотека девушек была им пересмотрена. Пикильо получил позволение читать книги из библиотеки вицероя, в которой находились все лучшие произведения авторов того времени. И, надо заметить, чем более он вникал в чтение, тем более росла в нем жажда познаний. Сначала читал он днем, но после признал необходимым употреблять часть ночи. Книги обогатили ум его познаниями, а через беспрерывное обращение с двумя образованными девицами, он приобрел верный и проницательный взгляд на вещи и сердце человека.
Кармен была всегда откровенна, но Аиха, напротив, скрытна, и Пикильо не мог разгадать ее постоянных мечтаний. Аиха сохраняла тайну как обязанность и не изменяла себе в самой малости. Кармен была равно добра и проста со всеми.
В день святой Кармен вицерой по случаю дня ангела своей дочери имел намерение устроить праздник гораздо великолепнее, чем в прежние годы, потому что Кармен из хорошенькой девушки превратилась в красавицу-невесту.
Незадолго до того дня д’Агилар купил дочери в подарок прекраснейшую вазу из китайского фарфора, самую редкую и никогда не виданную в Пампелуне; их было только две, и д’Агилар с охотой купил бы обе, но цена была слишком высока. Тысячу червонных вицерой не мог дать за игрушки, потому что кроме жалованья имел очень немного. Он заплатил пятьсот и взял одну, чтобы в ней послать дочери цветы. До дня ангела он поручил хранить вазу Пикильо, который поставил ее в библиотеке.
Но Аиха также готовила от себя сюрпризы подруге и вообще занималась подготовкой к празднику, имея тайным своим сообщником Пикильо. После долгого обсуждения они придумали, между прочим, организовать нечто вроде исторической кадрили, которая впоследствии была в большой моде при дворах Филиппа Четвертого и Людовика Четырнадцатого. Пикильо, помогал своей повелительнице необыкновенным усердием, бегал по лавкам и закупал все необходимое. Аиха выбрала для себя и для Кармен мавританские костюмы и сама изготовила для этого рисунки, но, боясь сделать ошибку, вспомнила о какой-то старинной книге с гравюрами и приказала Пикильо принести эту книгу из библиотеки.
Пикильо побежал и через минуту возвратился с бледным лицом и в неописуемом отчаянии.
– О, Боже, что с тобой? – спросила Аиха.
– Беда!.. Несчастие!.. Я утоплюсь!
– Накануне бала!.. Что ты! Какое несчастие? Быть может, поправим.
– Нет!.. Нельзя… Никто не поправит ее! Прекраснейшая ваза… которую… сеньор купил…
– Что такое?
– Он заплатил пятьсот червонных…
– Что же с ней?
– Ее нет! Разбита… она разбита!
– Кто ее разбил?
– Я!
– Как так?
– Я полез на лестницу, чтобы достать фолиант с верхней полки… Лестница покачнулась, книга упала из рук на вазу и разбила ее вдребезги.
Аиха вскрикнула.
– Лучше бы мне самому упасть и разбиться, чем этой вазе! – продолжал Пикильо с отчаянием. – Как я явлюсь теперь на глаза сеньору? Верно, судьба мне портить все его праздники… Что я теперь стану делать?
– Ну хорошо, полно, будь спокоен! – произнесла Аиха, хотя сама была в отчаянии при мысли, что д’Агилар узнает и рассердится.
– Нет, сеньора! Я, видно, не жилец на белом свете, от меня все беды и несчастья… Лучше смерть! Смерть!..
– Не торопись, есть средство…
– Нет, сеньора! Нет никакого! Вы знаете, как дорого она стоит, сеньор надеется завтра поднести ее с цветами своей дочери! Что будет?.. Нет, я погиб, погиб безвозвратно!
– Постой же, говорят тебе! Слушай. Ведь ты ездил с сеньором покупать и говорил, что там две одинаковые вазы?
– Да, были две. Но что ж? Где я достану столько денег? Кто поможет мне? Кто? Вы, сеньора, вы, добрый, ангел, но и вы не в состоянии помочь мне.
– А может быть, и помогу!
И с этими словами Аиха подошла к маленькой конторке из розового дерева и, вынув из ящика пять свертков, положила в кошелек и отдавая пажу, сказала с улыбкою:
– Беги сейчас к купцу и возьми другую вазу, пока сеньор не знает. Здесь ровно пятьсот червонных.
Пикильо разинул рот и выпучил глаза. Он не верил, что у него в руках такая значительная сумма.
– У вас, сеньора… у вас так много денег!
– Не беспокойся. Эта моя собственность.
– Стало быть, здесь все ваше богатство! Нет! Я не хочу в таком случае…
– Не бойся. У меня еще есть, посмотри!
И она выдвинула опять ящик, в котором находилось довольно много подобных свертков.
– Видишь, сколько у меня денег? Мне здесь их некуда тратить… разве только и можно помогать бедным… Я восхищаюсь, что моя подруга, не подозревая, получит от меня подарок, и этим удовольствием я буду обязана тебе, Пикильо… К тому же разве ничего не значит помочь другу и спасти его от самоубийства? Я надеюсь, что ты теперь не оставишь этот дом, Пикильо; не захочешь умереть, не правда ли? Теперь будут два праздника: один Кармен, другой мой!
Пикильо остался нем на эти добрые слова, полные великодушия, на это ласковое и вместе с тем почти детское беспечное выражение, которыми Аиха старалась уменьшить важность своей услуги. Он не мог отдать себе отчет в чувствах, которые испытывал. Эти чувства были, конечно, признательность и почтение. Он упал на колени и с жаром поцеловал руку Аихи.
– Никто не должен знать того, что я доверяю Пикильо. Даже Кармен, – с важностью произнесла Аиха.
Изумленный Пикильо взглянул на нее, но она розовым пальчиком зажала ему рот и прибавила:
– Пикильо должен слушать, а не спрашивать.
– Слушаю, сеньора. Но… – произнес он, вздохнув, – я думал, что вы бедная сирота, а вы богаты!
– Так что ж? – возразила Аиха, удивленная его печальным выражением. – Разве ты только за то и был мне предан?
– Нет, сеньора, нет!
– Ну так, – продолжала она, подавая ему руку, – мое богатство не мешает тебе любить меня, как прежде. Однако ступай скорее, покуда никто не знает о вазе.
И она весело принялась за наряд.
Пикильо вышел из дома, сильно взволнованный, и не мог понять, отчего радость его и восторг мешались со страхом и сожалением. Он скоро шел по улице Святой Изабеллы, в которой была лавка фарфоровых вещей, как вдруг услышал голос нищей, просящей подаяния. Задумавшись, Пикильо сначала не расслышал, но голос преследовал его и наконец произнес:
– О Боже!.. Ни в ком нет сострадания!
Пикильо оглянулся и увидел старуху с загорелым и покрытыми морщинами лицом, с растрепанными седыми волосами и судорожно протягивающую руку.
Пикильо вспомнил, что и сам он также ходил по улицам Пампелуны и если бы не Хуанита, то умер бы от голода, и не приглядываясь к старухе, которая имела более грозный, чем умоляющий вид, подал ей все, что имел при себе из своих денег. Именно полчервонца.
– Полчервонца! – вскричала нищая и затрепетала от радости. – Благодарю вас, сеньор, благодарю!
Но вдруг с унынием опустила руки и прибавила:
– Нет! Этого мало! Это не можете спасти ее!
– Про кого ты говоришь, старуха?
– Про кого? – вскричала нищая как будто была в горячке. – Про кого? Разумеется, про нее… она дочь моя… ее убивает лихорадка… нас гонят из последнего угла… и дочь моя должна умереть на улице! Она не хочет просить… а я потихоньку ушла! Я!.. Но Бог свидетель, как я люблю свою дочь!
Пикильо хотел узнать от нее подробности; но нищая захохотала как сумасшедшая и вскричала.
– Полчервонца! Мне полчервонца!.. Когда я сама горстями бросала золото! И нам дают полчервонца!.. Когда нужно десять золотых! Ну, где здесь правосудие? Где здесь правда?
– У меня больше нет с собой, – сказал Пикильо, – а завтра или послезавтра я доставлю вам сколько могу. Скажите, где вы живете?
– Вам сказать, где наша квартира? Но завтра ее у нас не будет.
– Где вы живете? Говорите скорее, мне некогда.
– В доме еврея Соломона на Фиговой улице.
– Как ваше имя?
– Имя?.. На что вам?
– Как же я буду искать? Как вас зовут?
– Аллиага, – произнесла старуха и бросилась в сторону.
Пикильо купил вазу и поставил на место разбитой.
На другой день утром именинница Кармен восхищалась великолепными подарками. Д’Агилар тоже, как родитель, но Аиха более всех. Только Пикильо был несколько задумчив.
За весь этот день он хлопотал и распоряжался, а вечером, в самый разгар бала, был зрителем и стоял у дверей передней. Кармен, царица бала, была так очаровательна, что красотой своей затмила всех блестящих золотом и алмазами красавиц, исключая подругу, которая была прекрасна в своем роскошном мавританском костюме, более от удовольствия и счастья, а также и собственного сознания, что заслуживает ту часть восторгов и удивления, какую ей отдавала толпа молодых кавалеров. Все, кроме Пикильо, восхищались ею.
В душе его происходило что-то непонятное, непостижимое. Он не мог выразить своих чувств, его грызла какая-то грусть, грусть безотчетная.
В зале танцевала Кармен, с каким то красивым молодым кавалером. Пикильо узнал от сеньора Пабло, что это дон Карлос, племянник дон Бальтазара де Суниги, бывшего посланником в Вене.